Текст книги "Дикая охота. Полотно дорог (СИ)"

Автор книги: Aelah

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 53 страниц)

Среброглазые ребятишки уставились на Мару как один, и ведьме стало не по себе. Ялуша заметила это и тут же цыкнула на детей.

– Ну, чего вытаращились? Не видите – устала госпожа с дороги. Быстро сели все по местам!

Командный тон матери подействовал: мелкие тут же опустили очи долу и расселись за длинным столом, где уже стояли миски с мясной кашей и круглая тарелка, на которой горкой высились пирожки. Ялуша поставила перед Марой громадную, до краев полную миску и заботливо проворковала:

– Кушай, моя деточка! Горячего, поди, давно не ела – вон как исхудала с нашей последней встречи…

За столом воцарилось сосредоточенное молчание, нарушаемое довольным чавканием. Мара украдкой поглядывала на детей: младший мальчишка, Ведан, попытался исподтишка стащить у своей близняшки Литы пирожок, за что получил ложкой по лбу от сестры. Ведьма сдержала улыбку: дети были смешными. Действительно смешными.

– Ма-а-ам, почему Шане больше досталось? – обиженно спросила пухленькая девочка со светлыми веснушками на вздернутом носике.

– Мирна, прекрати: всем поровну досталось, – проворчала Ялуша, прибираясь со стола, – Не выдумывай.

– Мирна просто у нас толстая, вот и просит, – ехидно поддел пухленькую девочку мальчишка постарше, с рыжими пестрыми чешуйками над бровями. Та вспыхнула, словно мак, и негодующе воскликнула:

– И вовсе нет!

– Вовсе да!

– Вовсе нет!

– Вовсе да!

– Рты закрыли, мальков вам в ухо! – смешно картавя, выкрикнула маленькая девочка со светлыми вихрами над высоким лбом – и тут же получила подзатыльник от матери.

– Айма! Чтоб я от тебя ругательств не слышала, а то так отлуплю – мало не покажется! – грозно рявкнула Ялуша, упирая руки в крутые бедра. Айма невинно захлопала глазами и безапелляционно заявила:

– Но ты же говоришь так, и папа так говорит…

– Папа и не так говорит, – заметила долговязая девица – Шаня, кажется. Дети постарше рассмеялись, маленькие подхватили, не понимая, чему смеяться, но силясь подражать остальным.

Храни вас Бессмертный. Будьте так же светлы и легки, так же тихи. Дом ваш пускай будет навек таким.

После обеда семейство разбежалось по своим делам. Мальчишки ушли в сарай, мастерить ловушку для зайцев, старшие девочки, Шаня и Яска, поднялись на второй этаж – Ялуша по секрету проговорилась Маре, что они вышивают приданное Шане. Младших дочерей Ялуша выпроводила из дома, укутав их в громадные шубы и толстые шерстяные платки, и малышня с веселым гомоном высыпала на улицу. Женщина затворила дверь и, обмахиваясь полотенцем, пожаловалась:

– Ни минуты покоя… То подерутся, то не поделят чего, то друг друга обзывать начнут. Боги, когда уже всех поотдаю мужьям да женам!..

Ведьма, скрестив руки на груди, наблюдала за Ялушей и усмехалась: ворчала та лишь для виду. Мара прекрасно знала, как искренне и сильно она любит своих детей. Ялуша, убрав со стола грязную посуду, присела рядом с Марой и посмотрела на нее совсем уж иным взглядом – внимательным, задумчивым.

– А теперь говори, Маруша: что происходит?

Ведьма и бровью не повела.

– А что происходит, Ялуша?

– Ты мне-то зубы не заговаривай – не получится, – парировала женщина, все так же буравя Мару взглядом, – Я ж насквозь вас вижу, девочка. Мои знаешь сколько раз пытались меня вокруг пальца обвести? Да только старая щука знает, где сеть стоит. Да и чую я – зима дурная, недобрая. Ты потому из леса идешь?

– Нет, Ялуша, – мягко покачала головой Мара, – Не тревожься ни о чем, не думай о лихе – и не придет оно. Говорю же: по делам.

Прозрачные глаза, отражающие бледный свет, скользили взглядом по лицу Мары, и от этого ей было не по себе. Казалось, что женщина видит ее насквозь. Ялуша поднялась со скамьи, откладывая полотенце и на ходу бросая:

– Иди-ка со мной, Марушка. Покажу тебе что-то.

