Текст книги "Сапфир и золото (СИ)"

Автор книги: Джин Соул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 54 страниц)

– И что это ты кулаками в моей башне размахался? – свирепо спросил Дракон у Нидхёгга, поднимаясь с земли и отряхиваясь.

– Он рассказывал, как Лучесвета из Тридевятого королевства спасал, – пояснил Голденхарт, доставая платок и вытирая Эмберу лицо, – и… увлёкся.

– Жаль, я не слышал, – сказал Эмбервинг то ли искренне, то ли скептически.

– Так можно ещё раз рассказать, – тут же оживился Огден. – Пошли в башню и…

– Нет уж, – однозначно сказал Дракон, – ещё одну стену я латать не собираюсь!

Они все сели прямо на траву возле башни, и Лучесвет ещё раз пересказал, что с ним приключилось в Тридевятом королевстве. Эмбервинг слушал задумчиво, когда дошло до истории с картонным королевством – усмехнулся со значением: знал, что так и будет, – на вопрос Лучесвета о возможной войне ответил почти точно так же, как менестрель:

– Войну? Нос не дорос с драконами махаться!

– Пусть только явятся, – подхватил Нидхёгг, который счёл, что сейчас самое время восстановить доброе имя, несколько подпорченное злосчастной дырой: драконы обычно благосклонно отзывались о союзничестве, особенно если дело касалось зарвавшихся людишек. – Мне всё их войско – раз плюнуть!

И он говорил буквально. Ядом он плевался мастерски!

========== 56. Король Волчебора. О том, как мальчики и драконы становятся мужчинами (или нет) ==========

«Народное драконье средство» не подвело: рана на щеке Лучесвета затянулась уже через пару недель, и даже самым придирчивым взглядом было не разглядеть шрама – едва заметную ниточку на коже, которая к исходу месяца пропала бесследно. Нидхёгг был бесконечно горд собой.

Лучесвет, кажется, перестал тревожиться о правильности или неправильности своего выбора не становиться королём.

– Кого-то мне да удалось спасти, – сказал он всё же Голденхарту, подразумевая Лею и её семью. Они пришли и поселились в деревне.

– Жаль только, – добавил он после, – что зря учился. Не пригодится.

Голденхарт бы поспорил, но Нидхёгг, который при этом разговоре присутствовал (а они с Лучесветом были, без преувеличений, неразлучны: где один – там и другой), вмешался и не дал и полслова вставить.

– Ещё как пригодится! – возмутился дракон. – Будешь мне книжки читать. Знаешь же, что я буквы путаю иногда?

Читал он медленно и, пожалуй, до конца ни одну книгу не прочёл, хотя брался за многие. «Лет через пятьдесят освоюсь», – неизменно говорил Нидхёгг.

И Лучесвет стал читать ему книжки, а Нидхёгг учил его говорить по-драконьи, так что от совместного времяпровождения была большая польза обоим. Голденхарт ещё и алфавит ему драконий показал, так что вскорости Лучесвет смог и книги на драконьем языке почитывать, и беседу поддержать. Со стороны, должно быть, странно выглядело, когда они все начинали друг на друга рычать, гаркать и воркотать. А учитывая, что Лучесвет неплохо понимал и эльфийский язык, можно было смело утверждать, что он исключительно образованный молодой человек!

«Задурили ему голову книжками всякими! Книжки до добра не доведут!» – недовольно говорил муж трактирщицы, который учение не приветствовал ни в каком виде, за исключением простого счёта. Ни читать, ни писать он не умел – ставил крестик вместо подписи или обмакивал в чернила большой палец.

«До добра не довело» Лучесвета, впрочем, совсем другое.

В Серую Башню между тем пришло очередное лето. Ясные дни чередовались с непродолжительными дождями, год обещал выдаться урожайным.

Эмбервинг, устав, что Сапфир продолжает влезать между ним и менестрелем, стоило им хотя бы даже просто друг к другу наклониться, взял её за руку, отвёл в сторону и что-то долго и серьёзно ей втолковывал.

– Правда? – изумилась девочка.

Что бы ей Дракон ни сказал, поразило это её настолько, что она за обедом даже ложку мимо рта проносила!

