Текст книги "Дикая охота. Полотно дорог (СИ)"

Автор книги: Aelah

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 53 страниц)

Меред. Идем со мной – ей нужно помочь. Я отвлеку его на себя, ты будешь прикрывать Атеа, если он все-таки попытается добраться до нее.

В голове прозвенел напряженный голос Меред.

Даэн, здесь еще один. За дверью, пока ждет. Послабее – падальщик. Боюсь, попытается напасть со спины.

Бес бы вас всех взял обратно, откуда вы явились…

Хорошо. Он – на тебя, я иду к Атеа.

Меред не ответила, да в том и не было нужды.

Дух ощутил движение Даэн, и когда Крыло, очертив высокую дугу, с тихим свистом рассекло воздух, ушел из-под удара в самый последний момент. Резко крутанувшись, дикий оказался совсем рядом и полосанул когтями наотмашь, метя в горло Птице. Та чудом увернулась, возвращаясь в защитную стойку. Дыхание не сбилось, разум оставался чистым и ясным полотном – но Узор не создавался. Это начинало тревожить Даэн: она знала свое движение. Знала, что сделает. Такого не бывало, когда Танец посылала Хартанэ – стало быть, Узор плела сама Даэн. С дикими так нельзя.

Дикий с тихим рыком начал обходить ее по кругу, словно зверь, и времени на размышления и тревогу не осталось. Даэн ждала, когда он сделает рывок для новой атаки, и ощущала, как медленно наливается жизнью Крыло.

–…Крыло – это вы сами, а не бездушный кусок металла. Любой дух боится железа: стоит только ему проникнуть в тело духа, стоит лишь слегка коснуться его оболочки, как то, что мы называем плотью духов, начинает разрушаться. Эти раны они не могут залечить. Ваши Крылья выкованы здесь, в Гильдии, и, покуда вы носите их, они будут вашей защитой. Но ничто не дается просто так, Птицы. Чтобы обрести настоящую силу, чтобы заплести Узор, вы должны позволить Крылу врасти в руки, стать продолжением ваших ладоней, ваших перьев…

Крылья и впрямь будто врастали в ладони – Даэн не ощущала границы, где заканчивалась ее кожа и начиналась шероховатая поверхность рукояти. Казалось, будто материи сплавились воедино, и разницы между остро заточенным лезвием и ее рукой больше не существовало. Казалось, что кровь Даэн течет в глубинах жесткой структуры, делая ее мягкой, пластичной и живой.

Краем глаза женщина успела увидеть, как в комнате появилась еще одна тень, и как Меред резко уходит вправо, вскидывая Крыло. А потом дикий напротив самой Даэн исчез в коконе черных нитей, оплетших его с ног до головы. Даэн чудом умудрилась заметить – даже ощутить – устремившиеся к ней жгуты черной энергии и разрубить их, но Атеа не успела. Истошный вопль девушки оборвался, и чернильные щупальца вязкого тумана поглотили ее, пряча тело в густую живую тьму. Даэн ощутила ликование духа – теперь он питался жизнью Птицы, и, если эту связь не прервать, скоро Атеа сольется с ним.

Но время вдруг замерло. Времени больше не существовало.

С запоздалой радостью Даэн узнала ощущение – а затем нырнула в него целиком, растворяя себя в стремительном потоке.

В серой туманной пустоте, в бесконечном пространстве без границ и форм танцевала шестикрылая женщина, сияющая ярче, чем тысячи солнц. Золотые гибкие перья обнимали изящное тело, вычерчивали ведомый лишь ей Узор. Даэн следила внимательно, всей собой запоминая ее движения.

Я – твое перо.

Тело, забывшее о своей сути, стало гибким и свободным. Даэн ощущала собственные движения отстраненно, чутко прислушиваясь к образу внутри себя и повторяя Узор, который нашептывала ей Хартанэ. Богиня с хищными мудрыми глазами дикой птицы танцевала, и Танец шел сквозь Даэн, выпивая ее без остатка – и наполняя до самого дна.