Ведьма беспрекословно последовала за Ялушей на второй этаж. Женщина, кряхтя, тяжело поднималась по высоким ступеням – слишком высоким для росточка речного народца; Мара шла за ней и смотрела, как раскачиваются льняные косицы, выпущенные из-под платка – женщины Семиречья плели столько кос, сколько у них рождалось детей. Волосы у Ялуши были длинными, до самой середины бедра, и хвостики ее косиц смешно закручивались крупными кольцами. Мара заметила, что в последнее время ее взгляд все время цеплялся за детали – незначительные на первый взгляд. Кружевная сломанная веточка над рекой. Следы птичьих лапок. Цветущая под снегом лазоревая звездочка горечавки. Камень неправильной формы на дне замерзшего ручья. Льняные хвостики кос Ялуши.

Со второго этажа Ялуша повела ее к лестнице на чердак, добротной, но крутой. Несмотря на свою комплекцию, речная женщина проворно вскарабкалась наверх и открыла тяжелый люк, а затем и исчезла в проеме под потолком. Послышалась тихая ругань, звук, как будто кто-то высекает искру кремневыми камешками, а затем абсолютная темнота чердака отступила и заполнилась теплым золотистым светом. Мгновение – и в квадрате проема показалось круглое лицо Ялуши.

– Ну, что стоишь? Лезь сюда, девочка!

Мара быстро взобралась на чердак к Ялуше. Здесь было уютно, пахло сухоцветом и сладким сеном. У дальней стены стояли какие-то мешки, свет из круглого окошка под самым потолком падал на примятые подушки, укрытые шерстяным одеялом – видно, дети частенько прибегали сюда. А может, и сама Ялуша. Женщина направилась к другой стене, где Мара наконец увидела еще одну дверь – совсем неприметную, спрятанную в тени. Фонарь Ялуши осветил витую ручку и странные узоры, украшенные неведомыми символами. Ялуша поманила ведьму к себе, а затем открыла дверь.

Прохладный воздух ударил в лицо Маре, расцеловал щеки и впился холодом в губы. Ведьма, щурясь на ветру, огляделась: за порогом двери была крохотная площадка-козырек. Наверное, над крыльцом… Но, приглядевшись, ведьма поняла: они с другой стороны дома. Внизу виднелись двускатные крыши, кроны посеребренных деревьев, а выше – заснеженные древние горы, чьи острые верхушки вонзались в облака и распарывали их в мягкие клочья. Невероятная громада впивалась зубьями в небо, терзала далекую высь и тянулась до самого горизонта, изорванного силуэтами гор. Но ведьма глядела не на горизонт.

Между двух гигантских крутых гор растекалась черная река – так могло показаться на первый взгляд. И лишь если присмотреться, можно было разглядеть искореженные черные деревья. Мертволесье.

Легенда гласила, что когда-то Гарварнские леса взбирались по склонам Караласских гор высоко-высоко и пробирались до самого Призрачного моря. Но когда настал первый Излом Колеса, Королева Зимы облюбовала перевал меж Сестер, двух исполинских гор, что далеко на западе Гарварны. Оттуда ее гончие начали свой путь, и все, чего они касались, гибло. Так и появилось Мертволесье – мертвая земля, черная, не знающая ни весны, ни живительной влаги ручьев. Оно страшным рубцом вгрызлось в вечную зелень леса, и ни время, ни обороты Колеса не смогли вернуть жизнь под мрачные своды Мертволесья. То, что мертво, никогда не воскреснет.

– По ночам, Марушка, – тихо молвила речная женщина, – Я гляжу на звезды – их отсюда лучше видно. А порой – и не только звезды. Там, – она кивком головы указала на темную стену деревьев, – Что-то проснулось. Я видела сама, девочка, не думай. Белые сполохи, мелкие совсем – но глаза у нас в темноте видят зорче, чем на свету. А я не летнее тебе дитя. Я знаю, что это. Так что ты не пытайся отбрехаться да успокоить меня, Маруша.

Мара молчала. Ялуша действительно не была настолько глупа, чтоб не заметить ледяной звезды на небе. Что уж врать ей… Та тем временем продолжила.

