Текст книги "Сапфир и золото (СИ)"

Автор книги: Джин Соул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 54 страниц)

– Откуда ты вообще обо всём этом знаешь? – буркнул Талиесин.

– А, – засмеялся Алистер, – видишь ли, когда мы были в Драконьем городище, то я наткнулся на любопытную рукопись и… одолжил её. В ней как раз говорилось об охмурении.

– Ты украл рукописи из драконьего некрополя?! – не поверил своим ушам эльфийский принц.

– Одолжил, – строго исправил Алистер. – Они там всё равно без дела валялись, нечитаные.

Талиесин скорбно застонал и накрыл уши руками.

– Что опять? – нахмурился король эльфов.

– Я ни за что, ни за что, ни за что не пойду свататься, – простонал тот. Одними оторванными ушами, он подозревал, дело не обойдётся.

Алистер хохотнул и начертил в воздухе небольшой круг, будто бы круглое оконце, в которое и кошка не пролезла бы, – портал в Серую Башню. Талиесин и опомниться не успел, как уже стоял прижавшись к нему в тщетных попытках переколдовать его размер и пролезть в него. Причём вышло это само собой, он даже не понял, как.

– И что это ты делаешь? – поинтересовался король эльфов.

Талиесин вздрогнул и ошеломлённо уставился на окно.

– Понятия не имею, – пробормотал он, и его лицо покрылось пятнами.

– Кажется, ты настолько сильно влюбился, что в голове у тебя полный кавардак, – заключил Алистер.

– Я не… – задохнулся Талиесин и выдохнул, будто в этой фразе было его спасение: – Она ещё ребёнок.

– Хм, нет. Совсем даже не ребёнок. Не обманывайся тем, как Сапфир выглядит. Ей просто хочется выглядеть так. На самом деле драконы приобретают истинное обличье уже в течение двух-трёх первых лет после рождения.

– Хочется выглядеть так… – тупо повторил Талиесин.

– Да. Её балуют, с ней носятся, как с сокровищем. Ей это нравится, так что она намеренно не даёт истинной личине проявиться. С драконами такое бывает сплошь и рядом. Помнишь то заклятье возраста на Эмбервинге, когда он появился у нас в первый раз? Практически одно и то же. Если разрушить заклятье, то перед нами предстала бы юная дева, прекрасная, как заря. А может, и хорошо, что на ней пока это заклятье, – неожиданно заключил он.

– Почему? – машинально спросил Талиесин.

– Да потому что, увидь ты её настоящей, ты бы совсем голову потерял… Отойди уже от портала, Талиесин!

Эльфийский принц сообразил, что опять как-то незаметно стал протискиваться в оконце плечом. Он смутился и отступил. Алистер махнул рукавом, портал пропал.

– Да, – продолжал король, – и ты бы непременно наделал каких-нибудь глупостей и поплатился за это ушами, как и предрекал тебе Дракон. А пока она в обличье ребёнка, ты сможешь привыкнуть к тому, что… охмурён.

– С ушами я в любом случае распрощаюсь, – мрачно изрёк Талиесин. – Ты хоть представляешь себе, что со мной сделает Эмбер… винг, если я заявлюсь к нему и…

– Не представляю, – заметил Алистер, – но непременно это узнаю.

Он рассмеялся и, вдруг открыв обычный портал, толкнул сына в него. Талиесин вывалился невесть куда и шлёпнулся навзничь. Портал с треском закрылся, и как эльф ни старался, но открыть его снова не смог: Алистер позаботился, чтобы сын на какое-то время лишился способностей открывать порталы куда бы то ни было, не только обратно домой! Талиесин похолодел и представил себя с оборванными ушами или, чего доброго, вообще с откушенной головой. Он огляделся: точнёхонько на лужок за башней! Дракон его уже наверняка почуял.

Утро в Серой Башне выдалось относительно тихим.

Вчера Сапфир весь день училась летать, и у неё даже неплохо получалось зависать в воздухе, истерически трепеща крыльями. Это было, конечно, не по-драконьи, но всё-таки увенчалось успехом: в воздухе Сапфир продержалась целых две минуты! После такой изнурительной тренировки она спала как сурок, так что Дракон и менестрель в это утро были предоставлены сами себе.

