Текст книги "Сапфир и золото (СИ)"

Автор книги: Джин Соул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 54 страниц)

Алистер рассмеялся:

– Мы помешали чему-то?

– Да, – сделав вид, что не заметил намёка, ответил Эмбервинг, – я как раз собирался улетать. Ты по делу или так?

– Пожалуй, по делу, – согласился король эльфов, – но запросто могу подождать твоего возвращения.

Эмбервинг поджал губы и задумался. Оставлять менестреля одного с эльфами? Голденхарт, кажется, догадался о его мыслях и отложил лютню:

– Мы скоротаем время за кубком вина. Лети.

Дракон предупредительно взглянул на короля эльфов и вышел из башни.

Голденхарт поспешно встал:

– Я вас покину ненадолго. Мне нужно… кое-что сделать.

Эльфам незачем было знать, что́ происходит с ним, когда Дракон улетает. Но то ли Эмбервинг слишком стремительно улетел, желая поскорее вернуться, то ли эльфийский камень теперь реагировал быстрее… Голденхарт сделал шаг к лестнице и грохнулся оземь, корчась в судорогах.

Алистер опешил. Талиесин кинулся к юноше с диким воплем:

– Голденхарт!

Тот не реагировал: боль была настолько сильна, что лишила его слуха и голоса.

Неизвестно, как Дракон это почуял. Отлететь он далеко ещё не успел, но вдруг кувырнулся в воздухе, теряя равновесие, и камнем упал на луг позади башни. «Голденхарт!» – каким-то невероятным образом понял он и, вскочив на ноги, вихрем понёсся к башне. Янтарное сияние, ещё не успевшее схлынуть, летело следом, выжигая осенние травы.

Дракон влетел в башню, увидел распростёртого на полу юношу, которого тормошил за плечо перепуганный насмерть Талиесин. Алистер стоял там, где появился, и задумчиво ковырял пальцем нижнюю губу. Появлению Дракона он ничуть не удивился, промолвил только:

– А знаешь, эти чары будут посильнее моих.

Эмбервинг его не слушал. Он подлетел к юноше, оттолкнул Талиесина, рявкнув: «Не смей его трогать!» – и, взяв менестреля на руки, отнёс его на чердак. Судороги юноши он чувствовал всем телом и откуда-то знал, что их вызывало. Он свалился на кровать, сжимая юношу в объятьях, и воскликнул:

– Почему ты мне не сказал, Голденхарт!

Голденхарт к этому моменту несколько опомнился. Он уже понял, что Дракон почему-то вернулся, что боль растворяется в тепле его сильных рук… и что Эмбер знает.

– Прости, – тихо сказал он, – не хотел тебя волновать.

– Голденхарт, – с укором промолвил Дракон.

Юноша неловко засмеялся. Эмбервинг тяжко вздохнул, поднялся, осторожно перекладывая голову Голденхарта на подушку:

– Отдыхай. А я покуда разделаюсь с незваными гостями.

Он пошёл вниз с твёрдым намерением выпроводить Алистера и Талиесина. Эльфы уже расположились за столом и, кажется, уходить не собирались. Дракон взглянул на них совсем уж хмуро.

– Эмбервинг, – спросил Алистер, нисколько не смущаясь, – ты ведь не думаешь, что это мои чары?

– Чьи же ещё? – буркнул Эмбервинг сердито.

– Твои собственные, – категорично сказал король эльфов и слегка нахмурился.

– Ты спятил? – хохотнул Дракон. – Ты всерьёз полагаешь, что я мог бы причинить боль Голденхарту?!

– Нет, их суть не этом, – возразил Алистер. – Ты настолько боишься разлучиться с ним, что невольно наложил на него связующие чары. А цветок лишь усилил их действие.

– Нет, я… – растерялся Эмбервинг и, покачнувшись, ухватился рукой за край стола.

– Его смерть стала для тебя таким потрясением, что ты наложил их, даже не осознавая, что их накладываешь, – предположил Алистер, сощурившись. – Эти чары настолько сильны, что, кажется, снять их совершенно невозможно. Подумать только, насколько крепка любовь драконов!

Дракон опомнился, тряхнул головой и выпрямился:

– Не знаю, правду ты говоришь или нет, но мне всего-то и нужно, что не оставлять его больше одного.