– И сдается мне, я знаю и то, зачем ты идешь к Сестрам, – помолчав, Ялуша протяжно вздохнула, подперев рукой щеку и покачав головой, – Коли так – то иди, Марушка. Я и слова не скажу. На все – воля, да не моя, и не мне твою дорогу править. Только вот что: через лес тебе путь заказан. Их у кромки все больше и больше – мы ночами видим. Пойдешь тем путем, что я тебе укажу.

– Здесь нет других путей, Ялуша, – мотнула головой ведьма.

– Глупая девка, ты мне это прекрати – старших перебивать, – шутливо пожурила ее женщина, а затем вновь посерьезнела, – Если ты не знаешь – так еще не значит, что другой дороги нет. Я покажу тебе.

– Когда? Сейчас? Мне нельзя терять время, Ялуша, – тихо напомнила Мара, отходя от двери вглубь чердака.

– Ну уж нет, никаких сейчас, – твердо ответила женщина, – Отдохнешь, ночь поспишь, а рано утром пойдешь. Никуда я тебя сейчас не отпущу – идти тебе придется долго.

Спорить с Ялушей было бесполезно, Мара знала. Поэтому стоически выдержала взгляд женщины, полный материнской строгости и заботы, и кивнула ей, соглашаясь. Ялуша удовлетворенно хлопнула в ладоши:

– Ну вот и славно!

– Ялуша, можно мне здесь спать? Больно уютно у тебя тут.

– Можно, отчего же нельзя, – улыбнулась хозяйка дома, ставя фонарь на пол, – Оставить тебя, Марушка? Хочешь подремать?

– Да, хотелось бы, – ведьма опустилась на подушки, – Все-таки долго шла к тебе.

– Отдыхай, деточка, отдыхай! Если проснешься до ночи, спускайся, накормлю тебя, а если нет – так спи себе спокойно, никто тебя не потревожит. Спи, Марушка, – Ялуша заторопилась прочь, и вскоре Мара осталась в одиночестве.

Женщина, накрывшись одеялом, свернулась в теплый клубок и прикрыла глаза. Усталость навалилась мгновенно, придавила сверху, угнездилась тяжелым комком и растеклась по всему телу. Мара прикрыла веки, проваливаясь в тихую темную пустоту без снов, где времени не существовало. Слишком давно она не ощущала этой блаженной тишины. А сейчас – так того хотелось…

Ялуша сидела у окна и перетягивала шерстяную нить в тугой клубок. Дети давно спали, муж храпел на печи – все-таки пришел, болотник проклятый… Где-то скреблась тихо мышь, за дверью ходила седая метель, да слышался шорох в ветвях деревьев. То ветер поет, Ялуша. То просто ветер.

Женщина отложила нити, устало вздохнула. Непутевая ведьма спала на чердаке и видела, небось, десятый сон.

Поднявшись с лавки, Ялуша вышла в сени. Темнота была хоть глаз выколи – но речному народцу света не требовалось. Женщина наклонилась, нащупывая железное кольцо люка в полу, и, поднатужившись, потянула на себя. Люк поддался легко, а из провала в полу потянуло речной свежестью. Ялуша довольно хмыкнула. Стало быть, не затопило с лета. Осторожно нащупав ногой скользкую ступеньку, речная женщина скрылась в кромешной темноте.

========== Глава 5. Чужие берега ==========

– Шаня… Шанечка… Шаня, рыбка, просыпайся. Шаня!

Заспанная и встрепанная, девушка села на постели, спросонья щурясь на слабый свет масляного фонаря. Ялуша удовлетворенно хмыкнула и, поставив фонарь на низкий столик у кровати дочери, принялась копаться в огромном сундуке, выуживая оттуда одежду для Шани.

– Боги, который час?.. Мам! Айму сегодня Лита купает, меня-то зачем в такую рань подымать?.. Темень еще на улице… – Шаня рухнула обратно на постель, закрывая лицо руками. Греть воду для младшей сестренки и намыливать ей спину, выслушивая бесконечные вопросы малька, совсем не хотелось – тем более что нынче не ее черед…

– А я и не за тем тебя разбудила, – Ялуша деловито стащила со старшей дочери одеяло, не давая ей погрузиться в мягкую теплую дрему, – Проведешь гостью нашу.

