Текст книги "Дикая охота. Полотно дорог (СИ)"

Автор книги: Aelah

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 53 страниц)

– Оставите в конюшне Трегорья – там аккурат и пограничный пост рядом, сядете к кому на телегу да доедете. Вы уж простите, что не дальше… Эллоинские, сами понимаете, – говорил он, наблюдая, как Мара подтягивает стремена, – Так что не загубите – уж больно много я в них вложил. Не только золота, знамо дело…

И впрямь, гнедая Ярушка, доставшаяся Маре, была спокойной, сильной, холодов не боялась и шла через снег так легко, словно танцевала. Ведьма следила за животными, готовая использовать энергии, чтоб помочь тем, если сил не останется, однако пока что ей ни разу не пришлось звать Бессмертного на помощь. Впрочем, он наверняка помогал им незримо, а потому всякое утро Мара благодарила его за то, что пока что их путь был легок и быстр.

Несмотря на практически не меняющийся пейзаж, несмотря на холод, пробирающийся в рукава и болезненно пощипывающий кожу на запястьях, несмотря на почти незаметную, однако постоянную тоску по тиши Гарварнского леса, Мара чувствовала себя так, словно спустя века очнулась от долгого сна и теперь наконец наполняется жизнью. С самого утра и до самого вечера они с Даэн не могли наговориться, узнавая друг друга в каждый миг этого времени, вобравшего в себя все прошлое, настоящее и будущее. Мара ощущала, как сердце отзывается на каждое слово Птицы, отзывается радостным криком: «Я знала тебя! Тысячи лет я знала тебя!». Это и впрямь было так – боги свели их столько веков назад, что теперь им оставалось лишь прислушиваться и тихонько улыбаться, ощущая эти золотые нити, что перевили их так давно. И в этом ведьма видела Бога – смеющегося, юного, доброго, того самого, что плел вечный узор среди звезд, того самого, что заплел их судьбы в одну.

Сейчас над ними раскрыла свои прозрачные крылья тишина, и Мара ощущала ее нежное спокойное прикосновение – мягче пера и легче пуха. Молчать с Даэн было хорошо и правильно, и впервые не приходилось искать слова, темы для бесед – все приходило само, коротким воспоминанием, яркой цветной картинкой, и уж тогда слова сами лились, складываясь не то в сказку, не то в песнь, не то в жизнь. Как же волшебно и странно ты ведешь нас, Бессмертный – я и не углядела, когда разница меж сказкой и нашим «сейчас» исчезла. И когда ты только успел?

Лошади шли совсем рядом, а потому ведьма ощущала близость тавранки телом. Даэн полуобернулась к ней, и Мара ощутила ее взгляд даже с закрытыми глазами. Мир, наполненный солнцем, стал еще светлее, а ветер опустился ниже, стелясь по земле и закручивая поземку серебряными вихрями под конскими копытами.

– Мне бы хотелось, чтоб зима поскорее ушла, – тихонько молвила Даэн, и Мара невольно улыбнулась: голос Птицы, знакомый все вечности до того, стал ей еще милее, – Чтоб весна пришла, наша с тобой. Чтоб ручьи и мокрая трава, чтоб прозрачное небо, чтоб…

Она осеклась, и Мара, подняв ресницы, взглянула на нее. Даэн улыбалась, опустив голову и думая о чем-то своем, что-то вспоминая. Линии ее профиля, высвеченные лучами яркого зимнего солнца, казались ведьме самым красивым рисунком в мире – будто Бессмертный взял тонкую кисть, макнул ее в звездный свет да северные сполохи и нарисовал эту женщину, не отрывая руки от холста. Едва ли кто бы так сумел…

– О чем ты думаешь? – негромко спросила Мара, осторожно протягивая руку и стряхивая с черного тугого локона одинокую снежинку. Даэн провела взглядом ее ладонь, и теплое дыхание коснулось пальцев ведьмы, когда женщина покачала головой:

– Знаешь, я даже не думаю – так, само приходит что-то из былого. Или из грядущего – я и сама не знаю, Мара, веришь ли?

Верю, птица. Конечно, верю. Ведьма вновь прикрыла глаза, погружаясь в благостную спокойную тишину, прорастающую в ее сердце лозой. Лоза эта тянулась к солнцу, и Мара почти что видела, как на распускающихся зеленых листках блестит радугой холодная роса. Когда Даэн заговорила, видение не исчезло, а стало еще глубже, ярче и острее, и мягкий покой, омывающий ее подобно океану, никуда не делся.