– Я бы на твоём месте для начала попробовал снять чары, – возразил Алистер, но, взглянув в глаза Дракона, тут же понял, что тот, хоть прежде и не подозревал, что сам эти чары наложил, но снимать их не собирался.

Эмбервинг угрюмо сказал:

– Найду способ всё исправить, но это уже не твоего ума дело, Алистер. Не вмешивайся.

– И в мыслях не было, – засмеялся король эльфов. – Юноша этот твой, тебе и решать. Я пришёл не за этим, Эмбервинг. Если ты скажешь мне, что я хочу знать, то, быть может, я смогу определить природу узоров на его теле.

– Спрашивай, – позволил Дракон и тоже сел за стол.

– Откуда берутся драконы? – тут же спросил Алистер, впиваясь в него взглядом.

Эмбервинг смутился:

– Не знаю.

Король эльфов казался разочарованным:

– А я-то думал, что ты скажешь мне правду… Драконы настолько недоверчивы?

– Я на самом деле не знаю, – поморщился Дракон. Эльф невольно озвучил его собственные мысли, и от этого стало не очень-то хорошо на душе.

– Вот как? – огорчился Алистер. – А нет ли какого-то способа узнать? Понимаешь ли, Эмбервинг, мне почему-то кажется, что это важно. Вернее, что именно это и важно.

– Я не помню, как появился на свет, – откровенно ответил Эмбервинг, – а в Драконьей книге об этом ни слова. Разумеется, как-то драконы должны… производить потомство, – споткнулся он на слове. – Не из воздуха же они появляются? И в то, что горы порождают драконов, я тоже не верю.

– Да, задачка… – задумчиво отозвался Алистер. – А нет ли каких-нибудь… ну, не знаю… мест силы, например? Может, какие-нибудь драконьи архивы или кладези мудрости? У всех волшебных рас есть что-нибудь подобное.

– Нет, ничего такого не… – начал и осёкся Дракон.

– Ага, есть, значит? – оживился Алистер.

Эмбервинг помолчал, пото́м неохотно выговорил, будто сожалея, что вообще упомянул об этом:

– Драконье городище.

– Город драконов? – воспрянул король эльфов. – Там могли сохраниться какие-то летописи?

– Вероятно.

– Я хочу, чтобы ты отвёл меня туда, – сказал король эльфов.

– Это невозможно.

– Почему?

– Пока невозможно, – выдавил Дракон. – Оно далеко. Очень далеко, а я не могу оставить Голденхарта одного. И с собой его брать тоже нельзя.

– Почему? – удивился его серьёзности Алистер.

– Потому что он ни за что на свете не должен этого увидеть.

– Чего увидеть? – насторожился Алистер.

– Того, что там есть… Алистер, – устало попросил Эмбервинг, – давай отложим этот разговор до хороших времён. Я покажу тебе Драконье городище, но для начала мне нужно что-то сделать со связующими чарами. Мысль о том, что я вольно или невольно причиняю Голденхарту боль, разрывает мне сердце, и я ни о чём другом думать не могу.

– Хорошо, – сказал Алистер, тотчас поднимаясь. – Я загляну к тебе на будущей неделе. Предчувствие говорит мне, что к тому времени ты уже найдёшь способ… Тогда и поговорим.

Эмбервинг медленно кивнул, но эльфам стало понятно, что он и не слышал их слов.

Дракону предстояло многое сделать к их следующему визиту.

Убедившись, что чары наложены так крепко, что снять их не представляется возможным, Эмбервинг упал духом: наложил он их бессознательно, поэтому не имел ни малейшего представления, что это были за чары или как их снимать. Знал он только одно: они срабатывают, когда он удаляется от юноши на порядочное расстояние – больше десяти шагов. Выходов виделось два: таскать менестреля повсюду за собой или безвылазно сидеть в башне, – но ни один из них не годился. Взять юношу с собой на пожар или оползень – значит, подвергнуть его опасности. Остаться в башне и вообще туда не лететь – значит, подвергнуть опасности всех остальных: если он не будет заботиться о своих крестьянах, то кто же будет? Вот если бы можно было одновременно быть в двух местах, тогда бы не пришлось волноваться ни о самочувствии юноши, ни о благополучии его земель…

– И как это я сразу об этом не подумал! – воскликнул вдруг Дракон, и глаза его вспыхнули.

