Текст книги "Дикая охота. Полотно дорог (СИ)"

Автор книги: Aelah

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 53 страниц)

Впрочем, иногда Даэн действительно злила ее. За время, проведенное в пути, Атеа уже не раз вызверялась на нее совершенно не ради игры – а потому, что действительно была не согласна с ее действиями. Да, Коршун была старше и опытнее. Да, она встречалась с настоящими дикими и умела сражаться с ними. Да, по уставу младшие Птицы в отряде обязаны беспрекословно подчиняться старшим – но Атеа так не могла. Иногда Даэн вела себя как глупая девчонка, и решения принимала такие же глупые, и в подобных ситуациях хоть кто-то должен был быть голосом разума. И Лебедь давно поняла, что в их отряде этим голосом может стать только она. Не Меред же, в самом деле.

Атеа лениво повернула голову, выныривая из своих мыслей и бросая долгий взгляд на Меред. Та сидела рядом, опираясь локтем на колено, и медленно, почти любовно, водила точильным бруском по лезвию Крыла. Движения ее рук были плавными, размеренными, почти что медитативными – девушка смотрела лишь на линию стали, красиво изогнутую, будто орлиное перо с острой режущей кромкой. Под бруском лезвие пело, тихо и нежно присвистывая, когда Меред уводила руку. К длинной рукояти, надежно зажатой в руке, было привязано настоящее перо, бледно-серое, с черным кончиком, и невидимый ветер играл с ним, как дитя играет с цветными лентами в Огнецветов День.

Лебедь мысленно закатила глаза. Меред продолжала оставаться ребенком и верила во всякие байки. Впрочем, не она одна: каждому поколению Птиц Наставницы рассказывали, что перо птицы, в честь которой нарекают девочку, приносит удачу и защищает в бою. Поэтому очень часто на рукоять Второго Крыла глупые девицы навешивали целые пушистые метелки, будто это действительно могло уберечь от когтей дикого духа. Атеа тоже когда-то была такой же дурной и даже провела пару недель у предгорных озер, разыскивая гнездовье лебедей. Подбирать непонятные перья с земли она брезговала, поэтому терпеливо ждала, когда богиня снизойдет и пошлет ей хоть какой-то знак. Впрочем, знак пришел: когда она все-таки нашла лебедей и уже подкрадывалась к самке, высиживающей яйцо, эта длинношеяя курица разоралась, и на ее вопли прибежал отец семейства. Лебедь гнал Атеа от пруда довольно долго, шумно хлопая крыльями и норовя посильнее ущипнуть, и посему девушка сделала вывод, что богине, в общем-то, плевать, носит ли с собой Келерийская Птица перо своей нареченной сестры или нет.

А вот Меред – нет. Никто не знал, как прозвали ее после Посвящения – даже Атеа, ближе которой у молчаливой угрюмой девушки не было никого. Поэтому когда Меред однажды вернулась с гор, бережно неся в руке это самое перышко, Лебедь провела невесть сколько часов, пытаясь разгадать, кому оно принадлежало. Проблема была в том, что слишком много птиц в здешних краях подходило на должность его хозяина, а Меред лишь улыбалась, навязывая на прочную нитку две деревянные бусины и бледно-серое перо, и вскоре Атеа махнула на нее рукой и прекратила обижаться на молчаливую подругу. Все равно слова из нее не выбьешь.

Меред вообще была очень суеверной. Она с самого детства собирала все приметы, каждое утро обращалась лицом к солнцу и кланялась ему, а перед тем, как сломить ветку, просила прощения у Богини. Поэтому с ней особо никто и не общался – каждый вечер, когда остальные девчонки собирались на одной из кроватей и принимались обсуждать Наставниц или рассказывать всякие байки, маленькая Меред усаживалась в самый дальний угол к окошку и смотрела за стекло, как-то неуклюже обнимая собственные колени. Однажды Атеа подошла к ней, как всегда задрала подбородок и спросила, что она делает. А хмурая, как медвежонок, Меред зыркнула на нее из-под насупленных бровей и тихонько ответила: «Молюсь».

