Текст книги "Дикая охота. Полотно дорог (СИ)"

Автор книги: Aelah

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 53 страниц)

– Сколько зим нашему миру, сколько веков он прожил? Никто уже и не упомнит. Однако с самого рождения земли, с самого первого нашего вздоха на нас глядят звезды. Их очи холодны, и сумрачный свет их сердец серебрит облака, чертит сияющие дорожки на воде, застывает в каплях росы… – музыка стала тише, а голос сказителя – мягче, – Колокольчики напели мне странный сон, друзья мои. Я видел небо – черное, выкрашенное углем и сапфировыми тенями, и все это небо было усыпано драгоценными цветами. Цветами из стекла, из самоцветных камней, из серебра. Их острые лепестки напоминали лучи звезд, – менестрель усмехнулся краешком рта, не глядя ни на кого в зале, – И я бродил по небесному полю, вдоль облачных тонких троп, что проседали под моей ногой, словно мягкий пружинистый мох. Много я видел прекрасных цветов в той долине, касался их – и не мог сорвать. Я тянул к ним руки, но их острые холодные шипы искололи мне в кровь пальцы, а от каждого моего прикосновения лепестки их лопались. И им не было ни конца, ни края! Обернувшись, я увидел за своей спиной бесконечный простор, полнящийся осколками, и каждый из них сиял. «Это звезды!», подумал я, оглядываясь по сторонам. С земли мы видим их крохотными искорками, и никто не знает, что на самом деле небо усыпано драгоценным крошевом. И в тот миг, когда я понял эту истину, сердце мое заплакало – неужели я собственноручно уничтожил стеклянные цветы, превратив все в осколки? Но тут впереди забрезжил свет, и я, преисполненный печали, пошел туда, где все ярче разгоралось дивное серебряное зарево. Ночь расступилась, и я вышел на небесный луг, где на мягком облаке восседала юная девушка. Серебро ее волос лунными нитями спадало с кромки белоснежных туч и проливалось на землю сиянием, в глазах, безбрежных, словно синее море, плескалась волнами печаль, какую мне вовеки не дано ни понять, ни даже вообразить! А в белых своих тонких руках она держала последний уцелевший цветок.

В тишине, повисшей в зале и заполненной лишь тихим напевом струн, невесомо прошелестело:

– Ложь.

Никто, кроме нее, не услышал брошенного слова – внимание толпы целиком и полностью принадлежало седовласому мужчине. Меред повернула голову: Тэарга сидела на высоком стуле рядом с Птицей, сложив узкие ладони на коленях, и лица ее по-прежнему не было видно. Меред нахмурилась – неужели ведьма знала эту историю? Сама девушка слышала ее впервые, хоть и немало проходила со скоморохами…

– Я подошел к ней, – сказитель чуть наклонился вперед, и колокольчики в его руках запели, замерцали волшебным серебром, – И, робея, все же обратился к ней. «В садах и городах моей земли…», молвил я, «…есть множество прекрасных цветов, что распускаются с приходом ночи, но ни один из них не смог бы стать равным тебе, ибо никогда я не видел такой красоты. И никогда – такой печали». Прекрасная незнакомка подняла на меня взгляд, и голос ее, наполненный соловьиными песнями и шепотами осенних ручьев, коснулся, казалось, моего сердца. «Ты, чужестранец, принес печаль в мой край. Твои неловкие, злые руки разрушили все, что я взрастила здесь. Остался лишь один, и нет для меня цветка дороже. Уходи скорее из моего дома, возвращайся в сады своей земли – мою же оставь мне и дай мне оплакать то, что никогда больше не расцветет. Уходи», – менестрель низко опустил голову, и голос его дрогнул, надломился, – Я проснулся в предрассветной тиши Эредана, опустошенный, в слезах. Горечь заполнила мою грудь, как отравленное вино наполняет кубок, и я молил небо простить меня – и весь род человеческий, за то, что мы, быть может, однажды и сделали. И не было конца и края моей тоски. Усталый, подавленный, я шел прочь из Эредана, и последние утренние звезды угасали в вышине надо мной – лишь луна провожала меня, и я понял, что она – последний цветок на небесном поле. Я ушел из эльфийского города и больше никогда не возвращался туда – однако унес с собой память, – он вновь коснулся колокольчиков, и те ответили нежным звоном. Менестрель окинул толпу задумчивым взглядом, опуская руку за пазуху, и медленно вытащил оттуда длинный, похожий на лепесток, осколок стекла. Блики света плясали в нем, касались его сверкающих граней, переливаясь всеми цветами радуги, и толпа стройно охнула. Мужчина улыбнулся, – И много позже нашел это в своем кармане. Осколок звезды из небесного сада прекрасной царевны теперь напоминает мне о том, как хрупка красота, и как неловки человеческие руки, способные самым легким касанием навеки разрушить ее. Берегите это знание, друзья мои. Берегите его. Нет! – он вскинул руку, когда кто-то из зала начал хлопать, а затем медленно прижал палец к губам, – Сохраните тишь до того, как звезды над нами не потухнут. Почтите вместе со мной эту память.

