Текст книги "Дикая охота. Полотно дорог (СИ)"

Автор книги: Aelah

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 53 страниц)

– И это может быть приемлемой ценой за распад целого государства? – Атеа недоверчиво вскинула брови. Ей казалось, что Тиннеред был достаточно гордым краем для того, чтоб подстраиваться под чужую волю. Кордей лишь плечом дернула.

– Конечно. Потому что за этой ценой всегда стоит нечто гораздо большее. И умные люди не говорят, что именно. А глупые просто об этом не думают. Это – очень сложная загадка, Атеа.

– Прекрасно – я люблю сложные загадки, – Птица чуть прищурилась, разглядывая линии ее лица, укрытые серебряным сумрачным сиянием, – Что-нибудь еще… занятное?

– Вряд ли, – Кордей тоже не торопилась отводить взгляд, – Так что можешь попробовать рассчитаться со мной. Пять золотых.

Атеа рассмеялась, откидывая голову назад.

– Серьезно? За двадцать минут нашей беседы, сладкая? Ты, конечно, напела мне интересные песенки, однако неужели они столько стоят?

– Я уже сказала – за ценой всегда стоит нечто гораздо большее, – ослепительно улыбнулась ей Кордей. Лебедь деланно покачала головой, протяжно вздыхая, и укоризненно протянула:

– И неужели я не смогу расплатиться как-нибудь иначе?

– Не думаю.

– А если я попробую? – ее руки скользнули выше, на круглые нежные колени Кордей, сминая тонкую кожу.

– А если мне не понравится?

– Тебе понравится.

– Хм. Мне всегда было любопытно. Что ж… Если ты так уверена… – Кордей плавно потянулась, отталкиваясь от края кушетки и усаживаясь на колени к Атеа. В полутьме Лебедь видела, как ее губы изгибаются в кошачьей улыбке, а с плеча легкой волной соскальзывает ткань, – …То, возможно, я вспомню что-нибудь еще. Если ты постараешься и удивишь меня.

– Для начала, сладкая, я даже стараться особо не буду, – хрипло выдохнула ей на ухо Атеа, легонько пробегаясь пальцами вдоль ее позвоночника вниз, к ямочкам на пояснице. Становилось горячо и тягуче внутри, словно кровь превратилась в расплавленное олово, – Но ты непременно вспомнишь что-нибудь еще. Обещаю.

========== Глава 52. Предрассветный час ==========

Ей снились горы, хищными драконьими гребнями прорезавшие ночную тьму – с их острий ветер подхватывал снежные вихри, сбрасывая их в глубокие ущелья, словно прах, который развевали над морем по осени, в Ночь Сна, прощаясь с навеки ушедшими. Узкой седой лентой вниз по склону вилась дорога, закручиваясь спиралью меж гранитных клыков скал, и Мара видела ее так ясно и четко, будто бы бывала там когда-то давно – а ныне забыла о том. Она смотрела откуда-то сверху, с высоты птичьего полета, и тело ее обнимал небесный холод и глубокая мгла зимней ночи.

Ей снились тени – они уходили по этой дороге на север, они пели, и их печальные голоса сплетались в нить, сотканную из тоски из горечи, из дыма и персти. Они вскидывали головы к небу, и в мерцании их глаз ведьма видела немую мольбу – приди. Помоги. Забери нас из этой непроглядной ночи. Она тянула к ним руки и пыталась позвать их, но губы оставались сомкнутыми, да так плотно, что ни единого облачка пара с них не сорвалось, а темные тучи заслоняли ее силуэт. И тени уходили дальше, и недвижимая Мара не могла спасти их.

Откуда-то она знала, куда ведет та дорога.

