Текст книги "Дикая охота. Полотно дорог (СИ)"

Автор книги: Aelah

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 53 страниц)

Ты всегда была такой древней?

Взгляд колдуньи блуждал по ее лицу, и понять, о чем она думает, было невозможно. Мара молчала, чуть склонив голову набок, а Даэн все никак не могла отвести глаз от узких бледных ладоней ведьмы.

– Я знала, что увижу еще тебя, Даэн. Слишком уж часто в последнее время Бессмертный показывал мне тебя, – в голосе женщины Птице почудилась затаенная улыбка, отстраненная и мимолетная, которую ей понять было не дано.

Даэн не знала, что сказать. Ей казалось, будто весь мир вдруг стал таким далеким, а она снова переживала тот день, когда на залитой солнечным светом опушке повстречала маленькую ведьмину дочь. Вспомнились все запахи, все тени, путающиеся в мягкой траве, все блики в изумрудных кронах. Вспомнился шелест ветра и ощущение теплой, прогретой земли под босыми ногами. Вспомнилась нежность крохотной детской ладошки и робкое рукопожатие.

Когда маленький караван медленно полз по заметенной, едва различимой ленте дороги, петляющей меж холмов, Даэн постоянно оглядывалась назад. Взглядом она искала что-то… кого-то, а кого – и сама не знала. Может быть, отца, оставшегося где-то в Вергории. Может быть, ушедшую в Поднебесье мать. Или братишек, чьи звонкие голоса еще долго снились ей и звучали в ушах и днем, и ночью. Или девочку, лесную чаровницу, дочь деревенской ведьмы Виски, которую все так боялись.

Когда Белая Смерть гнала ветра зимних стуж по земле, Даэн с тоской глядела назад и молилась о том, чтобы это маленькое существо, попросившее ее не бить молодую березку, спаслось.

Ей почему-то было так важно знать, что колдунья жива…

Даэн не помнила момента, когда ведьма забылась. Остались только смутные воспоминания, косые лучи солнечного света сквозь листву где-то на границе сна и яви, размытый безликий силуэт. А сейчас все оживало, наполнялось цветом, вкусом, запахом. Жизнью.

– А я очень надеялась, что ты выживешь, – неуклюже вымолвила Даэн после долгого молчания. Ей казалось, что все слова будут неправильными и лишними сейчас. Внутри разливалось какое-то странное чувство, смутно знакомое, теплое и ласковое. Сбитая с толку Даэн даже не пыталась понять, что это – кажется, такое происходило с ней раньше, дома. И называлось радостью.

Мара медленно кивнула, словно во сне. Черные мягкие пряди соскользнули с плеча ведьмы и мазнули шероховатую поверхность стола. Боги, как же ты красива.

– Что же… – ведьма тоже явно не знала, что сказать. Она долго собиралась с мыслями, а затем ее глаза цвета осеннего моря снова впились в Даэн, – Ладно. Расскажи мне, как так вышло, что дикий напал на вас?

Даэн мысленно поблагодарила ведьму, что та не попыталась завести светскую беседу и не начала задавать вопросов, будто бы они все это время только и жили ожиданием встречи. Некого было обманывать: они лишь однажды встретились, так и не став друг другу никем. Запомни это, Даэн из Фаулира. Не гляди на нее так. Только сердцу отчего-то сейчас было светло, трепетно и тихо, как не было уже столько лет. Вдохнув поглубже, Даэн начала:

– Я – Келерийская Птица. Ты слышала что-нибудь о Келерии?

– Нет, – Мара вопросительно приподняла брови, ожидая продолжения.

– Наша Гильдия обучает воинов. Тех самых. Танцующих, – Даэн усмехнулась, вспоминая, как непонимающе смотрела на нее маленькая колдунья много лет назад, – Нас учат сражаться с темными духами – плести Танец, Узор, как мы это называем. На самом деле, это все долго объяснять, Мара, и я не знаю, есть ли в том смысл. Главное для тебя все же не это.

– Все же объясни – ровно то, что посчитаешь нужным.

Птица надолго умолкла, пытаясь поймать и построить мысли, беспорядочно роящиеся в голове, но ведьма и не торопила. Даэн поднялась со стула и начала медленно расхаживать по комнате – так она всегда делала, когда задумывалась.