Вымолвив это, сказитель прижал кулак с осколком стекла к груди и опустил голову. Затихла музыка, и танец пятнышек света на потолке замер, а затем и сами пятнышки исчезли, медленно растворившись в темноте. Мальчишки-жонглеры плавно убрали ткань, и зал вновь заполнился светом и – в тот же миг – радостными криками, громкими хлопками и свистом. Люди смотрели на него, как дети смотрят на волшебников, и некоторые девушки украдкой утирали рукавами глаза. Синеглазый менестрель улыбался им, раскинув руки, и кланялся – но с таким достоинством, словно сам был королем. Меред хлопала вместе со всеми – все же она могла оценить искусство мастера.

– Да-а, – протянула Атеа, облокачиваясь на стойку и восхищенно покачивая головой. Музыканты уже затянули веселую плясовую, и народ начал пританцовывать, разбиваясь на пары, – Давненько я не слышала такой ладной сказки. Меред, вот почему ты мне такое не рассказывала? – она деланно надула губки, как и всегда, и Птица лишь развела руками.

– Я не знала этой легенды – мой наставник не рассказывал мне ее… Хотя многие эльфийские байки мне знакомы – и эту точно упомнила бы…

Тэаргавар, тенью соскользнув со стула, тихо молвила:

– Твой наставник был мудрым человеком и не баял того, чего никогда не было. Такой легенды нет. Есть иная, и любой эльф из любого племени мог бы рассказать ее вам – кого бы вы ни спросили.

– Небось, и ты можешь? – Атеа чуть сощурилась, плавно скрещивая руки на груди. Тэаргавар утвердительно кивнула. Узкие ее руки по-прежнему прятались в белых рукавах. Лебедь хмыкнула, а затем в своей манере взяла ведьму под локоть и церемонно повела ее к лестницам, ведущим в комнаты, – Вот и славно. Зимой рассвета ждать долго. Не откажешься потешить нас сказкой на ночь?

Меред, поспешившая за ними, не видела лица ведьмы и не слышала, ответила ли та что-то – но почему-то не сомневалась: Тэарга расскажет. Эльфийская ведьма знала на удивление много легенд и былей, и всякий раз, когда она начинала что-то говорить, это оказывалось своевременным, словно женщина давала им маленькую подсказку для великой загадки, один из тысячи ключиков, который отмыкал лишь один замок из сотен – и нужно было его найти. Меред постоянно колебалась – с одной стороны, создавалось ощущение, что эльфийка все время держала их на ниточках, словно тряпичных кукол-марионеток, и это не нравилось Птице, но с другой стороны, почему-то ей казалось, что в загадках Тэаргавар нет зла. И внутри каждый раз радостно екало, когда вдруг Меред сплетала все ниточки разом и начинала видеть единую полную картину. Впрочем, со временем выяснялось, что полученное – лишь крохотная часть чего-то еще более великого, что пока что Птица не могла ни охватить внутренним взором, ни понять сердцем.