Теперь она видела духа ясно. Вот он, размытый призрачный контур за завесой темноты. Заслонив правым Крылом шею и отведя левое назад за спину, Даэн молниеносно ударила, разворачивая тело и отпуская его волчком. Дикий, разгадав ее движение, плавно шагнул назад, но Птица, остановив инерцию, мгновенно повела Крылья вверх, вспарывая несколько нитей, связавших Атеа. Черная энергия опала смятым тряпьем на пол и растаяла в воздухе, словно морок – но не вся: часть нитей все еще оплетала тело, которое уже окутало едва заметное свечение. А дух, злобно скалясь и крепко держась за Атеа, снова напал.

Ощущение было таким, словно все кости перемалывают на жерновах. Горячая, злая волна темного образа ударила наотмашь, проникая в тело и силясь разорвать ниточки жизненной энергии, а вместе с ними – жилы и вены. Даэн позволила неистовому чувству пройти сквозь себя, но боль была невероятной. Крылья стали тяжелыми на один короткий миг, и этой крохотной крупицы времени духу хватило для того, чтоб снова послать вторую волну, а вместе с ней и ударить самому.

Каменный мешок, кишащий змеями и громадными пауками, сдавливающий тело со всех сторон. Живое, страшное, подвижное пространство, пронзающее не хуже копий, жалящее и отравляющее все, что попало в него. Даэн упрямо сжала челюсть и успела скрестить лезвия над сердцем ровно в тот миг, когда острые когти уже готовы были распороть ее сверху донизу. Женщина резко и коротко развела руки – и существо сипло завопило, разом отпуская черные нити, держащие Атеа. Вместо кисти теперь у духа была пустота, стекающая на пол густой темной кровью. Дикий поднял на Даэн глаза, полные слепой ненависти – но та не стала ждать, пока он разозлится окончательно.

Правое Крыло вновь ушло вверх, самым кончиком стального пера распарывая серую кожу духа. Даэн плавно скользнула вниз, на мягких ногах подныривая под черный хлыст, возникший в уцелевшей руке дикого и взвившийся к лезвию. Ядовитый жгут оплел клинок, и рука тут же взорвалась болью, стремительно текущей вверх, к плечу. Суставы выкручивало, вены жгло огнем, а дух с силой выворачивал ее еще сильнее, безумно скалясь и уходя раз за разом из-под ударов левого Крыла. Даэн ощущала физически, как Узор начинает бледнеть, а разум возвращается в тело вместе с болью. Нельзя!

Последний образ, последнее движение богини. Оно было размытым, нечетким, словно Хартанэ не знала, стоит ли так закончить свой Танец. Даэн тоже не знала – но выбора у нее не было. Узор распадался на глазах, и оставалась крошечная секунда, пока еще дух не завладел ей.

Крыло ушло по обманной кривой дуге, а затем резко упало вниз. Даэн сделала быстрый выпад из последних сил. Дух не успел разгадать ее маневр, и лезвие вошло глубоко под ребра, разрезая переплетения черной материи под кожей дикого. Существо замерло, и Даэн почувствовала, как правое Крыло высвободилось, а хлыст из энергии рассыпался мягким прахом. На губах духа вздулась черная пена, а уголок рта дернулся в улыбке.

Даэн знала, что будет видеть эту улыбку в ночных кошмарах.

Ладонь, покрытая струпьями, мягко, почти любовно легла на клинок у самого основания, а затем дух сомкнул пальцы, со свистом шипя. По лезвию побежали тяжелые темные капли, срывающиеся на пол и обращающиеся туманом, так и не достав до земли

– Ну же, маленькая… Что же ты с-с-стоишь… С-с-сделать с-с-сама не можешь – так я помогу.

С этими словами, переходящими в хриплый стон, дух резко подтянул собственное тело по лезвию, вцепившись рукой в сталь. С трудом оторвав ладонь от клинка и переместив ее на гарду, дикий придвинулся еще ближе, и Даэн ощутила, как Крыло выходит из его тела сзади под лопаткой. Лицо существа было совсем близко, и в белых глазах, затянутых пеленой, плескалось нечто такое, от чего Птице захотелось сбежать хоть на самый край мира – только бы забыть этот стылый холод и что-то, напоминающее… безумную радость? Очертания и контуры духа начали меняться, и вскоре Даэн с изумлением глядела на невероятно красивую женщину с тонкими чертами лица и бурей спутанных черных волос. На алых и без того губах женщины блестела кровь, а в темных с поволокой глазах можно было утонуть. Она тяжело дышала, и на белой шее слабо трепетала жилка. Окровавленная узкая рука нежно легла на ладонь Даэн, отчего та едва не вскрикнула – к коже словно уголья приложили. Женщина, опустив длинные ресницы, приблизилась еще и шепнула в самые губы Даэн:

– Еще увидимся, Пташка. За тобою – долг, который ты мне вовеки не оплатишь.