– Гильдия существует с тех самых пор, как произошел первый Излом. Наставница Гаэра, старейшая из Птиц, рассказывала нам о том, что каждый раз боги выбирают того, кто сумеет начать новый оборот Колеса, пожертвовав собой – но один он не защитит тех, кто живет под звездами. Для того мы и нужны – во времена Изломов мы выходим за стены Гильдии, чтобы сохранить как можно больше жизней. К сожалению, изменить природу духов нельзя – потому мы защищаем сталью, – Мара понимающе кивнула, неотрывно следя за Даэн. Та продолжила, – Мы взываем к богине Хартанэ, Богине-Птице, одной из семи воплощений Светлого, чтобы она даровала нам Узор. Мы открываем ей себя, и она наполняет нас. Это, – она извлекла из ножен Крылья и подошла ближе к ведьме, показывая ей клинки, – Крылья, наше оружие. Их куют в Гильдии. Обычное железо, просто форма лезвия сильно отличается от простых мечей, как северных, так и здешних, – она улыбнулась, прикрыв глаза, – Когда сестры Танцуют, клинки напоминают длинные перья на самом краешке крыльев. Они словно… словно оживают в наших руках. Становятся мягкими, плавными, пластичными. Я не знаю, как объяснить…

– Я понимаю, о чем ты говоришь, – медленно кивнула ведьма, бережно касаясь пальцами тускло мерцающей стали, и что-то мелькнуло в ее глазах, какое-то осознание, которое Даэн при всем желании понять бы не смогла.

– Хорошо. Так вот, я – одна из Птиц Келерии. Сейчас неспокойное время. Снова. Думаю, ты знаешь, о чем я говорю. Лорелей, Верховная Наставница и Первая Птица Гильдии, приказала нам искать темных духов – пока просто разведать, осмотреть все окрестности. Нас троих отправили в Лореотт, к пещерным эльфийкам, там совсем недавно пропали молодые девочки. Ведающая их племени чует темных где-то поблизости, и нам нужно проверить, действительно ли это так. Встретились мы в деревеньке Серая Топь, что на востоке отсюда. И там ночью на нас напали. Уж не знаю, были мы последними жертвами или первыми, Мара – только духи успели насытиться, – прочитав немой вопрос в глазах ведьмы, Даэн ответила, – Десять. Из них – пятеро детей, один нерожденный.

– А духов было сколько?

– Тут уж не могу ничего сказать. На нас напало двое, «паук» и падальщик, но кто ж знает, кто напал на жителей. Думаю, что они же, и мы действительно были последними, – Даэн прошлась по комнате, заложив руки за спину, – Судя по всему, шли они со стороны Гарварны, на север. Вот только куда…

– К Сестрам? В Мертволесье? – предположила ведьма, не отрывавшая внимательного взгляда от Даэн.

– Не знаю, Мара, – покачала головой женщина, – Я не уверена. Мы надеемся получить хоть какие-то ответы в Лореотте, у Слепой Мэг – потому как сами не знаем, куда идти.

В комнате воцарилась тишина. Мара сидела, полуобернувшись к Даэн, и глядела на дрожащий огонек свечи, думая о чем-то своем, а Птица боялась и слово молвить – вдруг оно будет лишним? За окном уныло завывал ветер, и снежная пыль закручивалась узорными вихрями, билась в стекло, осыпалась на подоконник снаружи. Даэн поймала себя на том, что мир вдруг сжался в крохотную, невероятно чуткую точку, которая прислушивается лишь к шороху дыхания колдуньи, а до остальных звуков дела ей нет.

– И сколько же отсюда до Лореотта? – ведьма наконец нарушила тишину, отрывая взгляд от язычка пламени.

– По моим расчетам, при хорошей погоде мы должны оказаться там дней через шесть – хотя это маловероятно. Прибавь к этому еще где-то столько же, чтоб уж точно не ошибиться, – Даэн криво ухмыльнулась, – И это без учета возможной встречи с темными. Дорога – такое дело. Никогда не знаешь, где окажешься завтра и когда доберешься до своей цели. Да и вообще, доберешься ли.