В комнате Атеа сразу же плюхнулась на одну из трех узких кроватей, не потрудившись даже плащ скинуть. Меред поискала глазами свечу и уже двинулась было к невысокой табуретке, на которой стояла плошка с толстым огарком, когда Лебедь окликнула ее:

– Постой, дорогая. Сказки должно рассказывать в темноте – не так ли, госпожа Знающая? – последние слова растянули ее губы в ухмылке.

В сумрачном серебряном свете, льющемся сквозь стекло с улицы, Меред видела лишь очертания ведьмы – контуры ее плеч, скрытых серой тканью, тоненькую полосочку света поверх ее плаща, и легкую, практически незаметную, белую прядь, спускающуюся из-под капюшона на грудь. Тэаргавар, не глядя ни на Атеа, ни на Меред, медленно направилась к окну, и Птица увидела ее тонкую руку, вскинутую вверх и высвеченную лазурью. Невольно Меред опустила взгляд на свою ладонь – широкую, мозолистую, грубую даже на вид, иссеченную линиями так, словно девушка пережила уже добрую сотню зим. И как вы такие рождаетесь – легкие, изящные, хрупкие? Впрочем, на ум сразу же пришли Аллэи и Даэн, которых легкими назвать было никак нельзя.

– Так, – молвила Тэарга, вырывая Меред из глупых мыслей, – Некоторые сказки сумрачные – это ты верно подметила, Птица Атеа, – ведьма присела на подоконник, в профиль к девушкам. Все ее движения были плавными, неуловимыми – она словно скользила сквозь воздух, Меред замечала это уже не первый раз. Помолчав немного, эльфийка чуть склонила голову, и белые нити ее волос колыхнулись, едва заметные в темноте. Тэарга изящно шевельнула пальцами в сторону свечи, и на фитиле ярко полыхнул язычок пламени, разгоняя тьму по углам, – Но наша легенда – не сказка. Это – наше сокровище, утерянное давным-давно.

Меред, присевшая рядом с Атеа, успела заметить, как иронично дернулась бровь Лебедя.

– Раньше, гласит эта легенда, племена эльфов были едины. Они умели говорить с ветрами, почитали друг друга на равных, жили одной семьей на далекой, благодатной земле. Единый язык, единые песни, города с застывшей вечностью, юные дети, видевшие рождение мира… Среди них был один, – краешек губ ведьмы чуть приподнялся, – Великий мастер, умевший создавать дивные вещи из камня и стекла. Грубый кристалл он мог обработать так искусно, что тот казался прозрачным живым цветком, распустившимся в ладонях эльфа. Его знали даже за пределами родного края, и слух о нем разошелся по всем сторонам света. И однажды – так говорила легенда – боги даровали ему удивительной красоты камень. Никто и не ведает, что это был за кристалл; рассказывали, что небесные властители взяли сердце звезды и отдали его эльфу-мастеру. Тот долго не приступал к работе, все думал, что же выточить из камня, пока наконец не увидел сон… История умалчивает, о чем было его видение, однако следующей же ночью мастер принялся обрабатывать камень. Он работал двенадцать дней, заплетая в грани солнечный свет, и вскоре миру явился невиданный цветок, – она отвернулась, и теперь Меред могла видеть лишь ее силуэт, укутанный в серую тяжелую ткань, – Цветок о сотне лепестках. Солнце, пойманное в грани, радуги, капли росы – в нем переливался и сиял свет. Всякое существо с чистым сердцем могло прийти к эльфу и поглядеть на дивный цветок, даже дотронуться до него. И все бы хорошо, если бы о том не прознал подземный змей, древнее зло, спящее в забытых норах. Он выбрался из своих пещер и устремился за горы и леса, чтоб добраться до мастера и забрать драгоценное сокровище. По пятам за ним шла смерть, войны и болезни, разрушения, и черная ночь легла на землю…

– Это легенда об Изломе? – нахмурилась Атеа, перебивая ведьму. Меред тоже насторожилась: за легендами обычно стояло что-то большее, нежели красивая сказка, а слишком многое в рассказе Тэарги указывало на Дикую Охоту. Змей мог быть и прикрытием для темных духов.

– Нет, – ведьма даже головы к ним не повернула, – Тот край не знал Изломов – было что-то иное. Схожее – но не Излом. Впрочем, никто и не знает ныне о том.