– Ты помнишь свою первую весну, Мара? – и, не дожидаясь ответа, она продолжила, – Я вот помню. Размыто совсем, как сквозь туман, но все-таки помню. Я тогда махонькой совсем была, года три, наверное, а может и четыре. Мать как раз братьев под сердцем носила… – Даэн примолкла, вспоминая, а Мара вдруг увидела встрепанные вороные кудри маленькой девочки, глядящей широко раскрытыми глазами на наливающийся весенней зеленью лес, – Отец тогда по делам ушел куда-то, мать на печи дремала себе – а я убежала с подворья. Да не просто убежала, а за речку. Помню, ледок такой тонкий был, прозрачный-прозрачный, весь на солнце искрился, и мне так хотелось с мостка спрыгнуть, походить по нему. Знала, что нельзя, потому и не стала… Вышла на другой берег и побрела себе к лесу – а вокруг проталины, и сквозь пожухлую траву молодая пробивается, яркая такая! И вокруг деревьев тоже проталины, и пахнет уже не зимой – а как-то по-другому, пряно, горько-сладко, свежестью. И небо высокое, прозрачное совсем. А я совершенно точно знаю, что совсем скоро – день, когда я в мир пришла, и мне так радостно, так хочется уже, чтоб поскорее… – она усмехнулась, – Тогда казалось, что я стану такой большой, сильной. Как северные королевны из отцовских сказок, с сильными руками, острыми мечами, с волей, что горы обращает мелким песком. И мне такой хотелось стать – ты и представить себе не можешь, Мара, как же хотелось. И я шла к лесу и воображала себе, что я – королевна Ясвена, что идет на подвиг в далекие чужие земли, и мечом мне была ломанная осиновая веточка, а противником – замшелый камень у старой сухой сосны. Знаешь то место?

Мара улыбнулась:

– Знаю, конечно. Там еще ручей по весне разливался широко.

– Вот-вот. Я там и бродила. И было так… – Даэн задумалась на миг, и ведьма вновь приоткрыла глаза, чтоб взглянуть на нее, – Я даже и не могу объяснить, как же. Только птицы вокруг меня щебетали, словно обезумевшие, и мне хотелось смеяться, прыгать, плясать и петь вместе со всеми этими пичужками. И с ветвей капель звенела. Все так сверкало тогда, Мара… А потом, наигравшись вдоволь, я возвратилась домой, где мать уже вовсю голосила о том, что дитя пропало. Меня увидела – в крик, сначала обнимать кинулась, а потом так по хвосту настучала, что я целый день обиженная ходила, – тихонько посмеиваясь, Даэн рассеяно запустила пальцы в волосы. Мара следила за ее жестами и плавными движениями, наслаждаясь их простотой и невероятной красотой, которую она раньше почему-то не могла найти ни в ком и ни в чем. Сейчас же все менялось, все наполнялось смыслом, как ямка на песке наполняется водой – медленно, но в то же время до того быстро, что не успеваешь заметить, как руки утопают во влаге. Птица продолжила, – А потом все в одночасье изменилось – и уже в садах все зацвело, и лес ожил, и мы пускали кораблики на речке всей гурьбой, носились, полубезумные, так радовались… Нас много было – я, Ольдэк, Гарт, Маэр, Ежка, еще кто-то из ребят. Мы мастерили из коры лодочки, делали паруса из листьев да бересты, а потом бежали по берегу смотреть, чья быстрее до мостков доплывет. А однажды я нарвала в саду яблоневого цвета и свой кораблик им украсила. Мачты сделала, флаги из травинок, из сухих былок оградки настроила. Так красиво было… Мой кораблик плыл быстрее других, не перевернулся ни разу, и я за ним бежала, хотела выловить из воды – но не успела: прямо из-под руки ускользнул по течению, я чуть в речку с мостков не шлепнулась. А кораблик – юрк! – за камыши, и только его и видела. Я тогда ревела так, что и в доме твоем, видать, слышно было.