Они всё утро процеловались, сидя на лавочке в трапезной. Сапфир не нравилось, когда они целовались в её присутствии: Голденхарт отныне был не только исключительно сокровищем Дракона, – так что Эмбервингу приходилось исхитряться и пользоваться любым удобным случаем, чтобы своровать с губ юноши очередной поцелуй. Оторваться друг от друга они никак не могли. Дракон уже раз десять обещал пойти набрать воды из колодца, а менестрель – нарвать зелени для похлёбки, но так никто никуда и не пошёл. Вот что это, если не самое настоящее охмурение? Только знать бы ещё, кто кого охмурил!..

– Сапфир нам жару задаст, когда проснётся, – предупредил Голденхарт, ещё глубже вплетая пальцы в искрящиеся янтарём кудри Дракона.

– Непременно, – согласился Эмбервинг, – но ничего с собой поделать не могу.

– Драконьи инстинкты? – уточнил юноша с улыбкой.

– Арргх на эти инстинкты, – возразил Дракон однозначно.

Несмотря на столь сладостное начало дня, Эмбервинг был чуточку не в духе. Виной тому было упомянутое «охмурение».

– И почему это непременно должен быть он? – со вздохом проговорил Дракон, пряча лицо в пшеничных кудрях менестреля. – Не успел этого ушастого от тебя отвадить, он опять тут как тут! И в самый неподходящий момент…

Голденхарт хотел возразить, что Талиесин не виноват, раз уж это Сапфир вздумалось его охмурить, но тут сообразил, что Эмбер говорит вовсе не о событиях прошлых дней, а о настоящем. Эмбервинг почуял гостя.

– Ладно, ладно, – примирительно сказал Голденхарт, неохотно отстраняясь, – не будь с ним слишком суров. Он ведь наверняка без понятия, что с ним происходит.

– Не могла кого-нибудь другого выбрать, – продолжал ворчать Дракон, не спеша выпускать юношу из объятий. – Это же эльф! Эльфы вертопрахи, арргх их ушастую породу! Они же напропалую влюбляются. Это тебе не драконы, у которых раз и на всю жизнь…

Эмбервинг ошибался. Эльфы тоже могли «раз и на всю жизнь». Просто этот «раз и на всю жизнь» у них случался чаще, чем у остальных.

– Эмбер, – укоризненно проговорил менестрель.

Дракон глубоко вздохнул, не упустил случая поцеловать юношу ещё раз – напоследок – и так же неохотно, как и сам Голденхарт, расцепил объятья.

– Ладно, – сказал он, поднимаясь со скамьи и расправляя плечи – хрусть! – Ты прав, конечно. Ушастый нисколько не виноват, что драконья натура Сапфир взыграла в самый неподходящий момент.

– Посмотри на это иначе, – предложил юноша. – А если бы она охмурила Алистера, а не Талиесина? Такое тоже вполне себе могло произойти.

Дракон на это клацнул зубами и мрачно возразил:

– Вот кто-кто, но только не король эльфов! Ты себе только представь: какая разница в возрасте…

Голденхарт заливисто рассмеялся и на вопросительный и даже несколько укоризненный взгляд Дракона ответил:

– Так ведь и у нас с тобой тоже.

– Не говоря уже о том, насколько скверный характер у Алистера, – ещё мрачнее продолжал Эмбервинг, который разницу в возрасте между ними самими обсуждать не собирался. Глупости какие! Они-то с менестрелем – совсем другое дело!

– Эльф и дракон… да где это видано… – ворчливо заключил он свой монолог, но оба они прекрасно понимали, что ничего с этим поделать не смогут, раз уж Сапфир его выбрала.

Когда дверь башни распахнулась, Талиесин топтался на пороге, смятенно ожидая появления Дракона. Он успел напредставлять кучу вариантов развития дальнейших событий, и каждый был не в его пользу. Эмбервинг окинул его критическим взглядом. Выглядел эльф неважно: он будто осунулся, под глазами были темные круги. Впору проникнуться сочувствием: крепко же его пробрало!

– А веник где? – не удержался всё же Дракон, намекая на те букетики, что подбрасывал эльф в башню в прежние времена.