– Ладно, – задумчиво протянула Атеа, – И что было дальше?

– Дальше – змей явился к эльфу и потребовал, чтобы тот отдал ему кристалл. Но мастер отказался, и змей напал на него, обрушив всю свою мощь, весь подземный ужас на него. Из глаз его текла мгла и пламя, прожигающее насквозь камни и землю, и весь мир содрогался в агонии. Эльф сражался с ним – сталью, ворожбой, силой, однако все было бессмысленно. И когда казалось, что змей вот-вот победит, мастер вдруг вынул цветок, спрятанный у сердца, смеясь, словно ребенок, разгадавший сложную загадку. Сияние заполонило весь мир, и подземный змей закричал – свет ослепил его, и глаза его закрылись навеки. Израненный, он уполз обратно в свои норы, поклявшись однажды вернуться и отомстить, а цветок в руках мастера вдруг раскололся. Великое сокровище эльфийского народа превратилось в осколки.

Голос ее постепенно стих, схлынул шелестом волн у подножий скал, и Меред запоздало поняла, что ждет продолжения.

– И-и? – многозначительно спросила Атеа, наклоняясь вперед и внимательно разглядывая Тэаргу. Ведьма пожала плечами:

– И все. Эти осколки были признаны защитой нашей земли, а потому мастер раздал их светлым князьям, чтобы те увезли их в свои города. Однако часть эльфов прокляла его – он создал сокровище, накликавшее беду на их дом. Они отказались от дара мастера и ушли, покинув свои родные земли в поисках иного края, – она помолчала, как-то долго и тяжело вздыхая, – Ушли за моря, за океаны, за высокое небо, за звезды… Я не знаю, куда мы ушли – и откуда. Знаю лишь одно: этим мы обрекли себя, согласившись на смертную жизнь. И, возможно, навсегда лишились того дара богов, что мог бы сейчас помочь нам.

– Постой, – Меред нахмурилась, медленно поднимаясь с лежанки, – Постой-постой… А что за осколок был в руке у того сказителя?..

На одну минуту ей показалось, что где-то там прячется истина – в груди разлилось обжигающее тепло, так похожее на волнение, и почему-то хотелось подпрыгивать на месте. Неужели эльфийская легенда была правдой? Но Тэарга лишь покачала головой:

– Стекло. Он держал в своих руках простую безделушку. Цветок мастера не спутаешь ни с чем, ни с каким драгоценным камнем – ибо такого камня вы никогда не видели.

Атеа, что-то обдумывающая в это время, чуть сощурилась, глядя на ведьму:

– Получается, что все нынешние эльфы Бар-эс-Тиллада – потомки тех, о ком ты рассказывала? Откуда они родом? Где их дом?

– Знающие думают так, – эльфийка чуть повернула к ним голову – ровно настолько, чтоб они могли видеть ее губы, изогнувшиеся в горькой улыбке, – А где наша родная земля – не знает никто. «За морями, за океанами, за высоким небом, за звездными вратами…», – она вновь вздохнула – почти незаметно, – Память наша разбилась на осколки, как тот самый цветок. Горе тому народу, который забыл свою историю; горе тем, кто не помнит своей земли и звука своей речи. Мы отреклись от вечности, рассорились меж собой, изменили свой язык… Морские наши братья ушли в пучины вместе со своими городами и ныне спят там. С другими нас связывают долгие войны и взаимная ненависть, хотя раньше мы были повязаны кровью наших предков. Все забылось, и теперь эта история кажется всем нам легендой, волшебной сказкой, что на самом деле не про нас. Все мы знаем ее, впитываем с материнским молоком каждый образ и каждое слово тех песен, что еще остались нам от той земли – но и их постепенно забудут. Если уже не забыли. Останутся лишь сказки. Не драгоценные камни, а всего-навсего стекло.

– Тем не менее, вы свободно общаетесь с нами, – как бы невзначай заметила Атеа, – В Лореотте вы говорите на общем языке, и чистый эльфийский я слышала от силы пару раз. О каком изменении тогда может идти речь, госпожа Знающая?

