Текст книги "Дикая охота. Полотно дорог (СИ)"

Автор книги: Aelah

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 53 страниц)

Ведьма соскользнула в источник, усевшись на выступ в воде и откинув голову на край, и наконец расслабилась. Волосы тут же отяжелели, облепили тело, но Мара не обращала на это никакого внимания – внутри разлилось золото. Покой, такой нужный и желанный, все-таки пришел к ней.

Мягкие клубы пара напоминали туман. Мара прикрыла глаза, усмехаясь про себя: она помнила золотое поле у самой кромки леса – по утрам над полем жарким августом стоял такой же туманный свет, рыжеватый и рассеянный. Ледяная роса цеплялась за подол, и на пыльной дороге оставались влажные отпечатки босых ног. Вдоль дороги зелеными завитками тянулась повилика, а где-то среди колосьев терялись голубые лепестки льна, сиреневые колокольчики и ароматные веточки шалфея. Там, среди этих золотых волн, пригибающихся к земле под теплым рассветным ветром, танцевали духи утра – пранайи. Кутаясь в солнечные туманы, словно в одежду, молодая пранайя смеялась, кружась в танце и откидывая голову назад, и лучами казались ее волосы, и с рук ее на землю падала роса.

Деревенским детям запрещают ходить на дальнее поле – мол, там нечистая сила бродит. Заманит, заведет туда, где трава выше человеческого роста, а потом сгинет – и блуждай себе, пока погибель свою не встретишь. Только ведуньи знают, что нету зла в сердце светлого духа, по утрам танцующего под первыми лучами солнца и славящего свет небесный. Ведуньи деревенские ходят вдоль кромок таких полей, расбрасывают зерна да сухие лепестки огнецвета, и приговаривают:

– Прана-пранайя, утренняя зорька, вдохни жизнь в землицу; пускай всходы растут, растут, да не вянут, пускай добрым будет урожай.

И прана-пранайя до самой осени хранит поля, вдыхая в каждый колосок, в каждое зернышко свою силу, и золотая пшеница наливается под ее благостной рукой.

Мара открыла глаза, ощущая на собственных губах улыбку. Она тоже встречала духов полей по утрам, на дальних лугах. Они смеялись, словно серебряные колокольчики, и сердце от звуков их голосов полнилось радостью. Мара после того заплетала в косу колокольцы каждое лето, в пору звездопадов, когда золотые искры катились по небосклону и падали в те самые поля. Ведьма по утрам танцевала вместе с пранайями, славила солнце, и сердце в груди пело оттого, как же все это верно, как правильно и хорошо. Ныне ленты с медными колокольчиками остались лежать дома, в сундуке, рядом с белым платком, ритуальным кинжалом и букетиком сухих полевых цветков, все еще пахнущих сладостью и горячим ветром. Мара не знала, вплетет ли еще однажды в волосы колокольцы – но надеялась, что Бессмертный позволит ей рассказать пранайям, что она не бросила их, что она по-прежнему здесь, и что дух ее все вечности будет рядом с ними.

Пар все поднимался от гладкой поверхности источников. Подтянувшись на руках, ведьма вынырнула из воды, усевшись на край источника и свесив ноги в воду. Мягкие круги, расходящиеся во все стороны от ее движений, докатывались до самых краев и исчезали в клубах пара. Здесь пахло водой, чистотой, дымом – а еще совсем немножко пахло летними травами. Или это в волосы твои вплелся этот запах, ведьма? Мара давным-давно не отделяла от себя запахи и шорохи леса, сроднившись с ними целиком и полностью. И это было славно.

По спине пробежался холодок, словно кто-то впустил в купальни ветер, и кожа тут же покрылась мурашками. Я не вижу, но ведаю, говорилось в старой книге, оставшейся в родном доме – и Мара ведала, кто пришел сюда.

– Прости, я не знала, что ты здесь, – глухо пробормотала Даэн. Мара обернулась, глянув на нее через плечо. Птица замерла у двери, отвернувшись и старательно пряча глаза.