Она рассмеялась, а Мара смотрела, как растворяется дымкой видение, обращаясь еще одной бусинкой памяти на драгоценной золотой нити их жизней. Эта бусинка переливалась хрусталем проснувшихся рек, белела яблоневыми лепестками, пахла сосновой корой, напоенной смолой и солнцем, и глубоко внутри нее горела живым сердцем крохотная искорка того ослепительного мгновения, которое смертные называли «сейчас». Каждый из этих мигов они проживали, каждый из них был настоящим, и Мара поняла, что ныне проживает вместе с Даэн ту ее весну. Время замкнулось, закольцевалось, и былое стало настоящим. Впрочем, не всегда ли оно было им?

Очнувшись от собственных мыслей, ведьма глубоко вдохнула зимний морозный воздух. Даже в нем ощущался тонкий, едва различимый аромат первоцветов, пока еще спящих под снегами, пока еще сонных, несмышленых, таких хрупких и терпеливых. Подожди совсем немного, матушка-Земля. Совсем скоро твои дети откроют глаза и взглянут на этот мир, на своего отца-Небо, на солнце. Я обещаю тебе – зима закончится, и ты проснешься. Так завещал Бессмертный – и я исполню его волю. В груди на миг разгорелось пламя, заполнившее все ее нутро, и по коже пробежала знакомая дрожь. Мара знала: ее услышали. Я – лишь твое орудие, Бог-Вечность, Бог-Пустота. Веди меня.

– В доме моем твой голос и впрямь был слышен – только я путала его с напевами ветра и вслушаться не могла, – тихо ответила Мара, улыбаясь краешком губ. Даэн взглянула на нее, и от того взгляда сердцу стало тесно в клети ребер, – От начала весны и до самой Ночи Сна мы с матерью не сидели дома – она уводила меня за собой в лес, или саму отправляла.

– Как же? – Даэн нахмурилась на миг – без тревоги, впрочем, – Ты ведь девчонкой еще была совсем, куда же тебя в лес саму?

– Сама-то хороша, коль из дому сбежала, едва соображать научившись, – беззлобно парировала Мара, и Птица ухмыльнулась ей в ответ, принимая колкость, – Если уж деревенские дети чувствуют, что лес их не обидит, то ведьмам и подавно бояться нечего. Мать не страшилась за меня – со мной ничего не могло случиться.

– А если бы заблудилась? Или в трясину ненароком попала бы – что тогда?

– Это дети городов да улиц в трясину могут ненароком попасть, – Мара покачала головой, – Выросшие у лесов в ладонях знают свой край. Ты вон наверняка знаешь окрестности Фаулира и Келерии как свои пять пальцев.

– Знаю, – согласилась Даэн, – Ладно, что уж там, признаю: ты права. К тому же, нашла, за кого бояться – за лесную ведьму… – женщина примолкла, задумчиво глядя на ведьму. Мара не отвернулась – ей нравилось смотреть в глаза Даэн. В них она видела глаза Бессмертного, – Как с этим живется, Мара? С даром творить чары? Ведьмами рождаются, или научиться тоже можно?

Тракт выворачивал плавным изгибом вправо, ложась меж невысоких холмов, поросших молоденькими рощами, заснеженными и серебрящимися под лучами света. Дальше, за холмами и курчавой сияющей щеточкой инея, украшавшего ветви, виднелась темная стена родного леса, подкрадывающегося к дороге. Маре вдруг подумалось, что однажды Гарварна расползется по всем окрестностям, медленно, но верно отвоевывая то, что у нее забрали люди – и присваивая то, что никогда ей не принадлежало.

– Всякое случается, Даэн. Бывает, что рождаются – и тогда ничего ты с этим поделать не можешь: хочешь не хочешь, а позовет, будет мучить, тянуть и кликать, – она притихла. Ворох ощущений нахлынул на нее волной, и Мара позволила себе на миг полностью погрузиться в него, подбирая нужные слова, – Меня позвало. Матушка рассказывала…

– …Вечер был, конец лета – яблоки зрели в садах, я слышала, как они падают за окном наземь. Будто ходит кто. Но я пела тебе, а потому не могла отойти от колыбели и проверить, нет ли кого в моем саду. И свечу зажечь не могла – вдруг еще проснешься, если половица скрипнет? Но и без того ладно было тогда, тихо и покойно. За печкою мышь тихонько скреблась, яблоки те падали – как сейчас помню тот звук, ветер завесью шуршал над твоей кроваткой, и ты дышала тихонько так, смешно… – мать рассмеялась, не прекращая перетирать травы в деревянной ступке. Маленькая Мара внимательно слушала ее, чуть склонив голову набок и наблюдая за точными, плавными движениями белых рук с длинными красивыми пальцами, – И ветер в печной трубе пел, да. Мне казалось, что ты уже спишь – я позвала Бессмертного. Он пришел огоньком ко мне.