– О чём не подумал? – удивился его воплю менестрель, который как раз зашёл в библиотеку, чтобы взять ещё бумаги для баллад, и застал там Эмбера в тот самый момент, когда он вскочил с воплем озарения.

– Да так, – уклончиво ответил Эмбервинг и, улыбнувшись, предупредил, что несколько дней проведёт в сокровищнице.

– Тебе нездоровится? – встревожился менестрель.

– Вздремну немного, – возразил Дракон. – Сейчас ведь осень. Линька и всё такое…

Голденхарт кивнул.

Дракон спустился в сокровищницу, но все те дни, что провёл в ней, он бодрствовал. Ему было чем заняться.

В башню Дракон поднялся на пятый день, довольный, сияющий, свободный от каких бы то ни было тревог.

– Выспался? – ласково спросил Голденхарт.

– У меня для тебя есть кое-что, – торжественно объявил Эмбервинг и вытащил из-за спины нечто сияющее янтарём.

– Что это? – удивился менестрель.

Это был плащ, который Дракон сплёл из собственной чешуи. Плащ был тяжеловат: когда Эмбервинг накинул его на плечи менестрелю, тот невольно покачнулся. Но в нём было тепло и… спокойно, совсем как в объятьях Дракона. Эмбервинг объяснил, для чего этот плащ. Щёки юноши вспыхнули. Теперь, по словам Дракона, Голденхарту ничего не грозило. Чары не сработают, если какая-то часть Дракона, а именно: чешуя, будет оставаться рядом с менестрелем. Друг друга чувствовать это им, впрочем, не помешает.

– Испытаем? – предложил Голденхарт с замиранием сердца.

Они вышли из башни на луг. Эмбер обернулся драконом и взмыл ввысь, готовый в любой момент ринуться обратно, если только заметит, что его изобретение не сработало. Но оно сработало безупречно: боли Голденхарт не чувствовал, но ощущения о том, как далеко от него Дракон и когда он вернётся, сохранились.

– Ну, что? – первым делом спросил Эмбер, вернувшись, и, увидев сияющий взгляд Голденхарта, сам просиял. – Теперь моё сердце спокойно.

– Правда, он такой тяжёлый, что я едва могу стоять, – признался менестрель со смущённой улыбкой.

– Хм, тогда ты просто можешь накинуть его на себя вместо одеяла и ждать меня в постели, – предложил Дракон и тут же покраснел, потому что имел в виду он совсем не это, а получилось, будто бы именно это.

Голденхарт хоть и понял всё, как надо, но тоже покраснел.

Чтобы замять неловкость, Дракон стал рассказывать Голденхарту о просьбе Алистера показать ему одно место, связанное с драконами.

– А меня туда ты не возьмёшь? – проницательно предположил менестрель, гладя край плаща.

– Это далеко. И опасно. И кто-то должен остаться в башне.

Юноша ни единому слову не поверил, но ни возражать, ни упрашивать не стал. Должно быть, есть какие-то вещи, о которых он не должен знать. Правда, некоторую ревность он всё же почувствовал: почему это он не должен, а Алистеру можно?

– Со мной это как-то связано? – после размышлений спросил юноша и по дёрнувшейся брови Дракона понял, что его догадки верны. Но он тут же поднял руку, словно бы говоря, что Эмбер ничего ему не должен объяснять. «Подожду твоего возвращения в башне», – сказал он только и улыбнулся.

Алистер явился на другое утро и по виду Дракона понял, что с чарами тот справился.

– Талиесин, – обратился Эмбервинг к эльфийскому принцу, – я хотел бы, чтобы ты остался в башне вместе с Голденхартом.

Талиесин страшно разволновался. Король эльфов взглянул на Дракона с тревогой. А если осердится на столь явно проявление чувств? Но Эмбервинг будто бы и не заметил.

– Если с Голденхартом что-нибудь случится, – развил он свою мысль, – то ты немедленно откроешь портал и призовёшь меня. Я ведь могу на тебя положиться?

– Можешь, – решительно кивнул Талиесин, справившись с собой.

– Вот и отлично. Алистер, позови Хёггеля, – распорядился Дракон.

– Он полетит с нами? – удивился король эльфов.

– Он понесёт тебя, – ответил Эмбервинг. – Ты ведь не думал, что полетишь на мне?

Судя по лицу короля, думал он именно это.

– Талиесин, позови Хёггеля, – кисло велел Алистер сыну.