– Я уже собиралась уходить – здесь слишком тепло. Сморит еще, а там и захлебнуться недолго, – не глядя на Танцующую, ведьма подошла к лавке и натянула чистую рубаху. Волосы, все еще мокрые, неприятно холодили спину. Даэн бросила на нее быстрый взгляд и, убедившись, что ведьма одета, прошла к источнику. Птица переоделась, и теперь на ее открытых плечах Мара видела глубокие борозды-шрамы, так странно смотрящиеся на белой коже. А еще руки ее и плечи были усеяны бледными веснушками – теми же, что Мара помнила еще с детства, – А ты все такая же, солнышком поцелованная, – ведьма улыбнулась ей.

Даэн проследила за ее взглядом и поморщилась, все же улыбаясь в ответ.

– Ну да. Вечная напасть. А летом, когда волосы туго затягиваю, даже уши в веснушках, – Птица расплела косу, и теперь черные локоны тонкими завитками укрывали ее плечи, спускаясь до самого пояса. Женщина зачерпнула воду из источника и плеснула себе в лицо, довольно жмурясь и фыркая, – Боги, как же хорошо… Я уж думала, что до самой Гильдии придется всю пыль да грязь на себе носить. Снега хоть и много вокруг, а особо не понежишься в нем-то, как в воде.

Мара согласно кивнула: стало намного легче. Словно вода очистила не только тело, но и душу. В голове снова всплыл светлый солнечный образ кружащейся пранайи, раскинувшей руки в стороны и заливисто хохочущей.

– Мара…

Ведьма подняла голову. Даэн смотрела на нее внимательно, и капельки воды сверкали золотом на ее волосах, обрамляющих лицо, в свете огней.

Трещинка в камне, похожая на силуэт птицы…

Капельки воды на корнях, мерцающие в свете фонаря…

– Зачем ты здесь? Я знаю – что ты ищешь, то найдешь в конце, и не мне с тебя спрашивать, куда и зачем ты идешь, – что-то в словах Даэн обожгло ведьму пламенем, горячей смолой, и растеклось по венам и сосудам, – Но все же… Ты говорила, что если твоему богу будет угодно, то я все узнаю. И мы снова встретились – здесь, в Лореотте, так скоро, хоть я вовсе не надеялась на это, и вовсе этого не ждала. Так быть может, ему угодно?

Она вдруг затихла и опустила голову, а затем добавила – едва слышно, надтреснутым тихим голосом:

– Мне бы хотелось послушать тебя.

Отчего-то на душе стало тепло и ласково. Мара подошла к Птице – так близко, что могла бы рассмотреть узор на радужке ее глаз, впившихся в нее тяжелым темным взглядом. Мягкие отсветы на лице Даэн едва заметно дрожали – и так же, едва заметно, дрожало сердце Мары. Болезненной и теплой нежностью, мягким трепетным светом и невыразимо тонким чувством, которое она, лесная ведьма Гарварны, вряд ли бы сумела назвать. Слишком новым оно было для нее – и в то же время родным, знакомым, будто все наконец-то стало на свои места. Ведьма осторожно коснулась рукой щеки Даэн – такой холодной, будто Птица только спустилась с гор – и женщина, прикрыв глаза, прижалась к ее ладони. Невесомая нежность легкого прикосновения отпечаталась где-то в сердце, и Мара не сомневалась, что до самого порога Бессмертного это ощущение пребудет с ней.

– Тебе бы отдохнуть сначала, Даэн. А там и поговорим – на тебе же лица нет. Ты устала не меньше меня.

– Можно я приду к тебе позже? – тихо спросила Птица, не открывая глаз. Ей, наверное, сейчас тоже стало тихо и светло.

– Можно, – Мара улыбнулась, отступая от нее на шаг, – Напою тебя чаем из трав Гарварны – ты, поди, уже и забыла их вкус.

– Нет, – Даэн развернулась к ней спиной и принялась стягивать рубаху без рукавов, – Не забыла и никогда не забуду.

Черные волосы тугими кольцами скользнули по обнаженной спине, снова рассыпаясь на плечах. Вдоль позвоночника Даэн, уходя под ткань пояса, тянулась белая полоса давнего шрама, и Мара содрогнулась при мысли о том, что женщине легко могли перерубить хребет. А еще в купальне стало почему-то невероятно жарко. Ведьма еще раз прикоснулась взглядом к шраму Даэн, а затем бесшумно вышла из купальни, оставляя Птицу в одиночестве.

В коридоре было прохладно, и женщина с наслаждением вдохнула свежий воздух. Много ли времени ты дашь нам на этот раз, Бессмертный? Улыбнувшись своим мыслям, ведьма направилась в свою келью – стоило разжечь огонь в камине да вскипятить воду для чая. И возможно, отыскать что-нибудь съестное – она ведь обещала Даэн рассказать столько всего.