– Болотным? – девочка пытливо смотрела на мать, забыв о том, что ей и самой должно было толочь лен. Виска кивнула:

– Болотным. Я уж не знаю, как он мой зов услышал так далёко, как от братьев оторвался, да только гляжу, а он в окно – раз! – и к колыбельке. Завис над тобой – любопытно ему стало, чую, что разглядывает, смотрит. Говорю ему: не буди, милый, дочку, она махонькая еще совсем. Вот вырастет, наиграешься вдоволь. А он осторожно так опустился к тебе поближе, льнет к тебе, как тот котенок, к сердечку тянется. Я и прогнать не могу, и за тебя боязно немного – все-таки не знала же, как духи с детками общаются, не могут ли беды какой сотворить не нарочно. А ты вдруг глаза открыла и так ясно на него глядела – я даже испугалась. Не видала, чтоб у несмышленого детеныша такой взгляд был. Ручонки свои к нему тянешь – и он к твоим ладоням, играет с тобой, балуется. В доме темно, по углам совсем черно, а над тобою – словно звездочка сияет. А потом он улетел к братьям и сестрам своим. Только звон тихий в доме оставил, да отсвет у тебя в глазах. Ты с такою тоской ему вслед смотрела, нечеловеческой… Я к тебе руку тяну – а ладонь вдруг закололо, словно зарницу глажу. Вот тогда-то я поняла, что и тебе на долю выпадет по дороге Бессмертного идти.

Где-то с тонкой паутинки ветвей просыпался иней, серебристо звеня, словно легкие хрупкие колокольчики над детской колыбелью.

– После того мне и не стало покоя – мать говорила так. А с того мига, как я себя помню, она мне начала рассказывать обо всем, что сама знала. И в лес отпускала, чтоб я училась говорить с ними. Да только из всех духов я долгое время лишь с болотными огоньками и возилась – остальных не могла даже увидеть. Они ко мне присматривались, наверное, потому-то сами не показывались. А потом уже, когда я сама осталась да подросла чуть-чуть, ощутила вдруг, что во всем есть эта сила… Во всем вокруг. И духи – не что иное, как чистая энергия, сила бога, называй как знаешь. Она воплощена и слита с некоей формой – потому-то мы их можем видеть. Весь мир состоит из этой силы, из крохотных ее капелек. Все – воздух, вода, огонь, снег… – она протянула руку, и подхваченная ветром снежинка опустилась на ее ладонь, тая и обращаясь круглой блестящей капелькой, – Мы с тобой. Только наша сила заперта внутри нас, как в клетке. Вот люди и не могут общаться с духами, вот и считают их бесями, существами иной крови. На самом-то деле, все едино. Мне ведь повезло, Даэн – я родилась с этим знанием. Есть и те, кто изначально слеп и глух к этой силе, и им приходится продираться через жесткую породу форм, плоти, через эти клетки – лишь для того, чтоб однажды ощутить то, что мне посчастливилось ощутить еще в детстве, неученой и несмышленой девочке, – Мара покачала головой, – Так не должно быть. Это осознание должно жить в каждом живом сердце – не только в сердцах тех, кто выиграл у старухи-судьбы в кости, даже не родившись.

Даэн не перебивала ее, слушала внимательно, чуть хмуря красивые черные брови. Легкий ветер играл с вытрепанными из косы кудрями, путал в них свои прозрачные пальцы, заплетал меж прядей свет. Птица рассеянно потрепала свою вороную по холке, а затем обратилась к Маре.

– То есть все же можно научиться ворожить?

Мара вздохнула, пряча улыбку:

– Что ж ты не смотришь-то дальше, а, Птица? – Даэн вопросительно изогнула бровь, и Мара пояснила, старательно подбирая слова, – То, что для тебя ворожба да чудо, для меня – обыкновенная жизнь. И ничего удивительного в ней нет. Я, как и ты, гляжу на этот мир, делаю то, что мне должно делать, живу себе… Ничего больше.