По обе ее стороны тянулись ряды деревьев – иссушенные и черные, чернее вод в самой глубине океанов, где сети водорослей опутывали затонувшие корабли, утягивая их на дно. Ветви-руки с острыми тонкими пальцами, изломанными и ветхими, царапали небо, оставляя в подбрюшьях облаков длинные борозды, сквозь которые на землю лился тусклый неверный свет звезд – однако света того было недостаточно. Тени, проходя мимо них, касались их стволов туманными руками, припадая к ним как к спасению – но Мара знала: мертвые тела деревьев не смогут дать им того, чего они так жаждали. А желали они…

Прозрачные ручьи, сверкающие золотом под косыми солнечными лучами, текли у ее ног, и босыми ступнями она ощущала прохладу. Вода подпрыгивала на камнях, и во все стороны летели хрустальные брызги, и мелкие цветные камешки пересыпались в тонких ладонях речных духов – Мара видела их лица, и свет из-под их век казался лишь отражением солнца. Золото их тел само казалось солнцем, утонувшим в этих весенних ручьях, и хотелось обнять их, обнять всех до единого – мир успел соскучиться по духам. А ныне Мара была всем миром, и ей хотелось, невероятно хотелось испить из их ладоней живой воды, ощутить ее сладость всем своим существом и наконец стать целостной и полной. Зимой мир засыпал, и в его бессознательном теле недоставало той единственной капли, что смертные звали истинным волшебством – а ведьмы называли совсем другими именами: иль-вэане, лиреаны, кельди… Болотные огоньки. Все они были частью Бессмертного, запертого в клетке мира и дремлющего до поры. Бессмертный спал, и вместе с ним спали и они.

Тени искали их – тонких, прозрачных, бесплотных. Тени тоже хотели напиться, и Мара не понимала, кто это – немерты или же люди, которых Она забирала в свой плен. Черный туман их рук жадно искал в каждой сухой былинке, в каждой иссохшей ветви хоть каплю жизни, но найти не мог. И их процессия тянулась еще дальше на север – туда, где меж двух высоких, под самое небо, гор впивался в небо когтями башен древний замок, у подножия которого начиналось туманное море без берегов, море без вод и просоленных трав на дне, море…

Она закричала – и проснулась от собственного надрывного хрипа. Чьи-то руки крепко держали ее, и теплая шершавая ладонь, пахнущая снегом и горечавкой, зарылась в ее волосы.

– Тише, тише. Все хорошо. Я здесь.

Да… Здесь… Мару била дрожь, и тело чувствовалось холодным, чужим и жестким. В горле было сухо и колюче, словно внутри нее горячий ветер пересыпал золотые пески пустынь, и ведьма обессилено прижалась к Даэн, пытаясь согнать темную пелену странного сна. Слепая Мэг оказалась права – хозяйка диких, женщина с темными глазами змеи, теперь шла за ней по пятам, являясь в ночных кошмарах, страхах и сомнениях. Мара часто слышала ее свистящий шепот, внушающий ей, что ничего не получится, что она не справится, что все рассыплется пылью сквозь ее пальцы, и духи никогда не вернутся на Бар-эс-Тиллад из туманной благостной пустоты Бессмертного. Каждую ночь она приходила к ведьме и ткала сны – такие, что Мара всякий раз просыпалась в холодном поту и уснуть больше не могла. Всякий раз Даэн сгребала ее в охапку и держала до тех пор, пока дрожь не прекращала колотить колдунью. Вот и сейчас теплые, такие надежные руки Птицы закрыли ее от всех ужасов и ночных теней, и Мара, тихонько всхлипывая, закрыла глаза, утыкаясь лбом в ее плечо.

– Я не могу больше…

– Тише.

Даэн гладила ее по голове, чуть покачивая на своих руках. Ведьма не видела ее лица, но знала – глаза женщины ныне прикрыты, а ресницы наверняка чуть подрагивают: в такие моменты она заставляла теплую искорку Дара Хартанэ гореть крохотным солнышком и передавала это тепло и золотую тишь Маре. За это ведьма была искренне благодарна ей – однако нерушимая пустота Бессмертного в ней самой с каждым новым ударом колебалась все сильнее, наполняясь лишним шумом и ненужными мыслями. Пока еще Мара держалась, но никто не мог сказать, сколько еще продлится это «пока».

– Тише, – повторила Даэн, отстраняясь и беря ее лицо в ладони, внимательно заглядывая ей в глаза, – Успокойся. Скоро все это закончится. Она хочет, чтоб ты сломалась – не слушай. Не гляди. Сражайся.

Мара криво усмехнулась:

– Сражаться… Я пытаюсь, Даэн. Видит Бессмертный, пытаюсь – но не могу больше. Ты даже не представляешь, что она мне показывает. Что говорит. Ты даже не мыслишь себе.