– Хёггелю на то место взглянуть тоже не помешает, – сказал Дракон серьёзно, словно бы не заметив кислой мины короля.

Талиесин вернулся с Хёггелем. Алистер взглянул на него строго и спросил:

– Ты точно научился летать как следует?

Хёггель вспыхнул. А Эмбервинг понял, что король эльфов просто-напросто боится, что дракон может его сбросить или уронить по неопытности. Но брать его к себе на спину Эмбервинг не собирался. Голденхарт – единственный, кому это было позволено.

– Я получше всяких летаю, – не без хвастовства, но и с обидой возразил Хёггель и покосился на Эмбера. – А куда летим-то?

Эмбервинг между тем простился с менестрелем, и они пошли на луг, откуда удобнее всего взлетать.

Хёггель обратился в дракона первым и нетерпеливо гарцевал по лугу. Эмбер обращаться не спешил. Он стоял и во все глаза смотрел на Хёггеля.

– Ты что? – удивился Алистер.

– Пожалуй… – изумлённо выдохнул Дракон, – Хёггель… выглядит несколько иначе, чем прежде?

– А, – протянул Алистер, – понимаешь, он стал таким, когда проснулся от спячки.

– Он стал таким, когда проснулся от спячки? – поражённо повторил Эмбервинг.

– Почему ты так удивлён?

– Потому что драконы в спячку не впадают.

Теперь уже настала очередь изумляться Алистеру.

– Погоди, – засмеялся он, – ты ведь не хочешь сказать, что… Хёггель не дракон?

– Да нет, как раз дракон, но… не тот, что мы предполагали. Точно не гранитный дракон, – уверенно сказал Эмбервинг и попытался припомнить, где же он видел нечто похожее на того дракона, что бродил сейчас по лугу.

Он вспомнил. Янтарь в его глазах несколько потемнел, и Эмбервинг спросил:

– Алистер, ты ведь наложил на Хёггеля чары, чтобы он не мог дышать огнём?

– Да, – кивнул король эльфов, – на рот.

– В таком случае подзови его и наложи чары ему ещё и на глаза, пока ничего не случилось… Удивляюсь, как до сих пор ещё ничего не случилось!

– О чём это ты, Эмбервинг? – насторожился Алистер.

– Видишь ли, мы ошиблись, Алистер, – чрезвычайно серьёзно ответил Эмбервинг. – Хёггель вовсе не гранитный дракон. Хёггель – василиск.

========== 29. Подменная принцесса. Перерождение последней лесной феи ==========

Крохотная малиновка в птичьем домике заливалась песнями, из леса ей отвечали другие, и она в любой момент могла бы улететь к ним, поскольку дверца в клетке не была заперта, но не улетала: птичка была зачарована.

Девушка в сером платье, голова которой была обвязана платком, а плечи повязаны шалью, стояла на коленях возле задней стены небольшого уютного домика с покатой крышей и выдёргивала проросшие сквозь каменную кладку одуванчики. Руки её были необыкновенно тонки и ослепительно белы. Покончив с сорняками, девушка встала и, отряхнув платье, развязала с головы платок. Длинные белокурые волосы упали вниз, зашелестели шёлком. Следом за платком отправилась и шаль. За спиной у девушки были тончайшие, как паутинка, крылья, похожие на крылья весенней бабочки. Девушка была не кто иная, как лесная фея. Звали её Хельгартен.

Последняя из оставшихся лесных фей, дева-хранительница, заботилась о лесе, расположенном между тремя королевствами людей. Феи были сродни эльфам, но сила их была не настолько велика: хватало, чтобы лечить лесных обитателей и восстанавливать повреждённые деревья. Они затерялись во времени, и лишь немногие из них оставались в этом мире. Хельгартен была одной из последних, ещё не утративших волшебство.

Жила она в лесном домике в полном одиночестве вот уже несколько сотен лет, компанию ей составлял лишь старый глуховатый Уж, которого она звала Дядюшкой. Иногда забредали в гости лесные жители: благородные олени, смешливые белки, трусоватые зайцы, щеголеватые лисицы. А в старом пне, чуть поодаль от домика феи, жила никем не замеченная, так умело она скрывала своё присутствие, змея́ с блестящей чёрной чешуей. Она ничего не делала, никуда не выползала – просто пряталась в трухлой древесине и ждала своего часа, как делает большинство змей.