– Куда это ее проводить? – насторожилась Шаня, просыпаясь окончательно, – Сама выхода из деревни не найдет что ль?

– А она не по земле пойдет, – улыбнулась мать.

До Шани медленно дошел смысл ее слов. Она покачала головой, недоуменно глядя на Ялушу:

– Погоди… Она чужая ведь – что ж ты ей, лаз показать хочешь?

– Это орел рыбе чужой, – отрезала Ялуша, – А Марушка нам родная. Тебя, дуреху, лечила от глазной хвори, когда ты еще и ходить не умела. Если бы не она – ты бы и света белого не видела, темнотой бы жила. А может, и вовсе бы не жила. Так что как я сказала – так и будет.

Шаня потупилась. Ялуша положила на кровать ворох теплой одежды и, потрепав дочь по голове, вышла из комнаты, дав той возможность привести себя в порядок.

Теплый огонек чуть мигал под стеклянным куполом, дрожа от слабого сквозняка, тянущего из подземелья. Чем дольше они шли, тем ощутимее становился этот прохладный, пахнущий сыростью ветерок. Несмотря на время года, в тоннеле было тепло и чуть влажно. С потолка земляного коридора свисали тугие корни, вновь уходящие в землю – местами они образовывали настоящие решетки, сверху донизу затягивающие проход, и приходилось продираться сквозь заросли. Мару это нисколько не смущало: буреломы в лесу были гораздо гуще. На стенах лаза росли грибы, тускло светящиеся бледным зеленоватым сиянием – ведьма знала, что некоторые из них могли бы пригодиться ей для зелий. Да только вряд ли когда-нибудь ей еще доведется заниматься привычным делом.

На взгляд Мары, Шаня оказалась прекрасным собеседником: она молчала. Долговязая, худенькая девочка, высоко подняв фонарь, вела ведьму все дальше от гостеприимного теплого дома Ялуши. Изредка Мара косилась на нее, с любопытством рассматривая узор чешуек над светлыми тонкими бровями – у Шани они отливали перламутрово-сиреневым нежным цветом и чуть мерцали на тусклом свету. Как и все речные люди, она была низенькая, большеглазая и светлокосая. А еще чешуйки, спускающиеся от уголков ее глаз вниз на скулы, уже начали бледнеть и едва заметно топорщиться. Девушка ощутила ее взгляд и без слов поняла, на что глазеет ведьма.

– Скоро совсем отпадут.

– Они лишь над бровями растут? – поинтересовалась ведьма, пропуская Шаню вперед – тоннель разделился на две узкие ветки. Девочка повернула налево, и проход круто пошел вниз. Запахом реки потянуло гораздо ощутимее – Мара поняла, что они спускаются под озеро.

– Нет, еще вдоль позвоночника. А у новорожденных мальков – мы так детей зовем – вообще все тело в чешуе, только мелкой совсем и мягонькой как шелк. Она такой и остается, не жесткой. С возрастом вся отпадает, когда срок подходит.

Она немного помолчала, а затем продолжила:

– Отец говорил, что у матери в молодости очень красиво было – серебряные, с золотым краешком, и притом почти прозрачные. Мелкие-мелкие, как у красноперки.

На том их беседа утихла. Шаня все так же молчала и вела себя отстраненно, хоть и вежливо. И за это Мара ей была благодарна – ведьма чувствовала себя неуютно, когда приходилось поддерживать разговор. Все же говорить она не умела. Точнее, просто не хотела – нужды в том особой не было. Гораздо интереснее было примечать крохотные детали, едва ли имеющие значение.

Причудливая трещина на стене, напоминающая силуэт птицы.

Светящиеся капельки воды на корнях, отражающие огонек фонаря.

Дымчатый маленький кристалл, острыми краями вспарывающий глинистый потолок.

Корни, своеобразными ступенями поднимающиеся вверх.

Спустя час плавный подъем наконец закончился, и потолок резко ушел вверх, а проход раздался. Мара огляделась. Они находились в небольшой пещере, с потолка которой свисали грязной бахромой корни, а в стенах тут и там виднелись прозрачные камни – ведьма видела такие на шеях семиреченок. Только в людских городах мастера обрабатывали дикие самоцветы и вгоняли их в золото, серебро или медь, а речной народец лишь просверливал тонкими сверлами мелкие каменья да низал их на нитки. Теперь Мара поняла, откуда у небогатых жителей Семиречья столько самоцветов – в некоторых дворах даже площадки были выложены мозаиками из кварца.

