Текст книги "Дикая охота. Полотно дорог (СИ)"

Автор книги: Aelah

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 53 страниц)

– В общем, тренируйся, дитя мое, – продолжила Атеа, наклоняя голову набок. Ветер, подхвативший тугие локоны, взметнул их вверх и в сторону, золотым знаменем набросив их ей на лицо, – Когда-то же надо начинать использовать то, что дано тебе богами, по назначению, не так ли? С помощью этой штуки можно такие вещи проделывать, ты даже представить себе не можешь.

– Ну прекрати, ну пожалуйста, – девушка беспомощно комкала в руках поводья, ища, куда бы деть глаза. Атеа картинно вздохнула:

– Меред, я говорила про речь человеческую. Вот что ты за существо такое, а? Чуть что – и сразу переиначиваешь, да так, что и портовые девки краснели бы! Тебе должно быть стыдно, Меред. Стыдись. Можешь для верности устроить самобичевание перед нами. Я дам тебе розги.

– Спасибо, не нужно, – проскрежетала Меред, выпрямившись в седле и пытаясь справиться с предательским румянцем на щеках. Атеа еще некоторое время наблюдала за ней, но Меред даже не взглянула в ее сторону, а потому Лебедь, удовлетворенно кивнув самой себе, расслабилась, прикрывая глаза и подставляя лицо холодному ветру.

Некоторое время они ехали в тишине, нарушаемой лишь тихим шорохом снега под конскими копытами да воем ветров где-то в ущельях на востоке. Сквозь закрытые веки Атеа видела свет, белый-белый, чистый – и ей отчаянно хотелось взглянуть на него, на здешний мир, оставленный ею, кажется, целую вечность назад. Однако слишком много было барьеров между ней и этой землей, слишком много времени и слишком много ненависти.

Какой он был, ты помнишь? Озерный край, озерная земля – так называли его странники, да? Твой Тиннеред, с бескрайними равнинами и пологими холмами, тот сказочный мир твоего детства… Какой он был, Атеа?

Она помнила смутно. За долгое время фиалковые холмы исчезли из ее памяти, сменившись грубыми склонами, мрачными, заснеженными перевалами, горными шумными реками с ледяной студеной водой, и сети озер, заросших золотым камышом, больше не снились ей. Ей не снились крохотные городки, где на черепичных крышах покачивались флюгеры, подставляя узорные стрелки подветренным потокам, где на окнах летом цвели вьющиеся синие колокольчики, пахнущие так сладко. Ей не снились крохотные селения, где не было ни заборов, ни границ меж дворами, где босоногим девчонкам матери надевали обережные платки с вышитым охранным узором, и те платки были величайшим сокровищем. Все это осталось где-то за горизонтами, и Атеа редко вспоминала ту жизнь, кажущуюся далекой и вовсе ей не принадлежащей. Впрочем, она не жалела об этом – никогда: ни на пороге Келерийской Гильдии, ни теперь.

Взглянуть хотелось. Даже зимой Тиннеред оставался таким же – светлым, задумчивым, тихим. Озера затягивались синими льдами, и белый узор трещин расползался по застывшей глади, а поля и холмы кутались в пушистое одеяло до самой весны. Нарядные города в россыпях уличных фонариков из эльфийского цветного стекла казались сказочными. Ныне Атеа выросла и прекрасно понимала, что все могло быть не так. Дети всегда смотрели иначе, выхватывая своим чистым зрением самые светлые и яркие моменты, а пелена с ее глаз спала уже слишком давно – и поэтому сейчас она боялась открыть глаза и увидеть грязные придорожные канавы и месиво снега под конскими копытами, заброшенные колодцы и дома, на крыльце которых лежали бы вместо тряпки материнские обережные платки. Сказки обычно рушились именно так, она знала это.

Эх, ладно, ну неужели вот еще что-то может тебя разочаровать, девочка моя? После всей той дряни, что с тобой случалась на протяжении всех этих лет? Давай-ка, дорогая, возьмем себя в ручки и перестанем быть маленькой сопливой размазней. Высоко вскинув голову, Атеа спокойно выдохнула и наконец подняла веки, глядя вперед.