Воцарилась тишина – долгая, словно время, плавящееся воском на свече. Вокруг них на десятки верст расстилалась безмолвная долина, укрытая снегами, а они, две одинокие фигурки, застыли где-то меж небом и землей, в крохотном домике у подножия сонных холмов. Летом в этой лачуге отдыхали пастухи – да и простые путники, что не сумели найти иного ночлега. Здесь пахло сухими травами, полынью и васильками, клеверным цветом и старой шерстью. Мебели в домике почти и не было – разве что глинобитная небольшая печурка, полка с колотой посудой да длинная лавка у окна. Одеяла они настелили прямо на пол, поближе к теплому боку печи, и холод здесь не мог добраться до них. Ночь загнала их сюда – хотя Даэн и утверждала, что до высшего города первой провинции Эллоина осталось совсем немного. Но Мара больше физически не могла идти – сны измотали ее до такой степени, что даже днем предательская слабость путалась в ногах, и их скорость значительно снизилась. Когда медная монетка солнца медленно начала клониться к линии горизонта, ведьма окончательно поняла, что дальше идти попросту не сможет. Даэн некоторое время еще пыталась поддерживать ее под руки и уговаривала идти дальше, однако в какой-то момент ноги Мары подломились, и она едва не упала в снег. Коршун буквально на руках внесла ее в пастуший домик, где ведьма наконец сумела уснуть – ненадолго, до того самого момента, пока женщина с глазами змеи не проникла в те сны.

Мара ощущала себя пустой – болезненно-пустой, неправильно и искривлено. Не так, как бывало, когда Бессмертный глядел на мир сквозь нее и прорастал васильковой звездочкой сквозь ее сердце. Даэн смотрела на нее внимательно, и на донышке ее глаз, у самого края черного, как ночь, зрачка дробилась на мелкие капельки смола, напоенная солнцем.

– Я представляю, – тихо выдохнула Коршун, осторожно прижимая к губам холодные руки Мары, – И представляю, насколько тебе тяжело противостоять ей. Но ты справишься – я знаю это. По-другому просто не может быть. Если нужно – за меня держись и все, что нужно, бери. Все мои силы. Я здесь, я с тобой.

Ведьма не слышала ее – ей казалось, что какая-то странная, темная сила оплетает ее паучьей сетью, заставляя думать совсем иначе.

– Даэн, я так устала.

– Знаю, – она притянула к себе Мару, обнимая ее крепче и легонько целуя влажный висок женщины, – Потерпи. Это невообразимо сложно – но потерпи. Не верь ей. Она лжет тебе для того, чтобы ты сдалась, – голос ее стал жестким, словно металл, словно вековой базальт на склонах Гряды Эльги, – Не сдавайся.

– Никто не говорит о том, что я сдаюсь, – тихо ответила ей Мара, – Просто… Даэн, я – всего лишь земная женщина. Я не умею держать в руках меч, не умею сражаться. Даже жить как все – не умею. Все, что есть у меня – мой лес да травы под потолком, а больше ничего мне не было дано. Ни воли твоей, ни твоих сил.

С каждым сказанным словом она ощущала, как они тяжелеют на губах, становясь почти осязаемыми, горькими, как волчья ягода. Ведьма знала, что это все – ложь, что говорить это не нужно, но ничего не могла с собой поделать. Усталость и страх навалились на нее тяжелой сетью, и ныне ей нужно было выговориться, чтоб эта сеть не раздавила ее совсем, впаяв в мерзлую землю уснувшего мира.