========== Глава 15. Затерянные в солнце ==========

Та весна была грозовой, дождливой, затерянной в солнце. По утрам весь мир кутался в туманное одеяло, и если на крыльцо стать и на лес глядеть – только размытый темный силуэт можно было увидеть. Свет солнца, проглядывающего сквозь полупрозрачную пелену, дробился мелким крошевом, и казалось, будто воздух сиял. Умытая росой земля под ногами была влажной, прохладной – и такой живой, дышащей, и мягкий ковер из молодых тоненьких трав пружинил под легким шагом маленькой девочки. Тонкая кожа мягких сапожек уже давно промокла, но разве это так важно?

Ручей разлился широко – как никогда до того. На дне его разноцветной мозаикой блестела галька, и самые мелкие камешки то и дело перекатывались, повинуясь стремительному течению. Даэн стояла у самого берега, ища взглядом место, где можно было бы легко перепрыгнуть ручей. Солнечные блики, пляшущие на воде, рябили в глазах, и девочка все время щурилась, смешно морща нос. Какой-то отблеск в воде заставил Даэн приглядеться повнимательнее, и она, придерживаясь за тонкие ветви вербы, осторожно свесилась вниз. Среди пестрых камней лежал один – бесконечно красивый, похожий на самый настоящий самоцвет, из тех, что мать надевает на праздники. Голубой, с синими пятнышками, весь в белых тонких прожилках – точь-в-точь молнии!..

– Я тогда знатно искупалась, – Даэн, посмеиваясь, отхлебнула ароматного напитка, – До нитки вымокла, продрогла, умудрилась хворь подхватить – зато камешек достала. Дома мать меня выдрала так, что пару дней сидеть я не могла – но я невероятно гордилась собой.

– Камешек-обережник? – Мара улыбалась, мягкая и спокойная, словно гладь озера ясным летним утром. Даэн кивнула.

– Да, пожалуй… Он со мной всюду – сколько лет прошло, а не затерялся…

Воцарилось молчание – впрочем, уютное и теплое. Огонь весело плясал в очаге, перепрыгивая с поленьев и обнимая золотыми и алыми лоскутками тлеющие угли. Рыжие блики отражались на янтарной поверхности чая в двух высоких чашках, а по комнате плыл запах земляники и лимонника. Даэн сидела у огня, скрестив под собой ноги и бездумно перебирая меж пальцев мешочек с тремя своими сокровищами, и наблюдала, как ведьма играет с пламенем. Под задумчивым взглядом языки огня, словно пестрые мотыльки, поднимались вверх, взмахивая огненными крыльями, сплетались в танце и снова разлетались в разные стороны.

– Чудеса да и только, – покачала головой Птица, – Недаром вас боялись во все времена. Ты ведь и от себя отвадить можешь? – поймав непонимающий взгляд, Даэн уточнила, – Ну, от пламени защититься?

– Могу, – кивнула Мара, плавно выворачивая руку. Огонь в очаге, повинуясь ее движению, завернулся золотым кольцом, – И не только от себя. Хочешь подержать в руке?

Даэн моргнула. Язычок пламени сейчас танцевал у Мары на ладони, и его свет отражался в темных зрачках ведьмы. Птица неуклюже пожала плечами.

– Честно говоря, не уверена… Я, знаешь ли, частенько обжигаюсь – а потом с Крыльями не особо удобно, – она рассмеялась, но смех получился каким-то натянутым. Мара склонила голову набок, и огонь перетек на самые кончики пальцев.

– Боишься?

Боюсь. Гораздо больше, чем ты можешь представить. Сердце билось рвано, и волнение поселилось где-то в груди, дрожащее, словно натянутая тетива – да только вряд ли огонь был тому причиной.

– Нет, не боюсь, – оставалось только надеяться, что ведьма не заметила, как дрогнули ресницы Даэн, когда лепесток огня скользнул к ней и обвился вокруг ее запястья диковинным живым браслетом. Птица с трудом удержалась от восхищенного вздоха: огонь не обжигал – она ощущала лишь приятное тепло, – Харатанэ светлая, и впрямь чудеса!