Из пещеры лучами расходилось еще несколько ходов, два из которых были затянуты корнями, словно сетью. Шаня указала на неприметный лаз справа.

– Дальше уже развилок не будет – так что пойдете вот по этому коридору, не ошибетесь, – девочка нервно усмехнулась собственной шутке, не возымевшей должного эффекта, – Вот. К вечеру выйдете к Прибережку.

Мара чуть нахмурилась.

– Не слыхала о таком городе.

– Это на юге, он от леса далеко. Там и заночевать можно, и еды прикупить. Да и до Сестер проще будет добираться – матушка сказала, что вам туда надо. И фонарь возьмите – я в темноте вижу, как кошка, – Шаня неловко дернула плечом, а потом неуклюже добавила, – Будьте осторожны, госпожа Мара. И спасибо вам.

Мара вздернула тонкую бровь.

– За что же?

– Мне мать напомнила… что помогли вы мне, когда мальком еще была… а тогда же и поблагодарить не могла вас, – девочка комкала в руках край теплой шерстяной туники, надетой поверх нескольких кофт, и смущенно глядела в пол.

– Что же, на здоровье, – чуть склонила голову колдунья, – А тебе спасибо, что дорогу показала. Беги к матери да сестрам, тебе же приданное надо шить, – последнее она сказала с теплой улыбкой, несколько смягчившей черты лица. Шаня встрепенулась и широко заулыбалась.

– Вам мать сказала, да? Когда в следующий раз придете, покажу вам – уже дошью до того срока, наверное. Таша мне свои нитки отдала, а они переливаются, словно радуга, чудные такие! И братья самоцветы высверливают, такая красота будет!..

Будет. Конечно, будет, девочка. Да сохранит тебя Бессмертный.

– Доброй дороги, госпожа Мара! – и Шаня, махнув ей рукой, бодро зашагала обратно, провожаемая взглядом ведьмы.

– И тебе доброй дороги, дитя.

Тоннель был немного уже, чем тот, по которому ведьма шла вместе с Шаней, но стены не давили. Тускло поблескивали острыми гранями бока кристаллов, слышался тихий звук падающих капель воды, разбивающейся о камни. Тишина, эхом разливающаяся здесь, тоже не сжимала голову тисками – Мара с удивлением поняла, что ей спокойно. Стены, увитые корнями, напоминали ей диковинную шкуру древнего дракона, веками спящего под землей. Ладонь сама потянулась к шершавым жестким побегам. Под корой вверх, к стволам и ветвям, скованным изморозью, текла из земли живительная влага. Мара не стала задерживаться, чтоб поговорить с сонными деревьями – успеется еще. Сейчас нужно было делать то, что должно.

Подземный коридор снова вильнул в сторону, а затем вниз. Лаз петлял, словно кроличья нора, и на пути ведьме иногда попадались крохотные выемки-пещеры, напоминающие круглые комнатки без мебели. Маре оставалось только догадываться, зачем они здесь – пещеры попадались через одинаковые промежутки, были одного размера, а в некоторых на полу виднелись символы, похожие на те, что ведьма видела в доме Ялуши. О речном народце столько легенд ходило, что ни одной из них Мара давным-давно уже не верила – правда всегда оказывалась совершенно иной.

Теплые пироги, заботливо завернутые Ялушей в дорогу, пришлись как нельзя кстати где-то спустя два-три часа пути. Воды в подземелье было предостаточно, и ведьма даже набрала доверху запасную флягу – на всякий случай. Снега-то на поверхности хватает, но кто же знает, как повернется Путь? Воображение тут же нарисовало золотые пески пустынь, протянувшиеся до самого горизонта, как в старых сказках далеких южных земель. Мара фыркнула сама на себя – что за глупости в голову лезут? Бессмертный вряд ли станет так шутить. Хотя…

Мара потеряла счет времени, когда откуда-то из глубины лаза потянуло холодом и морозной свежестью. Женщина даже встрепенулась: тепло подземелья навевало сонливость и желание забраться в одну из комнат-пещер, прислониться спиной к густому переплету ветвей и задремать, до самой весны уснуть, пока теплые лучи весеннего солнца не растопят снега. Мара чуяла странную магию, неведомую ей, и ближе к концу пути кровное колдовство – ведьма не сомневалась, что это волшебство крови речного народца – начало давить на нее и пытаться поглотить ее саму. Ощущение свежего воздуха мигом вымело сон и тихий шепот, который гулким, едва различимым эхом перекатывался в голове ведьмы – и Мара искренне тому обрадовалась.