– Что ты ей сказал? – полюбопытствовал Голденхарт, заметив, что с того дня девочка притихла и обниматься или целоваться им не мешала. Правда, смотрела во все глаза и с прежним изумлением покачивала головой.

– Да так, – уклонился от ответа Дракон, скрыв в углу рта улыбку.

Выяснилось это через пару дней, когда Сапфир хорошенько столкнула их лбами, вскочив сзади на скамейку, на которой они сидели и разговаривали, и звонко воскликнула: «Целуйтесь!»

Голденхарт и Эмбер схватились за лбы, гудящие от удара: силы Сапфир не рассчитала, хорошо ещё, что носы не сломали!

– Сапфир! – воскликнул Голденхарт, встряхивая головой. – Что это ещё за хулиганство!

– А то сколько нам ещё прибавления в семействе ждать? – грозно спросила в ответ девочка.

Менестрель опешил, а Дракон смущённо засмеялся и после признался юноше, что сказал ей, будто бы от поцелуев получаются маленькие драконы.

– Эмбер! – залился краской Голденхарт.

– А что я мог ей сказать? – оправдывающимся тоном возразил Дракон. – Такой ответ лучше зауми об эльфийских чарах. Сапфир ведь ещё ребёнок, что бы я стал отвечать, если бы она спросила, откуда берутся драконы? Мы и сами наверняка ничего не знаем. Скажи я, что драконы появляются из земли, так она всё вокруг изроет в поисках одного или парочки!

– Если она не спрашивала ещё, с чего ты вообще этот разговор завёл? – спохватился юноша.

Эмбервинг смутился, потёр саднящий лоб и пробормотал:

– Подумал, что она тогда перестанет мешать нам целоваться. Но кто же знал, что она начнёт принимать решительные действия!

– Можно было догадаться, – простонал менестрель, и остаток дня оба провели с холодными компрессами на лбах.

В том, что с Лучесветом что-то не так, первым заметил как раз таки менестрель.

Началось всё это в жаркий июльский день, когда небо ознаменовалось не только солнцем, но и круглой полуденной луной. «Не к добру!» – говорили люди, глядя на неё и видя в ней сплошные дурные предзнаменования. Так и вышло: в тот день умер старый трактирщик.

Лучесвет был потрясён его смертью. До этого момента юноша о смерти не думал и не видел её никогда. Как и все, он знал, что люди умирают однажды и что это неизбежно, но это «однажды» было каким-то далёким и нисколько его не касалось. В тот день, когда умер старый трактирщик, Лучесвет осознал не только, что люди смертны, но и то, что они смертны внезапно. Ведь ничего не предвещало, что старик умрёт. Конечно, он был уже дряхлый, ходил еле-еле, поговаривали, что помрёт со дня на день, но он всё не помирал, а в тот день и вовсе был бодрее обычного: сытно пообедал, дал несколько дельных советов преемнику-трактирщику, а потом лёг на лавку и стал помирать. Агония была недолгой, вероятно, старик даже не понял, что умирает: он закатил глаза, захрипел, и всё было кончено. Дочка трактирщика расплакалась, муж её поскрёб затылок и стал хлопотать насчёт гроба. Лучесвет не проронил ни слезинки, просто стоял и широко раскрытыми глазами смотрел на лавку с телом старика.

Хоронили, как водится, всей деревней. Пришли и Дракон с менестрелем, и именно тогда Голденхарт, бросив быстрый взгляд на бледного, как смерть, сына, заподозрил неладное. Вслух он ничего не стал говорить, только нахмурился и прикусил палец. Эмбервинг ничего не заметил и списал всё на горе: Лучесвет деда очень любил.

С того дня Лучесвета как подменили. Он отрешился от всего, даже от своего излюбленного занятия – стрельбы из лука, и просто или бродил по округе бесцельно, или сидел дома, уставившись в одну точку. Разговаривать он вообще перестал, ел – через силу.

– Горюет, – сказал Дракон, когда трактирщица пожаловалась ему.

– Если бы… – несколько тревожно пробормотал себе под нос менестрель, но объяснять, к чему он это сказал, не пожелал.

Нидхёгг, казалось, ничего не замечал и, поймав приятеля за околицей, утащил его в Волчебор, чтобы похвастаться стрельбищем, которое он построил специально для Лучесвета в лесу, неподалёку от логова. Он им страшно гордился, потому что намалевал самые настоящие мишени (подсмотрел на гравюре в книжке и сделал точно такие же).