– Сначала я думала, что все будет хорошо… – она опустила голову на плечо Даэн, вдыхая ее запах. Пожалуй, только за нее – за свою женщину – она еще готова была держаться, – Думала, что там, в Мертволесье, поняла, что нужно делать. Но все не так. Все не так, Даэн. С каждым нашим шагом, с каждой пройденной верстой я все чаще начинаю думать о том, что делаю все неправильно. Не туда гляжу. Не туда иду. Не то делаю. Столица Эллоина находится в сотне верст отсюда, и дойти до нее мы не успеем – а в провинциях нас могут развернуть обратно. Каждый день я учусь работать с той силой, которая проснулась во мне – но это кажется мне ничтожной малостью… и я боюсь, что мои руки это оружие не удержат. Да что там… Я не знаю, как обращаться с этим даром – а в руках незнающего он становится лишь бесполезным осколком, а не мечом. И мне кажется, что все напрасно. Что мы просто не успеем. Что нас даже слушать никто не станет…

Она запнулась, бессильно опуская плечи. Внутри было больно – неужели все, что они делали, не стоило даже одной-единственной попытки? Неужели Бессмертный отвернулся от нее, если сейчас она чувствовала себя покинутой и одинокой, последней крупицей Его силы и воли, последней каплей росы, медленно уходящей в черную рыхлую землю? Да, рядом была Даэн – ее Даэн, женщина с глазами бога, но что-то уходило, что-то очень важное ускользало из рук Мары, и она не могла остановить этот поток, покидающий ее, казалось, навсегда. Наверное, так же ощущают себя рыбы, выброшенные на берег и глядящие, как волна возвращается в море, оставляя их умирать на песке, бить хвостом и задыхаться…

Даэн сжала ее пальцы крепче, заставив ее поднять взгляд. Лицо ее стало жестким, и почему-то Мара вздрогнула: там, в темной тягучей смоле ее радужек, медленно разгоралось золотое колесо из звезд и галактик, из сотен Вселенных и солнечных пылинок, пойманных в мелкие капли дождевой воды. Из глубокой бархатной темноты медленно выплывали эти звезды и миры, только что рожденные, ныне существующие и давно растворившиеся в пустоте времени. Мара смотрела и глаз не могла отвести, словно кролик, прикованный к одному месту взглядом змеи.

– Твой страх – лишь шепот тени. Прогони его. Немедленно прогони.

– Я не могу, – Мара мотнула головой, на миг отведя взгляд, – Я пытаюсь – но он приходит снова, сильнее с каждым разом. Я ничего не могу сделать. Это сильнее меня.

– Почему ты так решила? – Даэн приподняла ее подбородок, вновь вглядываясь в ее лицо, и что-то такое промелькнуло в ее глазах, что Мара ощутила, как сердце в груди мелко-мелко трепещет осиновым листком на ветру, – Почему ты решила, что имеешь право говорить так? Почему ты решила, что можешь позволить этой лжи сломить тебя?

Мара моргнула, недоверчиво глядя на нее: все ведь было не так, все было не… Птица, словно почувствовав ее сопротивление, продолжила, встряхивая ее.

– Ты говоришь, что у тебя ничего нет – и это не твои слова. Это – слова тех, кто хочет тебя убрать с дороги. Тех, кто никогда не поймет одну истину, которую рассказала мне ты же сама – моя Мара, моя ведьма, – она чуть заметно улыбнулась, – Моя Мара – та, что рассыпала из щедрых рук свет и ткала благость и исцеление. Та, что обращалась сиянием тысячи солнц, пронзая собой самую страшную темноту, та, что сражалась наравне со мной, та, что стояла плечом к плечу с нами.

Мара ощутила, как к горлу подкатывает ком, и становится еще тяжелее. Слова Даэн звенели в тишине крохотного путевого домика, в котором они оказались по воле случая, и что-то в ведьме противилось тому, что сейчас говорила Птица. Словно существо, оплетшее ее невидимыми нитями, прижалось к ней сейчас, пытаясь врасти под кожу и слиться с ней, и оно кричало: нет, нет, нет. Она лжет, все ее слова – лишь попытка успокоить тебя и утешить, и завтра все будет только хуже. Завтра, когда вы придете ко двору провинции, вас никто и слушать не станет, и весь ваш путь будет бессмысленным, и ты знаешь это, ведьма Гарварнского леса. Знаешь. И Мара прекрасно понимала, что это на самом деле не ее мысли. Не ее.