Вскоре коридор уперся в каменную лестницу, ведущую наверх, скользкую и местами осыпавшуюся. Лестница была гораздо выше, чем та, по которой они спустились в подземелья из дома Ялуши, и немного изгибалась. Оскальзываясь на крутых ступенях, Мара гадала, куда же она выйдет. Прибережек… Знакомое название, ведьма видела крохотную пометку на одной из карт – селение находилось на юго-западе от леса, на берегу огромного соленого озера. Но карту женщина помнила смутно, а потому понятия не имела, как ей добраться до Мертволесья от Прибережка.

Тяжелая дверь, потемневшая от времени и пахнущая мокрым деревом, поддалась с натужным скрипом. С трудом приоткрыв ее ровно настолько, чтоб протиснуться в получившуюся щель, Мара выбралась из подземелий, с наслаждением дыша и сбрасывая с себя сети сна окончательно. Темное помещение больше всего напоминало склад при трактире – тут и там виднелись бочки, мешки, пахло пряностями и солью. Откуда-то слышался тихий гул голосов, приглушенный толстыми стенами, а у противоположной стены виднелась еще одна дверь, почище да поновее.

В сердце глухо начала выть тоска. Лес, пусть и замерший в ледяном сне, был для нее домом и защитой, и вдали от него ведьма чувствовала себя неуютно. Под тихим кружевом ветвей рождалась тишь, бродила знакомая с детства сила, доверчиво льнущая к кончикам пальцев искрами болотных огней – а здесь…

Мара тряхнула головой. Уймись, ведьма. Все ноешь да ноешь сама себе, не надоело ли? Вернешься скоро в свой лес.

Лаз действительно вел в трактир. Мара проскользнула в общее помещение практически незаметно – посетителей было немного, и неприметная фигура, закутанная в темный плащ, никого не интересовала. Лишь трактирщик с серебряными глазами, неспешно цедящий из глиняной кружки какой-то напиток, поднял взгляд, когда ведьма приблизилась к стойке. Хмуро оглядев ее, мужчина чуть приподнял брови:

– Госпожа – не речная женщина. Так откуда же госпожа знает про лаз?

– Госпоже показали. Я пришла из Семиречья – там меня хорошо знают. Ежели подземелья – тайна речного народа, то не беспокойтесь: никому я вашей тайны не выдам, нужды мне в том нет.

Трактирщик окинул ее долгим взглядом, а затем медленно кивнул.

– Чего угодно?

– Скажи мне, добрый человек, – Мара поставила локти на стойку и переплела пальцы, упираясь в них подбородком, – Далеко ли отсюда до Сестер? Сколько дней пути?

Взгляд мужчины разом посуровел.

– Я-то может и добрый человек… Да вот к Сестрам добрые люди не ходят. Добрым людям ни к чему под сводами Лихого Леса бродить. Так что же там забыла госпожа, да еще в такое время?

Только этого еще не хватало. Мара поморщилась, но сказать что-либо не успела. Трактирщик наклонился к ней и, исподлобья глядя на нее, продолжил:

– Вижу, что ты с ворожейством путаешься. Чую. По морде твоей вижу, госпожа, прости уж за грубость – с недавних пор не любят здесь таких, как ты.

– Это почему же? – холодно поинтересовалась Мара.

– Не твоего ума дела, ведьма, – огрызнулся мужчина, – Слушай сюда: чтоб до рассвета духу твоего здесь не было, иначе донесу старейшине, что в Прибережке ведьма появилась. Путь до Сестер сама ищи, ничего я тебе не скажу. Да и отсюда – проваливай, да поскорее. Иначе сам тебя на вилах вынесу.

– А не побоишься? – Мара изогнула уста в ухмылке, да такой, что трактирщик непроизвольно отодвинулся и побледнел, – Впрочем, что на тебя время тратить. Благодарю за гостеприимство, – и с этими словами женщина поднялась с высокой табуретки и вышла из трактира, ощущая спиной колючий, словно наконечник копья, взгляд.