С тех пор и началась их странная дружба. Меред всегда была одиночкой, сторонилась других девочек и предпочитала провести время на тренировочном плато, а не в компании шумных Птенцов. Атеа же, сколько бы подружек не крутилось вокруг нее, всегда прибегала к некрасивой, нескладной Меред и без умолку трещала ей на ухо, рассказывая очередную глупость. Поначалу девочка чуралась ее, старательно пряча глаза и будто бы боясь чего-то, но через некоторое время привыкла и начала отвечать Атеа теплой, хоть и несколько неуклюжей, взаимностью. Личным успехом Лебедь считала день, когда Меред прямо взглянула ей в глаза.

Тогда Лебедь, кажется, рассказывала девочке историю своей жизни – и плакала. Первая тренировка прошла неудачно, все тело было в синяках и болело нещадно, а нежные руки Атеа превратились в сплошную мозоль со стертой в кровь кожей. Болел и живот – впервые пришла лунная кровь, и девочка чувствовала себя совершенно разбитой, грязной и брошенной всеми богами. Меред беспомощно топталась рядом, иногда осторожно дотрагиваясь до плеча будущей Птицы и тут же отдергивая руку, словно от огня – а девочка с золотыми косами всхлипывала, сердито растирая по лицу горькие слезы.

– В Тиннереде все было не так! Никто не бил меня тяжеленной палкой, я не мерзла, завтрак был вкусным – а не эта поганая каша!.. Терпеть не могу ее… – новый всхлип. Атеа посмотрела на свои ладошки и скривилась от боли и обиды: нежные девичьи руки не созданы для меча, это всем известно. Так всегда говорили дамы в столице, раздавая своим подопечным тонкий белый лен, который они вышивали золотыми нитями. Девочка вспомнила эту вышивку, и слезы снова защипали глаза, – Лучше бы меня убили по дороге сюда!

Робкое прикосновение вдруг стало тяжелым, и чужие пальцы сильно сдавили плечо. Атеа дернулась, собираясь было разразиться гневной тирадой, но лишь замерла, подняв голову. Меред, никогда и никому не глядящая в глаза, смотрела прямо на нее, прямо в сердце, сдирая с нее слой за слоем всю спесь, все раздражение и обиду, всю детскую ярость, так больно сжавшую сердце.

– Никогда так не говори.

Глаза у нее были светло-голубыми, льдистыми, словно талая вода, с темной кромкой по самому краю, а голос – твердый и спокойный, сильный. И Атеа вдруг стало очень больно и хорошо, очень светло и в то же время так страшно… Меред смотрела на нее, Атеа смотрела на Меред, и шрамы на руках уже не так жгли, и болезненные спазмы перестали сжимать все в ней так сильно, и обида куда-то отступила, и мир казался не таким уж жестоким и несправедливым. Потому что впервые Атеа почувствовала, что кому-то действительно нужна.

Они росли вместе, учились вместе и Танцевали вместе, совершенно не похожие друг на друга, но связанные так тесно, что никакой сталью не перерубишь, даже самым прочным клинком. Тоненькая, изящная и гибкая Атеа презабавно смотрелась рядом с коренастой неповоротливой Меред – но время шло, и грубые черты лица девочки из морского города немного сгладились, а подростковая неуклюжесть ушла. Меред выросла, вытянулась, и бывшие соседки по комнате начали бросать на нее томные взгляды и беспокойно перешептываться, когда она проходила мимо. Атеа и сама подмечала иногда, что девчонка не так уж и плоха. Да, ее нельзя было назвать красивой, да, она была нелюдимой и совершенно не походила на грациозное воплощение Хартанэ – но зато взгляд ее лучился голубыми искрами, а когда она изредка улыбалась, подставляя лицо прохладному ветру, становилось как-то светлее и радостнее всему миру. У Меред были красивые широкие плечи и сильные руки, которых почему-то до сих пор не касалась ни одна женщина, добрая улыбка и мягкое сердце. Она всегда стояла рядом, где-то за плечом, надежная и родная, и за это Атеа была всем сердцем благодарна ей.