– Моя Мара, – продолжила Даэн, садясь прямо напротив нее и впиваясь взглядом в ее лицо, – Однажды сказала мне, что все, что у нас есть – лишь Любовь и Пустота. И тебе даровано и то, и другое. Твой Бог в тебе поет и звучит самой чистой нотой, единой гармонией всего мира, великой песней – так пой вместе с ним. Звучи. Лети. Лети так высоко, насколько это возможно – и еще выше. Стремись вверх, будь с Ним, будь Его частью, которой ты всегда и была. Все есть твой Бессмертный, и ты – тоже Он. Встань и сражайся. Какая разница, сколько сил нам противопоставят, если с тобой – величайшая сила, что только может быть под солнцем?

– Я не знаю, как… – залепетала Мара, отстраненно понимая, что это звучит совсем по-детски – но что-то внутри нее отчаянно цеплялось за эту усталость и бессилие, словно оно могло что-то оправдать. Словно проще было оставить все и плыть по течению, дожидаясь того часа, когда неотвратимое сомнет их, поглотит и сотрет в пыль и звездный песок, из которого потом будут рождены новые миры – потому что так было всегда. Потому что молча ждать своей судьбы было гораздо проще, чем встать в полный рост и один-единственный раз сказать твердое «нет».

– Ты знаешь. Ты все знаешь, – Даэн сейчас казалась ей совсем другой – несгибаемой, жесткой, и почему-то Маре нестерпимо хотелось, чтоб она замолчала. Чтоб она просто взяла ее на руки и убаюкала, словно ребенка, чтоб сказала, что все кончено, и что вся неимоверная тяжесть ответственности, что легла на их плечи сейчас, ушла. Что ее просто не стало… – Бояться – это не плохо, Мара, – ее голос стал мягче, нежнее. Ведьма подняла на нее измученный взгляд, – Плохо – остаться в этом страхе и позволить ему пожрать себя. Не позволяй. Ты ведь сама говорила мне – больше и нет ничего, кроме того, во что мы сами верим. Все, что страшит тебя – предрассветная мгла. А перед рассветом, сама знаешь, всегда самый темный час.

У тебя ничего не получится… Ни у кого из вас. Мое время уже пришло – я на твоем пороге. Все, что тебе остается – смотреть, как твой мир замирает, покорный моей воле. Так гляди и не противься – и я позволю тебе уйти без боли. Впусти меня. Шепот, раскалывающий череп, прошелестел в ее голове, и Мара застонала, ощущая, как боль становится физической, настоящей. Она пронзала все тело, каждую кость, каждую жилку и каждую клеточку, она отравляла, и ни на чем ином ведьма не могла концентрироваться. Сила Бессмертного не отзывалась, словно Мара навсегда потеряла связь с Ним – и от того стало еще хуже. Даэн держала ее, обхватив плечи, и сквозь свистящие волны чужого голоса ведьма слышала ее – но так слабо, словно осталось лишь эхо, осколок звука, но не более того.

Ты – ничто, лишь пепел на жерновах миров. Признай. Ты сама знаешь это.

Мара сипло вскрикнула, когда позвоночник прошило огнем – как раз там, где ее энергетическая оболочка была сшита ворожбой Слепой Мэг. Ровно одна секунда понадобилась ей для того, чтоб понять: чужая воля сейчас расплетет вязь теней, уже ставшую частью ее силы, и тогда рана откроется вновь. И никто не сможет спасти ее.

Под веками было белым-бело, а тело выкручивало так, словно все горы мира ныне дробили ее кости, пытаясь раздавить ее под своей громадой. Шепот становился громче, навязчивей, и она уже ощущала, как истлевает первая нить-тень, которой эльфийская ведьма стягивала ее энергетическую рану. Да, Слепая Мэг изменила их структуру и суть, обратив их в силы Бессмертного, однако там по-прежнему было хрупко и тонко – Мара видела это всякий раз, когда оглядывала себя колдовским зрением. Боль вгрызлась еще сильнее, и ведьма поняла, что если сейчас ничего не предпринять, она проиграет, даже не начав сражаться.

Перед глазами вдруг возник образ Даэн – только за ее спиной сияли золотом крылья. Шесть крыльев Богини-Птицы простирались над волнами свечения, и тонкие перья, сотканные из солнца, мягко колыхались, подхваченные тем ветром, что двигал галактики. Ее глаза-колодцы смотрели в самое сердце Мары, и в них была сила и уверенность, покой и надежда. Она протянула ей руку, и в следующий миг ведьма ощутила, как внутри нее, в самом сердце, разгорается пламя – а за ним начинается пустота. Та самая Пустота, о которой она просила столько дней и ночей – Пустота ее Бога. И Мара всем своим существом бросилась туда, в этот спасительный омут тишины и силы, жизненно необходимой сейчас.