Ведьма кивнула. Их взгляды снова встретились, и Даэн ощутила, как падает в бесконечность, затянутую прозрачной пеленой тумана. Каждая частичка тела замерла, тихонько дрожа, словно натянутая тетива. Птице отчаянно хотелось расспросить Мару о том, как жила она все эти годы, о том, что она ищет здесь, о том, какие чудеса ей подвластны… Но слова никак не хотели сплетаться воедино, и вопросы так и остались невысказанными. Ведьма словно ощутила круговерть мыслей Даэн, и то ли смилостивилась, то ли ей самой не хотелось все глубже погружаться в тишину, заполнившую комнату до самого потолка – по крайней мере, так казалось Даэн.

– Что ж… славно. Спасибо тебе, Даэн, что рассказала мне об этом.

– Это хоть немного помогло тебе? – тихо спросила Птица. В ответ колдунья лишь хмыкнула.

– Не очень.

– Тогда зачем благодаришь? – голос был все таким же тихим, а слова на губах оставили после себя странную, горькую терпкость. Когда-то ей говорили, что слова имеют вкус.

Только Даэн из Фаулира давно не верила в это. А сейчас что-то медленно, со скрежетом переламывалось в ней самой, и она не знала, что с этим делать. Разве что диву даваться, пытаясь распробовать, ощутить, понять.

Мара не ответила ей. Только смотрела – молча, внимательно, чуть ли не настороженно. Дикая, словно молодой волк или сказочный дух, живущий в забытых легендах. Неприрученная, вольная птица, которую и удержать бы никто не сумел. Ты была маленьким волчонком – видать, такой же и осталась, ведьмина дочь?

– Что ты ищешь здесь, Мара? – Даэн сама удивилась тому, что вопрос наконец был задан вслух, – Откуда идешь? Куда?

Колдунья, видимо, некоторое время размышляла, стоит ли отвечать, а затем все же неохотно отозвалась:

– Что ищу – то найду в конце концов, Даэн. Если Бессмертному будет угодно, ты все узнаешь, когда срок придет. Покуда же – нечего мне тебе сказать. А что до того, откуда иду… Я живу в лесу, неподалеку от Фаулира. По-прежнему, – снова это ощущение затаенной улыбки, от которого сердце Даэн сжалось в болезненно-сладкий клубочек. Птица одернула саму себя. Богиня, ведешь себя как жалкий птенец! Давно, видать, крылышки тебе не подрезали, Коршун?

– И как там лес? – вопрос прозвучал немного по-детски, глуповато – но Даэн было плевать, по большому счету. Губы сами собой растянулись в улыбку.

– Хорошо, – ладонь ведьмы потянулась к груди, и Даэн успела заметить связку амулетов за воротом теплой рубахи, – От лета к лету там ничего не меняется, Даэн. Разве что деревья уж давно стали выше. И березка твоя окрепла. Не уступает тем соснам, что огибают реку у деревни.

Даэн рассмеялась, неожиданно для самой себя ощутив, как внутри золотой щекоткой разливается звук. Она очень давно не смеялась, и чувство было странное, незнакомое – вернее, почти забытое. Только на сердце стало хорошо-хорошо. Птица вдруг поняла, что ей легко. Впервые за эти долгие годы, которые растянулись для нее в вечность без времени и тепла, женщина чувствовала себя почти невесомой, легкой и радостной.

– Как снова окажешься там, поклонись от меня земле, Мара. Скажи, что Даэн не забыла ее и скучает.

– Скажу, – кивнула Мара.

Обе затихли, и в комнате снова воцарилась тишина. Даэн глубоко вдохнула, прикрыв глаза и расправляя плечи – довольно уж веселиться. Счастье, вдруг появившееся в стенах тесной комнатушки, казалось ей слишком хрупким и мимолетным, чтобы долго упиваться им, словно летним вином. Пора и честь знать.

Мара, вскинув глаза на Птицу, как-то долго и странно глядела на нее, а затем тихо спросила:

– Ну а ты, Даэн? Ты нашла то, что искала? Все ли сбылось?

Внутри что-то болезненно надорвалось. Наверняка ведьма знала все, все видела…

– Что же… – помедлила Даэн, – Пожалуй, да. Да, Мара. Все сбылось… Только с тех пор я боюсь мечтать.