– Сейчас пойдём смотреть, – объявил Огден, ссадив юношу возле логова, – только притащу твой лук.

– Огден, – бесцветным голосом сказал Лучесвет, – знаешь, а люди смертны. Они непременно умрут.

– Конечно умрут, – подтвердил дракон, озадаченно почесав бровь. К смерти Нидхёгг относился почти так же, как сам Лучесвет до того июльского дня. Конечно, людишки помирают, и медведи, и волки, и даже драконы. Наверное.

– И я умру, – глухо добавил Лучесвет.

– И ты, – кивнул Огден, ещё больше озадачившись. Об этом он прежде никогда не думал – о том, что Лучесвет однажды умрёт. Ему вообще казалось, что Лучесвет будет всегда, как и он сам. Высказанная юношей мысль ему не понравилась, поскольку он почуял в ней угрозу.

Это было последнее, что Нидхёгг помнил ясно из того дня. Лучесвет, услышав его ответ, сильно побледнел и вдруг грохнулся оземь, лишившись чувств. Огден страшно переполошился! Он схватил юношу и стал его трясти, решив, что тот и вправду умер. Удивительно, как у Лучесвета ещё голова не оторвалась от этой тряски! Но в сознание он так и не пришёл: обморок был слишком глубокий. Нидхёгг начал паниковать, прижал юношу к себе и заметался возле логова, не зная, что ему делать, куда бежать, кого звать на помощь. Когда умирал Мальхорн, дракон уже заранее знал, что тот умрёт, потому что тот был смертельно ранен. А Лучесвет просто сказал: «И я умру» – и умер (как считал на тот момент дракон).

– Арргх! – громогласно издал Нидхёгг, но этот рёв был исполнен бессилия.

И вот тут-то он впервые в жизни открыл портал – бессознательно, бесконтрольно, неведомо куда. Воздух прямо перед ним затеплился, свился в спираль, закручиваясь против часовой стрелки, и разверзся порталом. Огден, не раздумывая, ринулся в него и оказался прямо в башне золотого дракона. Эмбер и Голденхарт вскочили, вид у Нидхёгга был встрёпанный, ошалелый, потерянный – таким дракона они ещё не видели.

– Что с ним? – воскликнул менестрель, увидев, что дракон крепко прижимает к себе Лучесвета.

Огден забормотал, сбиваясь то на драконий язык, то на человеческий:

– Сказал: «Помру». А сам взял и помер! Арргх, и помер!

Эмбервингу и Голденхарту совместными усилиями удалось отобрать бесчувственного юношу у дракона. Они унесли его в одну из комнат, уложили на постель. Огден шёл за ними по пятам, скорбно стеная.

– Да жив он, просто без сознания, – уверенно объявил Эмбервинг, пощупав юноше руку. – Успокойся, Огден. Ты мне башню развались, если будешь так метаться из стороны в сторону.

– Жив? – Белые глаза дракона внимательно уставились на белое, без кровинки лицо юноши.

– У него жар, – сообщил Голденхарт, положив ладонь сыну на лоб, – прямо-таки полыхает! Эмбер, нужно холодной воды и…

Нидхёгг уже грохотал сапогами по лестнице, башня закачалась.

– Сварю лечебный отвар, – сказал Дракон.

Пока он заваривал травы, Нидхёгг приволок в башню здоровенную бадью, из которых поили лошадей, доверху наполненную колодезной водой.

– Вот! – сказал он, бухнув бадью возле кровати, вода плеснула на пол. – Если надо, ещё могу принести.

– Этого хватит, – уверил его менестрель, подобрав ноги.

О том, как лечить людей, Огден, разумеется, ничегошеньки не знал, поэтому внимательно следил за Голденхартом, чтобы ничего не пропустить. Тот взял платок, смочил его в воде и положил на лоб сыну. Эмбервинг между тем вернулся с травяным отваром. Нидхёгг тут же сунул нос в кружку, понюхал и чихнул: горький запах трав ему по вкусу не пришёлся.

– А может, лучше ядом? – предложил он.

– Нет! – поспешно сказали разом Дракон и менестрель.

Нидхёгг страшно оскорбился, но смолчал.

– Летнюю простуду лучше лечить травами, – назидательно сказал Эмбервинг.