Лесной уголок этот был потаённый, людей тут отродясь не бывало. За свою долгую жизнь Хельгартен видела их всего несколько раз, да и то издали: когда мимо леса проезжали торговые караваны.

– От людей одни беды, – назидательно шипел Дядюшка Уж. – Вспомни, что они сделали с эльфами!

Лесная фея невольно содрогалась: ей доводилось выхаживать искалеченных людьми эльфов, но ни один не выжил. Да, от людей стоило держаться подальше.

Утрами, когда солнце только-только высовывало из-за горизонта лучики-пальцы, чтобы поддразнить промедлившую ночь, фея обходила лес, проверяя, не требуется ли кому из обитателей помощь, а пото́м возвращалась в домик и садилась за ткацкий станок. Нитки ей притаскивали пауки, пряжа которых по праву считалась самой лучшей. А жаворонки, встающие раньше всех и летающие выше всех, приносили фее выдернутые из солнечного света лучики. Ткань выходила потрясающая: тонкая, прочная, тёплая, волшебная. Ей фея укрывала лес, когда приходила зима, из неё же шила платья и для себя, выкрашивая их пото́м соками трав в ноские неброские оттенки: серый, зелёный, коричневый. Лесные феи всегда славились своим ткачеством, даже эльфы приходили покупать у них ткани для шатров и праздничных хламид. Платили они всегда золотом, так что у каждой мало-мальски одарённой феи был порядочный запас на чёрный день. Был сундучок с золотом и у Хельгартен.

Лето ещё было в разгаре, но фея работала не покладая рук, чтобы успеть до прихода осени. Рулон за рулоном она ткала волшебную ткань, день и ночь стучал в лесном домике ткацкий станок. За работой фея пела.

Один рулон Хельгартен отложила в сторонку: пойдёт ей на платье, старое уже поистрепалось, особенно низ подола, которым она всё время цеплялась за кустарники. «Нужно набрать медвяных трав, – решила фея, – и выкрасить ткань». Цвет вышел бы изумительный: зелёный, но с прожилками, как у малахитового камня. Хельгартен взяла корзинку и отправилась собирать травы. Уж пополз за ней, он вообще повсюду за ней следовал, как собака.

Самые сочные травы были не в лесу, а в лугах за лесом. Они простирались на все четыре стороны, отгороженные от леса широкой просёлочной дорогой. Обычно Хельгартен туда не ходила: там начинались земли людей, – но ради нового платья стоило рискнуть.

Некоторое время фея просидела, укрывшись в зарослях дикой малины, и наблюдала за дорогой, выслушивая, не едет ли откуда-нибудь очередной караван. На глаза людям ей попадаться было ни за что нельзя! Но всё было тихо, и девушка осторожно выбралась из малины и быстро перебежала через дорогу на луг.

Ах, как же были хороши здесь травы! Они круглый день были предоставлены ласкам летнего солнца, и их набрякшие стебли так и брызгали соком, стоило только их обломить. Фея принялась за работу, и скоро её корзинка была полна свежих побегов.

– Идём домой поскорее, – зашипел Дядюшка Уж, озираясь по сторонам. – Не люблю открытых мест. Ещё кто-нибудь заметит!

– Сейчас, сейчас… – беззаботно отозвалась Хельгартен.

Уходить с луга ей не хотелось. Здесь не только травы росли, но и полевые цветы. Они пестрели всеми цветами радуги и так и манили к себе. Из них можно было сплести отличный венок. Фея поставила корзинку на траву и стала собирать цветы.

– Что ты делаешь! – укоризненно зашипел Дядюшка Уж. – Будто тебе лесных цветов мало!

– Дядюшка, эти же совсем другие, – возразила фея, и её пальцы замелькали в воздухе, ловко сплетая сорванные цветы стебельками в венок.

На её волосах россыпь мелких соцветий розоватого и фиолетового оттенков смотрелась очень хорошо. Фея вытащила зеркальце, которое всегда носила с собой, и поглядела в него, заливаясь довольным румянцем.

– Зеркальце, моё зеркальце, – певуче произнесла фея волшебные слова, – скажи мне, поведай, кто глядится в тебя?

Зеркальная гладь пошла рябью, и тонкий голосок ответил:

– Прекрасная фея глядится в меня!