Уши Талиесина стали совершенно красными, и это составляло странный контраст с его бледным лицом. Сейчас нужно было объяснить Дракону, зачем он объявился в башне, а как он мог объяснить того, чего сам не знал? Он невнятно пробормотал, что Алистер вытолкал его в портал, и побледнел ещё сильнее. Эмбервингу вообще показалось, что эльф в любой момент готов грохнуться в обморок. Неужели так крепко пробрало? Дракон чуть потянул носом и ощутил страх, извергающийся из каждой клеточки тела эльфийского принца.

– Не пойми превратно, – счёл нужным сказать Эмбер, беря Талиесина под локоть и буквально силком волоча в башню. – Разумеется, я недоволен, что это именно ты, да что поделать? Но чтобы без глупостей, ясно?

– Без каких глупостей? – растерянно переспросил Талиесин.

– Я думаю, жизнью ты искушён, даже чересчур, – прямо сказал Дракон. – Понимаешь, о чём я?

На лицо эльфа поползла густая краска. Разумеется, он понял.

– Скажу тебе честно, об эльфах – об этой стороне натуры эльфов – я мнения невысокого. Алистер – типичный образчик. Глядя на него, сомневаюсь, что он способен на настоящие, серьёзные чувства, – поморщившись, продолжал Эмбервинг. – А ты сын своего отца.

– Я не мой отец, – тихо возразил Талиесин. – И не думаю, что он так ветрен, каким ты его себе представляешь. Он так и не выбрал себе… никого, когда… ну, про эльфийских дев ты и сам знаешь.

Дракон только хмыкнул, и Талиесин покраснел ещё гуще.

– В общем, без глупостей, – повторил Эмбервинг. – И если хоть пальцем её тронешь…

Эльф кинул на него возмущённый взгляд:

– Она же ребёнок, как вообще о таком думать можно!

Дракон криво улыбнулся:

– Дело не в том, что она ребёнок, а в том, что она мой ребёнок, так что не думать я просто-напросто не могу, дракон я или нет… Да не упирайся ты, входи уже!

Талиесин входить не хотел: боялся, что опять произойдёт что-нибудь странное, если он увидит Сапфир, – но Дракон его всё-таки втащил и усадил за стол. Эльф заметался взглядом по трапезной. Девочки не было, зато был Голденхарт, который всё ещё сидел на скамейке в углу и дремал, прислонившись виском к боковой стенке камина. Талиесин едва ли не с ужасом понял, что больше ничего не чувствует при взгляде на него. Эмбервинг между тем наскоро заварил травяной чай и поставил перед эльфом дымящуюся чашку.

– Пей, – велел он. – Нервы у тебя совсем расшатались.

Он фыркнул себе под нос, приостановился у камина, глядя на менестреля и размышляя, не отнести ли его на чердак, но юноша так уютно устроился, что тревожить его Дракон пожалел. Он только легко тронул кончиками пальцев локон на виске спящего, взял бадейку и пошёл во двор, чтобы начать-таки готовить основательно запоздавший завтрак.

Талиесин, морщась от горечи питья, делал глоток за глотком. Чай на самом деле его успокоил. О перспективе остаться без ушей, во всяком случае, он больше не переживал.

Голденхарт приоткрыл глаза, взглянул на гостя вполне ясным взглядом, и Талиесин понял, что тот не спал, а притворялся: не хотел мешать разговору или быть в него вовлечённым.

– Он не сердится, ты не думай, – всё же произнёс менестрель.

– Я и не…

Договорить эльф не успел. В трапезную с лестницы скатилась Сапфир. Вид у неё был встрёпанный. Талиесин замер, но на него девочка не обратила никакого внимания. Она тут же ринулась к скамейке, на которой сидел менестрель, и засыпала его упрёками, не забывая, впрочем, ластиться к нему и целовать его.

– Нечестно же так, Солнышко! – выговаривала она. – Ты ведь обещал, что будешь меня всегда-всегда будить!

– Прости, – улыбнулся юноша, гладя её по голове, – я сам нечаянно задремал, вот и пропустил момент. Талиесин может подтвердить.