Меред в который раз восхитилась тем, как умело Атеа выхватывает из разговора тонкие ниточки, на которые другие и внимания бы не обратили. Лебедь всегда подмечала какие-то незначительные, на первый взгляд, моменты и расставляла ловушки именно там, где надо. Правда, сейчас Меред не совсем понимала, что на самом деле движет ею – недоверие к Тэарге и ее словам или же простое любопытство и стремление отыскать истину.

– Ваша культура удивительна, – ответила Тэарга, буквально соскальзывая с подоконника и выпрямляясь. Складки ее одежды колыхнулись так, словно она двигалась в воде, и отяжелевшая ткань напиталась влагой, – Она поглощает все, что хоть на миг коснулось ее. Мы не могли жить в изоляции – нам пришлось налаживать диалог со смертными, и ваш быт медленно врос в нас. На наших землях раньше не было границ – вы же их строили; пришлось и нам закрываться от вас, чтобы сосуществовать с вами. Вы создавали систему, и мы, как ее часть, не могли обособиться от нее. На нас влияло все: ваша речь, которую нам пришлось изучать, чтобы торговать с вами; особенности ваших ремесел, которые нам пришлось осваивать; ваш взгляд на мир и на явления в нем. Мы отдавали вам свои знания и умения, и вы охотно принимали их, в скором времени забывая об этом. Впрочем, это естественно – любое знание устаревает, ибо информация – это река, и мир – та же река. Знание не статично. Вы не могли зациклиться на том, что эльфы отдали вам. Здесь нет вины смертных – таковы законы жизни.

– Еще бы вы попробовали приписать нам вину за свои глупости, – фыркнула Атеа, скрещивая руки на груди, – Не надо было вашим прабабкам искать лучшей судьбы. Тогда и проблем бы никаких не возникало!

– Полотно плетет себя само, – отозвалась Тэаргавар, и Меред вскинула на нее глаза: от ведьмы веяло спокойствием и миром. Слова Атеа никак ее не задели, – Как ему хочется, так и плетет. Оно повело нить так, и никто бы не сумел этому воспротивиться. Боги много взяли с нас, запросив непомерно дорогую цену – однако и дали нам не мало. Смертным дарована жизнь со всеми ее красками, оттенками, радостями и печалями. Бессмертные застывают во времени и медленно каменеют, пока все их чувства не обращаются пеплом у их же ног, – эльфийка отвернулась от них, вытягивая руку на свет и оглядывая ее, – Я благодарна за этот дар и за это тело, которому дарован страх смерти. Я боюсь не успеть… не успеть очень многого – а значит, у меня есть смысл идти вперед и бороться, сражаясь за каждую крупицу времени. Значит, мне нельзя останавливаться и становиться камнем.

Последнее она вымолвила очень тихо, и Меред почудилось, что за ее словами что-то прячется, что говорит она о чем-то, что было им невдомек. Ведьма стояла к ним спиной, недвижимая и тихая, словно статуя, а где-то внизу пела свирель, и ныне это казалось лишним. Атеа вновь подала голос – на этот раз ни нотки ехидства в нем не было.

– Ты же говорила, что вы заплатили бессмертием за это… Я так поняла, что ты бы хотела вернуть себе вечную жизнь, отсутствие морщин навсегда, все такое – а сейчас говоришь о том, что благодарна за смерть?

– Да, – ответила ведьма. По голосу Меред поняла, что она улыбается.

– Ммм… Я не совсем понимаю, – пробормотала Лебедь, сдвинув брови к переносице, и Тэарга мягко оборвала ее:

– Когда-то мы знали вечную жизнь – и не ценили ее, замирая и с каждым веком обрастая камнем. Мы стали утесами, замшелыми и древними, холодными, не-живыми. Мы начали существовать. Теперь же мы знаем смерть и быстротечность времени, и это учит нас ценить то, что нам отмерено, и стремиться возвратить утраченное. Ничто былое не возвращается в прежней форме – оно обретает новую, более совершенную. Мы хотим вернуть себе вечность – однако живую, яркую и настоящую, пластичную, светлую. Такую, какой она была в самом начале пути… Я хочу.