Белые поля в белой тишине, синее высокое небо, холмы, в низинах которых блестели под солнцем заледеневшие озера. Широкий простор, насколько хватало глаз, был спокоен и светел, и далеко впереди и справа девушка видела пятнышки селений, над которыми серебристой легкой пеленой тянулся дымок – даже отсюда она слышала горьковатый запах жженной липовой древесины. Красные черепичные крыши казались россыпью рябиновых ягод на снегу, а сады, окружающие селения, напоминали скованную инеем паутинку. Чуть поодаль от дороги, за несколько саженей от всадниц, виднелся колодец – аккуратный, ухоженный, с новехонькой крышей, украшенной охранной резьбой. Атеа ощутила, как губы сами собой растягиваются в легкую улыбку. Да. Что-то действительно оставалось неизменным, и за это Лебедь была искренне благодарна Небу.

Впереди показалась развилка дороги, огибающей холм, и один из ее рукавов уводил на юг, а другой полз на восток, к столице Тиннереда. Атеа знала это – именно по той дороге ее увозили прочь, именно те холмы спускались пологимим склонами к самому тракту, почти вползая на него. Именно на тех холмах она собирала цветы и плела из них венок, пока они отдыхали на привале. Именно за их плавными изгибами разрастался и впивался высокими башнями в небо Расфаль – город, в котором сейчас медленно умирал король. И скатертью ему дорога, подумала Атеа, ощущая, как в груди приятно защекоталось предвкушение. Легкое беспокойство, напоминающее неосторожное касание мотылькового крыла, раздразнило ее, и теперь девушка буквально подпрыгивала в седле от нетерпения. Когда еще бы выпала возможность примерить на себя роль королевы? Богиня, сколько же изворачиваться придется!

– Здесь? – тихо спросила Меред, и Атеа, отвлекшись от своих мыслей, вопросительно взглянула на нее. Глаза ее цвета синего льда смотрели вдаль, на ту самую развилку, и Лебедь ощутила печаль девушки, затаенную под ресницами. Возведя очи к небу, Атеа вздохнула:

– Меред, у нас никто не умер. У тебя такой вид, как будто ты меня уже проводила на погребальный костер и теперь уныло причитаешь, подливая масло и хворост подбрасывая. Давай, убери вот это скорбное нечто со своего лица. Максимум через луну мы уже встретимся, и ты снова взвоешь от моего общества, и все будет по-старому! Так что давай, веселее и радостнее.

Девушка хмуро взглянула на нее, даже не пытаясь натянуть на лицо подобие улыбки, и Атеа снова вздохнула. Протянув руку, она сжала плечо Меред.

– Да-да, мне тоже будет не хватать тебя. Но я не собираюсь облачиться в траурные одежды и рыдать всю дорогу до Расфаля. Хотя это, конечно, могло бы помочь мне вжиться в образ страждущей дочурки, которая оплакивает скоропостижную кончину папеньки-короля, – она задумчиво поскребла подбородок, – Ну да ладно. Справимся и так. Чем сложнее задача, тем интереснее, я права, Меред, дорогая?

– Я волнуюсь за тебя, – не отвечая на ее ироничные вопросы, Меред подняла голову, и на лице ее промелькнуло тенью беспокойство, – Переживаю. Что, если тебя не захотят слушать даже?

– Что, если за тем холмом моя лошадь взбесится, сбросит меня и сломает мне хребет копытом? – скорбно передразнила ее Атеа, и Меред мгновенно побледнела. Мысленно выругав себя, Лебедь поспешно добавила, – Я утрирую, Меред. Это означает…

– Я знаю, что это означает, – угрюмо перебила ее Меред, – Но не говори так. Не зови к себе.

– Боги, ну ты как будто и правда провожаешь меня на смерть! – всплеснула руками Атеа, недовольно глядя на Птицу, – Я собираюсь веселиться и развлекаться, дорогая, а не выкручиваться из передряги, в которую меня втянуло немилосердное Небо. Жизнь – игра, моя радость, всего-то, – она ухмыльнулась, расправляя плечи и сжимая покрепче поводья, – И я собираюсь играть так, чтоб мне завидовали спустя века даже такие правильные и чистые, как ты.