Он так ловко увильнул и направил разговор в другое русло, переключая внимание Сапфир на эльфа, что тот диву дался. Два светлячка, синий и янтарный, уставились на Талиесина. Он ощутил, как по позвоночнику катится мелкая дрожь, сосредоточивается на кончиках ушей, заставляя их трепетать. А ведь она даже не пристально на него смотрела, так, скользнула взглядом по трапезной, заодно и по сидящему за столом эльфу…

– А, так его Талиесин зовут? – без выражения спросила Сапфир.

Взгляд её уже опять был прикован к Голденхарту, и эльф понял, что охмурение охмурением, но центром вселенной для девочки является именно менестрель, и что тяга к нему однозначно пересиливает поставленную драконьими инстинктами метку. Поняв это, Талиесин почувствовал то же самое, что иногда испытывал Эмбервинг: ревность.

Сапфир терпеливо дожидалась, пока Голденхарт заплетёт ей косу и завяжет на конце ленту, но Талиесину казалось, что между ними состоялся какой-то безмолвный диалога, потому что девочка вдруг произнесла:

– Хорошо, хорошо, постараюсь не испортить и это платье тоже.

Менестрель легонько потянул её за косу:

– И?

– И не морочить людям голову, – добавила Сапфир.

– И? – не отставал Голденхарт.

– И к быкам приставать тоже не буду, – с обречённым вздохом пообещала девочка.

Что бы это ни значило, но становилось понятно, что именно всё это Сапфир и собиралась сделать, не напомни ей Голденхарт какие-то одним им известные правила или, быть может, запреты. Талиесин почувствовал себя неуютно, потому что следующие слова Голденхарта прозвучали так, словно бы и он сам, Талиесин, был участником этого безмолвного диалога.

– Видишь ли, – сказал менестрель, поднимая глаза на эльфа, – если с неё не взять слово, то она непременно всё это проделает и ввяжется в неприятности.

– Пф! – сказала Сапфир, маршируя через всю трапезную к двери, и небрежно бросила эльфу: – Идём.

Талиесин сам не понял, как, но пошёл следом. Ноги сами двигались. Он отчего-то беспрекословно подчинился приказу, хотя по сути это приказом и не было. Он просто готов был сделать всё, что она ни попросит или прикажет – что угодно!

– Куда? – с трудом выдавил из себя эльф.

– Покажу тебе моё второе самое любимое место в Серой Башне, – объяснила Сапфир, приостановившись и взяв его за руку.

Талиесин опять почувствовал, как затрепетали уши.

– Чтобы не потерялся по дороге, – серьёзно пояснила девочка.

– А какое первое самое любимое? – разом осипнув, спросил эльф.

– На коленях у Солнышка, но тебе я его не покажу, потому что оно только моё, – пожалуй, сварливо ответила Сапфир. – Впрочем, второе ничуть не хуже. Тебе понравится, вот увидишь.

Она потянула его за собой по дороге с холма. На свежем воздухе, обдуваемый ветерком, эльф несколько опомнился. А может, травяной чай помог.

– Эмбер говорит, что я должна извиниться, – сказала вдруг Сапфир, задирая голову и глядя на Талиесина. – Ну, за то, что я тебя помяла.

– Да не стоит, – несколько смущённо отозвался Талиесин.

– Видишь ли, я ещё не слишком хорошо себя контролирую, вот и превратилась, – явно нисколько не раскаиваясь, объяснила Сапфир. – Всегда так бывает, когда перенервничаю, или испугаюсь, или разволнуюсь, или не пойми что. Вот тогда как раз и было не пойми что. Эмбер объяснял, конечно, но я всё равно ничего не поняла.

– Полагаю, это значит, что мы должны жить долго и счастливо и умереть в один день, – повторил Талиесин слова Алистера.

Сапфир поджала губы, потом проронила:

– Думаю, умирать вовсе необязательно.

– И я, – кивнул Талиесин. И ему стало чуточку легче.

– А теперь ты свататься пришёл? – не давая ему опомниться, продолжала девочка.

– Сва… – задохнулся эльф.

– Я слышала, как Эмбер с Солнышком об этом шептались. Они всегда шепчутся, если хотят что-то от меня скрыть. Как будто я не услышу!.. Ну вот они и шептались, что теперь я теперь на тебе должна жениться.

– Же… жениться? – потрясённо переспросил Талиесин.

– Так уж полагается. А Тобби и Барт считают, что я должна жениться на ком-то из них.