– Но ты умеешь зажигать свечи одним взглядом, призывать ветра, обращаться светом… – начала было Даэн, но Мара остановила ее, подняв ладонь.

– Как и ты. Ты просто не можешь поверить в это.

Даэн фыркнула:

– Вот уж сомневаюсь, что смогу сделать хоть крупицу того, что ты умеешь – даже если буду всю жизнь вбивать себе в голову, что на самом деле в руках моих лежит колдовская сила.

– Вбивать в голову недостаточно, – заметила Мара, и Даэн вновь обратилась в слух, не отрывая взгляда от ведьмы, – Нужно верить всей собой, понимаешь? Каждой своей частичкой, каждую секунду, даже не верить – знать. Да и какое тебе еще нужно подтверждение, если у тебя в груди стучит сердце твоей Богини? Если ты можешь соединяться с Ней, с Ее помощью вытаскивать своих сестер из забытия?

Даэн нахмурилась еще сильнее, словно в ней боролись две истины, и она все не знала, чью сторону принять. Мара на миг залюбовалась красивой, жесткой линией ее скулы, темным изломом бровей, волевыми чертами лица, а затем Коршун тряхнула головой и медленно проговорила:

– Это все же другое, я думаю.

Мара рассмеялась:

– А что же ты так неуверенно говоришь мне это? Все есть суть одного, Даэн. Вопрос лишь в твоей вере. Ты веришь в силу Хартанэ, что живет в каждой из вас – более того, не просто живет, а воплощается. Вы открываетесь ей так, как я открываюсь всему живому, всей силе. Тому, что зовут Бессмертным. Дай ему любое имя, назови его как хочешь – он все равно останется одним и тем же, как бы его не пытались разделить, разорвать на кусочки. Сила, что поет в тебе, и сила, что поет во мне – едина. Это одно и то же. Мы просто работаем с ней разными способами. И то, что ты обращаешься к ней, доказывает, что каждое живое существо может сделать то же самое. Если захочет. Если оно будет готово к долгому и сложному пути. Если каждый из нас станет на эту дорогу… если мне выпадет счастье увидеть это, помочь этому хоть немножко, – она на миг запнулась, а потом в сердце стало горячо и болезненно-сладко. Мара вдохнула поглубже, прикрыла глаза и тихо промолвила, – Если так, то я буду самой счастливой на всем белом свете. Значит, все было не зря…

– Все итак не зря, разве нет? – так же тихо спросила Даэн, и сквозь пелену света под веками Мара ощутила ее взгляд – золотое солнце, застывшее в капельках смолы.

– Верно, конечно. Все так. Но только одной меня недостаточно для того, чтоб изменить мир. Как недостаточно тебя, как недостаточно сотни… Колесо замерло сейчас, как замирало уже неоднократно, и как замрет еще тысячи раз – если все будет продолжаться так же. Знаешь, Даэн… Я иногда думаю, что смысл не в том, чтоб начался новый оборот – ведь не существует того механизма, что всегда будет исправен.

– Что ты хочешь сказать этим? – голос Коршуна был спокоен и тих, мягок, а потому сказать то, что на сердце, оказалось совсем несложно.

– Я и сама не совсем понимаю, моя крылатая, – Мара усмехнулась, дернув плечом, – Быть может, позже Бессмертный даст мне ответ. Я ищу его – ищу с тех самых пор, как наступила Ночь Сна. Подумай только, ведь даже само воплощение силы Бессмертного, его душа, его дети – даже они подчиняются циклу Колеса, уходя в зиму на покой. Даже они заперты, в каком-то смысле. Быть может, нужно сломить его?

Некоторое время смысл слов ведьмы доходил до Даэн, а затем она недоверчиво воззрилась на женщину:

– Сейчас оно сломлено – и что? Так ли должно быть?

– Оно не сломлено – оно остановлено. Мне кажется, что… я не знаю, Даэн. В самом деле не знаю. Только иногда мне снится, что звезды падают с его спиц дождем, просыпаются все сильнее, а затем и вовсе разлетаются, и становятся свободными, и в каждой из них – жизнь, и жизнь – в каждом из нас, словно в тех звездах… И смерти, забытия и завершения пути больше нет. Больше нет совсем. Времена года все так же сменяются, но духи не засыпают, а смертные – не умирают. Колеса нет – и нет больше его законов, по которым мы должны, подобно духам, засыпать, оставляя тело, и возвращаться вновь в новой форме, проживая такую короткую, быстротечную жизнь.