Все феи несколько тщеславны: им нужно слышать подтверждение, что они прекрасны, чтобы оставаться прекрасными. Хотя бы и от волшебного зеркальца.

Удовлетворённая Хельгартен спрятала зеркальце, взяла корзинку и совсем было собралась вернуться в лес, но вдруг заметила, что над травами чуть дальше от того места, где она нарвала полевых цветов, кружится вороньё.

– Ой, Дядюшка, – сказала фея взволнованно, – пойдем, глянем, что там такое. Это, наверное, какой-нибудь зверёк попал в беду. Они же его заклюют!

– И пускай, – сварливо отозвался Дядюшка Уж. – Мы и так здесь задержались, потому что кому-то приспичило плести венки. Не нашего это ума дело. Зверь-то, верно, не лесной.

– Противный Дядюшка! – рассердилась Хельгартен. – Ну да ладно, сама взгляну, а ты оставайся тут один… и пусть тебя утащит коршун.

Уж глянул одним глазом на небо. Там действительно кружилась какая-то хищная птица и клекотала. Разумеется, Дядюшка пополз следом за феей: закончить жизнь в когтях у коршуна в планы старого Ужа не входило!

– Ладно, поглядим, – заворчал Дядюшка Уж на фею, – но если там что-то опасное, то мы немедленно вернёмся в лес.

– Хорошо, хорошо, – отозвалась Хельгартен, даже не слушая его.

Она продиралась через невесть откуда выросший на лугу чертополох и то и дело дёргала подол, потому что колючки вцеплялись намертво.

– Кыш! – махнула корзинкой фея на вороньё.

Вороны разлетелись, одна только помедлила и, прежде чем догнать сестёр, каркнула:

– Кар-раул! Кар-рауль!

С воронами феям общий язык найти было сложно. Никогда не разберёшь, что ворона хочет сказать, потому что вороны могут произносить только слова, начинающиеся или оканчивающиеся на «кар».

Хельгартен тихонько вскрикнула. Она ожидала увидеть раненого зверька или птицу, но в траве ничком лежал человек. Одежда на его боку была обагрена кровью. Тёмные волосы ниспадали на лицо.

– От мертвецов держись подальше, – прошипел Уж, – как бы проклятие не схлопотать!

– Он дышит, – возразила фея, беря человека за плечо. – А если это эльф?

– Где ты видела темноволосых эльфов? – рассердился Дядюшка Уж. – Уши! На уши посмотри. Это человек.

Уши у незнакомца были не остроконечные, эльфийские, а обыкновенные. Девушка перевернула человека на спину, чтобы взглянуть на рану. Его бок был пробит чем-то острым, – должно быть, копьём или пикой, – и порядочно крови вытекло на траву, пропитав землю. Человек был смертельно бледен, отчего тёмные усы и бородка на его лице казались угольно-чёрными. Фея невольно покраснела. Человек этот был хорош собой и молод.

– Оставь его, – прошипел Уж.

Но Хельгартен отшвырнула корзинку с травами, вцепилась в плечи раненого и волоком потащила его по лугу к лесу. Дядюшка Уж полз следом и причитал. Он умолял фею бросить этого человека и не спасать его: законы лесного народа нарушать нельзя, даже если ты остался последним его представителем, а в лесном законе ясно и чётко было прописано, что феям не позволено якшаться с людьми. Уж был стар, на его памяти несколько раз такое бывало, что феи влюблялись в людей или приводили кого-то из людского племени в свой мир, и ни разу ещё из этого не выходило ничего хорошего! Разумеется, никого из верховных фей уже не осталось, наказывать провинившуюся Хельгартен было некому, но всегда оставалась опасность перерождения. Фея могла и в человека превратиться, если чувства были взаимные, или растаять в туман, если неразделённые, он и такое помнил.

Фея ничего не желала слушать и оттащила раненого человека в свой домик, а пото́м, забросив ткачество, семь дней и семь ночей его выхаживала, варя целебные эликсиры из самых редких трав и цветов, какие только нашлись в её кладовой. Рана была серьёзная, таких фее прежде лечить не доводилось, но она приложила все силы к тому, чтобы выходить незнакомца.

На восьмой день незнакомец впервые пришёл в себя. Глаза у него были цвета ясеневой коры. Он изумлённо воззрился на склонившуюся над ним девушку.

– Не бойся, – сказала фея, приподнимая его голову и вливая ему в губы целебное снадобье. – Твоя рана уже начала затягиваться. Ты не умрёшь.