Прибережек раскинулся на широкой песчаной косе, делившей озеро почти напополам. Несмотря на то, что воды сковало льдом, здесь пахло солью. Запах шел от досок, пропитанных ветром и озерной влагой, от сетей, заскорузлых от изморози, от проглядывающих из-под снега островков сухой травы и клубков водорослей. На востоке темнела знакомая гряда леса, отчего внутри Мары все болезненно сжалось, заскулило и потянулось туда, но ведьма одернула себя, заставляя дух успокоиться и замереть. На севере высились пики гор, но с такого расстояния в надвигающейся темени понять, где находились Сестры, было невозможно. Сизый зимний вечер медленно выкрашивал небо над головой углем, а из глубин темноты холодно мерцала ледяная звезда, рядом с которой остальные искорки казались крохотными песчинками, не больше.

Огоньки зажигались в домах один за другим. Мара хотела было попроситься на ночлег, но, вспомнив слова трактирщика, решила держаться от жилищ речного народца подальше. В этом соленом воздухе ей чудился и иной запах: страх, беда, опасность. Ей было весьма любопытно, что произошло, и почему ведьм здесь не жаловали. Судя по всему, что-то случилось совсем недавно – Ялуша бы предупредила ее о любой возможной опасности, даже самой пустяковой. Выходит, семиреченцы не знали.

Ведьма спустилась на деревянные подмостки, протянувшиеся вдоль заснеженных улочек. Со стороны озера слышались веселые окрики – детвора возилась на льду, устраивая шуточные потасовки и играя в салочки. От широкого настила сворачивали более узкие «тропки», но Маре нужно было сойти с косы на берег, а потому она шла прямо, мимо темных домов и голых дворов – садов жители Прибережка почему-то не держали. На некоторых оградах висели сети – старые, уже негодные, с застрявшими в переплетениях нитей ракушками. Соль. Город, сотканный из соли.

Когда-то давно, пару десятков лет назад, она приходила к берегам огромного соленого озера, что на юге далеко от Гарварны, разделяющего человеческое государство с эльфийскими землями. Там, на водах, бирюзовых и беспокойных, стоял рыбацкий городок – Мара слышала в Вергории, что несколько лет назад туда пришел мор, и город сожгли. Там тоже пахло солью.

А еще пахло солнцем, мокрыми досками и ветром с дальних полей. Молодая ведьма дни напролет бродила вдоль обрывистого берега, собирая лимонную полынь и горький камнелист, а вечерами приходила на берег и садилась у воды, что стягивала кожу и оставляла на ней тоненький белый след своих прикосновений.

Молодая рыбачка, заприметив Мару в городе и узнав, что та пришла из лесу, предложила ей остановиться в своей лачуге у самого края обрыва. Старый дом, казалось, оживал, когда ранним утром она, собираясь на озеро, заливисто хохотала вместе с ведьмой, рассказывая ей всякие небылицы. Мара любовалась медно-рыжими короткими прядками, падавшими на ее лицо, когда девушка распутывала сети. Любовалась темными глазами с кошачьим разрезом и пушистыми ресницами – рыбачка всегда глядела внимательно, и на донышках ее зрачков плясали лукавые искры. Любовалась мышцами, едва наметившимися, но сильными, плавно перекатывающимися под загорелой кожей на ее руках. Любовалась ею.

От ее волос тоже пахло солнцем и солью. И губы были солоны, словно ветер с озера исцеловал ее уста, навеки оставляя на ней свою печать, всему миру говоря: она моя. И целовала она жадно и горячо, неистово, не спрашивая разрешения. Когда однажды ночью она пришла на открытую веранду, где постелила Маре перину, ведьма не спала – звезды были низкими и немного другими, не такими, как в лесу. Они казались ближе. Мара глядела на них, падая в темное южное небо, когда ее холодные плечи обожгло легким касанием губ.

Потом она тонула в темных, словно то самое небо, глазах рыжеволосой женщины, склоняющейся над ней и целующей так горячо.

Потом звезды опустились совсем низко, изорвали ей плечи в кровь острыми ногтями, а затем зализали раны, заливая в них соль своих прикосновений.