– Не думаю, что это простуда, – возразил Голденхарт, меняя компресс.

– А что тогда? – удивился Дракон.

– Горячка на нервной почве. Слишком большое потрясение, – покачал головой юноша и, видя, что драконы растерялись, объяснил: – Смерть старого трактирщика.

– Ну и что с того, что он помер? – не понял Нидхёгг. – При чём тут Лучесвет?

– При том, что он его дед, – начал было Эмбервинг.

– Нет, это-то как раз здесь не при чём, – возразил Голденхарт. – Тут другое.

Драконы уставились на него с одинаковым недоумением.

– Лучесвет… повзрослел. Детство заканчивается, когда осознаёшь собственную смертность. Для Лучесвета оно закончилось именно в тот день. Не знаю насчёт драконов, но с людьми такое случается. Со всеми людьми.

– И с тобой? – подозрительно спросил Огден.

– И со мной, – подтвердил менестрель.

– И как же ты с этим справился? – ещё подозрительнее спросил Нидхёгг.

Менестрель ответил с бледной улыбкой:

– Никак. Я умер.

Огден решил, что над ним издеваются, и угрожающе фыркнул, но тут заметил, как побледнел Дракон, и понял, что Голденхарт говорил серьёзно. Он нахмурил густые брови и переспросил:

– Умер? Как это?

Голденхарт предпочёл не вдаваться в подробности. Важнее сейчас было втолковать дракону, что происходит с его приятелем.

– Огден, Лучесвет умрёт однажды, потому что люди смертны, – сказал он.

– Сам знаю, – дёрнулся Нидхёгг.

– Не знаешь. Это произойдёт быстрее, чем ты думаешь. Человеческая жизнь для дракона – что взмах крыла: взмахнул – и прошла. Лучесвет умрёт.

Нидхёгг уставился на него стеклянным взглядом, ничего не выражающим, но зрачки его чуть расширились, пока он слушал.

– Не умрёт, – после молчания сказал Огден. – Я ему не позволю.

– Боюсь, от тебя это не зависит, – покачал головой Эмбервинг, захваченный собственными воспоминаниями.

Нидхёгг метнул на него яростный взгляд и вышел, едва не снеся плечом дверь.

– Нидхёггу тоже ещё предстоит повзрослеть, – заметил менестрель.

– Думаешь, справятся? – неуверенно спросил Дракон.

Голденхарт улыбнулся:

– Справятся.

Жар не спадал едва ли не три недели. Эмбер и Голденхарт по очереди дежурили у постели Лучесвета, но вовсе не из-за горячки, а чтобы Нидхёгг тайком не напоил-таки приятеля ядом, полагая его панацеей от всего на свете. Разговоров ни с менестрелем, ни с Драконом Огден не заводил, будто чурался их после того, что услышал от Голденхарта, а вот с Лучесветом, когда тот пришёл в себя – это было к концу второй недели, – заговорил. Голденхарт невольно подслушал, потому что как раз принёс сыну травяной отвар, а Нидхёгг опередил.

– Ты это… не бойся, – сказал Нидхёгг, кладя ручищу юноше на голову. – Я непременно что-нибудь придумаю. Чтобы тебе не помирать. Вот увидишь! Мы, драконы, такие: если что решили, так непременно придумаем!

Лучесвет криво улыбнулся. В том, что Огден что-нибудь да придумает, он нисколько не сомневался, а вот в том, что дождётся, – да. Время для драконов и для людей текло по-разному. «Я успею состариться и умереть, пока он найдёт решение», – подумалось Лучесвету, но дракон выглядел таким расстроенным и одновременно исполненным решимости, что вслух говорить о своих сомнениях юноша не стал. Он только кивнул и сказал:

– Конечно придумаешь. Только ты и сможешь.

Огден напыжился и с того дня только и делал, что думал.

Лучесвет между тем встал с постели и, кажется, несколько оправился от сокрушительного удара, который ему нанесла Смерть, а скорее, глубоко запрятал собственные страхи. Он даже с Огденом больше об этом не заговаривал. Зато напросился пожить в башне, вернее, в библиотеке и принялся читать всё подряд, как одержимый.

– Как увлечён книгами, – удивился Дракон.