В наступившей тишине чуть слышно раздавался шелест дыхания, да долетал гомон из нижних залов, приглушенный толстыми стенами и полами. Птицы смотрели на ведьму – а та даже не оборачивалась на них, словно их здесь и не было, словно она говорила сама с собой.

– Хм. Ну, коль хочешь – делай, – Атеа быстро пожала плечами, как-то сворачивая тему и переводя ее в какое-то иное русло – слишком простое, слишком незначительное. Меред показалось, что ее слово стало острым камнем, разбившим хрупкий цветок тишины. И сейчас – впервые за всю жизнь – девушка по-настоящему ощутила, что ей стало обидно. Лебедь же, ни на кого не обращая внимания, широко зевнула, – Ладно, девицы, давайте-ка спать. Заболтались итак уже. А ты, – ее взгляд вновь метнулся к ведьме, изучающий и внимательный, – Возможно, не такая уж ты и… подозрительная.

– Да. Возможно, – в тон ответила ей эльфийка, опираясь руками на остов окна. Больше она не проронила ни слова.

Меред долго ворочалась на неудобном матрасе, пытаясь уснуть – и всякий раз, открывая глаза, она видела Тэаргу, все так же неподвижно стоящую у окна. Атеа видела уже десятый сон, мирно посапывая в подушку, а Меред все смотрела на эльфийку и все думала о том, что та рассказала. Нынче был странный вечер, не похожий на все предыдущие, будто что-то переменилось в воздухе – или же в самой Птице. Девушка по-прежнему не знала, доверять ли Знающей, по-прежнему не имела понятия, почему та идет за ними, однако что-то сейчас стало яснее, вырисовалось из перепутанных линий, и теперь Меред поняла, что не боится ведьму. Не верит ей, остерегается ее, сторонится – но страха не чувствует.

Внезапно веки ее отяжелели, налились свинцом, а сознание начало проваливаться в мягкий, словно пуховое одеяло, сон. Последним, что она увидела, было легкое движение мягких рук, сбрасывающих с головы серый тяжелый капюшон, и белые, как снег, пряди волос, волнами рассыпающиеся по тонким плечам. А затем весь мир поглотила длинная зимняя ночь.

========== Глава 42. Синичка в руке ==========

В воздухе вилась ночь, и снег, и тишина. Вьюга мела широким белым подолом по полям, и потоки ветра сшибались крыльями прозрачных невесомых птиц и так же расходились в стороны, касаясь ледяными перьями обветренных щек. Дорога впереди лежала меж изгибов невысоких холмов, уходила в низину, почти заметенная снегами, и лишь какое-то странное чутье не давало Даэн сойти с едва различимой тропы.

Над ладонью Мары, ехавшей впереди, горел огонь. Даже не огонь – бледно-золотой клубочек яркого света, танцующий прямо у кончиков ее пальцев. Ведьма подняла руку так, чтоб сияние разгоняло мглу хотя бы на пару саженей вокруг, и если сначала Даэн противилась ее решению разжечь огонек, то сейчас понимала: с ним и впрямь было как-то надежнее, легче. Мрак не мог войти за невидимую черту, не мог голодно лизнуть их пятки, словно дикий зверь, не мог опуститься на плечи тяжелым плащом страха. И все аргументы Коршуна как-то сами сошли на нет, и теперь женщина искренне радовалась тому, что они не двигались в заполненной снежными вихрями темноте.

Впрочем, в глазах все равно рябило, и расцелованные холодом щеки жгло нещадно. Даэн не обращала бы на это никакого внимания, если бы не беспокойство за Мару – тавранка понятия не имела, как переживает мороз ведьма. Хотя женщина не выглядела измученной и замерзшей, держалась в седле ровно, а неприятное чувство легкой тревоги все равно никуда не девалось.

Впереди в колыбели холмов лежала узкая россыпь звезд, тусклая и едва различимая за снежной рябью. Часть из них шла рядком чуть выше остальных, другие же ютились внизу, расползаясь прямо по земле, и Даэн ощутила, как сердцу становится легче и радостней: они добрались до Трегорья и форпоста на границе с Эллоином. Они наконец свернут с Железного Тракта.