– Красивая… – кажется, пробормотал мужчина, прежде чем снова лишиться чувств. Хельгартен залилась краской.

В другой раз, когда к раненому вернулось сознание, он уже смог немного говорить и назвал своё имя. Его звали Грэн. Он представился королевским охотником и сказал, что его ранили разбойники с большой дороги, что у него забрали оружие и деньги, которые он должен был отнести в казну, так что теперь ему непременно отрубят голову за неосмотрительность.

– А сколько денег ты нёс в казну? – с тревогой спросила Хельгартен.

– Десять золотых, – ответил Грэн, – и тридцать серебряных монет.

– Ну, не волнуйся, – успокоила его девушка, – это не так уж и много. Когда встанешь на ноги, я дам тебе денег.

– У тебя есть золото? – удивился мужчина.

Напрасно Дядюшка Уж шипел предупреждение за предупреждением, чтобы она не болтала лишнего. Фея кивнула, а пото́м и вовсе рассказала Грэну, кто она такая.

– Лесная фея? – поразился он, но девушка показала ему крылья, и он ошеломлённо умолк.

Хельгартен между тем села за ткацкий станок и стала ткать: нужно было навёрстывать упущенные дни, – рассказывая Грэну о жизни в лесу. Мужчина попросил её показать ему, что она ткёт, и фея дала ему отрез ткани, объяснив, что такою осенью накрывают деревья, чтобы те не замёрзли во время зимнего сна. Грэн зачарованно трогал ткань и всё повторял:

– Наверное, она немало сто́ит!

– Эльфы платили за неё золотом, – неосторожно обмолвилась фея, и глаза Грэна на мгновение вспыхнули алчным огоньком. Но Хельгартен, поглощённая работой и зарождающимися в её сердце чувствами, этого не заметила.

– Какая ты мастерица! – похвалил её мужчина после молчания.

– Все феи рукодельницы, – возразила девушка, но довольно покраснела.

– А что, много вас тут, в лесу?

– Я одна осталась, – со вздохом ответила фея. – Другие ушли или сгинули. Волшебство покидает этот мир.

– А ты почему же осталась? – продолжал расспрашивать мужчина.

Хельгартен вздохнула:

– А лес-то как же? Без феи он обречён. И он, и его обитатели. Кто-то же должен за ними присматривать?

– Какая ты добрая, – удивился Грэн, но его удивление девушка приняла за похвалу.

Больше он ничего не говорил, только лежал и смотрел, как она работает, и глаза его продолжали то и дело поблескивать потаёнными думами.

Поправлялся Грэн быстро: снадобья и эликсиры делали своё дело. Вскоре он уже смог вставать. Первым же делом он изъявил желание помочь фее по хозяйству: нарубил дров для очага, подлатал крыльцо… Старый Уж даже подумал, что ошибался насчёт людей.

Хельгартен влюбилась в него по уши! Он то и дело хвалил её красоту и её мастерство, приносил ей цветы, – словом, использовал все те уловки, на которые женщины, а уж тем более невинные девы, особенно падки. Недалёк был и тот день, когда фея отдалась ему, вверяя возлюбленному и свою невинность, и свою жизнь, и Уж всё тревожился, что фея вот-вот превратится в человека… Но она не превращалась. «Неладное что-то с этим Грэном», – тревожно предостерегал Уж, но Хельгартен ничего не желала слушать.

– Прежде мне нужно отвезти деньги в королевскую казну, – сказал Грэн, когда фея, смущаясь, заговорила с ним о свадьбе. – Как только вернусь, сразу же сыграем свадьбу! Неважно, что ты фея, а я человек. Если мы друг друга любим, то какое это имеет значение?

Он говорил именно то, что фея желала услышать. Её на самом деле немного тревожили собственные чувства и то, что она нарушила лесные законы, став женщиной человеческого мужчины. Но ведь если это настоящая любовь, то не так уж и серьёзен её проступок? Разве не любовь – истинное сокровище и истинный закон на этой земле?

Когда Грэн достаточно оправился, фея открыла свой сундучок и вытащила оттуда десять золотых и тридцать серебряных монет и вручила возлюбленному. Он завязал их в платок, сунул за пазуху и, попрощавшись с феей, поспешил из леса к дороге. «Чем скорее уйду, тем скорее вернусь, – сказал он напоследок. – А ты пока натки побольше ткани. Я хочу, чтобы у тебя было лучшее на свете свадебное платье!»