Сил терпеть больше не было. Даэн с тихим рыком провернула лезвие, и существо тут же рассыпалось темными обрывками пепла, клочьями тумана, развеялось и обратилось в ничто. Боль отступать и не думала, и Даэн хорошо знала: будет только хуже, тут уж ничего не попишешь. Крылья вновь стали легкими – не тяжелее обычных клинков. Стало быть, Меред тоже справилась?..

Ища подтверждения, Даэн обернулась. Меред сидела на полу у стены, устало откинувшись на нее и закрыв глаза – живая и практически невредимая. Разве что штаны чуть выше колена были разодраны, и сквозь прорехи в ткани проглядывали длинные, но неглубокие царапины. Дух лишь слегка задел ее.

– Как ты? – Даэн сама удивилась, как хрипло звучал ее голос. Меред только кивнула, не желая отвечать. Оно и не мудрено.

Даэн очень хотелось упасть на пол и уснуть – усталость навалилась сразу же, тяжелым грузом насела на плечи, и выкарабкаться Птица не могла. Но сейчас следовало гораздо больше беспокоиться о другом.

Пошатываясь, Даэн подошла к бесчувственной и белой, как снег, Атеа. Девушка лежала на полу, и на лице ее отражалась мука – такая болезненная, что на этот раз Даэн стало искренне жаль ее. Черные сети духов-«пауков» были едва ли не самым страшным их оружием, не считая губительных образов, и если взрослые Птицы, закаленные в боях с дикими, могли еще противиться действию нитей, то молодым приходилось действительно тяжело. Опустившись рядом с Атеа, Даэн положила ладонь на лоб девушки и прикрыла глаза. Сейчас Лебедь была иссушена почти до предела, и только у самого сердца, прямо за ним, пульсировал едва теплый комочек Дара Хартанэ, который и берег всех Птиц. Даэн нахмурилась. Если дикий за считанные минуты сумел выпить девочку практически до предела, насколько же возросли их силы со времен последних стычек?

– Меред, иди сюда. Нужно привести ее в чувства и уходить отсюда как можно скорее.

Меред с трудом открыла глаза и с еще большим трудом поднялась. Опустившись на колени рядом с Даэн и Атеа, девушка протянула ладонь и накрыла ею руку старшей Птицы.

– Начинай, Даэ. Я не могу идти одна – поэтому пойду следом.

Даэн кивнула и сконцентрировалась на клубочке Дара в груди Атеа. Закрыв глаза, женщина представила теплые солнечные ладони, заботливо тянущиеся к этому крохотному огоньку. Он испуганно затрепетал, когда ощутил чужое касание, но Даэн успокоила его, мягко накрывая его и заключая в светлый кокон. Тише, тише. Все хорошо. Вот так. Клубочек, все еще дрожа, осторожно потянулся к сияющей ладони изнутри, а затем, узнав, доверчиво прижался к ней, всем своим маленьким существом прося утешения, ласки, покоя. Золотистые руки крепко держали его, и вскоре он успокоился и затих. Вскоре поверх сияющих солнцем ладоней легли еще одни, более прозрачные, словно наполненные звездным мерцанием, и клубочек наконец начал отогреваться и расти, выходя за пределы ласковых рук и растекаясь по всему телу Атеа. Образ медленно растаял, и Даэн открыла глаза, вглядываясь в лицо Лебедя. Ресницы девушки дрогнули, и она, резко вздохнув, изогнулась в судороге.

– Ну-ну, тише, тише, – Даэн аккуратно придерживала ее за плечи, пока Атеа выкручивало. После черной сети тело всегда ломало нещадно, и она знала, что сейчас переживает юная Птица, – Сейчас отпустит. Тише. Тише, Атеа, все хорошо, он больше не придет. Сети больше нет, девочка. Тише.