Она замолкла, обдумывая каждое свое слово, прислушиваясь к тому, что сорвалось с ее собственных губ. Где-то там лежала правда, живая истина, и Мара все пыталась отыскать ее, перебирая мысли и ощущения цветными камешками в горсти, чтоб отыскать один-единственный. Где-то там, среди них – нужно было лишь найти его.

Мягкое прикосновение к руке вывело ее из этого прозрачного оцепенения, и ведьма вскинула глаза на Даэн. Птица, наклонившись к ней поближе, смотрела на нее, и пальцы легко касались ведьминой ладони, почти невесомо. Женщина некоторое время не двигалась и ничего не говорила, а затем серьезно проговорила.

– Я не совсем понимаю, что именно ты ощущаешь, что ты имеешь в виду, чего ты хочешь. Только ты знай одно: я пойду за тобой. И помогу тебе всем, чем смогу. Каким бы ни был твой путь, Мара. Все, что нужно сделать, будет сделано, я обещаю тебе.

– Как и я тебе, – просто ответила Мара, теснее прижимая руку к теплой ладони тавранки. Еще несколько мгновений они глядели друг другу в глаза, а потом расцепили руки, и вновь тишина воцарилась над миром.

Заснеженная пустошь тянулась перед глазами белым полотном, на котором неведомые мастерицы вышили узоры лесов, замерзших рек и городов. За спиной на высоком небе виднелись серые волны туч, вздыбивших мягкую шерсть – видать, недолго солнышко будет радовать землю своим ласковым взглядом. Впрочем, даже за такие крохи Мара была благодарна Бессмертному – все же сумел, выборол, подарил своим детям маленькую короткую сказку. Не проси большего, ведьма – он итак дает каждому все, что может отдать. Куда уж больше?

Ближе к вечеру небесный простор затянулся легкими белоснежными перьями облаков, в свете заходящего солнца ставших розовыми, пурпурными, золотыми, рыжими. Мара так давно не видела ярких красок, что сейчас ощущала в сердце сладкую-сладкую тоску по теплым летним дням, наполненным хмелем и горячим запахом хвои и земляники, по осенним вечерам, когда листья начинают желтеть, когда вода в озерах и реках становится синей-синей, словно драгоценные эльфийские каменья. Длинные зимние ночи, мерцающие звездами, пахнущие морозом и дымом из печной трубы, тоже были дороги ее сердцу – однако сейчас, как никогда, хотелось жизни. Такой, чтоб взахлеб, чтоб допьяна, чтоб лететь, подобно птице, падая все выше в июльское черное небо.

В груди заворочался дух, сонный и неуклюжий зимой – но все так же желающий свободы. Мара мягко коснулась зверя, и тот, недовольно ворча, вновь улегся, свернувшись теплым клубочком где-то возле ее сердца и укрыв его пушистым хвостом. Как вы там, мои лунные братья и сестры? Ждете ли меня, пропавшую? То была первая зима, когда Мара ушла от волков, и она почти что ощущала беспокойство стаи. Звери, воспринимавшие силу Бессмертного и его детей гораздо яснее, чем двуногие, привыкли к ней и полюбили ее, а потому скучали по ней. Мара не сомневалась, что в родном лесу ее помнят не только травы и деревья, но и луноглазая стая, и иногда ей так хотелось оставить тело и помчаться к ним, чтоб хотя бы на миг увидеть, чтоб рассказать им все… Однако до вольчих логов было слишком далеко – вряд ли тело продержится так долго без духа. Да и пугать Даэн лишний раз ей покуда не хотелось.