Колдунья некоторое время ждала продолжения, но его не последовало. Даэн не знала, что ей сказать. Вернее, знала – и рассказала бы, все-все рассказала бы, чтоб наконец отпустить былое и позволить призракам уйти туда, где им место. Уткнулась бы лбом в холодные узкие ладони, опустившись перед ней на колени, долго молчала бы – она точно знала, что Мара понимает тишину так же, как человек понимает речь. Вот только так сделала бы та, другая Даэн, маленькая смешная девчонка, выросшая под сводами зеленых крон древнего леса. А она давным-давно умерла. Нынешняя Даэн обвенчалась с холодом Караласских гор, и за это была своя цена.

– Тогда ты несчастна, Даэн из Фаулира, – слова ведьмы отозвались в груди чем-то колючим, горьким.

Ты права. Хоть и не до конца. В бесконечной круговерти дней был один крохотный миг, когда Даэн ощутила себя счастливой – сейчас. Какое же чудесное «сейчас», Мара. Жаль только, что завтра оно исчезнет. Да что там – вот-вот исчезнет.

– Я пойду, Мара, – после долгой паузы молвила Даэн, – Время позднее, а нам завтра уходить до зари. Да и тебе, наверное.

– И мне, – согласилась ведьма, снова отворачиваясь к свече, – Я была рада увидеть тебя, Даэн. И благодарна Бессмертному за то, что он снова сплел наши дороги. Пусть и ненадолго.

– Бессмертный – это твой бог? – вопросительно взглянула на нее Даэн.

– Да, – ведьма улыбнулась – наверное, своему богу, глядящему на нее с высоты небес, а внутри Птицы заметалась стая золотых огней, словно сердце самой Хартанэ билось в ее груди.

– Ты расскажешь мне о нем, когда мы увидимся в следующий раз?

Ведьма благосклонно кивнула:

– Коли хочешь.

Она поднялась с места, подойдя ближе к Даэн.

– Доброй тебе дороги, Келерийская Птица. И, если уж ты Летаешь – не бойся ничего.

Да гори оно все в Бездне. Даэн резко опустилась на колено перед женщиной, ловя ее тонкую руку, и прижала ладонь Мары к губам. Ведьма вздрогнула, но руки не вырвала – только молча глядела. Тени скрывали ее лицо, и Даэн не видела его – да в том и не было нужды. Кожа Мары пахла травами, пряными дикими цветами, осенними листьями, а еще – солнцем. Теплым августом, или сентябрем. Пальцы ведьмы, холодные и чуть шершавые, лежали в руке Даэн, и той на миг почудилось, будто на ее ладони сидит крохотная птичка, что вот-вот упорхнет в далекое ночное небо. Но пока еще она здесь…

– Спасибо тебе, Мара, что спасла Меред, – голос звучал как-то надломлено, хрипло, будто и не ее вовсе.

– Не за что, – перья-пальцы ласково, с невесомой нежностью огладили жесткую ладонь. Даэн дышала ее запахом, таким родным и знакомым тысячи лет, касалась губами прохладной кожи, пытаясь согреть – или согреться. Она и не знала, кому из них сейчас стало тепло – только надеялась, что обеим.

Белая птичка мягко покинула чашу ладоней, напоследок позволив себе прижаться к губам Даэн сильнее.

– Доброй и тебе дороги, Мара, – Богиня, какое же имя у тебя, какое же имя… Зову тебя – словно в губы целую. Даэн поднялась с колен, и теперь смотрела в лицо ведьме. Ее черты скрадывала мягкая полутьма, и она казалась видением, неземным и нереальным – только глаза во мраке мерцали, втягивая в себя отсветы огонька.

Секунды растянулись в бесконечность. Ведьма и Птица стояли друг напротив друга и лишь смотрели, ни слова не говоря. А затем мир, наполненный золотым сиянием, долго вздохнув, вновь растаял, обрел четкие контуры, грубые краски и лишний шум. Внизу слышались голоса людей. За окном выл ветер. Кто-то в соседней комнате расхаживал из угла в угол, скрипя старыми половицами. Звуки, тени и запахи нахлынули стремительным потоком, стирая хрупкую мягкость и обращая ее воспоминанием. Закончилось наше «сейчас». Даэн с удивлением поняла, что ей больно. И болит там, где не болело уже так давно – где-то в груди, возле сердца: ноет, тянет, тяжело давит…

И если не уйдешь, станет еще больнее.