Потом, ранним утром, солнце целовало загорелое тело рыбачки и золотило ее кожу, а ведьма, глядя исподлобья и усмехаясь, словно бес, губами рисовала узоры на плоском животе, совсем шалая от раскаленной волны, растекающейся по венам.

Низкий, с хрипотцой, смех женщины еще звучал в ушах, когда ведьма вернулась домой, в Гарварну. А потом все забылось, унеслось следом за ветрами к берегам того самого озера – и горечи в том не было. Мара, временами вспоминая сладкую соль ее поцелуев, не жалела о том, что те берега остались в далеком прошлом: молодая рыбачка не смогла бы стать светочем ее жизни, и дом ее не стал бы домом Мары. Но сейчас, ощущая в воздухе этот давно уснувший соленый и солнечный ветер, ведьма снова видела ее силуэт где-то на берегу, на границе между закатным рыжим небом и золотящейся водой.

Воспоминание о том пьяном шалом лете вызвало тихую улыбку и потянуло за собой вереницу других видений, совершенно иных. Мара, идя по заснеженной улице Прибережка, видела земляничную поляну, освещенную косыми лучами жаркого солнца, струящимися сквозь листву. Видела смеющиеся серебряные ручьи, срывающиеся с крутого склона оврага вниз. Видела легкокрылых белых мотыльков, танцующих, словно живые лепестки, на ветру. Ни в одном из тех видений больше не было ничьих рук, ничьих губ, ничьих глаз с темными провалами зрачков. И, думалось ведьме, это славно.

Деревянный настил прохудился, доски расшатались, а вскоре и вовсе закончились. Под ногами вновь была земля, устланная снегом, и Мара вздохнула с облегчением – она ненавидела города, пусть даже маленькие. Все там было чужим, злым, словно скованным, опутанным невидимой сетью – и эта сеть пыталась накрыть собою каждого, кто еще не был в ее власти. Сеть серых, унылых будней, сеть лжи и боли, грязи, порока, непонимания. Ведьма не видела ее лишь вокруг детей – те были чисты. Но потом, со временем, сеть опутывала и их. От того было как-то горько. Однажды настанет иное время. Совершенно иное. Слышишь меня, Бессмертный? Воля твоя на все, но пусть однажды мир станет чистым.

Ветер, носящийся меж стылых камней, ответил тихим воем. Ночь ступала скрипучим шагом старца, и Маре чудилось, что с востока доносится тихая песнь замерзших ветвей.

Твоего имени, ведьма, не разгадать.

След на снегу исчезает в короткий миг…

голос – всего лишь эхо, погибший звук.

Сквозь расстояния, сквозь десятки верст доносился шепот – из самых глубин мира, из самой глубокой высоты, которая только может быть.

Голоса сотен живых существ, заплетенные в единую нить чьей-то благостной светлой рукой.

В замке погаснут окна, да время – спать,

вот в темноте истаял последний блик.

Ведьма танцует и чертит туманом круг.

Старая песенка из старой зловещей сказки, которую матери рассказывали своим детишкам.

Ведьма шла все дальше, по широкому заснеженному полю, тихонько напевая забытую мелодию. На душе было как-то легко и светло, тихо – почти радостно. Если только радость может быть тихой и невесомой.

Ближе к полуночи, когда свет разошелся от холодной Ярис, замерев вокруг нее бледным кольцом, Мара все-таки остановилась передохнуть. Зимняя ночь не страшила ее – сила Бессмертного всегда была с ней, вот здесь, у самого сердца. Прикрыв глаза, ведьма тихонько позвала своего бога – и мир рассыпался цветным бисерным крошевом на небесном подоле, замерцал сотней искр, стал иным – и знакомым до боли.

Мара любовалась этим чудесным миром, видимым так лишь для нее. Сейчас цветные сполохи не резвились, не метались вокруг – они кружились плавно, танцевали, словно медленные пылинки на солнечном свету. Сонные искорки энергий доверчиво опустились на подставленные ладони, стянулись к холодным рукам и обняли ее теплом. Холод отступил. Ведьма присела на снег, не ощущая ничего, кроме мягкого тепла и знакомого покалывания на кончиках пальцев и где-то у сердца. А потом дрема пришла огромным пушистым котом со звездными глазами-колодцами, свернулась вокруг, и мир утонул в тишине.