С этими словами она ударила лошадь каблуками, лихо присвистнув и запрокинув голову, и кобылка с размеренной рыси перешла на галоп, мотнув светлой мягкой гривой. Снег, сверкающий самоцветами под солнцем, во все стороны брызнул из-под копыт, а ветер ударил в лицо, обжигая кожу. Атеа услышала окрик Меред за своей спиной – однако останавливаться не стала. Ей хотелось начала игры, за которым непременно будет их встреча. Долгие проводы и расставания Лебедь терпеть не могла. А развилка была все ближе, и девушка чувствовала, как нарастает в груди это золотое волнение, так сильно напоминающее солнечного ежонка с длинными тонкими иголочками-лучами. Вот возьмешь его в ладони – а он колется, да так, что удержать невозможно… И теперь этот ежонок уютно угнездился где-то возле ее сердца, и Атеа не знала, что же с ним делать. А точнее, как раз наоборот – знала. И ей больше всего на свете хотелось наконец начать эту игру.

Лошадь ей досталась упрямая, со сквернейшим характером, хоть и довольно миловидная, а потому уже на подходе к развилке кобылка решила проявить норов и замедлила шаг, не дав Атеа насладиться быстрой скачкой, а там и совсем остановилась как вкопанная, недовольно прядая мягкими ушами и кося на нее темным глазом из-под длинных ресниц. Лебедь уже собиралась было высказать серой все, что она о ней думает, когда ее нагнала Меред, все такая же хмурая, как и раньше.

– Не пугай меня так, – Птица окинула ее укоризненным взглядом, от которого Атеа взвыть захотелось – или сбежать от нее еще скорее, – Сейчас – не лучшее время года для скачек, ты не считаешь?

– Знаешь, Меред, вот ты доказываешь одну мою теорию – и доказываешь получше других, – поморщилась Атеа. Меред вопросительно приподняла брови, – Ночью все бабы совершенно очаровательны, милы, с ними интересно говорить, и не говорить тоже бывает интересно… А как только утро настает – все: огонька в глазах нет, все снова унылые зануды… Не в обиду тебе сказано будет, да-да. Вот где, ну? Где?

– Отстань, – Меред раздраженно отмахнулась от нее, и Атеа подумалось вдруг, что не зря Чайка пошла в Наставницы: когда ей позволят полноправно называться Крылатой, она станет воплощением наставнического беспокойства за птенцов и той рукой, которая будет ловить их, если они решат сброситься с пропасти, развлекаясь. А потом еще проведет беседу, полную нравоучений, после которых птенцы не то что подходить к обрыву – вообще выходить за пределы замка не станут. Именно поэтому Атеа должна была быть с ней все это время – чтоб дать шанс девчонкам хоть немного повеселиться. Кто-то же должен вправлять госпоже Чайке мозги хоть иногда…

– Я и не пристаю особо, – осклабилась Лебедь, отбрасывая с лица густые волосы и торопливо озираясь по сторонам, – Ну что ж, пришло время прощаться, дорогая моя унылая подруга!

С этими словами она спрыгнула с лошади, чудом умудрившись не рухнуть в снег: ноги после долгого пути отказывались распрямляться, и в связи с этим Атеа не ощущала особой радости. Но все это казалось ей мелочью – ничтожной мелочью по сравнению с золотым клубком предвкушения. Так всегда бывало, когда она затевала очередную игру, когда плела вокруг себе очередную паутину, в которой запутывались чудеса и опасности, и лишь в этом коконе, лишь в этой сети она остро ощущала жизнь. Лишь в эти моменты.

Меред тоже спешилась, хватая свою лошадку под уздцы. Атеа видела, как девушка пытается согнать со своего лица тень тревоги – однако все ее выдавало, как и всегда: морщинка меж красивых широких бровей вразлет, складочка в уголке рта, накрепко сжатые тонкие губы, беспокойный блеск пронзительно-голубых глаз. Меред стояла напротив нее, чуть наклонив голову к левому плечу, и Атеа вдруг поняла, что тоже будет скучать по ней все это время. Они никогда еще не расставались на такой неопределенно-долгий срок.