Атеа всхлипнула пару раз и наконец затихла, обмякая в руках Даэн. Меред заботливо отвела золотистую прядку, упавшую на ее лицо.

– Как ты?

– Лучше не бывает, – просипела Атеа, кое-как садясь и впиваясь пальцами в запястье Даэн. Девушка выглядела абсолютно потерянной и опустошенной, – Богиня, что это было?..

– Дух-«паук», дикий, который умеет набрасывать черные сети. Гаэра должна была вам рассказывать об этом.

– Гаэра говорила, что духов-«пауков» не видели со времен Второго Излома, – задумчиво молвила Меред. Она осторожно приобняла Атеа за плечи и помогла той встать на ноги, – Откуда здесь эта тварь?

– Я не знаю, – покачала головой Даэн, машинально прикасаясь к рукояти Крыла, – Но если в окрестностях есть один «паук», нам нельзя задерживаться. Где один, там и десять. А мы не в состоянии справиться даже с пятью. Нужно уходить.

– В ночь? – тихо спросила Атеа, исподлобья глядя на Даэн. Ни вызова, ни былой спеси в ее глазах больше не было – лишь бесконечная усталость , – Мы едва можем шевелиться.

– А у нас есть варианты? – Даэн поднялась на ноги и направилась к двери, – Сворачивайте одеяла и собирайтесь. Выходим немедля, пройдем по деревне – возможно, напали не только на нас. Жду вас у крыльца.

– Куда ты? – Атеа покачнулась, но отодвинулась от Меред.

Даэн не ответила, уходя в темноту коридора. Ей не хотелось вдаваться в подробности того, что именно ей придется сделать. Девочка итак натерпелась за нынешнюю ночь.

Да перед тем, как уснуть, дал мне хозяин напиться. Добрый хозяин, добрый…

В темном пустом зале – ни звука, ни шороха. Еще одна дверь, маленькая и неприметная, в самом углу, была приотворена. Даэн вознесла тихую молитву безымянному богу, которого всегда просила, когда нужно было сделать то, что должно. Она не знала, слышал ли он ее, но веровала в это всем сердцем. Кто-то же должен отпустить мне грехи, правда, Хартанэ? Тебе дела до того нет, ты плетешь Танец, меняющий мир, а что мы?.. Лишь песок в твоих руках, след твоих Крыльев. Не тебе нас порицать, не тебе нас прощать. А мне прощение нужно – за все, что сделала, и что еще сделаю.

В крохотной тесной комнатушке было промозгло – огонь в печи давным-давно потух. На столе лежал чистый пергаментный лист, рядом – заточенное перо с мелкими крапинками на серых пушинках. Лоскутное теплое одеяло валялось бесформенной горой на полу рядом с кроватью, а на самой кровати лежал седой мужчина, глядящий пустыми глазами в небо.

Даэн подошла ближе, поводя раскрытой ладонью над его грудью, где остались метки от когтей духа. Меж ребер старика под кожей мучительно медленно наливалось темнотой мертвое сердце.

Выпитые не должны просыпаться, Птицы. Запомните раз и навсегда.

Вновь помолившись, Даэн вынула Крыло и, закрыв глаза, вонзила его точно туда, где обрастал вязкими нитями тьмы бывший когда-то теплым огонек сердца. Черная энергия, высвободившись, попыталась дотянуться до Птицы, но та легко отмела ее в сторону, и она растворилась в пространстве. Женщина вынула клинок и стряхнула багровые капли с лезвия одним движением. Не гляди, Даэн из Фаулира. Твой-то бог, может, и отпустит, только ты сама себя никогда не простишь.

Морозный воздух наполнил легкие и выстудил их. Желанная свежесть накрыла с головой, да так, что Даэн чуть было не потеряла сознание. Кажется, за эту ночь она впервые вдохнула по-настоящему. Сквозь пушистые взбитые облака тускло проглядывали бледные звезды – и прямо над головой ярче всех мерцала одна, льдисто-голубая, холодная словно замерзшие до самого дна озера. Боги прокляли тот день, когда ты появилась на небе и дала жизнь этим тварям.