Им понадобилось девять дней для того, чтоб добраться от Лореотта до Трегорья, и, при хорошем раскладе, около шести-семи дней уйдет на путь к столице Эллоина. Даэн не знала, насколько хороши эти показатели – с одной стороны, она планировала уложить дорогу по Тракту в две недели, и ныне ее все устраивало. С другой же, неопределенность по-прежнему тревожила Птицу, и ей оставалось лишь сжимать покрепче зубы да гадать, когда же стрела сорвется с тетивы. Предсказывать что-либо о том, когда Охота начнет свою жатву, она не могла. Мара – тоже, но ведьма почему-то оставалась спокойной и тихой, словно для нее Бессмертный отмерил время, и она о том знала. Даэн дивилась этому едва ли не безразличию ко всем внешним событиям, но на все ее вопросы ведьма лишь улыбалась и отвечала, что все в руках пустоты, и Коршуну приходилось верить ей на слово. Спустя какое-то время она и сама с удивлением поняла, что темные мысли о мире на пороге беды отступили куда-то на второй план, и теперь она не просыпалась смурная, как раньше. Сейчас они и впрямь не могли ничего изменить, и для начала им должно было выполнить свою работу, а уж потом бросаться в омут с головой. Не торопись, Птица. Одна мелодия – один танец. Иначе ничего не получится.

В город они должны были войти в предрассветный час, и Даэн зябко ежилась – утро всегда было самым холодным временем суток. Хотелось горячей еды, но едва ли они могли надеяться на то, что в такую рань кто-то пустит их на постоялый двор. Впрочем, в любом случае женщинам нужно было оставить лошадей в местной конюшне, и вероятность того, что за пару монет их накормят, все же была. Вообще в последнее время Коршун изредка ловила себя на мыслях о том, что ей хочется остепениться, хочется дома и уюта, и что ей опостылели дороги и холод, тяжесть Крыльев и тяжесть жизней, что лежали на ее плечах – и тут же гнала их от себя. Эти мысли напоминали чужой змеиный шепот, отравляющий ее и заставляющий лениться, усыпляющий, неправильный… Будто бы она была крохотным зверьком, пойманным в когти снежной бури, и теперь снег заметал ее, внушая мнимый покой и тишину – но лишь для того, чтоб убить ее, как только она остановится и закроет глаза. А значит, оставлять все сейчас никак нельзя. Много позже, когда все закончится, они найдут свою тихую пристань, и лес будет подкрадываться к стенам их дома, и солнце будет скользить по ее белым крутым плечам на рассвете и путаться в смоляных прядях, и…

И «дальше» может и не случиться. В этом утреннем холоде мелькнувшая в голове мысль, терзающая ее все это время, показалась еще морознее ветра, разом выстудив все внутри. Даэн тряхнула головой, сгоняя болезненную сеть, разом обнявшую все ее существо – однако это не больно-то помогало. Рано или поздно это свершится, рано или поздно Мара шагнет к своему Бессмертному, обращаясь светом, и тот возьмет ее, навсегда соединяясь с ней, заберет ее у Даэн, у всего мира. Так им рассказывали – из тех, кто стал на этот путь, ни один не вернулся назад. Когда Птица задумывалась об этом, на сердце становилось тяжело, а в горле – сухо, колюче и горячо, и предательское бессилие опускалось на плечи, придавливая ее к земле. Одного взгляда на ведьму, спящую подле нее где-нибудь на очередном постоялом дворе, хватало для того, чтоб все в груди сжималось, болело так, словно там – открытая рана, а не золотой клубочек дара Хартанэ. Даэн оставалось лишь смотреть на нее из-под полуприкрытых ресниц, лаская взглядом ее нежные руки, прижимая ее к себе покрепче, и просить всех богов мира, чтоб те сохранили ее женщину и не отбирали у нее то единственное, что было по-настоящему нужно и важно.