Ощутив ее взгляд, молодая женщина подняла голову и взглянула на нее, вопросительно приподняв брови. Короткие прядки темных волос, так чудесно отсвечивающих красноватым бликом на солнце, упали на ее лоб. Атеа скользнула взглядом по ее широким скулам, по тонким губам, а затем ухмыльнулась. Меред беззвучно хмыкнула, покачала головой и вернулась к своему занятию, склоняясь над лезвием. Лебедь же лишь зажмурилась, словно довольная кошка – подруга часто была объектом ее игр, а потому уже давным-давно не реагировала на взгляды и улыбки Атеа. И это тоже радовало девушку: Меред стала единственной Птицей, которая при виде ее не начинала бить крыльями и хорохориться, словно петух с разноцветными перьями. И даже здесь, на краю Мертволесья, Атеа чувствовала себя защищенной – потому что рядом сидела Меред.

Что-то изменилось на полуразрушенной мельнице, и Атеа напряглась, пытаясь понять, что встревожило ее. Почему-то стало тихо. Лебедь, прислушавшись повнимательнее, поняла, в чем дело, и расслабилась, снова откидываясь на лавке – ведьма перестала петь. Теперь она просто сидела, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, а на руках ее, словно ребенок, спал безумный дух. Атеа передернуло: до чего же странное создание… И как его можно касаться? Впрочем, кто этих ведьм поймет… Лебедь всегда опасалась колдуний – чего стоит одна Гаэра-Ворона с ее жуткими мороками. Ведьма Мара тоже не нравилась ей – но, судя по всему, слишком уж она нравилась Даэн, и Атеа прямо-таки распирало от желания поиграть на этом. И всякий раз что-то ее останавливало: то ли внутреннее чутье, которое пока что никогда не подводило, то ли осторожное прикосновение Меред, словно бы мягко говорящее «Не надо», то ли взгляд Даэн, направленный на Мару, наполненный невероятной тоской – и чем-то таким, чего Атеа понять не могла. Коршун просто смотрела, но в ее глазах разливался целый океан, способный затопить весь мир. Лебедь чувствовала эту безумную силу, а потому молчала, прикусив язык. Не в этот раз и не по этому поводу.

Тень на полу колыхнулась – это серый саван занавески качнулся от сквозняка, проникающего сквозь щели в дом. Атеа поежилась, натягивая на ладони рукава темно-коричневой куртки – да только не шибко помогло: ветер все равно заполз за шиворот, даже поднятый воротник не спас. Не спасал и шерстяной плащ, которым Птица укрыла ноги. Холод вгрызался в тело, прижимался к нему голодной пиявкой, и Лебедь вновь ощутила, как недовольная волна поднимается где-то в груди, оставляя после себя жгущий след. Не об этом ты мечтала, Атеа. Не о том, чтоб тащиться через хляби чужих земель вдогонку за собственной смертью, ночуя в заброшенных хижинах или в снегах под открытым небом.

На самом деле, она и сама не знала, о чем мечтала – да и мечтала ли хоть однажды в жизни. В детстве Атеа никогда и ни в чем не нуждалась: стоило лишь пожелать, и к ее ногам ложилось все, чего бы она ни захотела. Дорогие фарфоровые куклы, платья из заморского шелка, цветные яркие ленты, книги с картинками – таких книг и в королевской библиотеке не слишком-то много было! А вот у Атеа были. Ее детство казалось золотым, медовым и солнечным, ярким, словно те самые картинки. Оно пахло яблоневым цветом и сладкой выпечкой, которую дородные кухарки на отцовской кухне подавали маленькой госпоже на завтрак, почтительно склоняя голову и улыбаясь. И ей казалось, что так будет всегда.

Потом ее продали – по крайней мере, так считала сама Атеа. Она хорошо помнила тот день, словно кто-то выжег его под веками, и в воспоминаниях она нет-нет да возвращалась туда, в светлую комнату с высокими потолками и полупрозрачными голубыми шторами, раздуваемыми теплым летним ветром.