Она тянулась к Даэн, утонувшей в золоте и солнце, бронзовой и светлой, застывшей в янтарной смоле времени – и танцующей среди вихрей песчинок в песочных часах мира. Она тянулась к Древу Бессмертного, под корнями которого спали древние среброглазые духи – и видела их так ясно, словно все они были здесь, в тесной лачуге посреди спящей заснеженной долины. Она звала Великую Пустоту, творящую жизнь – и та отозвалась, распускаясь в ее сердце белоснежным цветком, на острых лепестках которого лежала звездная пыль и мелкая россыпь капелек воды. А затем боль стала невыносимой, и мир отступил, взорвавшись в ее сознании сверхновой звездой, и великая сила швырнула ее куда-то вверх и сразу же – вниз, в вековую мглу недр земли и еще глубже. Туда, где солнца никогда не было.

Она была одна в темноте без единой искорки света, без единого звука. Из этой мглы к ней медленно шла женщина с глазами змеи, и бурю ее черных волос трепал невидимый ветер. Она улыбалась, и губы ее были черны.

– Ты проиграла, ведьма. Мы уже здесь…

– Ты лжешь, – ни слова не сорвалось с ее губ, однако Мара знала: женщина услышала ее. Ее брови изломились, а в глазах промелькнуло что-то, напоминающее насмешку.

– Нет – и ты веришь мне. Я уже здесь. Ты чувствуешь – это я расплетаю тебя по ниточке, это я иссушаю тебя. Ты умираешь. Признай это. Я пришла за тобой.

– Я не умру, – Мара ощутила, как дрогнул в груди клубочек покоя, который женщина вновь попыталась опутать тьмой и тяжестью – однако на этот раз удержала его. Где-то на грани сознания она по-прежнему видела шестикрылую Даэн, и у нее были глаза Великой Пустоты. И ей Мара верила – ей, а не сотканной из теней и шепотов незнакомки.

– Не сопротивляйся, – прорычала та, разводя в стороны тонкие руки, и Мара видела, что в чашах ее ладоней собирается туман и темный дым, все быстрее скручиваясь в тугие плотные клубки злой силы, – Ты не выстоишь, как бы громко не звала его. Он не придет. Он никогда больше не придет.

И это тоже была ложь. Теперь Мара знала. Где-то за тысячи миров отсюда ее тело лежало на коленях Даэн, содрогаясь от ломающей хребет боли – но это было так неважно. Теперь она знала – и ощущала все вновь. Страхи, по пятам преследующие ее все это время, были лишь предрассветной тьмой – а между тем золотой край солнца уже поднимался над бессонным океаном-купелью, в котором Жизнь баюкала и с великой любовью растила новые миры, что однажды прорастут на Древе Бессмертного новыми цветами. И все духи мира ждали, безмолвно ждали – и верили в то, что новая весна придет. И Мара тоже поверила. Теперь – навсегда и до конца.

В тот миг с рук незнакомки сорвалась белыми молниями сила, призванная ею для того, чтоб смести Мару и уничтожить все, чем та была. Поток вошел в грудь, врезаясь прямо в пустоту под ее кожей – и прошел насквозь, не встретив никакого сопротивления. Этот поток обращал пеплом и прахом самые древние миры, этот поток нес их к жерновам великого Колеса, чтоб оно перемололо их в мелкое крошево воспоминаний, не оставив от них ничего более. Лицо женщины озарила безумная радость, в следующий же момент сменившаяся немым изумлением: Мара не исчезла.

Я – пустота твоя, Бессмертный. Я – сам ты. И ничто в мире не может навредить мне, ибо я есть весь мир: зло в нем и свет в нем, тени и энергии, пламя и вода, небо и земля. Я – солнце, и я возжигаю себя, обращаюсь светом, и рассвет наступает по моей воле и по воле Великой Жизни. И ничто не сможет помешать небесной воле. Я – твое оружие, твой меч и твой щит. Я – твое дитя. Дитя солнца.