– Уже? – Меред долго оглядывала местность, словно запоминая изгибы занесенных снегом холмов и сеть голубых озер, промороженных до самого дна. За ее спиной на расстоянии от них остановилась Тэарга, недвижимой статуей замершая на фоне высокого синего неба. Атеа подошла к Птице поближе, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

– Да, уже. Чего рассусоливать-то? Надеюсь, ты сейчас не станешь примерять на себя роль плакальщицы, м? – Меред угрюмо взглянула на нее исподлобья, и Атеа картинно прижала руку к груди, широко раскрыв глаза, – Что, нет? С ума сойти можно. Вот уж чудо из чудес, ниспосланное на нашу бедную землю… Я запишу это в свои мемуары, непременно. А теперь иди-ка сюда, обними меня и пожелай мне удачи. Можешь даже сказать, что я умница, и что у меня все получится. Я, знаешь ли, до этого не особо задумывалась о том, что будет, если на мою голову вдруг внезапно свалится целое королевство, поэтому слегка волнуюсь. И твоя скорбная мина никак меня не успокаивает, уж прости.

Меред замешкалась, как-то разом показавшись ей на удивление беспомощной, но в следующий миг тут же взяла себя в руки. Сделав шаг к Атеа, девушка обняла ее, сжав в объятиях так крепко, что у Лебедя чуть было не треснули ребра. Сдавленно рассмеявшись, она обвила крепкие плечи подруги руками, утыкаясь носом в ее макушку, пахнущую снегом.

– Все будет хорошо, – выдохнула Меред ей на ухо, не выпуская ее из рук, – И ты обязательно справишься.

– Да знаю я! – фыркнула Атеа, пытаясь как-то выкрутиться из железных объятий Меред, – Просто мне уже надоел этот траур на твоем лице, надо же было как-то растормошить тебя! Все, давай, отпускай меня и дай мне наконец вздохнуть.

Меред даже не шелохнулась, и Атеа ощутила себя дворовым котом, которого поймали дети на улице, и который теперь пытался вывернуться из их рук. Как только картинка вспыхнула в голове, девушка тут же попыталась по-кошачьи поднырнуть вниз и поскорее вскарабкаться на лошадку, однако это не помогло: Меред держала так крепко, что Лебедь оказалась полностью обездвиженной.

– Я люблю тебя. Возвращайся скорее. И зови – я приду так скоро, как только смогу, – тихо шепнула Меред куда-то ей в шею, и Атеа, сдавшись, обреченно похлопала ее по плечу.

– Да, я знаю. Я тебя тоже очень люблю. И обязательно позову, если мне понадобится твое верное плечо. Или если меня решат отравить придворные лапушки. А теперь возьми себя в руки, келерийская тряпка! – последнее она гаркнула так, что над долиной расползлось во все стороны эхо, а Меред тут же отдернулась в сторону, кривясь и шипя, – Давай, подбери сопли и марш отсюда, исполнять свой долг!

– А ты и рада поскорее от меня избавиться, – проворчала Меред, все-таки выпуская ее из рук и отступая назад. Вид у нее был не особо радостный, однако она уже умудрилась натянуть на лицо подобие улыбки.

– Да, – честно призналась ей Атеа, неуклюже взбираясь на спину серой кобылки. Та шумно фыркнула – да так обреченно, словно ее седлала не хрупкая девушка, а престарелый купец, под шагом которого ломались дубовые балки, – Да. Иначе, если церемония нашего прощания затянется, я разревусь, как последняя малолетняя дура. Оно мне не надо. Так что давай закругляться, Меред. Ветра тебе под крылья и милости Хартанэ в дорогу.

Меред удивленно приподняла брови – Атеа никогда не прощалась с ней ритуальной фразой, которой завершались все молитвы о пути. Немного помедлив, Лебедь радостно добавила:

– А еще – доброго вина и красивых шлюх, если совсем уж невмоготу станет! – Меред мгновенно одеревенела, но Атеа уже не смотрела на нее, обратившись к Знающей, – А ты, госпожа ведьма, учти: если по твоей милости – или от твоего бездействия – с этой вот разнесчастной случится хоть самая малость, хоть одно самое нелепое несчастье – я тебя найду, – последнее она произнесла с широкой радостной улыбкой на лице, так, словно желала ведьме доброго пути. Тэаргавар лишь кивнула:

– Я знаю. Ясной дороги и сил, чтоб все преодолеть, Птица-Лебедь.