Из темных сеней вышли Меред и Атеа. Вторая была невероятно бледна, и ее здорово потряхивало. Даэн показалось, будто Лебедь постарела на два десятка лет за эту ночь – и почему-то радости от того не ощущала. Меред, поддерживающая подругу под локоть, казалась такой же спокойной, как и всегда, да только Даэн знала, что все теперь для них будет иначе. Птенцы выросли. И первый полет стал очень болезненным – как и у всякой птицы.

– Идемте. Пойдем от центра на восток, к лесу, а затем обойдем кругом. Будем искать следы в домах.

Ветер поднимал снег с земли, закручивал мелкие белые пылинки в целые вихри и узорные завитки. Тонкое покрывало, наброшенное рукой зимы на поля и тропки, блестело, искрилось под лучами луны. Маленькие кособокие домишки спали, прижимаясь друг к другу, словно замерзшие побитые щенки. В некоторых окошках, несмотря на поздний час, все еще теплились лучины, и сердце, замечая крохотные огоньки за выкрашенными морозными узорами стеклами, радовалось. Значит, не тронули. Значит, бог уберег, укрыл их в эту ночь. Это – твоя ладонь ли, тот, кто отпускает грехи?..

На севере, ближе к горам, лучины не горели ни в одном из трех дальних домов.

На своих крыльях Птицы Келерии унесли к богине девятерых, чтобы ни один не очнулся мертвым, ведомый темной злой силой.

Атеа унесла старую женщину и ее мужа – даже в тот миг, когда беда пришла в дом, старик заслонил собою жену.

Меред передала в руки Хартанэ молодую девушку, носящую под сердцем дитя, и ее мать, которая пыталась защитить младших – за это дух изодрал ее в клочья на глазах у дочери и лишь потом высушил до дна.

Даэн освободила четверых детей, самому старшему из которых было семь лет. Мальчишка спрятал сестер под одеяло и шептал им сказки, покуда дух шел к нему через комнату, расплетая вокруг собственного тела темные нити.

Девять.

Прости меня и дай мне сил простить себя, кто бы ты ни был.

К Лореотту они уходили в молчании, и каждая несла на сердце тех, кому дала волю.

========== Глава 4. Речной народец ==========

Вдоль берега замерзшей речушки стройным рядом тянулись невысокие молодые ивы. Укрытые инеем тонкие ветви, покачиваясь на ветру, тихонечко звенели, словно стеклянные колокольчики в домах городской знати – разве что этот звук был тише и тоньше. Золотые и медно-рыжие былки сухой травы выныривали из-под снежного одеяла и искрились все тем же узорным кружевом льда. В лесу стояла тишь – лишь изредка слышался тихий треск да шелест крыльев. Птицы Гарварны с приходом зимы редко переговаривались: уж лучше голову под крыло прятать да в теплом дупле сидеть, чем на ледяном ветру крылышки тонкие морозить. Песни и до весны подождут.

Лед, сковавший реку, был прочным. Мара, внимательно оглядевшись по сторонам, еще раз припомнила дорогу. Все верно: вон и темные силуэты сосен в бору на востоке, а впереди, на другом берегу – три поваленных дерева. Стало быть, все-таки она вышла к нужной реке. Теперь – идти по берегу на запад и не глядеть на тропы, что расходятся во все стороны: ни одна из них не приведет ее туда, куда нужно. А вот вода – поможет.

Поразмыслив, ведьма усмехнулась чему-то своему и ступила на гладкую зеркальную поверхность, чуть запорошенную снегом. По льду она не гуляла давным-давно, и сейчас, постоянно оскальзываясь, чувствовала себя маленьким ребенком, которому такая прогулка – забава да и только. Холода ведьма не ощущала, а потому наслаждалась стылым воздухом и зимним тихим покоем

Белые деревья, белая земля, белое небо. После Ночи Сна мир за считанные дни оделся в снежный легкий саван, и тропы, знакомые с детства всем деревенским ребятишкам, затерялись, пропали, словно кто-то в горсть их собрал да с лукавой улыбкой в карман упрятал. Фаулирская малышня теперь за ограду и носа не показывала – зато на площади у колодца выросли снежные горки и крепости, а в садах постоянно звучал заливистый хохот. Коль в лес нельзя – другое место для игр найдем.