– Прощай, – сипло молвила Даэн, отступая от колдуньи на шаг и с силой отрывая взгляд от тонких, резко очерченных губ.

– До встречи, – Мара тоже сделала шаг назад, и лицо ее озарила спокойная, светлая улыбка. Даэн не смогла не улыбнуться ей в ответ – хотя, наверное, получилось не слишком радостно. Собравшись с силами, Птица развернулась и вышла из комнаты, мягко прикрыв за собой дверь.

Темный коридор с квадратом света на полу. Людские голоса, доносящиеся из общего зала, чей-то хохот. Даэн поняла, что стоит, прижавшись лбом к двери, за которой осталась Мара, и к горлу вдруг подступил ком, а глаза начало резать. Этого еще не хватало. Давай, разревись, как глупая девчонка. Выругав себя, Птица вдохнула поглубже, и наконец, оторвав себя от шероховатой поверхности двери, побрела к лестнице.

Хотелось верескового меда. Хотелось спать. Хотелось развернуться, распахнуть проклятую дверь, сгрести ведьму в охапку – и целовать, до безумия целовать, пока мир прахом не обратится. Да только лучший вересковый мед варили не здесь, и в Лойнаре вряд ли есть хотя бы бледное его подобие, а Мара… Слишком давно ты не страдала, Птица, вот и маешься дурью. Она – лишь твое воспоминание, облаченное в красивый образ. Не боле того. Да только сама Даэн прекрасно понимала, что это не так. Но разбираться в собственных чувствах и ощущениях Птица так и не научилась, а потому оставалось лишь спать.

Меред мирно спала и наверняка видела уже десятый сон. У Даэн от сердца отлегло, когда, присмотревшись, она увидела, что темные круги под глазами девочки уже не так заметны, и на лице ее отражается лишь покой, а не плохо сокрытая боль. Атеа прикорнула у изножья постели Меред, даже не пошевелившись, когда Даэн тихонько прошла мимо, к своей кровати. Стянув сапоги и верхнюю одежду, Птица переплела косу потуже и забралась под теплое одеяло. Заложив руки за голову, Даэн смотрела в потолок – смотрела, да не видела. Вместо смутных очертаний балок в темноте она видела совершенно иное.

Когда ночи и дни напролет холодные ветра обнимают тело, начинаешь спасаться от одиночества, вгрызающегося голодным волком в душу. Ищешь тепла, мечешься, словно осенний лист на ветру, заглядываешь в глаза и надеешься, что вот же, вот… и не находишь.

Всю дорогу до Келерийской Гильдии Даэн думала о том, что ей очень холодно. Погибшая Сарна могла бы стать ее подругой, они могли бы учиться вместе, жить вместе, Танцевать вместе – но, видать, богам неугодно было давать девочкам такую судьбу. Оставшаяся в лесах Фаулира ведьмина дочь тоже могла бы сейчас ехать в повозке рядом с Даэн, смотрела бы туманными глазами на метель, а Даэн бы обнимала ее и тихонько успокаивала, гладя по волосам и шепча, что все будет хорошо. Что она, Даэн, никогда не оставит Мару и всегда будет защищать ее.

Ведьмина дочь еще снилась ей в гильдии – она пускала кораблики из листьев по воде весной, и смеялась, и солнце путалось в ее волосах… А Даэн была рядом, и сердце полнилось теплом и мягким ощущением того, что так будет всегда.

Дни постепенно стирали из памяти ее черты, лишь глаза маленькой ведьмы Даэн помнила. Смутно помнила, что коса у нее черная, что смола, длинная, а кожа белая, будто бы снег или лепестки яблонь. Помнила, что травы льнули к ее босым ногам, а ладошка у нее была мягкая, маленькая. А потом круговерть лиц и чужих закружила ее, и Даэн вовсе позабыла ее имя – только смутный образ и остался, отзывающийся каким-то трогательным, ласковым теплом, которое Птица уже и не могла понять.

У Тори, одногодки Даэн, были огненные волосы, зеленые кошачьи глаза и мягкие губы. Своими речами она кружила головы, взглядом топила самые неприступные сердца, и не было среди их сверстниц хоть одной, что убереглась бы от чар рыжей Птицы. Да и среди старших тоже. Даэн полюбила ее всем сердцем, таскалась за ней побитым щенком, преданно заглядывала в глаза и непрестанно молилась Хартанэ: Богиня, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Пусть она станет моей.