– Да нет, он просто пытается отыскать в них то, чего там нет, – отозвался менестрель.

Они иногда приоткрывали дверь и наблюдали за ним, а ещё следили, чтобы он не забывал есть.

– То, чего в них нет? – переспросил Эмбервинг, удивлённо глядя на Голденхарта, и тут же понял, что искал в книгах Лучесвет.

Не было там ничего подобного, уж Дракон-то знал! Он вспомнил, как сам, словно одержимый, прочёл все книги от корки до корки, пытаясь выискать в них способ спасти менестреля и ничего не найдя. Лучесвет тоже не нашёл. На лицо его легла мрачная тень, но он тут же согнал её и отправился к бабке-сказительнице, у которой тоже было порядком книг в загашнике. Когда и это не увенчалось успехом, юноша устроил набег на библиотеку короля Алистера. Всё тщетно!

Покуда Лучесвет был у эльфов, в башню несколько раз наведывался Нидхёгг. Правда, вёл он себя странно: внутрь не заходил, о Лучесвете не спрашивал, только маячил поблизости, будто сомневаясь в чём-то, и улетал.

– А с этим-то что? – недоуменно спросил Эмбервинг.

– Как знать, – задумчиво ответил менестрель. – Наверное, в другой раз надо у него спросить. По-моему, именно этого он и ждёт.

Когда Нидхёгг снова объявился в башне, на этот раз – зашёл и телепался уже по трапезной, но вид у него при этом был не то сконфуженный, не то растерянный, не то всё разом и ещё что.

– Ты что-то спросить хотел? – не выдержал Эмбервинг.

– Может, мне с собой что-то сделать? – спросил Огден. – Не знаю, медвежью шкуру на человечью одёжу поменять, там, или ещё что?

– Зачем? – поразился Дракон.

– Чтобы Лучесвет меня не боялся.

– Не думаю, что он тебя боится, – возразил удивлённо Эмбер. – С какой стати Лучесвету тебя бояться?

Голденхарт прищурился и, заметив на скулах дракона едва видный румянец, сказал сам себе: «А, вон оно что!»

– Не хочу, чтобы он меня боялся, – упрямо повторил Нидхёгг.

– Может, тебе волосы расчесать как следует? – предложил менестрель вслух. – Возьми гребень, смочи хорошенько и расчеши. И шкуру тоже причесать можно.

– Ты думаешь? – серьёзно спросил Огден и, получив утвердительный ответ, втиснулся в ванную, даже не спросив на то позволения.

– Только он всё равно будет бояться, – негромко сказал Голденхарт, чуть улыбнувшись. – Он ведь человек.

– О чём это ты? – не понял Эмбервинг. – Звучит так, будто ты знаешь, что тут происходит.

Менестрель посмотрел на него и опять улыбнулся. Драконы, несмотря на всю свою мудрость, иногда были поразительно глупы и не замечали очевидного. Люди, впрочем, тоже, но им простительно: они всего лишь люди.

– Да просто Нидхёгг влюбился, – сказал Голденхарт.

– В кого? – потрясённо переспросил Эмбер.

– Да в Лучесвета, конечно. И всегда был, просто до этого не осознавал, насколько тот ему дорог.

– «До этого»? – уточнил Дракон.

– До того, как осознал, что Лучесвет всего лишь смертный человек.

Эмбервинг с сомнением бросил взгляд на ванную, где шумел и то и дело арргхал Нидхёгг.

– Влюбился? – медленно повторил он.

– Поэтому и прихорашивается. И боится, что напугает, когда придёт время.

– Какое время? – опять не понял Дракон.

– То самое. Когда признается и… быть может, ещё что, – чуть покраснев, объяснил Голденхарт.

Эмбервинг долго молчал, не сводя с юноши глаз, тот даже несколько неуютно себя почувствовал.

– Скажи, а ты тоже… боялся… тогда? – с запинкой спросил он после.

– Да ладно, забыл, что ли, кто всё это начал? – засмеялся Голденхарт, но тут же стал серьёзным и сказал: – Иногда и теперь боюсь. Ты… нет, не только ты, а вообще драконы… они… неуёмные, иногда с тобой… с ними бывает сложно. Но ты себе не вздумай что-нибудь надумать!