Ведьма усмехнулась, и язычок пламени, блеснув напоследок, вдруг растаял, оставив после себя медленно исчезающие золотые разводы в воздухе.

– Да нет. Это не чудо – так, баловство. Истинные чудеса Бессмертный творит.

– Твой бог, – кивнула Даэн, – Ты обещала рассказать мне о нем.

– Неужто хочешь? – Мара глянула на нее, и во взгляде ее Даэн почудилось сомнение. Птица кивнула, делая еще один глоток. Чай пах хмельным летом – тем самым, давным-давно забытым летом, в котором пересеклись дороги двух девочек, – Ну что же… Расскажу, если уж и правда хочешь.

Она задумалась, замолчав на некоторое время и неотрывно глядя в пламя. Птица рассматривала ее украдкой, боясь, что сейчас ведьма заметит, отвернется, испугается. В полумраке крохотной комнаты пахло ею, и Даэн, словно зверь, то и дело втягивала носом воздух, чтоб запах Мары остался с ней так долго, насколько это вообще было возможно. Пряди длинных волос, мягких даже на вид, укрывали тонкие плечи черным плащом и кончиками касались шкур, на которых женщины сидели у огня. Ее профиль, озаренный золотистым светом пламени, казался сотканным из света, и Даэн вдруг подумала о том, что могла бы молиться ей, наверное, как своей богине. Прости меня, Хартанэ.

– Хм, – ведьма вздохнула, задумчиво глядя в пламя, – Давай-ка ты задашь вопросы, на которые хотела бы узнать ответы. Ты прости – я не умею говорить, – она дернула плечом, и Даэн улыбнулась: ни у кого она не видела подобного жеста, – А потому красивый сказ повести не смогу.

– Хорошо, – Даэн спрятала мешочек за пазуху и посмотрела на Мару, – За что ты чтишь его? Почему во всем видишь его волю?

– Ну, может быть, потому, что она есть во всем? – Даэн показалось, что женщина ехидничает – но та лишь улыбалась, – Бессмертный – это… хм… это… – она явно пыталась подобрать слова, а затем долго вздохнула, – Я не знаю, Даэн, как объяснить тебе – ни одно слово верным не будет. Просто он выше слов, выше всего на свете – и он же все.

Даэн заморгала, пытаясь зацепиться хоть за что-то – но не смогла. Почему-то захотелось улыбаться. Мара сейчас напоминала беспомощного волчонка, мечущегося на поляне в поисках следа, давно затерявшегося в густой траве.

– Ладно, попробуем по-другому, – Мара вдруг повернулась к Даэн, садясь прямо, словно струна, – Я попробую показать тебе. Не знаю, получится ли… Но вообще – должно, в тебе ведь есть дар бога. Гляди мне в глаза.

Едва ли я сумею, небесная моя. Едва ли смогу. Даэн заставила себя неотрывно глядеть на Мару, все еще не понимая, что происходит.

– Что ты делаешь, Мара? – голос звучал почему-то сипло и как-то неуместно в нынешней тишине. Отсветы огня бросили мягкие тени на скулы ведьмы, на ее тонкую шею с ямочкой меж точеных ключиц, а в глазах ее замерцали золотые искры. Даэн, изумленная и окаменевшая, смотрела, как эти искры на глубине ее зрачков закручиваются сияющей спиралью, обращаясь звездными туманностями – их видно в конце лета, темными ночами, высоко-высоко на небе. Ведьма не ответила – лишь приподняла уголки тонких губ в улыбке, и Даэн ощутила, как теплая искра Дара Хартанэ в груди певуче отозвалась. А потом она увидела золотые пески.

В хрустальных песочных часах песок – звездный. Перемолотая пыль веков, мелкая и мягкая, пересыпается в чашу, и ветер поднимает ее, закручивает, вскидывает вверх и рассыпает во все стороны. Ветер – нездешний, странный, тот, что движет звезды и миры, ветер бесконечного космоса гуляет меж хрустальных стенок Ее песочных часов, и Хартанэ вдруг тает в этих песках, смеясь и улыбаясь…

Даэн хватала ртом воздух. Ее трясло, словно в лихорадке, а золото в глазах Мары втягивало ее все глубже и глубже. И вдруг…

Раз.

Два.

Три.