Белое платье с золотым пояском и крохотными янтарными камешками на рукавах и подоле было новым. Атеа крутилась перед зеркалом, восхищенно разглядывая себя со всех сторон – такой красоты она никогда не видела! Прямо как у самой королевны! Пожилая швея, придирчиво оглядев работу своих подмастерьев, одобрительно кивнула.

– Мы работали не покладая рук, светлая госпожа. Ткань везли из самого Эллоина, с юга, камни – оттуда же, а обрабатывали их наши мастера. Видите, какая мелкая огранка?..

Мать ее не слушала – лишь рассеяно кивала, задумчиво оглядывая Атеа. Девочка стояла перед ней, глядя на нее искрящимися глазами, и что-то в лице матери вдруг дрогнуло, а меж красивых золотистых бровей с изломом вдруг появилась складка. Впрочем, в следующий же миг она разгладилась, и женщина, отослав швею, подозвала к себе дочь.

– Как же ты хороша, дитя мое. Принеси-ка мне гребни – я причешу тебя.

Атеа поднесла ей тогда шкатулку, где на бархатной подушечке лежали лаковые гребни для волос – сам король когда-то подарил их молодой госпоже. Блестящая поверхность переливалась янтарной крошкой, и медовый цвет камней так подходил под цвет глаз госпожи – но та почему-то никогда не надевала их, словно бы не было резной шкатулки с изящной гравировкой на крышке. Атеа всегда завидовала матери – такое сокровище, а она его прячет! Тем более, что к золотым маминым волосам гребни так бы шли… И теперь госпожа сама закалывала локоны своей дочери ими.

Девочка подпрыгивала от нетерпения и радости – до того момента, пока мать, проходясь щеткой по непослушным локонам маленькой Атеа, не сказала ей, что ее увозят в столицу, ко двору короля. Сегодня. Сейчас. Приедет какая-то знатная дама, чопорно поклонится господину и госпоже и заберет их дочь. Атеа ревела, когда мама укладывала волосы на ее голове в высокую красивую прическу и выпутывала два тонких локона, чтоб они обрамляли лицо. Чтоб все видели, какая же она красавица.

– Не плачь, Атеа… За то, чтоб дать тебе хорошее образование, мы с твоим отцом отдали столько золота, что можно было бы купить самоцветную копальню… Мы хотим, чтобы ты была счастлива… У тебя должно быть будущее… Ты – единственный наш ребенок, и тебе оказана великая честь.

Сука. Подавись своей честью, думала Атеа, когда Дамала колотила ее тренировочным шестом под проливным холодным дождем, в ее первую весну в Келерийской Гильдии.

Мать, конечно, не виновата в том, что королевская женушка сочла молоденькую девочку опасной и повелела сослать ее вместе с теми, кто был смазливее других. Но Лебедю было крайне интересно, что бы она сказала сейчас, заявись Атеа на порог родного дома и щеголяя Крыльями и серебряной фибулой Гильдии, скрепляющей плащ. И вообще, знает ли она, что приключилось с ее дочерью и где она. Все давным-давно отболело, поросло быльем да сухой травой, и взрослой Атеа было плевать на женщину, продавшую ее шестнадцать лет назад – она даже лица матери не помнила. Ни любви, ни жалости, ни ненависти к ней она не испытывала и едва ли смогла бы узнать ее в толпе.

Жалела Атеа лишь об одном: она безумно тосковала по высокому небу и ветру – своему, родному, знакомому с самого детства. В Эглеире был особый ветер, теплый и ласковый. Он вытрепывал из ее копны тонкие прядки и путал в них белые лепестки яблонь. Он касался мягкими пальцами ее щек, подхватывал цветные ленточки, которые она так щедро дарила ему, и уносил их в глубокую синеву, плещущую над головой. Тонкие мазки облаков плыли по небу над ней, когда она сидела на открытой террасе и слушала веселый птичий щебет, и лето было теплым, и дни казались бесконечными, и в сердце пела золотым колокольчиком радость.