– И тебе, госпожа Знающая, не хворать! – все-таки смилостивившись, ухмыльнулась Атеа, – Бывайте, прекрасные девушки. А ты, – она взглянула на Меред, разворачивая лошадь на восток, туда, куда уводила дорога, – Пообещай мне, что не будешь писать душераздирающие стишки о нашем с тобой расставании. Оглянуться не успеешь, и я уже снова буду доводить тебя до белого каления, и ты будешь молиться о том, чтоб меня отправили куда-нибудь еще. А там, глядишь, выяснится еще, что в моем роду были тавранские цари, эльфийские боги и прочая шелупонь, и всюду я нужна как наследница!

С этими словами она отвернулась от них, оставляя их за собой, и вырвалась вперед, не оглядываясь назад. Она знала, что Тэарга все так же неподвижно сидит, выпрямившись в седле, и мягкие широкие складки ее пальто чуть развеваются на ветру. Она знала, что длинные тонкие пальцы ведьмы мягко перебирают лошадиную густую гриву, а лицо ее остается все таким же неподвижным в тени глубокого капюшона. Знала, что Меред стоит и глядит ей во след, и глаза у нее тоскливые и зовущие, словно у брошенного зверя, которого уже приручили. Да только зверем она не была, и Атеа не могла и не хотела делать ей больнее долгим расставанием. И собственными слезами, что сейчас вдруг предательски защипали глаза.

Зло смахнув непрошенную соль с ресниц, Атеа пригнулась ниже к лошадиной шее, прогоняя прочь все мысли. Обернуться хотелось – и остаться хотелось; она никогда не была одна до этого. Она попросту не умела быть одна. Не умеешь – научишься, иначе я сломаю тебе хребет, милосердно проскрипел в голове голос Дамалы, когда-то давным-давно колотящей ее на Плацу, и Лебедь, ухмыльнувшись воспоминанию, хлопнула кобылу по загривку:

– Пошла, красавица. Вперед!

Летом холмы кажутся белыми – это ковыль заползает высоко на склоны, подбираясь к старым замшелым валунам, к чабрецовым полянкам, и колышется на ветру мягкой шелковой волной. В нем пестреет голубой лен, звездочки дикой гвоздики, и над разнотравьем гудят деловитые шмели, толстые, с золотистыми пушистыми брюшками. Выше, над всем краем, начинается бескрайнее небо, в которое можно упасть – нужно только разогнаться, разбежаться и взлететь, оттолкнувшись от земли и раскинув руки-крылья. И когда-то вместе с босоногими девчонками на этих холмах плясала она, хохочущая маленькая девочка с золотой косой и россыпью солнечных веснушек на вздернутом носике, и когда-то она падала в это хмельное лето и небо, что лежало прямо на этих холмах синим лоскутным одеялом. И когда-то жизнь казалась самой волшебной игрой, которую только мог выдумать старый добрый сказочник, странствующий по пересечьям миров.

Ныне она тоже считала жизнь игрой – разве что игра эта стала опасной. Но Атеа всегда любила оказываться на самой грани.

До Расфаля было всего-то два дня пути – и эти два дня пролетели незаметно, сухими листьями по ветру уносясь вдаль. Она останавливалась в придорожных городках, аккуратных и светлых, и добрые люди приглашали ее под свой кров, и она плела им байки о себе – одну краше другой. Пока лошадь отдыхала в стойле хозяина, Атеа уплетала за обе щеки луковый хлеб, какой пекли лишь в Тиннереде, заплетала косы маленьким хозяйским дочерям и с томной хрипотцой в голосе предлагала свою помощь молоденьким девушкам, возящимся на подворье. Солнце падало за край мира, огненной монеткой скатываясь по небосклону вниз, и длинные косые тени ложились под ноги лошади, и Атеа с каждой минутой ощущала все сильнее, как тугой узел в груди расплетается, ослабевает, а там и вовсе распрямляется – и нет его больше. В заснеженных долинах родной земли, в рощах, где под кружевом инея спали дикие груши, напоминающие согбенных мудрых старцев, в тихих домишках, где темноту разгоняли теплые лучины и нежная мягкость человеческих жизней – всюду она ощущала себя живой и светлой. И у сердца по-прежнему копошился солнечный ежонок, и приятное волнение не девалось никуда.