Женщина отшатнулась назад, двигаясь плавно и медленно во мгле, что окружала их со всех сторон, а затем яростно закричала, вновь поднимая руки – только Маре было уже все равно. Пылающее в груди золото распустилось солнечным сиянием, прорезая тьму и высвечивая все миры, что были поглощены ею. Незнакомка конвульсивно дернулась, а затем исчезла, оставляя лишь отзвук змеиного шепота:

– Ты выиграла лишь крупицу времени…

След ее, сотканный из тумана, растаял во мгле, что медленно наполнялась сиянием. Мара видела, как вокруг нее появляются крохотные песчинки-миры, галактики, что были не больше вишневого лепестка, и все они были цветами на ветвях великого древа, что прорастало в пустоте без времени и пространства, древа, что связывало их все в нечто единое, нечто большее, чем просто звездную пыль. Северные сияния заплетались меж его листьев, и Мара сама была внутри того древа, была им и была всем, что существовало и будет существовать. Она была Бессмертным.

Кольцом ее обступали духи, чьи глаза сияли серебром и прозрачными переливами немыслимой силы. Они просыпались, они шли к ней, и Мара видела, как цветы-миры на ветвях Древа разгораются все ярче – а когда сияние стало нестерпимым, ведьма ощутила, как неведомый ветер словно утягивает ее куда-то вверх, унося ее прочь из сердца всех миров.

Несколько мгновений или несколько жизней она текла в этом потоке солнечной силы, пронизанной волнами мощнейшей энергии – а затем ее втолкнули в собственное тело, и она не сумела сдержать крика, изгибаясь дугой в руках Даэн. Боль, что вовсе не была болью, отступала, и Мара, сотрясаемая дрожью, медленно приходила в себя, затихая и замирая. Вернулся цвет и звук, вернулись ощущения, вернулось все – кроме страшной, темной сети, что оплетала ее так долго. Все, кроме тихого шепота, что убеждал ее остановиться и опустить руки. Все вернулось – и Мара вновь была тихой и целостной, изначальной, наполненной. Такой, какой и должна быть.

Даэн держала ее, и щекой Мара ощущала, как колотится ее сердце. Птица, осторожно поддерживая ее, склонилась над ней – бледная, напряженная и встревоженная, и ведьма поняла, что улыбается ей. Теперь все было верно. Теперь они справятся. Теперь все будет хорошо. И сейчас она ощущала, как великая сила, называемая Жизнью, пробудилась от долгого сна – для того, чтоб стать на их сторону в этой невиданной войне. И пускай Ярис продолжала держать весь мир в ледяных руках зимы – против нее ныне восставал сам Бессмертный. И Мара как никогда четко осознала: они с Даэн не одни.

В темном замке на краю моря туманов и теней она билась в агонии, царапая окровавленными пальцами холодные камни и рыча, словно загнанный зверь. Сеть, что она плела, распалась, развеялась по ветру, и все усилия Асхэ теперь оказались напрасными. Она в бессильной ярости вбивала хрупкие свои руки в шершавый камень – но боли не было. Асхэ не знала боли. Замерев на один миг, она поднесла окровавленную руку к лицу, глядя, как по белой коже стекают алые капли. Крохотные капельки так напоминали время – но время течет, время бесследно уходит, и поймать его невозможно. Девчонка выборола еще одну крохотную крупицу для себя и этого края – но капля та была ничтожной. Ярис восходила, и Асхэ знала – их время близилось. Колесо не сдвинулось, и с его спиц скатывались звезды, сгорающие в огне. А капли крови скатывались по ее тонкому запястью, и Асхэ вдруг рассмеялась, прижимая ладонь к собственным губам и слизывая алую соль с руки. Они могли сражаться сколько угодно – ничто не могло помешать ее королеве. И скоро этот мир узнает это – ровно за секунду до того, как обратится пеплом.

А в темном сердце Гарварнского леса, за зелеными заснеженными ельниками, чьи жесткие шкуры укрылись белыми шапками, за оврагами и рощами, за замшелыми валунами и цепями замерзших ручьев, у корней огромного древа, под которыми начиналась теплая тихая дремотная темнота, забрезжил свет. Искры северных сполохов вырывались из этой бархатной мглы, высвечивая ее, и лунные глаза иль-вэане глядели из нее на мир, спящий во льдах. Великая Пустота призвала ее – их всех. Духи Гарварны проснулись.