Сейчас же все кости у нее ломило от холода и усталости, в животе было пусто, а ноги в сапогах давно продрогли. Атеа сидела в гулкой тишине, нарушаемой лишь слабым присвистыванием камня о металл, да шорохом дыхания. Да ветер еще выл где-то в разбитых кувшинах. Время текло медленно и натужно, будто смешанная с грязью и копотью смола, и темнота окружала ее со всех сторон. В черных тенях прятались чудовища, и Атеа не знала, кто же из них опасней – те, что на самом деле прячутся там, или те, которых придумала она сама. Чудовища всегда шли за ней, ночными кошмарами становясь у изголовья и не давая уснуть. Единственной, кто об этом знал, была Меред. И когда она засыпала рядом, приобняв Атеа за плечи, чтоб ей стало теплее, кошмары отступали, недовольно уходя во мглу ни с чем. Они почему-то боялись Меред.

Под теплым боком Меред было как-то уютно. Атеа притулилась к ней, нахально устраивая голову на плече девушки и прикрывая глаза – та все равно уже закончила точить клинок и спрятала его в ножны. Меред лишь хмыкнула и приподняла руку, чтоб Лебедь смогла поудобнее умоститься, и Атеа с радостью воспользовалась этим, заваливаясь на подругу. Той явно было неудобно – но она не говорила ничего, даже не пыталась передвинуть наглую Птицу или как-то намекнуть хоть жестом, что ей тяжело. Засыпая, Атеа краем глаза видела, как ведьма осторожно поманила к себе Даэн, как Коршун опустилась на колени перед ней и прижала ее руку к губам, неотрывно глядя Маре в глаза, но в следующий миг сон сморил ее, и Лебедь провалилась в пустоту без образов и звуков, без времени и формы.

Пробуждение было тяжелым. Тело продолжало болезненно гудеть, словно перед этим ее всю ночь били ногами, желудок требовательно урчал, а шея не гнулась – сквозняк все-таки сделал свое дело. Атеа разлепила глаза и села прямо, пытаясь прийти в себя и понять, где она находится, и когда ей наконец это удалось, сон мигом слетел с нее, словно его и не было. Сумрачный свет лился сквозь окно, протягивая длинные лучи от стены до стены, но утро не сделало заброшенную мельницу менее зловещей. Здесь было тоскливо, пусто, и страх крался где-то под окнами, заглядывая в щели пустыми глазницами. Атеа поежилась, застегивая плащ на плечах – и тут же подскочила, как ошпаренная: на мельнице не было никого, кроме нее.

Не помня себя от ужаса, девушка стрелой вылетела на крыльцо. В голове роилась тысяча мыслей, одна хуже другой, и Атеа боялась даже предположить, какая из них окажется верной. Серый рассвет на миг заставил ее сощуриться, а затем с плеч Лебедя словно гора свалилась: обе Птицы, ведьма и дух стояли у плетня и о чем-то негромко переговаривались, глядя в сторону черной стены деревьев. Подавив в себе желание заорать на них прямо с порога, Атеа легко сбежала по скрипучим ступеням и подошла к ним, гневно глядя на всех и каждого.

Первым ее заметил дух. Атеа передернуло – взгляд его был острее меча и пронзал насквозь. Ведьма смотрела точно так же, словно в само сердце заглядывала, а потому Атеа решила вызвериться на Даэн.

– Бес бы вас забрал, вы шутить вздумали?! Я просыпаюсь, а в комнате пусто, и вас нет, никого! Даже этого бесноватого. Что я должна думать, по-вашему?!

Даэн приподняла уголок губ в кривой усмешке.

– Чтобы думать, нужно иметь разум. У тебя он отсутствует напрочь, поэтому мы не беспокоились.

– Ишь ты, глядите, госпожа Коршун острит, – огрызнулась Лебедь, – Только ты поаккуратнее, Даэн. Не порежься о собственный язык, – она повернулась к Меред и пронзительно взглянула на подругу, – А ты-то, ты-то хороша… Могла разбудить хотя бы!

Меред отвела взгляд, словно нашкодивший пес, и вся будто сжалась.