Солнце уже почти скрылось за холмами, и небо налилось рыже-алой, совсем уж не зимней краской, когда она подъезжала к крепостной стене Расфаля. Из-за нее ввысь тянулись белые башни – хрупкие и тонкие, крытые красными черепичными крышами, со сложными воздушными узорами флюгеров на острых шпилях. Атеа видела синие знамена, которые полоскал ветер, видела золотые окошки, что одно за другим загорались в надвигающейся темноте, слышала гул человеческих голосов, цокот копыт по мощенным мостовым, скрип колес и окрики; она слышала, как с тяжелым поющим звоном опускается молот на наковальню, как где-то вопят коты, как где-то далеко кто-то играет старинную мелодию «Осенний венок», и от этого было так хорошо, так радостно, так светло… Она видела крепостные ворота, что вот-вот должны были затвориться на ночь, видела стражников, которым особого дела не было до молодой девушки, что кротко поклонилась им и заявила, будто прибыла навестить больную тетушку… Пропустили ее легко – Крылья не были видны под плащом, да и Атеа прекрасно знала, что боги одарили ее всем необходимым для того, чтоб окружающие люди не опускали свой взгляд ниже ее лица. А если и опускали – то лишь чуть ниже.

– Доброго вам дежурства, светлые, – выдохнула она, взмахивая длинными ресницами, и стражники тут же расступились в стороны, вдогонку выспрашивая, не нужно ли проводить ее к дому тетушки. Атеа на это лишь улыбнулась, уверяя их, что справится, а если нет – то обязательно возвратится и попросит их помочь.

Она помнила Расфаль смутно, так, словно видела его однажды на картинке, и детское воображение решило, что она и впрямь побывала там. Образы туманом выплывали перед глазами, и улицы оживали, становились знакомыми – она узнавала их, хоть и с трудом. В столице кипела работа даже сейчас, зимним студеным вечером, работа, что была подчинена незримым силам, двигающим миры и рождающим новые звезды. Расфаль казался ульем, где жизнь была во всем: в каждом переулке, в каждом доме, в каждом лучике смеха откуда-то издалека. Атеа с интересом озиралась по сторонам, пытаясь понять, что чувствует ныне. Было любопытство, было предвкушение, было еще что-то – тихая и нежная грусть, такая невесомая, что Лебедь едва сумела уловить ее внутри самой себя. Она уверенно вела серую по мощеным улочкам, разглядывая все вокруг, пропуская ватаги детей, и в груди росло что-то озорное и абсолютно безрассудное. Впрочем, по-другому не происходило никогда.

Впереди показался дворец правителя – светлый, летящий замок с кучей башен, утопающий в заснеженной паутине садов, где на ветвях были развешены крохотные фонарики. От всего внешнего мира замок защищала широкая стена, изрытая бойницами, и по всему ее периметру Атеа видела движущиеся огоньки – стражники несли караул, патрулируя участки крепости, отданные им. Естественно, никакой речи о том, что ее пропустят к королю так просто, тем более прямо сейчас, быть не могло, и Лебедь предвидела это. Двух дней пути было вполне достаточно для того, чтоб Атеа повертела ситуацию в голове и так, и эдак, и продумала подобные мелочи, а потому Птица спокойно свернула с основной дороги, уводя лошадку в сторону от людной улицы.

Хозяин конюшни тоже с удовольствием послушал байку о престарелой тетушке, проникся жалостью к бедной юной девушке, а потому плату за то, что кобыла останется в стойле под его присмотром, не взял – зато предложил ночлег. Атеа вежливо отказалась, поклонившись доброму господину, сетуя на то, что за тетушкой нужно присматривать, и поспешила затеряться в ночных улицах, спрятавшись под плащом и буквально слившись с тенью. Насколько она помнила, конюшни находились не так уж и далеко от того места, куда ей нужно было попасть. Свернув в очередной переулок, Лебедь огляделась и, обнаружив чуть поодаль высокую решетку, окружавшую огромный дом, победно ухмыльнулась себе под нос. Если ничего не изменилось за эти годы, здесь жила ее старая знакомая, которая задолжала ей небольшую услугу. Стараясь ничем не привлекать внимание посторонних к себе, Атеа неспешно направилась к решетке, подмечая все, что нужно.