Эмбервинг был потрясён. Он несколько раз клацнул челюстью, но так ничего и не смог сказать в ответ. Он даже и не подозревал, что юноша его боялся! Драконы безошибочно чувствуют страх, а он ни разу не почуял этого в менестреле. Или, в самом деле, настолько очеловечился, что инстинкты притупились? Дракон нахмурился и сказал:

– И почему же ты мне об этом раньше не говорил?

– Эмбер, какие глупости… – вспыхнул Голденхарт. – Люди вообще всего на свете боятся, с какой стати об этом упоминать?

В трапезную вернулся Нидхёгг, и они прервали разговор, потому что выглядел дракон на удивление изменившимся. Волосы он смочил и хорошенько расчесал. Они у него, оказывается, вились и теперь, причёсанные должным образом, разительно отличались от того вороньего гнезда, что обычно было на голове дракона. Вот только косматые брови портили впечатление и не давали разглядеть красоту его лица, а лицо у него на самом деле было красивое.

– Тебе бы брови подстричь, – сказал Голденхарт, опомнившись от изумления.

– Подстричь? – переспросил Огден, колупая косматые брови пальцем, отчего они всклочились ещё больше.

Менестрель отыскал ножницы и, заставив Нидхёгга сесть на скамью, принялся стричь ему брови. Эмбервинг беспокойно шевельнулся, встал подле – на всякий случай.

– Зачем их вообще стричь? – ворчал Огден, то и дело жмурясь. Щёлканье ножниц прямо возле глаз ему не нравилось.

– Они же тебе смотреть мешают, – заметил Голденхарт, продолжая щёлкать ножницами.

– И совсем не мешают, – пробурчал дракон. Он обычно щурился и дёргал бровями, когда присматривался к чему-либо. Он всю жизнь так делал и даже не подозревал, что их можно просто-напросто состричь.

– И пугают, – добавил Голденхарт со значением, понимая, что без этого убедить дракона в нужности процедуры не удастся.

И действительно, Нидхёгг тут же успокоился и перестал ворчать, позволяя менестрелю хорошенько привести запущенные брови в порядок. Когда с бровями было покончено, менестрель с Драконом опять уставились на Огдена.

– Совсем другое лицо, – поражённо сказал Эмбервинг.

Это замечание Нидхёггу не понравилось.

– А если он меня теперь узнавать престанет? – беспокойно спросил он.

– Не настолько другое, – уверил его Голденхарт и подал дракону зеркальце, чтобы тот смог на себя посмотреть.

Нидхёгг окинул себя критическим взглядом, отвёл зеркало, приблизил, снова отвёл. Собственное отражение занимало его добрых минут десять!

– Арргххаха, – изрёк он глубокомысленно.

– И когда думаешь признаваться? – поинтересовался Голденхарт между делом.

Огден кинул на него какой-то затравленный взгляд:

– А ты откуда знаешь, что я думаю? Арргх, откуда?!

– Да у тебя на лбу написано, – засмеялся менестрель.

Засмеялся и Эмбервинг, потому что Нидхёгг опять схватил зеркало и стал придирчиво разглядывать собственный лоб, отведя с него волосы ладонью.

– И ничего не написано, – пробурчал дракон недовольно.

Эмбервинг объяснил, что это так люди говорят и что по выражению лица Огдена легко было догадаться, о чём он думает или что собирается делать. Нидхёгг фыркнул и хорошенько потёр лоб, приглаживая волосы обратно. Они так и норовили всклочиться! Немудрено: первое причёсывание за многотысячную жизнь!

Благодарить их Нидхёгг не стал, тотчас же ушёл из башни, прихватив с собой и зеркальце, но на другой день подбросил к башне здоровенного медведя.

– Одного марафета мало будет, чтобы измениться, – заметил Эмбервинг.

– Без этого Нидхёгг не был бы Нидхёггом, – возразил Голденхарт.