Мара покинула свой дом неделю спустя. Несколько ночей подряд она не смыкала глаз, выискивая в старом сундуке карты и древние свитки, где было хоть что-нибудь о былых Изломах. Записей сохранилось совсем немного – проще иголку в стоге сена разыскать, чем хотя бы пару строчек о давних зимах найти. Мара хмурилась, качала головой и вновь искала, да толку в том не было.

В заплечную сумку набралось совсем немного вещей, да еды на первое время. Ранним утром, когда еще и светать не начало, ведьма вышла на крыльцо, полной грудью вдыхая колючий морозный ветер. За спиной остался темный проем двери, где в полумраке виднелись размытые контуры уютной комнаты. Даже тихий скрип петель казался родным, уютным… Мара заперла дом на ключ, а ключ подвязала к связке амулетов на груди – кто его знает, как там заплетет дорогу Бессмертный.

Кошка ушла еще накануне. Вечером они долго сидели с ведьмой и говорили обо всем на свете. Молчали. Глядели друг на друга, думая о чем-то своем. Ширра не спрашивала ни о чем, не отговаривала, не злилась и не осуждала – просто сидела на коленях Мары и грела ее теплом своего маленького тела. Зачем еще нужны кошки, думалось ей. Только боги знают, когда еще ведьме достанется потом хоть толика живого тепла… А ведьма чесала ее за ушами, гладила мягкую пепельную шерстку и думала примерно о том же: когда еще доведется Ширре ощутить человеческую ласку. А когда зимняя длинная ночь опустилась на землю и сгустилась в замерзших колодцах, кошка мягко спрыгнула с колен Мары и неспешно потрусила к двери. Ведьма тоже не спрашивала ни о чем: ни о том, куда теперь пойдет Ширра, ни о том, затаила ли она обиду, ни о чем другом. Лишь отворила дверь – и зверек, махнув на прощание пушистым хвостом, скрылся в темноте.

Мара не знала, где сейчас бродит несносное животное, делившее с ней кров несколько лет – знала лишь, что все с ней в порядке. Может, подалась в окрестные деревеньки, может, прибилась к стае полудиких лесных котов, удравших из своих домов и теперь живущих вольной жизнью. Пусть зима будет тяжелой – Ширра точно не пропадет.

Замерший мир казался сказочным, кружевным. Серебряные узоры, заплетающиеся в паутину ветвей над головой, искрились под светлым небом, словно Стеклянные Сады – Мара слышала об этом чуде давным-давно, еще от матери. Где-то в забытом эльфийском городе, где лишь ветра теперь гуляют меж белокаменных изящных дворцов и галерей, мастера создали деревья из тончайшего стекла. Свет солнца переливался на резных листьях, отражался тысячей радуг – а по вечерам, когда в садах зажигались цветные фонарики, стекло начинало сиять подобно небу над северными далекими горами. Должно быть, это было сказочно красиво… Да только ведьма всегда считала, что нет ничего краше того, что создано рукой богов.

Узкая речушка петляла меж невысоких берегов, и кое-где из замерзшей воды выглядывали обледенелые камни. Идти по ним было невероятно сложно – не раз и не два Мара с тихой руганью оскальзывалась и падала, но с поверхности реки не сошла. Скоро река круто повернула направо, в самую чащобу, и ведьма заторопилась: Семиречье уже совсем близко.

Никто уж и не знает, сколько веков назад на месте, где семь рек сплетались в сеть, и стремительные течения схлестывались в завораживающем танце, появилось маленькое селение – и никто не знает, как местные умудрились все эти годы прожить практически в полной изоляции от мира. Семиречье не посылало караванов в столичные города, не вело торговли, не платило никаких налогов в казну – уж больно диким и чудным было селение. Добраться до него, не заходя в лес, было невозможно, а местные жители ревностно охраняли свой дом и практически никого не пускали в него. Разве что тех, кто делит с ними лес.