Всюду за решеткой дежурили стражники – однако Атеа довольно хорошо знала, что у задней части дома караул бывал редко. Хозяйка имения часто использовала неприметную тропку через сад для того, чтоб незаметно от своего глуповатого муженька выпроваживать молодых любовников, а посему ныне был шанс, что там, как и в былое время, особо никто не расхаживал. Взмолившись про себя Хартанэ, Атеа оглядела улицу и, убедившись, что проулок опустел, принялась взбираться по решетке, по-кошачьи перемахивая через несущественную преграду.

За решеткой начинался сад – до того густой, что даже сейчас можно было спрятаться хоть от двадцати дозорных. Пригнувшись к земле, Атеа тихо-тихо шагала по нетронутому снегу, стараясь двигаться так, чтоб при малейшей опасности иметь возможность укрыться где-нибудь в густой тени. Впереди уже виднелась темная стена, заросшая старой лозой с толстыми широкими стеблями, что вилась до самой крыши – и под этой крышей светилось одно-единственное окошко. Двигаясь плавно и аккуратно, Лебедь ухмыльнулась, не отводя взгляда от золотистого теплого квадрата – туда-то ей и нужно было. Если удача окажется на ее стороне.

Подобравшись к стене, девушка выпрямилась, переводя дух и ощущая себя ребенком, играющим в невероятно интересную игру. Оглядевшись еще раз, Лебедь задрала голову, прикидывая, сможет ли взобраться наверх по жесткой сухой сетке лозы. Другого пути у нее не было, да и она знала, что лишние размышления сейчас могут оказаться слишком уж большой ошибкой, а потому, все же решив не медлить, Атеа взялась за стебли и, подтянувшись на руках, принялась карабкаться наверх.

Высота в три этажа оказалась ничтожной по сравнению с отвесными скалами, на которых их гоняла Сольвэ, а потому Атеа преодолела это расстояние практически легко. Тело немножко отвыкло от подобной акробатики, и Лебедь с раздражением подумала, что наверняка похожа на толстого домашнего кота, впервые влезающего на дерево и цепляющегося за шершавый ствол когтями. Оставался последний рывок, и девушка, осторожно зацепившись пальцами за каменный выступ подоконника, с тяжелым усилием подтянулась вверх, заглядывая в окошко.

В комнате ничего не изменилось: та же вычурная мебель из орехового дерева, то же гладкое зеркало с искусной резьбой на тяжелой раме, та же куча мелких банок и склянок на столике подле зеркала. Та же огромная кровать под тяжелым бархатным балдахином, та же тумбочка, на которой в стеклянной плошке стояла толстая белая свеча.

Женщина, сидящая на постели и расчесывающая длинные, пересыпанные сединой, волосы, тоже не особо изменилась – разве что обрюзгла и стала куда более морщинистой, чем была десять лет назад. Длинная ночная рубаха с широкими рукавами скрывала ее телеса, и за это Атеа искренне поблагодарила Хартанэ – богиня благоволила ей сегодня. Если все и дальше будет идти так гладко, день можно будет назвать удачным. Мышцы уже начинали подрагивать от напряжения, но Лебедь терпеливо ждала, наблюдая за медленными движениями женщины. Вот она провела гребнем по длинной пряди, вот отложила его в сторону, поближе к свече. Вот откинула толстые пуховые одеяла, забираясь в теплую постель. Вот склонилась над огоньком и задула его, и комната погрузилась во мрак. Атеа начала отсчет.