Даэн показалось, будто бы теперь она слышит Время. Настоящее, текучее и плавное время. Где-то в самом сердце мира оно медленно ворочало свои плавники, словно огромная рыба с сияющими глазами, и волны расходились во все стороны, задевая кромки облаков и заставляя огромные тучи плыть по небу. А потом весь мир вдруг стал белым.

Даже не белым – иным. Прозрачным, туманным, светлым – как тот самый туман, что устилал землю ранним утром. Сквозь эту пелену Даэн видела очертания комнаты, очертания Мары, облако ее темных волос и золотые ее глаза – вечные, древние, видевшие рождение мира. Откуда-то издалека раздался ее голос, хотя ведьма не размыкала губ.

– Что ты видишь?

– Я… я не знаю… – Даэн растерянно тряхнула головой, пытаясь согнать дымку – но ничего не произошло. Мир остался таким же туманным, – Все как в пелене…

– Не бойся, – в ее словах Птице почудилась улыбка, – Это лишь образы. То, что мы зовем языком видений. Так общаются духи – дети Бессмертного. Я покажу тебе его.

Даэн ощутила, как в груди зарождается огненная точка, наливающаяся светом и раскаленным пламенем. Дышать стало невероятно тяжело, будто воздух сгустился. Сердце внутри билось гулко, и Птица чувствовала его пульсацию в каждой частичке своего тела. А золотые глаза Мары, в которых таяло сияние, горели все ярче напротив, и остальной мир размывался, уходил куда-то за пределы этой комнаты, этого мига и этих жизней. Все стало каким-то… лишним. Кроме Ее глаз.

А потом вдруг Даэн увидела. Это было похоже на случайную мысль, яркую картинку, воспоминание – и одновременно не походило ни на что.

Это – мой Бог.

Небо, такое глубокое, что весь мир мог утонуть в нем, медленно поглотило и ее. Даэн ощутила себя маленькой звездочкой на этом небе – и самим небом. Она была в каждом туманном росчерке в темной синеве, в каждой золотой вспышке. Ощущение неземного восторга и счастья пронзило ее, поднявшись откуда-то снизу и прокатившись свежей волной до самой макушки, и Даэн чуть было не задохнулась, забыв, как дышать.

Он – это душа в теле и само тело, он – это пустота, из которой творится мир. Он – сила, поворачивающая колесо.

У Мары были глаза бога. Древние, невыносимо глубокие, золотые сияющие глаза. Она показывала Даэн настоящие чудеса, и Птица видела, как под руками ее бога, не имеющего ни имени, ни лица, рождается жизнь. Он не требовал жертв и подношений, не требовал поклонения – даже веры не требовал. Он просто существовал, творя узор мира, заплетая нити судеб в полотно дорог, и сейчас женщина чувствовала, что все живое тянется к нему, как молодые побеги тянутся к солнцу. И Хартанэ – тоже тот самый бог-без-имени. Бог-Ничто. Великое Ничто, рождающее все.

Дымка медленно опала, размылась, и глаза колдуньи снова погасли, наполнившись вечерней осенней серостью. Огонь в очаге стал тише, а малиновые уголья с золотой кромкой мерцали живыми драгоценностями. Тени стали глубже, как и плавность линий лица обычной земной женщины, которая только что была богом. Даэн поняла, что не может сдержать слез. Она часто заморгала, пытаясь скрыть это от ведьмы.

– Ох, Хартанэ… это ведь и правда… это правда так… – голос предательски дрожал. Даэн кляла себя на чем свет стоит. Глупая женщина, ну чего ты ревешь? В глазах Мары мелькнуло понимание, и ведьма, осторожно приблизившись к Птице, обняла ее. И руки у нее были добрыми. Еще добрее, чем у светлой Лаунэ, и еще теплее, чем руки погибшей матери.

А в следующий момент Даэн уже вцепилась пальцами в тонкие плечи и беззвучно рыдала, спрятав лицо на плече ведьмы. Та тихонько гладила ее по голове, закрывая руками от всех бед, от страха и темноты, что-то нежно приговаривая. Слов Птица разобрать не могла – но на то и не было нужды. Колдунья осторожно покачивала ее, зарывшись пальцами в густые локоны, баюкала, напевая песни на забытых языках, которых Даэн в жизни не слышала. Невероятный свет, шедший от Мары, был защитой – самой верной и надеждой, и вскоре Танцующая затихла, успокоившись и все так же крепко держась за ведьму. Внутри плескалась блаженная тишина и какая-то опустошенность – светлая и теплая. От кожи Мары пахло ранней осенью, сладостью желтеющих листьев и ветрами полей. Даэн дышала ею, глубоко, всей собой, навсегда запоминая этот аромат. Пускай бы время замерло, боги, пускай бы только она была здесь, вот такая, вот здесь… Со мной.