Вскоре за темными стволами показался просвет. Мара, наклонившись под низкой замерзшей аркой ветвей, вышла на узкую опушку и огляделась. Далеко виднелись высокие разлапистые ели, ощетинившие темно-зеленую колючую шерсть, а прямо под ногами растекался зеркалом лед. Откуда-то из чащи на опушку выворачивали петли замерзших рек, и ведьма ясно видела, где воды встречались – цветные течения не сливались в одно, и граница меж ними, скованная льдом, была четко видна. Громадные березы и осины, росшие по берегам, перегибались через речную гладь, словно мостки от берега к берегу. А мостков в Семиречье было предостаточно.

Островки земли, бессчетное множество которых выглядывало изо льда, соединяли деревянные мостики – самые разные: высокие и изогнутые, словно гибкие кошачьи спинки, ровные и старые, залатанные свежими досками, низкие, с перилами и без. Сквозь высокие стены полудиких садов проглядывали углы домов на крепких сваях – по весне половодье разливалось так широко, что часто подтапливало жилье семиреченцев, и долгая жизнь на водах кое-чему их научила. Снега почему-то здесь лежало вовсе мало, и пятна пожухлой травы выглядывали вдоль берегов. Мара выбралась к одному из мостиков и, осторожно ступая, перешла на первый островок.

Ни частокола, ни плетней – только камыш да высокий осот вместо оград. Мара бегло осмотрелась, выискивая среди деревьев и речных улочек дом, нужный ей. В Семиречье ведьму знали и встречали радушно, в особенности семейство Ялуши.

Говорят, что раньше на излучинах рек стояли целые города на бревенчатых сваях, уползающие прямо в воду с берегов. Днями и вечерами меж ними ходили плоскодонные лодки с фонариками на носах, и жители перебирались по воде, словно по улицам. Селяне, живущие в простых окрестных деревнях, сторонились таких излучин: уж больно странным казался речной народец. Глаза круглые, громадные да бесцветные, словно у рыб, в темноте светятся; сами росточка невысокого, быстрые и проворные; ребятишки, купающиеся в реках, потом рассказывали взрослым, что видели у детей речного народца чешуйки на спине вдоль позвоночника. Про девок совсем уж дивные байки сказывали – будто бы они дочери водяных и русалок, и могут мороки наводить на людей…

Семиречье мало походило на город русалок из легенд и небылиц – скорее на бедный рыбацкий поселок, отличающийся от других разве что домами да расположением. В низине над домами тянулся дымок из труб, где-то раздавался мерный стук – кто-то из жителей рубил дрова, откуда-то из сердца Семиречья слышались крики детей, резвящихся на льду. Мара шла к дому Ялуши, кивая и улыбаясь редким прохожим – коренастым и невысоким, деловитым словно муравьи. Здесь все были чем-то заняты, что-то делали… Такой странный, удивительный город.

Дом Ялуши на высоких сваях стоял на отдельном островке, окруженный густым садом, и одним боком сползал в реку. Уже подходя к крыльцу, Мара услышала знакомый голос с извечными визгливыми нотками:

–… и чтоб духу твоего здесь до самой весны не было, проклятый!

Дверь распахнулась, и на крыльцо выскочил раскрасневшийся мужичонка, спешащий скрыться куда подальше от крика жены. Проходя мимо Мары нетвердой походкой, он натягивал лохматую шапку на уши и тихо бормотал под нос что-то про ополоумевших баб – ведьма не расслышала многих деталей его монолога. Следом выскочила сама Ялуша, румяная и сердитая, с запорошенной мукой скалкой в руке.

– И не вздумай в дом проситься, черт болотный! Не пущу, так и знай!..

Тут взгляд женщины наткнулся на Мару, и серебристые глаза расширились от удивления и радости.

– Марушка! Маруша!.. Ты ли это?

Женщина заторопилась, неуклюже сбегая с крыльца и заключая Мару в крепкие материнские объятия.

– Как же ты так здесь, да в такое время?.. Ай, что это я, пойдем скорее в дом, ты же замерзла, девочка бедная! – Ялуша заботливо отряхнула плащ ведьмы, который сама же перемазала мукой, и, схватив ее под локоть, потащила в теплые сени, не прекращая трещать как сорока.