И Богиня смилостивилась. После того, как Даэн получила первое Крыло, молодым Птицам было велено тренироваться вместе, создавая Узор одновременно. И напротив нее всегда становилась Тори. Когда она начинала плести Танец, Даэн казалось, что девушка Танцует лишь для нее, и в ее глазах растворяется весь мир. Руки дрожали, сердце колотилось словно безумное, и Наставницы постоянно ругали Даэн – мол, никак сосредоточиться не может, поймать образы, посланные Богиней… А потом, однажды зимним вечером, на балкон Птичьей башни, где Даэн частенько тренировалась сама, пришла Тори.

В келье Даэн, куда они буквально влетели, срывая друг с друга одежду, стало невероятно жарко. Тори обнимала неистово, до хруста, и весь мир за пределами каменных стен показался вдруг таким далеким и не нужным. Когда огонь ее волос разметался на белой подушке, когда она горячо шептала на ухо Даэн ее имя, Птица поклялась себе, что отдаст свою жизнь ей. Отныне Тори стала ее Богиней, всем миром ее, и Даэн носилась, словно молодой стриж по весне, абсолютно хмельная от счастья – Хартанэ услышала! Тори лишь смеялась на ее признания, ерошила черные кудри Даэн и уходила, а той было все равно. Ее счастье, ее судьба была с ней.

Только для Тори не существовало ни того счастья, ни того трепетного «навсегда». Она отдавала себя тем, кто желал ее, легко, перелетая из рук в руки, но неизменно возвращаясь к Даэн. Та отказывалась верить, что ее Тори, ее поцелованная солнцем девочка, может так поступить. Она ведь сама пришла к Даэн, сама сделала свой выбор – и разве могла она так просто оставить ее?

Потом были слезы, горечь, долгие разговоры, когда Даэн пыталась достучаться до сердца рыжей девушки, глядящей не на нее, а будто бы сквозь, не слышащей, не замечающей. Чужой. Тори никогда не была судьбой Даэн – только Коршун поняла это поздно, когда сердцу уже стало холодно.

С тех пор прошло уже много лет. Тори быстро отболела, но раны, оставленные ею, заживать не желали еще очень долго. Даэн больше не искала никого, кто смог бы отогреть ее, постепенно замерзала, но что уж там… В конце концов, у нее была Гильдия, был Путь, о котором она мечтала – что с того, что никто не разделит его с тобой, Птица? Это не страшно. Мало ли таких, как ты.

Образ Мары, забытый и далекий, иногда проскальзывал где-то на границе сознания, по самому краешку теплых видений. Даэн видела ее тень меж шершавых стволов, видела ее следы на песке у кромки воды, когда вспоминала родной лес. И всякий раз, поднимая голову к перламутровому серому небу, ей казалось, что где-то она видела этот северный цвет. Но никак не могла вспомнить, где, и почему вдруг это так важно.

А сейчас все менялось. Будто бы после долгой зимы наконец пришла молодая весна в венке из лютиков и фиалок, и, заливисто хохоча, рассыпает по земле сладкую холодную росу. Ледяная крепость, которую Даэн годами строила, заботливо заливая и без того жесткий булыжник слоями льда, в один миг разрушилась, обнажив мягкое, болезненно-живое сердце. Птице было страшно. Птица уже и не помнила, как это – чувствовать.

Это просто воспоминания, Даэн. Ты размякла, а тут появилось твое былое. Вот и заметалась, глупая, прекращай.

Огоньки былого должны гаснуть в ладонях, правда же, Хартанэ? Правда же?

Противный ком снова подступил к горлу, и Даэн подавила желание отвесить самой себе пощечину. Она не сопливый птенец, который будет рыдать, влюбившись в какую-нибудь красавицу-Птицу. Вот только глаза продолжало резать, и Даэн часто заморгала, нахмурившись. Она не заплачет. Когда неприятное ощущение наконец отступило, Птица поглубже вдохнула, успокаиваясь и затихая.