Когда Лучесвет снова появился в башне и напросился остаться, якобы чтобы проштудировать книги ещё раз, а на самом деле будто прячась и всячески избегая расспросов, при этом густо краснея, когда упоминали его приятеля-дракона, и отчаянно мотая головой, когда спрашивали, заглядывал ли он после эльфов в Волчебор, а если нет, то когда туда собирается, Голденхарт сделал правильный вывод: что бы это ни было, оно уже произошло. Он полагал, что Нидхёгг, подгоняемый как инстинктами, так и некоторой долей страха, вызванного в нём неприятным открытием, Лучесвету признался, а может, и ещё что. Как дракон, Огден был бесцеремонен и непредсказуем, так что дело вполне могло не ограничиться только словами, и теперь Голденхарт гадал, насколько далеко всё зашло. Судя по смущению юноши, прямо-таки в дальние дали! Окольными путями выведать у Лучесвета подробности не получалось, он мастерски увиливал от ответов, так что Голденхарт решил действовать прямо.

– Лучесвет, – сказал он, когда принёс сыну в библиотеку вечерний чай, – а ты не боишься Нидхёгга?

Лучесвет так удивился этому вопросу, что даже забыл смутиться при упоминании его имени.

– Я? – широко раскрыл глаза юноша.

– У меня такое впечатление, что ты от него здесь прячешься. И говорить о нём не хочешь. Он тебя… испугал чем-то? – спросил менестрель.

– Нет, – мотнул головой Лучесвет.

– Может, он сказал что-то или… сделал, – предположил Голденхарт, пристально глядя на юношу, – и ты не знаешь, как с этим справиться?

Щёки Лучесвета вспыхнули. «Ага, – подумалось менестрелю, – так я прав!»

– Ничего такого не было! – отрезал Лучесвет, безошибочно поняв, на что намекал менестрель. – Совсем ничего!

– Совсем-совсем ничего? – уточнил Голденхарт.

Лучесвет покраснел ещё гуще.

Голденхарт ошибся, на самом деле. Смущался Лучесвет совсем по другому поводу!

От эльфов Лучесвет, разумеется, отправился в Волчебор. Ему было несколько стыдно, что он так и не посмотрел на стрельбище, которое Огден специально для него построил. Нужно было посмотреть и непременно похвалить дракона, Лучесвет ведь знал, что тому нравится, когда им восхищаются. К тому же он был уверен, что стрельбище вышло замечательное.

Нидхёгг огорошил его буквально с порога. Во-первых, конечно же, внешним видом. Причёсанным Лучесвет приятеля видел впервые. А не успел он опомниться от потрясения, Огден подбавил ещё. С устрашающей прямотой, против которой вряд ли можно было устоять или подобрать контраргументы. Лучесвет его словам страшно смутился. А потом они поцеловались, вернее, попытались, поскольку оба были ещё сущие дети, как ни посмотри, даже многотысячелетний дракон, но вышло не сразу, нужно было ещё приноровиться: и Огден высоченный, и носы мешают, и как вообще целуются – кто их знает! Дальше больше: Нидхёгг сгрёб Лучесвета в охапку, завернул в медвежью шкуру и зарылся с ним в кучу золота.

Лучесвет смутно понимал, что дело кончилось совсем не тем, чем ему полагается кончаться, но плохо себе представлял, как и что должно происходить после таких страшно важных вещей, как признание и поцелуй. Он знал, что после этого дети бывают, но прочее было покрыто мраком и тайной. Мальчишки в его возрасте или даже раньше уже знали, что к чему: старшие и более опытные приятели просвещали, – но он-то воспитывался у эльфов, а эльфы подобными пустяками не озадачивались, да к тому же ровесников у Лучесвета там не было, не считая Талиесина (с большой натяжкой), но, как известно, эльфийский принц нового воспитанника Алистера сторонился, да и вряд ли мог бы его просветить, даже если бы и захотел, памятуя о природе эльфов и о том, как обстояли дела в их мире после побега эльфийских дев!

Нидхёгг был ещё наивнее его: зарыться с кем-то в золото он полагал самым сокровенным действом на свете. К тому же он подглядел как-то, что людишки зарывались в сено, значит, драконы непременно должны зарываться в золото! Чем нужно заниматься, зарывшись в сено (или в золото), дракон себе представлял плохо. Он зарывался, чтобы набраться сил или просто выспаться, и полагал, что людишки тоже именно за этим в сено и лезли. Было у него искушение подойти и разрыть стог, как разрывают муравьиную кучу, чтобы посмотреть, верны ли его предположения, но он всё-таки не стал: сам не любил, когда его будили, и других будить не хотел.

Сейчас Нидхёгг был страшно собой доволен, что всё сделал, как надо.