– Это ещё кто? – поразился эльфийский принц.

Сапфир небрежно кивнула в сторону поля, где паслось стадо коров, при котором были два подпаска – оба с синяками под глазами.

– Они даже подрались, Эмбер разнял и отчитал обоих, – сообщила девочка. – Сказал, что не полагается драться. Надо было дуэль по всем правилам устраивать, потому что за руку прекрасной дамы непременно устраивают дуэли или сражения. Представляешь? – И Сапфир заливисто засмеялась.

«У меня ещё и соперники есть?» – мрачновато подумал Талиесин. Оба «соперника» не менее мрачно взирали на проходящую мимо поля держащуюся за руки странную парочку. Ушастый тип в заморской одежде, которого они никогда в этих краях не видели, вызывал наибольшие подозрения, не говоря уже о том, что Сапфир позволила ему взять себя за руку! К тому же синяки были вовсе не результатом драки, это собственно Сапфир и постаралась. И отчитывал тогда Эмбер вовсе не мальчишек, а саму Сапфир, потому что девочкам, драконьей они породы или нет, руки распускать не полагается.

– Но это глупость, – сказала вдруг Сапфир, – потому что я-то знаю, кто я на самом деле.

Талиесин взглянул на неё и замер. Он держал за руку не маленькую девочку, но юную деву, прекрасную, как заря (прав был Алистер!), тонкую, как веточка ивы, с неимоверно длинными сияющими волосами, окружённую золотым сиянием. Истинный облик проявился на мгновение!

– Видишь ли, – заговорила она, и её голос был мелодичен и звонок, как ручей, – если я стану сама собой, то они ко мне будут относиться по-другому, Эмбер и Солнышко. Мне кажется, они будут любить меня меньше, чем теперь. Или по-другому. Так что прости, придётся тебе подождать…

Талиесин и полслова проронить не смог. Он беззвучно шевелил губами и потерянно думал, что теперь, когда он увидел истинный облик Сапфир, и эльфийские чудеса ему кажутся вполовину зауряднее, чем они есть на самом деле! Не покривив душой, можно сказать, что влюбился эльф окончательно и бесповоротно.

– Что с тобой?

Талиесин опомнился и увидел, что рядом с ним опять стоит всего лишь девочка. Она глядела на эльфа удивлённо. Помнила ли она, что только что предстала пред ним прекрасной девой?

– Ты очень любишь Голденхарта? – кое-как выговорил эльфийский принц.

– Очень, – согласно наклонила голову девочка. – И Эмбера. Но Солнышко всё-таки больше.

«Солнышко», – мысленно повторил эльф и подумал, что это прозвище пришлось менестрелю по кости.

– И тебя, наверное, тоже, – задумчиво добавила Сапфир, – хотя я вижу тебя всего второй раз в жизни.

Если не вдаваться в детали и не считать, что они с Талиесином встречались, когда Сапфир была дракончиком (чего она, вероятно, не помнила), то так оно и было.

– Вот и пришли, – сказала вдруг Сапфир и дёрнула эльфа за руку.

Они пришли на луг, полный одуванчиков, в центре которого росла высокая яблоня, сплошь покрытая цветами. От неё веяло волшебством. Если рассудить, то цвести её было совсем не время: одуванчики отцветали, значит, на ветвях уже должны были наливаться яблоки. А яблоня цвела.

– Она вечноцветущая, – сообщила Сапфир, и Талиесин опять почувствовал себя частью безмолвного диалога. – Эмбер сказал, что она впитала в себя магию этой земли и теперь всегда цветёт.

Эльф подумал, что Дракон лукавил. В яблоне определённо чувствовались драконьи чары.

– И если сломать ветку, то она тут же отрастёт вновь, – сказала девочка. – Эмбер объяснял, что всё это значит, только я не запомнила. Красивая, правда?

Талиесин только мотнул головой.

Сапфир обежала вокруг яблони ещё раз, притормозила рядом с эльфом.

– Знаешь, я уже почти научилась летать, – похвасталась она. – Крылья пока маловаты, конечно, но Эмбер говорит, что со временем они окрепнут и я смогу летать так же хорошо, как и он сам. А эльфы летать умеют? Солнышко не умеет, поэтому он летает с Эмбером, а когда я научусь, то и со мной будет, – затараторила она, не дожидаясь ответа. О Голденхарте она могла говорить бесконечно, а Талиесин опять невольно ощутил ревностный укол.