Завтра их дороги снова разойдутся – и кто знает, заплетутся ли в одну снова. Мара – далекое, солнечное видение, ее нельзя любить, нельзя, нельзя, она завтра исчезнет и навсегда растает дымом… Нельзя. Нельзя, слышишь? Только имя ее оставило ощущение поцелуя на губах, а тонкий запах, обвивший ее запястье невидимым браслетом, до сих пор чудился Даэн.

Любить? Ты что, смеешься, Птица? Слишком долго одна была? Второй раз в жизни видишь ее, а уже смеешь называть любовью то, что к ней в тебе проснулось.

Увещевания не слишком помогали. Глухо застонав, чтоб никто не услышал, Даэн перевернулась на живот, накрывая голову подушкой. Сон явно не желал идти к ней – и вряд ли ныне придет. Внутри метались безумными птицами чувства, ощущения, мысли, и Птица не могла остановить их. И не знала, стала бы это делать, если бы все же могла.

На рассвете ветер сорвал с крыш белые волны снежных вихрей, рассыпав по земле легкую порошу. Стылая зыбь неба над городом медленно светлела, и сияние ледяной звезды постепенно тускнело. Даже когда пурга стелилась по земле, и из-за снега не было видно звезд, Ярис все равно пронизывала лучами темноту, и от того бледного света становилось не по себе – ничего живого в нем не было.

На рассвете трое путников покинули Лойнар.

========== Глава 8. В петле времени ==========

Ведьме снились беспокойные сны. Стаи черных птиц носились над ее головой, и хриплый клекот эхом разносился в бескрайней темноте, заставляя женщину затравленно озираться – кто-то прятался там, за рваными силуэтами крыл. Кто-то, чьи глаза неотрывно следили за ней. Липкий страх сковывал, Мара пыталась бежать, сбросить его с плеч – и не могла. Она ощущала этот голодный взгляд, чувствовала, как страшное существо подкрадывалось к ней, а птицы мельтешили все быстрее, быстрее, быстрее…

Разбудил ее собственный вскрик. Колдунья сидела на постели, тяжело дыша, хватала ртом воздух и пыталась унять дрожь, колотящую ее, словно в лихорадке. Спина была неприятно влажной от холодного пота, и ведьма поежилась – комната успела остыть. Тело казалось чужим, ватным и слабым, и подчинялось неохотно. Кое-как поднявшись с кровати, Мара обняла себя за плечи и, пошатываясь, подошла к окну, за которым уже начинался зимний бледный рассвет.

В щель меж досками пробрался тонкий усик холода. Он голодно и слепо потянулся к легкой руке, но, ощутив жар под кожей колдуньи, испуганно отпрянул, не решаясь вцепиться в ее ладонь. Прислонившись лбом к холодному стеклу, Мара глядела, как медленно небо светлеет, наливается сумрачным тусклым светом, как в далекой вышине клубятся тяжелые облака. Мир не изменился. Мир был прежним. Шрамы так же болезненно ныли, у сердца тихим серебряным клубком все так же мирно дремал дух, что летом разгуливал в лесах Гарварны в облике призрачной волчицы. Только с запястья все никак не желало слететь ощущение чужих губ – ласковых, теплых и мягких. Оно-то было новым.

Ведьма тряхнула головой, отгоняя прочь такое острое яркое видение: темные глаза, на донышке которых дробилось и плавилось золотое солнце. Лицо с едва заметными веснушками, мягко золотящаяся от теплого света свечи кожа, черные локоны, выбившиеся из тугой косы и чуть оттеняющие высокий лоб. Легкая усмешка тронула губы Мары.

Наверняка все Бессмертный знал. Наверняка он сейчас улыбался, будто проказливый мальчишка, и творил нити мира дальше, сплетая их воедино, перепутывая, связывая те, что оборвались. А может, и сам обрывал, если уж что-то ему не нравилось в созданном узоре, и перевязывал с иными, закручивая цветной рисунок великого полотна.

Дай мне еще раз повидаться с ней. Дай мне найти ее. Я, твое дитя, молю тебя об этом всем сердцем.

Мир за стеклом безмолвствовал. Только ветер мел поземку, закручивая ее причудливыми узорами над снежными просторами. Все-то ты слышишь, все знаешь. Вера моя – крепче каменных стен, и вся она – тебе. Веди.