Когда руки уже готовы были отказать, Лебедь поняла, что больше не может висеть на лозе. Подтянувшись еще выше и прижавшись к стене всем телом, девушка вынула Крыло, пропихивая лезвие в узкую щель меж оконных створок и аккуратно ища крючок, на который закрывалось окно. Долго искать не пришлось – ощутив хлипкую преграду, Атеа осторожно повела лезвие вверх, а затем так же плавно – вниз, чтоб ни единого звука не издать. Ветер затих, а потому его вой не смог бы разбудить спящую женщину – по крайней мере, так полагала Атеа. Оконная створка поддалась, и Птица распахнула ее шире, становясь коленом на приступку подоконника.

Окно было узким, а лучшие ее части – довольно широкими, потому Атеа, пытаясь пролезть внутрь, успела мысленно проклясть и свою затею, и строителей дома, и собственные бедра. К счастью, хозяйка дома не проснулась, громко храпя в ворохе одеял, и, когда Лебедь все-таки ввалилась в комнату, сквозь зубы ругаясь и спешно закрывая окно, лишь бессвязно принялась что-то бормотать. Справившись со створками, Птица обернулась к постели и бесшумно направилась к ней, на ходу вынимая Крыло. Половицы под ее ногой ни разу не скрипнули, как не скрипнула и добротная кровать, когда Атеа, подкравшись к ней, одним плавным движением взобралась на постель.

Женщина заворочалась, ресницы ее затрепетали. В следующий момент Лебедь вжала ее в перину бедрами, усевшись сверху и закрыв ей рот ладонью, и Крыло, оказавшееся в ее руке, острым краем касалось напудренной морщинистой шеи. Атеа склонилась над ней, глядя в широко раскрытые, испуганные глаза, и хищно усмехнулась, ощущая, как напрягается ее горло.

– Заорешь – и я перережу тебе глотку, – сообщила она женщине, тоненько скулящей, – Мне хватит секунды. Хочешь проверить, лгу я или нет?

Женщина, не мигая, чуть заметно затрясла головой, и Атеа видела искренний ужас и страх, застывший на ее лице. Удовлетворенно кивнув, девушка медленно убрала ладонь от ее рта. Крыло по-прежнему оставалось на месте. Прерывисто дыша, хозяйка дома дрожащим голосом просипела:

– У меня есть золото… Много. И драгоценности… Что вам нужно?.. Берите все, что хотите – только не…

– О, я возьму, – заверила ее Атеа, склоняясь еще чуть ниже, – Можешь не сомневаться, милая моя подруга. И только ты можешь помочь мне в этом.

Женщина, едва ли не окаменевшая, испуганно смотрела на нее. Глаза ее были круглыми, белыми, и она явно не понимала, что происходит.

– Я? Что… мы знакомы? Кто вы?..

– Я – твоя солнечная девочка, твоя куколка, – сладко пропела Атеа, и губы ее растянулись в кривой усмешке, – И я пришла, чтобы ты отдала мне маленький должок, добрая Виалла. Помнится, кое-что ты задолжала мне, правда?

Несколько секунд женщина непонимающе разглядывала ее, моргая и морща лоб, а затем лицо ее вытянулось, и Атеа ощутила, как она каменеет еще больше, и как медленно осознание вливается в нее. Она потеряла дар речи, хлопая глазами и пытаясь хоть что-то сказать, и Лебедь выпрямилась, все так же держа Крыло у ее горла и ухмыляясь ей уголком рта.

– Верно. Это я. Здравствуй, Виалла. Я так соскучилась, – она картинно вздохнула, – Однако сейчас не время для слез радости. На рассвете ты отведешь меня во дворец короля – к нему у меня есть небольшое дельце. Отведешь без лишнего шума и крика. Я боюсь шума, Виалла, а когда мне страшно, мои руки не слушаются меня – и могут схватиться вот за эту штучку, – она чуть ощутимее нажала на Крыло, и Виалла стала совсем уж белой – Атеа видела это даже во тьме, – А она очень, очень острая. Мы же не хотим несчастных случаев, правда?

Женщина даже не шелохнулась – лишь в ее глазах Лебедь видела молчаливую мольбу и то, что было залогом ее честности. Виалла слишком боялась смерти и слишком любила свою жалкую жизнь при дворе – а потому была готова на все, лишь бы ощутить себя в безопасности. Кивнув, Атеа убрала клинок.