Сапфир вдруг замолчала и уставилась на эльфа в оба глаза. Зрачки у неё были обычные, один – драконий, другой – человеческий, так что поводов для волнений не было никаких, но Талиесину всё равно стало не по себе, и отвести взгляда он тоже не мог.

– А эльфы могут превращаться в драконов? – спросила девочка. – Или вообще в кого-нибудь?

– Н-наверное, могут, – растерянно отозвался эльф.

– А ты?

– Н-не знаю. Я как-то н-не пробовал… н-не в этом мире… – пробормотал Талиесин и отчаянно старался понять, отчего это он вдруг стал заикаться. Взгляд её на него действовал убийственно!

– Превратись в дракона, – потребовала Сапфир.

– Я-я-я… н-не сумею…

– А ты попробуй, – настояла девочка.

Талиесин попробовал. Получилось у него не сразу, но Сапфир ясно дала понять, что не отстанет, пока у него не получится. Дракон из него вышел ничего так. При превращении важно было держать в мыслях образ того, во что превращаешься, и не отвлекаться, но в голове Талиесина была настоящая чехарда, так что его дракон был немножко похож на Эмбера, немножко на Хёггеля и совсем немножко на ту ворону, что нарисовал в книге Алистер. Цветом дракон вышел, вернее, не вышел: он был белый, как одуванчик, не считая ушей, которые так и остались эльфйскими и красными. Но Сапфир осталась довольна. Она засмеялась, захлопала в ладоши и превратилась в дракона.

– Ты только не волнуйся, – зачем-то предупредила она эльфа.

Белый дракон растерянно захлопал глазами, а сияющий золотом вдруг потёрся мордой об его морду. Талиесин махом потерял концентрацию, превратился обратно в эльфа и шлёпнулся на траву, во все стороны полетели одуванчиковые пушинки.

– Вот предупредила же, – с досадой сказал золотой дракон и, приноровившись, устроился возле эльфа так, что голова его оказалась у юноши на коленях.

Талиесин хватал ртом воздух и долго не мог опомниться, ещё дольше – не решался погладить дракона по голове (а именно это Сапфир от него и добивалась, судя по всему). Из книжек о волшебных существах эльф знал, что это был за ритуал – когда драконы тёрлись друг о друга мордами. Драконий поцелуй, вот что это такое было! Охмурение можно было считать полностью свершённым.

«Эмбервинг меня точно убьёт», – обречённо подумал Талиесин.

========== 52. Два ведьмолова. Великий обманщик Херзингер ==========

Опасность миновала, и два ведьмоловца, самопровозглашенный и новоявленный, неспешно зашагали по дороге, обсуждая вступление последнего в «сплочённые ряды ведьмоловцов, разбросанные по белу свету и неусыпно бдящие злокозненных дьявольских созданий» (выражаясь словами Херзингера).

Рэдвальд пообещал сбрить бороду, как только они доберутся до ближайшего постоялого двора, небезосновательно полагая, что упомянутая борода действует на мэтра, как красная тряпка на быка: Херзингер всё время косился в сторону бывшего пажа подозрительным взглядом, будто бы опасаясь, что Рэдвальд прячет в бороде целое сонмище ведьм. Смело можно было предположить (что Рэдвальд и сделал), что Херзингер законченный параноик.

По счастью, впереди показался посёлок. Несколько крестьян, набивавших в мешки сено и укладывающих оные на телегу, запряжённую сивым мерином, тут же бросили работу и уставились на путников. Мэтр оказался человеком компанейским, и уже через пару минут крестьяне слушали его, раскрыв рот и веря каждому слову. Херзингер назвался, сказал, что будет читать лекции о ведьмах на постоялом дворе, если таковой в посёлке имеется, что при себе у него самые действенные амулеты и снадобья от сглаза и порчи и что он даже готов дать им совет. Совершенно безвозмездно, если крестьяне разнесут благую весть о прибытии мэтра по посёлку. Крестьяне клятвенно пообещали и развесили уши. Рэдвальд тоже: если он собирался стать ведьмоловом (а он всё-таки предпочитал называть себя именно так, не ведьмоловцем), то стоило поучиться у мэтра вести дела, чтобы не опростоволоситься в нужный момент.