Еще до того, как в кузнях и плавильнях Лойнара закипела утренняя работа, Мара покинула таверну, выспросив у хозяина, не направляются ли какие-нибудь подводы в сторону гор. Тот лишь пожал плечами – вестей о том не было никаких. С сожалением ведьма шла мимо Ярмарочной площади, пустующей в этот холодный утренний час – она надеялась встретить хоть бы кого-нибудь, кто мог бы стать ей попутчиком и довезти до гор. Однако, видимо, Бессмертный решил, что поблажек в пути ей итак выпало достаточно.

За стенами Лойнара бесновался ветер. Он трепал край плаща ведьмы, цеплялся за подол и рукава, то и дело резко сбрасывал капюшон с ее головы и вытрепывал смоляные прядки волос из косы. Он вовсе не походил на ласковый весенний ветерок, пахнущий первоцветами и мокрой землей – ледяные порывы били жестко, наотмашь, и нежности в его грубых касаниях было столько же, сколько живых травинок в Мертволесье – нисколько. В нем было что-то злое, немыслимо древнее и темное. Ведьма лишь упрямо сцепила зубы: на Изломе все меняется, подчиняясь недоброй воле ледяной звезды. Что ж поделать, если так… Только ни одно живое существо не повинно в этом.

Мороз начал крепчать, и Мара прикрыла глаза, заставляя мир в очередной раз рассыпаться цветными крохотными песчинками. Увиденное не слишком обрадовало ведьму: маленькие искорки энергий, обычно резвые и невероятно быстрые, теперь двигались медленно, сонно, и каждая из них казалась бледнее. От многих клубочков света веяло холодом, и их маленькие тела тускло отсвечивали темной синевой, болезненной и неестественной. Боги, что же это… Ведьма тихо позвала к себе теплые золотистые отблески, и они прильнули к ней, окружив Мару тонким, но надежным кольцом. Мороз тут же отступил за пределы невидимого кокона, ветер недовольно взвыл, словно дикий кот, из когтей которого улизнула мышка. Женщина понимала, что такую защиту едва ли можно назвать надежной – но иной у нее не было.

Серое небо над стылым миром тяжело давило на плечи. Мара видела, как одинокие деревца и громадные валуны, изредка встречающиеся вдоль тропы, сгибаются под неимоверным давлением – вряд ли это заметил бы человек. Громада облаков, нависающая над головой, безмолвствовала, но в глубине туманных валов Маре чудилась угроза. Надежно сокрытая от человеческих глаз, до поры спрятанная, дикая слепая сущность, которую и представить невозможно было, молча наблюдала за всем миром. И ждала. Охотник, страшный хищник без имени и тела, чье оружие гораздо страшнее, чем самые острые когти или самые крепкие мечи. Ведьма ощущала голодный взгляд на себе, на всем живом – и точно знала: назад дороги нет.

Там, за этими облаками, выше птичьего полета, выше света и звука, замерло Колесо. Под его ободом лежали осыпавшиеся звезды, и холодный ветер перемалывал их пыль, обращая ее снегом. Темнота, вязкая и густая, словно в ведьмином сне, окружала Колесо со всех сторон, сдавливала, пытаясь переломить древние, как сам мир, спицы. Мара чувствовала это – с каждым днем ощущение невыносимой боли, которая и на боль не походила, усиливалось. И сделать с этим сейчас она ничего не могла. Оставалось только идти дальше.

Вместе с небом на плечи давили и мысли. Мара по-прежнему не знала, что ей делать. Тишина и пустота внутри нее никуда не девались, оберегали ее от страхов и отчаяния – но ведьма понятия не имела, как сделать так, чтоб Колесо начало новый оборот. Ни одна книга, ни одна древняя рукопись, которых в ее доме оказалось унизительно мало, не упоминала ничего о тех безумцах, что решались выйти против Королевы Зимы. О том, кто такая Королева Зимы и в чем заключается ее сила, ведьма тоже не имела ни малейшего представления. Судя по всему, она была неким воплощением, частью Бога, обретшей плоть. Ведьма знала, что люди верили в Светлого и Темную – вечно сражающихся друг с другом богов, битва между которыми не прекращалась ни на миг. Если она верно поняла Даэн, то ее богиня, Хартанэ, являлась воплощением Светлого – стало быть, Королева Зимы была одной из ипостасей Темной? Или же сама была ею?