– Я сама только вышла. Даэн и Мара уже были здесь…

– Давай, оправдывайся теперь,– проворчала Атеа, складывая руки на груди. Несмотря ни на что, от сердца у нее отлегло: все были живы. Ее не бросили одну. Страх медленно разжимал когти, отпуская ее, и Лебедь внезапно поняла, что сердце у нее легкое. Всякий раз, когда она просыпалась и видела лица Меред и Даэн, становилось легче дышать, словно сети сна, наброшенные темнотой, тянули ее к земле, а с рассветом рассыпались прахом.

Даэн не обращала на нее больше внимания. Женщина вновь повернулась к лесу и нахмурилась, глядя куда-то сквозь пересечья мертвых ветвей. Ведьма, став к ней поближе, тихо молвила:

– Решать тебе. Я чую угрозу с запада, на севере и на востоке чисто.

– Я не чувствую вообще ничего, – Даэн тряхнула головой и прижала руку к груди, кулаком потирая место, где у каждой Птицы трепетал огонек Дара Хартанэ, – Но Шедавар говорила, что девочки уходили на восток, к живому лесу. Искать нужно там.

– Стало быть, пойдем туда, – немного помолчав, кивнула Мара. Атеа насторожилась.

– Погодите-ка. Что значит «пойдем»? Ты решила прогуляться с нами, госпожа ведьма?

– До поры, – ведьма взглянула на нее, и Атеа невольно сглотнула: глаза у нее были совершенно жуткие, холодные и странные. Наверняка взглядом дрова колет у себя в лесу.

Больше никто не проронил ни слова. Даэн первая вышла за плетень, быстро направляясь к лесу. Следом за ней шла ведьма, и Атеа видела, как чуть подергиваются кончики ее тонких пальцев – она чуть раскинула руки, обратив их ладонями к стене деревьев, словно что-то искала. Ветер трепал край ее плаща, и казалось, что сейчас он подхватит колдунью и унесет ее в серое небо, раскинувшее громадные тучи совсем низко над ними. Атеа взглянула на Меред, стоящую рядом, и хлопнула ее по плечу.

– Идем, а то наша Пташка перья нам повыдергивает за медлительность. Она же у нас такая решительная…

Меред подняла взгляд на нее. В голубых глазах застыла тревога, и тревожная морщинка пересекла лоб Птицы.

– Атеа, там что-то недоброе.

– Вот неожиданность-то какая! – Атеа с деланным удивлением распахнула глаза, подхватывая Меред под руку, – А я, глупая, думала, что мы по грибы да ягоды пришли, вот незадача…

– Ты не понимаешь, – что-то в голосе Меред заставило насторожиться Атеа. Она была не на шутку встревожена – такой Лебедь не видела подругу никогда, – Я чувствую. Что-то случится там. Не знаю, как объяснить, но…

Она бессильно умолкла, опустив голову. Атеа смотрела на нее несколько секунд, а потом, взяв ее под локоть, повела следом за Даэн и Марой и ласково промурлыкала:

– Меред, милая, ты случаем не Вороной прозвана? – Меред удивленно нахмурила брови, а затем мотнула головой, – Нет? Ну вот видишь. Так чего ты, Хартанэ тебя сохрани, каркаешь? И без того дурно, так ты еще и настраиваешь невесть на что. Будь хорошей девочкой, пойдем в темный страшный лес. Авось, и живыми выберемся – то-то радости будет, правда? – нервные нотки все-таки проскользнули в голосе, но Атеа тут же взяла себя в руки. Уж она-то паниковать не будет. Мертволесье – явно не то место, где можно было позволять себе страх.

Впереди уверенно шла Даэн, та самая, что выжила в самых страшных стычках с дикими, и вряд ли она боялась. А потому впервые в жизни Атеа решила отступить от своих принципов и взять пример с Коршуна. Дух, оставшийся на мельнице, смотрел им вслед, и лопатками Лебедь чувствовала его нездешний взгляд, жгущий сердце сквозь грубую ткань. Он-то наверняка чуял их ощущения, и уж ему она точно не собиралась показывать свою слабость. Никому из них.

Но когда темная стена стволов сомкнулась за ее спиной, Атеа вдруг ясно и четко поняла, словно кто-то молнией высветил ее сознание: Меред права. Только поворачивать назад было уже поздно.