Нет, не то, что произошло в драконьем логове, вызывало у Лучесвета столь сильное смущение. И в башню он действительно вернулся, чтобы перечесть книги ещё раз, полагая, что мог что-то пропустить, находясь в смятенном состоянии духа. Причиной его смущения был сам Голденхарт. Лучесвет, поразмыслив, решил, что Дракон с менестрелем должны непременно лучше них с Нидхёггом знать, как и что, поскольку у них даже Сапфир есть, а уж появление Сапфир кое-что да значит! Сама Сапфир тоже подлила масла в огонь, по секрету сообщив, что Эмбер с Солнышком обещали ей дракончика, если она будет себя хорошо вести. Следовало предположить, что они сейчас страшно заняты именно выполнением обещания, и Лучесвет как-то ночью тихонько прокрался на чердак и прильнул глазом к замочной скважине. Комната, конечно, была наполнена сиянием, но кое-что он всё-таки разглядел, и это кое-что, подтверждавшее его смутные догадки и совершенно его ошеломившее, и было причиной, почему Лучесвет старался не смотреть Голденхарту в глаза и вообще смущался. О таком не расспрашивают и не рассказывают! А учитывая наивность Нидхёгга и стеснительность Лучесвета – оба большие дети! – было ясно, что ничего подобного между ними не произойдёт ещё невесть сколько времени, если, конечно, дракон сам как-нибудь не догадается и не возьмётся за штурм. Лучесвет ни за что бы ему об этом не рассказал!

Так что Лучесвет страшно покраснел как раз потому, что всё это разом вспомнилось, и повторил:

– Совсем-совсем ничего.

========== 57. Король Волчебора. Нидхёгг снимает драконью жатву ==========

– Отличный денёк, – сказал Огден, щуря свои белые глаза на солнце, карабкающееся по склону горы. – Разделаюсь только с приношениями и полетим на охоту. Ты что предпочитаешь: медведя, сохатого или всё-таки медведя?

Лучесвет, положа руку на сердце, предпочёл бы ещё поспать. Дракон встал засветло, полный сил, как всегда – юноша вообще не видел, чтобы тот хандрил или жаловался на скверное настроение или самочувствие. Сам Лучесвет завернулся в волчью накидку, которую для него сшил Нидхёгг, и вытащился следом, с трудом продирая глаза. Дракон сказал, конечно, что юноша может ещё поспать, если хочет, но Лучесвет ни за что бы не пропустил принятие приношений. Он ещё ни разу не видел, как это происходит в Волчеборе, но предполагал, что зрелище будет стоить пары часов недосыпа.

– Пожалуй, можно поохотиться на секача, – сказал Лучесвет, поскольку дракон всё ещё ждал ответа. – Хочу опробовать новую тетиву.

– Можно и секача, – тут же согласился Огден. – Дикие кабаны жирные.

Он никогда не упускал случая «откормить» Лучесвета. Тот, впрочем, всё никак не отъедался.

Утреннюю тишину прорезал скрип тележных колёс, и к логову дракона подъехала большая телега, запряжённая двумя тягловыми лошадьми. Из сопровождения, помимо возницы, было несколько волчеборцев разного калибра. Вероятно, из тех, кто хотел поглядеть на дракона поближе. Остановились они в некотором отдалении от логова, телега подъехала почти к шесту с черепом пещерного медведя, который на сквозняке клацал зубами, как собака-блохоловка.

– Прими приношение, господин дракон, – сказал возница и ретировался к остальным.

Пожалуй, Нидхёгга они всё-таки побаивались. Огден на это ровным счётом никакого внимания не обращал. Он похрустел шейными позвонками – для порядку – и стал разгружать телегу, таская мешок за мешком в пещеру. Лучесвет каждый мешок щупал, пытаясь угадать, что в нём. Зерно, овощи… Всё это должно было значительно разнообразить рацион дракона, но юноша не припомнил, чтобы тот когда-нибудь ел картофель или морковь. В похлёбке всегда было исключительно мясо и коренья с травами.

– Слушай, Огден, – озадачился Лучесвет, – а ты ведь ничего из этого не ешь?

– Конечно, не ем, – подтвердил Нидхёгг. – Драконы не едят такую чепуху.

– А что же тогда стаёт с приношениями? – удивился юноша. – Выкидывать – это же расточительство натуральное!