– Искоренить чревоугодие! – провозгласил Херзингер, одновременно умудрившись напроситься, чтобы до посёлка его довезли на телеге. – Воздержание и умеренность – вот что спасёт от дьявольского наваждения. На голодный желудок глупости в голову лезть не станут, а значит, и ведьминское обольщение срикошетит.

Рэдвальд, пожалуй, исполнился уважения, если не к мудрости мэтра, так к его красноречию. Однако уважения в нём поубавилось, когда на постоялом дворе он увидел, что Херзингер заказал запеченного целиком поросёнка, двух гусей на вертеле, рыбный пирог, тушёные с утиной печенью бобы, крынку сливок и два кувшина вина, причём делиться с бывшим пажом он не собирался, как и следовать собственной доктрине воздержания и умеренности. «Тьфу!» – сам себе сказал Рэдвальд. Пустословие сплошное!

Смотреть, как ведьмоловец поглощает яства, Рэдвальд не стал. Он отправился искать цирюльника, чтобы сбрить бороду, а заодно купить себе что-нибудь приличное и практичное из одежды: новые сапоги, плащ с капюшоном и шляпу. Крестьяне уже успели растрезвонить по посёлку, что явились два ведьмоловца, и на проходящего Рэдвальда глазели, как на ярмарочного Петрушку, но заговаривать с ним не решались, пока один бойкий парнишка, как оказалось – подмастерье у искомого цирюльника, не выскочил перед бывшим пажом на дорогу и не спросил:

– А вы, господин хороший, и есть тот самый ведьмодав?

– Ведьмолов, – строго исправил Рэдвальд и, подумав, добавил: – Вальдрэд. Ведьмолов Вальдрэд.

Он подумал, что неплохо бы придумать себе прозвище, потому что называться настоящим именем, промышляя таким сомнительным занятием, как ведьмоловство, было бы опрометчиво, и придумал, вывернув собственное имя наизнанку.

Парнишка этим ответом удовольствовался и предложил свои услуги. Рэдвальд сказал, что хотел бы побриться, и парнишка отвёл его в цирюльню.

– Бороду – сбрить, усы – оставить, – велел Рэдвальд цирюльнику.

А дальше вышло недоразумение. То ли цирюльник не расслышал, то ли разволновался, что к нему зашёл тот самый ведьмоловец, о котором уже весь посёлок жужжал, как улей, стараниями расторопных крестьян, наущенных Херзингером, – только сделал он всё наоборот: сбрил усы, но оставил бороду. Пришлось цирюльнику, выслушав довольно цветистую брань клиента, сбрить и остальное, поскольку выглядело просто возмутительно. Впрочем, совсем без усов и бороды Рэдвальд стал выглядеть значительно моложе, чем с оными. Платы с него цирюльник не взял, но робко спросил, не поделится ли с ним прославленный ведьмодав («Ведьмолов», – исправил Рэдвальд.) толикой мудрости и не подскажет ли, как вывести с чердака домового, который круглыми сутками орёт благим матом и, если кто пытается войти, кидается прямо в лицо. Мудрости, а вернее, здравого смысла у Рэдвальда хватило, чтобы понять: на чердаке кто-то ненароком запер кота. Тем не менее, он состроил умное лицо и изрёк, стараясь подражать тону Херзингера:

– Достаточно открыть дверь или окно. Он сам уйдёт.

– О! – в голос сказали все присутствующие.

Плащ и шляпу предприимчивый Рэдвальд тоже получил просто так, за совет. Торговец платьем, к которому он заглянул после цирюльника, пожаловался, что на него навели порчу и что он страдает животом. Вошедший во вкус ведьмолов окинул торговца оценивающим взглядом и посоветовал ему почаще мыть руки, чтобы, как он выразился, «сглаз не пристал». К сапожнику Рэдвальд заявился в лучах триумфа и сходу заявил ему, что за пару сносных сапог одарит сапожника невиданной премудростью. Сапожник на это заявил, что, надев пару сносных сапог, он одарит его невиданным пинком, уж этой премудростью он владеет в совершенстве: немало прохвостов за свою жизнь повидал! Сошлись на паре монет (без пинков и без премудростей), и от сапожника Рэдвальд вышел в новёхоньких сапогах из воловьей кожи. И уже при полном параде вернулся на постоялый двор, где мэтр Херзингер приканчивал второго гуся и собирался приняться за рыбный пирог. Новый облик ученика он всецело и полностью одобрил, но порекомендовал всё же отрастить усы – компас зла, как он выразился.