Мара рассказала Птице о том, что умеет выходить из тела, и что дух ее принимает волчью форму, рассказала в самом начале их пути к Эллоину. Даэн слушала, словно ребенок, жадно внимая каждому слову и глядя на Мару с восторгом и опаской, словно та оказалась ожившей сказкой. Впрочем, так, наверное, и было на самом деле. Ведьма не скрыла ничего – ни того, что долго в таком состоянии не может находиться, ни того, что пространство для духа не имеет никакого значения, и можно перемещаться в нем куда быстрее, чем привыкли смертные, ни того, что духу нравится свобода от тела, и он рвется наружу. Даэн приняла это спокойно – лишь полушутливо попросила, чтоб Мара не сбегала далеко от нее в лес, иначе она будет волноваться, но ведьма ощущала тревогу за ее веселым тоном. Оно и не мудрено: вряд ли какой человек будет рад, проснувшись рядом со своей любимой и обнаружив холодное тело, покинутое самой жизнью и едва дышащее. А посему с такими экспериментами можно и подождать – если Бессмертный позволит, ей на долю еще выпадет возможность увидеть стаю.

О том, что такой возможности может и не быть, Мара старалась не думать. Слишком быстро текло сквозь их пальцы время, чтоб размышлять о забвении и страшиться будущего. Оно всегда наступало внезапно, тогда, когда ему вздумается, и предсказать его ведьма не могла – да и не хотела. Так или иначе, тот миг, когда грядущее свершится, станет для нее мигом «сейчас». А раз так, бояться было нечего.

Вечер мягко ступал за ними по пятам, словно бесшумный вор, собирающий в свой мешок последние лучики заката, а на горизонте маячила рваная узенькая полоска света, мерцающая огоньками. Вскоре Мара различила узор крохотных пятнышек-окошек в невысоких домиках, и ветер донес до нее слабый, едва ощутимый запах снеди.

– Судя по всему, мы добрались до Скельгара, – Даэн привстала в стременах, всматриваясь вдаль, – По крайней мере, на карте этот городишко так называется.

– Ты бывала здесь? – Мара тоже сощурилась, присматриваясь к силуэтам домов и садов вокруг них. Даэн хмыкнула:

– Нет, сюда Лорелей нас никогда не отправляла. Что же… поглядим-ка, Мара, есть ли там постоялый двор без клопов.

С этими словами Птица послала лошадь рысью, и Мара поспешила сделать то же самое, стараясь не отставать от Даэн. Когда темнота наконец опустилась на землю, накрывая собою холмы и долины, всадницы вошли в город, зовущийся Скельгаром.

Скельгар оказался небольшим, вытянутым вдоль Железного Тракта и густо заросшим огромными садами. Наверное, здесь выращивают продовольствие для пограничных городов, подумалось Маре. За городской стеной, довольно хлипкой даже на вид, в зарешеченных проемах ворот виднелись темные широкие пятна распаханной земли, щедро припорошенной снегом. Громадные поля тянулись до самых холмов, устеленных белым покрывалом. Наверное, жители не хотели занимать ни клочка земли, поэтому город узкой полосой обнимал дорогу с двух сторон, теснясь подле нее, а все свободное пространство люди засеивали. Мара надеялась, что со времен предыдущих Изломов ничего не изменилось, и в Скельгаре, как и прежде, помнят, зачем он был построен на самом деле.

Дорога привела их к городской площади с двумя колодцами под деревянными заснеженными крышами. Где-то совсем рядом визжали играющие дети, брехали собаки, слышался хохот захмелевших мужиков. Мара ощущала на себе взгляды прохожих, неспешно бредущих куда-то по делам, но взгляды те враждебными не были, а потому ведьма, спрыгнув с лошади и взяв ее под уздцы, спокойно и уверенно направилась по расчищенной тропке к двухэтажному широкому зданию, у крыльца которого тихонько поскрипывала узорная вывеска.

Отдав лошадей хмурому конюху, Даэн распорядилась, чтоб тех накормили сейчас и на рассвете, и вдвоем с Марой они вошли в помещение. Здесь было тепло, людно, в дальнем углу на деревянной широкой приступке играл бродячий флейтист – совсем еще мальчишка, лукавый и смешливый, с шапкой густых темных кудрей. Ему присвистывали, хлопали, и музыкант улыбался еще шире, выводя очередную заливистую трель. Это было славно, это было действительно хорошо, в этом была жизнь, и впервые за долгое время Мара не чувствовала себя лишней в человеческом кругу.

Впрочем, для нее все равно здесь было слишком шумно, потому она поспешила протиснуться к свободному столику у камина. Даэн договаривалась с хозяином постоялого двора о чем-то, и спустя некоторое время подсела к ней, устало потирая затылок.