Хельгартен, воодушевлённая, рьяно принялась за работу и ткала, и ткала, и ткала… Ткани уже хватило бы, чтобы укрыть не только лес, в котором жила фея, но и прилегающие к нему луга, а девушка всё не бросала работу. Пауки сбились с лапок, таская ей паутину.

– Хватит уже, – встревожился Дядюшка Уж. – Тут на десять платьев хватит, если не больше.

– Нет, нет, – взволнованно отвечала фея, – для приданого ещё недостаточно! Он ведь сказал, что хочет для меня лучшее на свете свадебное платье!

Шли дни, Грэн не возвращался. Фея даже бегала его встречать к кромке леса каждый день.

– Не глупи, – говорил ей Уж, который уже догадывался, что человек просто-напросто бросил фею и возвращаться не собирается. – А если тебя кто-нибудь увидит с дороги?

– Какая разница! – раздражённо ответила Хельгартен. – Что значит один или два взгляда, если я смогу увидеть, как возвращается Грэн?

– Да не вернётся он, – не сдержался Уж, – разве ты не понимаешь? Не стоило вообще верить людям!

Фея разозлилась. Злиться было не в природе фей, но вспышка гнева Хельгартен не насторожила: все её мысли были заняты Грэном. Возможно, уже это и было первым признаком её перерождения…

– Да что ты понимаешь в людях! – воскликнула фея. – Он меня любит, значит, непременно вернётся!

«Уж побольше твоего понимаю», – хотел было сказать старый Уж, но не сказал.

Осень между тем ворвалась в лес, расплескав по листве яркие краски, но фея и думать забыла о том, чтобы заняться подготовкой к зиме. Рулоны ткани грудой лежали в углу комнаты, и то и дело к ним падал очередной рулон. Фея ткала, как одержимая. «Натки побольше ткани», – звучал в её голове голос Грэна. О да, она наткёт и станет невестой с самым богатым на свете приданым!

За работой она всё так же пела, но в её голосе звучала неведомая прежде сила – всепоглощающая сила любви.

Паутина скоро закончилась вовсе. Фея, будто опомнившись, обвела взглядом всё вокруг. Домик был завален тканью! «Теперь уж точно хватит на платье!» – удовлетворённо подумала фея.

У крыльца послышались шаги – гулкие, торопливые.

– Это Грэн вернулся! – торжествуя, воскликнула девушка, кидаясь к двери.

Но в домик ворвались вооружённые люди, на их головы были натянуты тёмные маски с прорезями для глаз. Разбойники! Один схватил фею за руки и потащил из дома. Она отбивалась, кричала, звала на помощь, но помочь было некому: старый Уж лежал с размозженной головой под крыльцом, куда его закинул сапогом один из разбойников, – а лесные зверюшки попрятались.

У крыльца стояла повозка, в неё разбойники стаскивали и скидывали рулоны ткани.

– Живей, живей! – покрикивали разбойники друг на друга.

– А вот и золото нашлось! – крикнул один из разбойников, таща к повозке сундучок феи. – Полон сундук золота!

Разбойники загоготали, начали стрелять в воздух из пистолетов. Оглушённая, испуганная фея едва не лишилась чувств, но тут разбойник, что держал её, спросил:

– А с этой что делать?

Другой разбойник, по всей видимости – главарь, обернулся и, доставая нож, шагнул к ним.

– Крылья, – сказал он, и его голос показался фее откуда-то знакомым, – отрежем ей крылья. Они дорого пойдут! Помнишь, сколько мы выручили за слухалки ушастых?

Фею пронзила дрожь. Она из последних сил рванулась, ухватила главаря за маску и сорвала её. По плечам мужчины рассыпались тёмные кудри. Это был Грэн! Грэн, её Грэн, оказался главарём разбойников? Грэн, её Грэн, и был тем, кто калечил эльфов, которых она безуспешно старалась спасти? Грэн, её Грэн, привёл разбойников, чтобы ограбить её и отрезать ей крылья? Хельгартен болезненно застонала и протянула к нему руки в безмолвной мольбе. Его взгляд был холоден и чужд. О нет, он никогда не любил её! Ему нужно было лишь её золото. И крылья. Он с самого начала её обманывал!