========== Глава 53. Алоста ==========

Остаток ночи прошел спокойно и тихо, словно метель, что началась, когда Мара возвратилась в тело, прогнала обрывки темноты с мира вокруг. Снег укрыл пушистым одеялом ветхую крышу их домика, намел на крыльцо, облепил раму – так, будто сама природа желала спрятать их двоих в своих ладонях, бережно храня, как земля хранит крохотные зернышки, по осени заронившиеся в ее недра. Маре не снились тени и темные горы, все шепоты стихли, и благодатная тишина нашла ее, угнездившись теплой птичкой у сердца, обняв его своими крыльями – да так и оставшись там, подле него. Сама же ведьма спала, привалившись к Даэн, и та всю ночь держала ее – Мара ощущала теплую тяжесть ее сильных рук, что надежным кольцом оплели ее, и кошмаров не было.

Рассвет поднимался над миром – Мара остро ощущала, как за туманными валами в далекой неоглядной выси катится солнечная монетка, все выше взбираясь по крутому склону небосвода. Метель уже закончилась, и небо, напоминающее темный аметист, постепенно светлело, заливаясь полупрозрачным перламутром с лазоревыми тонкими-тонкими росчерками в глубине. Даэн рядом сворачивала одеяло в тугую скатку, и в полумраке Мара видела светлые кисти ее рук, что двигались быстро и в то же время – плавно. Почему-то это завораживало ее.

Птица подняла на нее взгляд, укрытая тенью и утренним сумраком, царящим в комнате. Мара различила мягкую улыбку, изогнувшую ее уста – и на сердце стало еще светлее. В груди золотился океан покоя, заключенный в крохотную капельку, и она, в общем-то, не слишком понимала, как такое может быть – великое в таком крохотном, таком маленьком… А еще нарастало какое-то волнение, странное предчувствие, лишенное какой бы то ни было окраски, словно что-то творилось в мире, и ведьма пока еще не могла понять, что именно. Что-то отзывалось, звенело в воздухе, едва различимо мерцало туманным образом где-то на задворках сознания. Мара чувствовала, что весь мир натянулся серебряной струной, тонкой и острой, и ждет, когда чьи-то пальцы коснутся его, заставляя петь. И она ждала вместе с ним.

Они покинули пастуший домик, когда просветы в облаках начали золотиться, и белоснежное одеяло заискрилось на склонах. Белая мягкая тишина путалась в волосах, заплетаясь в косы прозрачными бусинами, а под сапогами тихо похрустывал снег, скованный тоненькой коркой наста. Чуть поодаль виднелась петля дороги, огибающая маленькое селение и уводящая куда-то дальше, за тихую березовую рощу, взбираясь на пологий склон холма. А на самом горизонте, на границе меж землей и небом, виднелись силуэты домов и башен, и поднимающеесь из-за них солнце казалось отблеском пожара, разгоревшегося в городе. Даэн, шагающая рядом, всмотрелась вдаль повнимательнее, а затем принялась рыться в вещмешке, разыскивая карту.

– Судя по всему, это Алоста, – спустя время, заключила она, убирая карту обратно в мешок и перебрасывая его за плечо. Мара вопросительно взглянула на нее – ей это название ни о чем не говорило, и Даэн продолжила, – Столица северной провинции Эллоина. В общем-то, наша надежда.

Она усмехнулась уголком рта, подставляя лицо холодному ветру. Восходящее солнце бросало отсветы на ее скулы, золотой пылью выкрашивало кончики ресниц – Мара видела это так ясно и четко, – и в глазах ее отражались рыжие блики. Словно пламя в темноте.

– В любом случае, до Небесного Города слишком далеко, – дернула плечом ведьма, – А если на местах сидят данники государя, мы, возможно, сумеем заручиться поддержкой хотя бы приграничных провинций.

– Приграничных провинций всего две – Алоста и Барэдан, – заметила Даэн, чуть заметно хмуря брови.