– Я попросила, чтоб в комнату втащили бадью да воды нагрели. Смыть бы все с себя поскорее.

Мара благосклонно кивнула, ощущая, как тело медленно отогревается и наконец расслабляется. Холод не страшил ее и не тревожил, но теплый очаг был как нельзя кстати. Вскоре веснушчатая девчушка – дочь хозяина, по всей видимости, – приволокла две миски с горячим супом, золотисто-рыжую краюху хлеба и тарелку с печеной картошкой, и обе женщины с наслаждением набросились на пищу. В пути особо не наешься, и все это время Мара ощущала легкое чувство голода – не особо досаждающее, впрочем. А сейчас по телу разливалось приятное сонливое тепло, и ведьме вдруг подумалось, что ей хочется спать – так, как спят люди: крепко, сладко, тесно прижимаясь друг к другу и ворча, когда кто-то ворочается под боком. Даэн, медленно потягивающая вино из глубокого кубка, окинула ее взглядом и плавно поднялась со стула.

– Пойдем-ка, Мара. У тебя усталый взгляд – а завтра нам снова в путь.

Мара кивнула, ощущая себя непривычно слабой и теплой. Вот уж как ты шутишь, Бессмертный… Я не просила о том, а ты все же даешь и мне попробовать того человеческого счастья – просто быть. Даэн мягко взяла ее под руку, увлекая по лестнице наверх, и провожала их веселая песня бродячего музыканта, которой вторили голоса, свист, смех – и что-то еще, что-то неназванное, но удивительно светлое и доброе.

Горячая вода ласковым потоком смывала усталость, но вместе с тем ведьма ощущала, как последние физические силы медленно покидают ее. Теплые заботливые руки Даэн осторожно распутывали ее волосы, вымывая из них холод и принося невесомую нежность прикосновений. Мара попыталась было самостоятельно подняться из бадьи, но сон наваливался на нее тяжелым громадным котом, урчащим и не позволяющим даже встать на ноги. Коршун, заметив это, тихо рассмеялась и, обернув безвольную женщину полотенцем, бережно подняла ту на руки и понесла на постель. Мара ощущала, как Даэн стирает с ее кожи капли воды, слышала ее тихий шепот, но слов разобрать не могла – да и не знала, нужно ли было. Ей казалось, что все она на самом деле знает.

На плече Даэн было уютно, удивительно хорошо и так… Совсем сонная, Мара почувствовала, как женщина забирается в постель, теплая и пахнущая чистотой, и осторожно обнимает ее, прижимая к себе. Ведьма устроилась у нее на плече, утыкаясь носом куда-то в шею, на которой осталось несколько капелек воды, и едва коснулась губами мягкой кожи. Мир отступал, уходил куда-то, размывался туманом – осталось лишь теплое одеяло сна, под которым ее так крепко держали исполосованные шрамами сильные, но нежные руки, и в последний миг перед тем, как заснуть, Мара подумала, что человек, засыпающий в руках истинно любимого человека, благословлен всеми богами мира. Благодарю тебя, Бессмертный. За этот краткий миг – бесконечно тебя благодарю. А потом веки ее смежились, и Мара погрузилась в сон без снов, крепкий и спокойный, в котором была лишь теплая темнота да тихий голос Даэн, мурлыкающей незнакомую Маре песенку на неведомом языке. И ныне ничего больше не нужно было.

========== Глава 36. Радушный прием ==========

В глазах было белым-бело из-за непрекращающейся вьюги, а кожу на лице стянуло растрескавшейся маской, но Аллэивар только покрепче стиснула зубы: не впервой. Ей ли, одной из лучших Ищущих клана Вар, не знать, какими бывают бураны на границе Таврании и Гарварны? В юности ей не раз доводилось путешествовать сюда с отрядами – тогда Шеде нужен был торговый союз с городком на юге владений северян, и Аллэи сумела все сделать в кратчайшие сроки и на самых выгодных для клана условиях. Однако воспоминания о землях на юге Таврании остались не самые приятные – мало того, что Ищущим потом пришлось несколько дней пить поганые отвары Слепой Мэг, чтобы не разболеться, так еще и нескольких девчонок здорово потрепали во время перехода через лес. И сейчас Аллэивар, проклиная все и всех, пробиралась через метель к Залесью, где в них когда-то всаживали стрелы проклятые кикиморы.