Когда огонь в очаге догорел, Даэн наконец открыла глаза, возвращаясь в реальность. Малиновые угли с золотыми кромками тлели, разбрасывая по полу цветные блики, мерцающие и переливающиеся. Птица лежала на груди у Мары, опустившейся на шкуры и глядящей куда-то в высокий каменный потолок. Под ладонью мерно билось сердце ведьмы, и Даэн подумалось, что звука чище и прекраснее она не слышала.

– Как же так получается, Мара? – голос был непривычно слабым, почти что беззвучным. Не шепот – отсутствие звука, – Как так получается, что сквозь столько верст и лет мы снова встретились?

– Не знаю, Даэн. Но я искренне благодарна небу за это, – тихо ответила Мара. Ее теплая ладонь лежала на голове Птицы, и той было удивительно спокойно сейчас.

Даэн тоже была благодарна – кому-то безымянному, глядящему на них сверху с доброй улыбкой. Он все знал. Он ведь правда все знал, вел их долгими дорогами друг к другу, заплетая их нити в цветной узор бесконечного полотна. Он дал им совсем немного времени, но и за это Птица готова была весь мир положить к его ногам.

– Расскажи мне, ведьма, – женщина, осторожно положив голову колдунье на плечо, прикрыла глаза и улыбнулась, – Расскажи о том, как лес пел тебе колыбельные.

Мара усмехнулась – Даэн не видела, но чувствовала. В мягком кольце ее рук было спокойно и уютно, и время, казалось, действительно замерло.

– Это не слишком интересная сказка. Пел себе и пел, до сих пор поет. Впрочем, коли хочешь…

Она говорила, и Даэн слушала ее голос, глубокий и мелодичный, наслаждаясь каждым звуком. Мара поведала ей о полянках, найденных ею в Гарварне еще тогда, когда их пути не пересекались даже. Рассказала о пещерах, где находился волшебный источник – Криница Бессмертного, как называла его сама ведьма; о Древе, под корни которого в Ночь Сна уходят дети лесов, чтоб спать в пустоте до самой весны. Рассказала о древних духах, живущих в дремучих чащах, о временах года, сменяющих друг друга там, в Гарварнских лесах. И время все-таки замерло.

…в северных угодьях полынь растет. А еще – игольник, вот та травка колючая, что всегда за подол цепляется, коли по лесу идешь. Там того добра много. Там есть чудесные деревья – громадные, старые-старые ясени с вывороченными корнями, из-под которых по весне ключи студеные бьют. И ежевики там столько, что изведешься собирать…

– Я бы отвела тебя туда однажды, Даэн, – тихо сказала ведьма, лениво пропуская через пальцы волосы Танцующей, – Однажды летом, через земляничные поляны. Чтоб солнце было теплым, и вечер – тихим, чтоб все золотилось на закате. Гарварна огненно-рыжая, когда солнце заходит, знаешь?

– Знаю. Стало быть, отведешь, колдунья, – Даэн приподнялась на локте – хотелось видеть лицо Мары. Та почему-то грустно улыбнулась.

– Да, пожалуй. Быть может, в другом обличье, или вовсе без него – но отведу. Только ты слушай внимательно ветра и гляди в сторону леса. Я постараюсь докричаться до тебя.

Даэн почему-то стало страшно и холодно. Будто бы вдруг Мару забрали от нее, спрятали, и никогда уже не вернут. Что-то было в словах ведьмы, что-то такое, что заставило сердце Даэн замереть.

– Зачем ты так говоришь? – в полутьме лицо ведьмы казалось неземным, и мучительно хотелось прикоснуться к нему, ощутить пальцами тепло ее кожи – но Даэн умела держать себя в руках. По крайней мере, пока еще держала.

– Все в руках Бессмертного, – Мара пожала плечами, – И я тоже в его руках, – она помолчала, а затем села, подтягивая колени к груди. Долго глядела Даэн в глаза, думая о чем-то, и Птица не могла прочесть этот странный нечеловеческий взгляд, – Ты ведь знаешь, почему я здесь. Знаешь, почему я иду к Сестрам.