После трапезы самопровозглашенный ведьмоловец собрал людей и прочёл ярую лекцию о ведьмах, метая гром и молнии взглядом и брызгая слюной во все стороны. Люди явно были впечатлены подкованностью лектора даже в таких щекотливых вопросах, как отличить болотную кикимору от лесной, не говоря уже о коллекции ведьминых хвостов, которые мэтр с гордостью им продемонстрировал, переходя к рассказу о том, как сжить ведьму со свету. Когда слушатели были ошеломлены и запуганы настолько, что и дышали через раз, Херзингер вытащил из рюкзака целую батарею пузырьков и склянок, по три монеты за пару, уверяя, что это чудодейственный эликсир, буквально панацея от злоехидных происков нечисти. Эликсир разошёлся, как горячие пирожки. После этого мэтр свернул лавочку и сказал, что немедленно отправляется в путь, потому что зло не дремлет.

Как позже выяснил Рэдвальд, в одно и то же место Херзингер никогда не заходил дважды. «Иначе давно бы свернули шею», – совершенно верно предположил бывший паж, потому что точно знал, что в пузырьках никакой не эликсир, а обычная вода, смешанная для колера с охрой.

Несколько лет они путешествовали по королевствам в западных краях, но как Рэдвальд ни старался – заставить мэтра повернуть на восток у него не вышло. Вероятно, там Херзингер уже бывал или помнил слова ученика о башне дракона.

За это время Рэдвальд стал заправским ведьмоловом, но предпочитал не злоупотреблять положением: проявлял умеренность, экономил каждый грош и в итоге скопил приличную сумму, больше тысячи монет серебром. Рэдвальд предполагал, что мэтр однажды плохо кончит, и хотел иметь пути отступления: серебром можно было выкупить собственную жизнь.

Рэдвальд старался не обманывать других сверх меры. Он никогда не пытался всучить им пустышку вместо чудодейственного эликсира и вообще держался в стороне, когда мэтр разливался соловьём на очередной лекции. Людям он нравился: статный, определённо благородных кровей, потому что всегда держится с достоинством. Как бывший паж, манер, вколоченных в него с детства, Рэдвальд и по сей день не растерял. При желании он мог бы стать ещё большим мошенником, чем мэтр Херзингер: на благородную личину люди клюют охотно и верят безоговорочно, ему даже не пришлось бы предоставлять им доказательства в виде крысиных – ой, то есть ведьминых! – хвостов, и так бы поверили, что он ведьмолов ведьмоловистее некуда! Вместо этого Рэдвальд старался втолковать им, что практически всему на свете есть логическое объяснение и совсем необязательно приписывать неприятности проискам ведьм.

А сколько он чёрных котов спас от неминуемой смерти! Не меньше сотни. И ещё с дюжину ежей, которых приняли за домовых. Чтобы закрепить эффект, Рэдвальд всё же пользовался методом Херзингера, потому что люди охотнее верят зрелищным действиям, чем словам, и осторожно плевал кошкам на кончик хвоста, чтобы доказать, что это вовсе не ведьмы, а обычные коты, которым не посчастливилось родиться чёрной масти.

В южных землях ведьмоловцам не слишком везло: города тут были богатые, люди – образованные, так что относились к Херзингеру весьма скептически и чудодейственные эликсиры покупать не спешили. Рэдвальд им больше пришёлся по вкусу. Он в последнее время приторговывал румянами собственного производства. Ещё будучи пажом, он умело смешивал глину и растёртые ягоды с овечьим жиром и раздаривал коробочки придворным красавицам не первой свежести. Брал он по четыре монеты за коробочку, сущий пустяк. К тому же румяна можно было использовать и как средство от прыщей, потому что глина, как известно, обладает целебными свойствами, даже если это глина из близлежащей канавы.