Впрочем, с каждым днем в ней росла странная уверенность и решимость. Это не походило на умиротворение, на покой – нет. Даэн просто знала, что тот шаг в свет она сделает вместе с Марой. Она не знала, как это будет, не понимала, что ей делать, однако совершенно точно знала: ведьму она не оставит. А что там будет за тем порогом – они узнают вместе. И тот путь разделят пополам.

Россыпь огней приблизилась, и теперь Даэн могла разглядеть силуэт темной стены со смотровыми башенками, где под крышей светились круглые фонари. Чуть дальше и выше, одним боком вползая на холм, виднелся высокий форпост, со всех сторон окруженный стеной. Стена эта тянулась вдоль пограничных земель, змеей расползаясь в обе стороны, повторяя изгибы Тракта – однако ее практическая значимость все равно оставалась загадкой для Даэн: при желании, можно было бы свернуть в поля еще у предыдущего селения и пересечь местность там. Им кажется, что так они защищены и держат все под контролем. Иллюзия того, что все в безопасности. Вряд ли кто-то стал бы слушать ее, если бы она решила поделиться своим мнением с кем-то из высших мира сего, а потому Даэн лишь презрительно хмыкнула, отводя взгляд от темного силуэта на фоне бледнеющего зимнего неба, чернота с которого уже мягко опускалась за край земли.

Несмотря на несусветную рань, у городских ворот царила какая-то суматоха, и до ушей Даэн долетали громкие звуки голосов. Судя по всему, говорившие люди спорили – по большей части, Птица слышала лишь ругань. Мара, уже погасившая огонек в ладони, ехала рядом с ней и тоже прислушивалась.

– Может, они границы закрыли? – предположила Даэн, всматриваясь в темные фигуры, столпившиеся у ворот. Их было не так уж и много – не больше шести-семи, но точнее женщина сказать не могла.

– Если бы закрыли – кто-то бы точно нам об этом да сказал, – задумчиво ответила Мара. Она тоже вглядывалась туда, где маячили силуэты людей – утро уже коснулось ее чела, и Даэн с трудом, но все же могла видеть ее лицо.

– Ты так веришь в человеческую добродетель? – хмыкнула Птица, останавливая своего конька и спешиваясь, – Ладно. В крайнем случае, если уж развернут прочь, пойдем через низины. Не думаю, что этот их забор тянется вдоль всего Тракта, – она кивком головы указала на стену, что ползла на запад и терялась в темноте. Мара согласно склонила голову и тоже спрыгнула с лошади, взяв кобылу под уздцы. До ворот оставалось не больше пятидесяти саженей.

Оказалось, что пришедший был всего-то один – а напротив него живой стеной выстроилась пятерка хмурых стражников. Прибывший был молодым мужчиной в поношенной, но чистой одежонке и смешной шапке, сдвинутой на высокий лоб. Он быстро жестикулировал руками, и голос его нет-нет да срывался чуть ли не на фальцет.

– …дурьи ваши головы! Мне нужно попасть к королю! Немедля! Пропустите меня!

– А с какого ляда нам тебя пропускать? – один из стражей, широкоплечий огромный детина, демонстративно зевнул в кулак, не преминув громко хрустнуть пальцами, – Кто ты – ведун, скоморох, торговец? Королевская доченька?

– Вы не понимаете! – мужчина подался вперед, и стражники тут же набычились, – Вы не знаете, что происходит на западе! Дикие проснулись. Нам нужна защита, нужна армия – хоть что-то! Здесь тихо и спокойно, но в наших деревнях все уже началось – и поверьте, беда и к вам придет, и до самого Эйнарвисского моря докатится, и дальше еще, за воду! Король должен выслушать меня, он должен…

– Он должен думать о том, как верданорского упыря от наших земель отвадить, – низкорослый крепкий мужчина, не проявляющий никакого интереса к пришедшему, наконец поднял на него безразличный взгляд, – Вот там – настоящая беда, без этих ваших придумок. Дикие… – он фыркнул, – Ты слышал, Мон? Дикие!.. Ха!

– Да, дикие! – отчаянно всплеснул руками человек, едва ли не уронив шапку в снег, – И я должен рассказать об этом королю! Мы готовы встать в ряды его армии в этой войне, готовы защищать свою землю – только пускай он выслушает нас!..