Настал черед Даэн молчать. Не хочу. В груди было больно. Она боялась даже думать о том, что ее догадка окажется правдой – и сейчас ведьма подтвердила ее, одним лишь словом перерубив крепкие и надежные канаты, на которых держалось самообладание Даэн. Не хочу. Нет, пожалуйста. Милая, милая, прошу тебя, я не хочу… Не оставляй.

– Не оставлю.

Даэн поняла, что последние слова говорила вслух, вцепившись в запястье колдуньи и тихо шепча это «не оставляй».

– Я все равно буду здесь, слышишь меня?

Не оставляй…

– Только теперь – всюду, куда бы ты ни шла. Ты будешь чувствовать меня во всем, и я всегда буду рядом. Разве так это горько? – невозможно было смотреть на эту легкую улыбку – мудрую и спокойную, бесконечно светлую.

Не оставляй…

– Зачем? Почему ты? – а в голове все билось птицей тревожное, болезненное «не оставляй», – Кто вспомнит тебя? Кто из всего мира скажет тебе «спасибо», кто будет знать, что ты сделала, Мара? – и имя ведьмы сорвалось с губ самым нежным и самым терпким звуком. Колдунья покачала головой, все так же улыбаясь.

– Мне не нужна благодарность, а имя мое не нужно миру. Он живет себе, как жил до того, ему дела нет ни до меня, ни до тебя, ни до наших целей и мечтаний… Я знаю одно, Даэн. Я не хочу, чтоб Колесо замерло – так же, как не хочешь ты. Иначе ты бы не стала Птицей, ты бы не была здесь, ты бы не помогала сейчас этому племени, принявшему нас. Мы здесь – и значит, так должно. Так что же ты грустишь, что же ты так убиваешься, девочка?

Ведьма говорила правду. От этого было невыносимо больно, и Даэн сцепила зубы, чтоб снова не зарыдать. Сердце, отогревшееся в маленькой полутемной комнате, в теплых ведьминых руках, стало слишком чутким и хрупким, слишком нежным.

– Мы все безымянные, Даэн. И ты, и я, – ее лицо было близко, и в темноте глаза ее блестели, отражая мерцание тлеющих угольев, – Но в этом ничего дурного и нет. И не оставлю я тебя, глупая, что же ты так режешь себе сердце? Я все равно буду здесь.

Здесь.

– И имя мое упомнишь ты, – она улыбалась, тихо и светло, и предательская слабость все-таки навалилась на плечи. Даэн снова вцепилась в нее, прерывисто дыша, крепко обняв ведьму – словно боялась, что та исчезнет из ее рук прямо сейчас, – Ты пронесла меня через столько лет – так разве могу я исчезнуть навечно? Ну, девочка? Что же ты?

– Не уходи, Мара, – Даэн не плакала, но голос звучал глухо и устало, словно вся тяжесть Караласской гряды давила на нее, – Ты ведь знаешь… ты видишь… – сил сказать то, что, пожалуй, сказать стоило, не хватало. Даэн умолкла, пряча лицо на груди ведьмы. Та легонько дотронулась рукой до ее затылка, прижимая Птицу к себе бережно, словно самое дорогое сокровище – и от этого стало еще больнее.

– Затихай, Даэн, затихай. Никуда я не ухожу. Подумай, ты только подумай, – она приподняла подбородок Птицы, заставив ее смотреть себе прямо глаза. В них Даэн снова увидела золотое Колесо – вечное, звездное, древнее, – Я буду во всем, что окружает тебя, слышишь? Буду в первых зорьках, в ветре – да во всем. Смогу любить весь мир каждой частичкой тела, которое будет теперь огромным, будет землей и водой, самим небом и пламенем. Смогу любить тебя всей собой, и всей собой тебя хранить. Вечность.

Плечи Даэн бессильно опустились. Внутри стало пусто – даром что ветер не гулял. Но вся боль мигом куда-то делась, растворилась в зимней длинной ночи, сгинула в тени под потолком. Только тоска – тихая, словно перышко, поселилась где-то внутри, словно память, которую ничем не вытравишь из сердца.

– Вечность, – Даэн кивнула, не в силах отвести глаза. Ее ведьма, такая прекрасная и светлая, глядела на нее, и что-то было в ее глазах совершенно неземное, – Вечность – это много. Вот только я бы все вечности отдала, Мара, только чтоб одну жизнь прожить, не теряя тебя.