– Ты голодна, Марушка? Я скоро деток кормить буду, справилась бы быстрее – да этот паскудник, мальков ему в ухо, все мешался – а потом еще и дружков своих притащил, зараза… А те с бутылью, куда ж без нее! Ушли они скоро, а этот завалился на лавку и давай храпеть, а мне так от того противно стало, что я… Ой, что это я, рыба старая, все плавниками о воду бью, ты же небось устала, Маруша! – Ялуша усадила ведьму на лавку, а сама кинулась к широкому столу из светлого дерева, хлопотать, – Ты расскажи мне, какими судьбами здесь?

Маре говорить не слишком хотелось: светлый дом Ялуши был не для таких разговоров, да и она беспокоиться начнет, словно наседка о цыпленке, пусть и приблудном. В детстве Мара, оставшись одна, частенько прибегала в Семиречье – тамошние хозяйки постоянно кликали ведьму Виску, если хворь какая на детей нападала. Дочь Виски все семиреченцы знали, все привечали ее: кто добрым словом, кто одежонкой, кто – едой. Ялуша была из тех, кто делился с девочкой всем и кто почитал ее почти за собственную дочь. При этом она не пыталась удерживать ведьмину дочь и с легким сердцем отпускала обратно в лес. Мара всю жизнь помнила Ялушу вот такой: дородной, но миловидной женщиной с румяными щеками, почти бесцветными глазами и русыми кудрями, выглядывающими из-под чистого платка. Она постоянно что-то готовила, постоянно ворчала на своего мужа, местного плотника, постоянно возилась со своими детьми и была душой Семиречья.

Ведьма оглядела уютную просторную комнату с чисто выбеленной печью, разрисованной цветами и птицами, светлыми занавесками и резным узором под потолочными балками. Разве может сюда прийти беда? Со второго этажа слышался топот босых детских ножек и звонкие голоса, приглушенные толстыми стенами. Ялуша суетилась у стола, быстро колдуя над тестом и выкладывая на противни пухлые пирожки. Ее крепкие руки по локоть в муке словно светились – от нее шло ощущение тепла и уюта, семейной тишины… Да только Мара знала, что никогда этот светлый чистый дом не заменил бы ей мрачных сводов ветвей над головой и ночных шорохов-шепотов на дальних болотах.

– По делам бреду, Ялуша, – все же ответила Мара, немного повременив, – Хочу наведаться на запад – может, перезимую там…

Уж лучше так тебе думать, теплое ты создание.

Ялуша закивала, разворачиваясь к Маре и отирая со лба пот. На лбу женщины осталась белая полоса, и Мара улыбнулась этому – даже сейчас семиреченка оставалась удивительно славной и теплой.

– Оно и правильно, девочка – что тебе в лесу прозябать? А есть там, на западе, ночлег для тебя? Тебя примут? Не обидят?

– Не тревожься, Ялуша, – Мара подошла к ней и, взяв в руки чистую тряпицу, отерла с лица женщины муку, – Ничего со мной не станется.

Та, привстав на цыпочки, потрепала ведьму по щеке и принялась дальше возиться. Вскоре по комнате пополз приятный запах пирожков, и лишь тогда Мара поняла, насколько проголодалась за дни пути. Свою еду ведьма экономила как могла – чтоб до Мертволесья хватило. Все вехи и стрелки указывали туда, откуда начинался каждый Излом…

– Дети! Живо за стол! – звучно крикнула Ялуша, отирая руки о передник.

Послышался громкий топот, а затем комната быстро заполнилась домочадцами. Старшие дети Ялуши, дочери Енка и Таша, давно уж обзавелись своими семьями и жили отдельно от родителей, но скучать женщине не приходилось – семеро младших все еще были под материнским крылом. Когда они шумной толпой спустились вниз, Мару даже передернуло: она бы и с одним ребенком не управилась, а тут – семеро…

– Шаня, Ольвер, Ведан, Яска, Лита, Мирна, Айма, – бормотала Ялуша, вглядываясь в мордашки детей, похожих один на другого. Мара с интересом разглядывала тонкие перламутровые чешуйки, мелким узором идущие вдоль светлых бровей. Их можно было заметить лишь на свету – чешуйки переливались радугой. К двадцати годам они и вовсе пропадали, но дети речного народца казались совсем чудными. То ли русалки, то ли водяные да водяницы.