– Глупая моя девочка. Ты все поймешь позже. Все поймешь. А покуда – на все века запомни: ты никогда меня не потеряешь.

Сотканная из света и полупрозрачных линий, она смотрела на Даэн – живая, настоящая, самая нужная в мире. Где-то очень далеко над их головами, над толщей камня выла вьюга, заметая весь мир, все тропы и следы. Где-то за тысячи верст отсюда бушевало море, и северные ветра, разбередевшие шторм, носились над беспокойными солеными волнами, швыряя их на острые скалы и разбивая вдребезги. Где-то в ином пространстве, дымчатом и пластичном, боги вели свою игру, плели нити и полотна, рушили миры. Где-то внутри Даэн переламывалось сердце, раньше умеющее только болеть и биться – как в песне Меред. А ее ведьма сейчас была здесь, и остальное не имело значения.

– Я верю тебе, Мара.

Кажется, это было второе никогда, в которое Даэн действительно поверила.

Губы Мары были теплыми и чуть шершавыми. Даэн осторожно коснулась их пальцами, очертив невозможно красивый контур, невесомо провела рукой по щеке ведьмы – так бережно, будто бы та была видением. Вопреки всем ее страхам колдунья не исчезла и от руки ее не отпрянула. Прильнув щекой к руке Даэн, женщина с глазами бога смотрела на нее из-под угольно-черных ресниц, и ровно в тот миг, когда в песочных часах Хартанэ песок полностью пересыпался из одной чаши в другую, Птица не выдержала. Притянув ведьму к себе, Даэн впилась поцелуем в ее губы – и Мара не оттолкнула.

Сердце в груди колотилось, словно безумное, и Даэн сходила с ума от ощущения ее губ – нежных, горячих, словно у самой Хартанэ. Тонкие руки, обнимавшие ее, ласково оглаживали спину, и Птица ощущала, как дрожит ведьма, внезапно показавшаяся удивительно хрупкой. Она целовала жадно и в то же время осторожно, словно запоминая навек, но боясь, что это все – лишь сон. Теплые отсветы почти угасших углей танцевали на ее коже, и Даэн тихо выдыхала ее имя, покрывая поцелуями все лицо женщины, которая наконец была там, где всегда должна была быть – здесь. В руках Даэн.

Мара… Удар сердца.

Глядя ей в глаза, ныне темные и бездонные, Даэн осторожно коснулась плеча ведьмы, проводя пальцами по коже, не скрытой тканью белой льняной рубахи. Мара дышала тяжело, словно загнанный зверь, и жилка на ее шее трепетала. Ведьма закрыла глаза, откидывая голову назад, и Птица жадно припала к тонким ее ключицам, целуя каждый сантиметр ее кожи. Удар сердца.

Я никому тебя не отдам. Ни богу, ни вечности, ни времени.

Удар сердца.

Полупрозрачным шелком рассеянный слабый свет лег на обнаженный живот ведьмы. Даэн целовала плавные, мягкие линии ее тела, ловя губами каждый вздох, срывающийся с ее уст. Руки Танцующей скользили по ее изгибам, и всей собой Даэн ощущала, как дрожь прошибает Мару от самого легкого прикосновения.

– Какая же ты красивая, – хрипло прошептала Даэн, прижимаясь к ней сильнее, чтоб ощутить ее всю – тонкую, теплую, бесконечно нужную. Вместо ответа ведьма поцеловала ее, стиснув в объятиях, и золотая волна захлестнула Даэн, накрыла ее с головой, смыв все тревоги и страхи. Ее женщина была здесь. Женщина, которую она, кажется, всю жизнь свою ждала. И ей хотелось быть к ней настолько близко, насколько это вообще возможно – всем телом и всей душой.

В полутьме глаза ведьмы, склонившейся над ней, сверкали звездами. Даэн не успела заметить, как Мара уложила ее на лопатки, невесть как содрав с Коршуна всю одежду. Тело покрылось мурашками, когда женщина дорожкой поцелуев спустилась вниз по животу Даэн, пересчитывая давным-давно зажившие шрамы и бледные веснушки. Огненная волна, прошившая все тело, заставила ее изогнуться, и Даэн утонула в бездонных ее глазах, исступленно шепча одно лишь слово. Одно имя.