========== Глава 21. Перед лицом смерти ==========

Под ногами шуршал ковер из сломанных сухих стеблей, сморщенных листьев, рассыпающихся от одного небрежного касания, и темных веточек, больше похожих на тонкие изломанные кости. Ни троп, ни путевых вех – лишь голый лес, черный и молчаливый, расстилался вокруг на версту. Где-то на горизонте виднелась темно-зеленая полоса высоких еловых крон, едва припорошенных снегом – но легче от этого не становилось: здесь жизнь замерла, будто неведомый волшебник накрыл Мертволесье громадным колпаком и теперь внимательно наблюдал за тем, что происходит под стеклом. Маре не нравился этот холодный чужой взгляд – он проникал куда-то вглубь нее самой, разглядывал ее пристально, с каким-то пугающим интересом, и хотелось сбежать, спрятаться, укрыться…

Остальные тоже были напряжены. Даэн, шедшая рядом, совсем по-волчьи озиралась, щурила темные глаза и поминутно втягивала носом воздух, словно могла ощутить запах беды. Мара усмехнулась про себя: это ей стоило бы так делать, не Птице. Дух волчицы тут же встрепенулся, подняв голову и отозвавшись на воспоминание о нем, но ведьма успокоила его, заставив снова свернуться клубочком в груди и спать. Как вы там без меня, братья мои, серые мои сестры? Зимой волки шли к ее дому, ждали, пока она выйдет на крыльцо, босая и простоволосая, а затем уходили на охоту, бесшумными тенями растворяясь меж стволов. А под утро иногда приходили вновь, и тогда она спускалась к ним, садилась рядом с ними прямо на снег, слушала их образы, ощущала их жизнь. В такие моменты ведьма знала – она ровно там, где и должна быть.

А ныне дом остался далеко – но жалеть о том времени не было.

Девушка с золотыми косами, названная Атеа, шла позади, и Мара лопатками ощущала ее страх. Еще час назад девица язвила да шипела, словно змея под камнем, но сейчас наконец смолкла и старалась не издавать ни звука. Рядом с ней молчаливая и угрюмая Птица Меред шагала, зажав в руке клинок – тот самый, о котором Маре рассказывала Даэн. Ведьме не нужно было смотреть, чтоб видеть, как побелели костяшки ее пальцев, сжимающих рукоять – девочка явно нервничала. Мара ощущала волны страха, расходящиеся от нее, как круги разбегаются по воде, но помочь ей ничем не могла. Едва ли один из них смог бы сейчас помочь другому.

Впрочем, кое-что грело сердце. Ночью она не сомкнула глаз, заплетая тонкие серебряные ниточки снов безумного духа, распутывая узлы его памяти и бережно расчесывая пряжу его мыслей. Тот-кто-играет-со-светом когда-то давным-давно носил иное имя – но позабыл его множество лет назад. Даже Мара не вспомнила бы его, если бы не ветхий свиток, выпавший из сундука вместе с ворохом, который она перерывала перед уходом из Гарварны. Несколько строчек и странный рисунок – вот и все, что было на пергаменте, но ведьме и того хватило: неизвестный художник сумел нарисовать глаза духа, а сухие короткие предложения благополучно врезались в память. Теперь уже – наверняка.

Нойя, играющий-со-светом. Собирает пригоршнями силу да обращает ее в свет: звездный, лунный али солнечный. Там, где живет нойя, тени гибнут. Ушли к праотцу да после Первого Излома так и не возвратились…

Вот и все. Часть письма Мара не сумела разобрать – чернила растерлись по пергаменту, а кое-где свиток изорвался и больше напоминал осенний крошащийся лист. Тогда ведьма лишь подивилась находке – о нойя она вовсе позабыла, хотя лет двадцать назад назвала бы по имени каждого духа, которого забрал к себе Бессмертный навек. А нынче ночью ей довелось петь сны тому, кого мир уже и не помнит.

Миру не было дела до таких, как безумный дух: мир ведь – всего лишь мячик в руках бога, и тот перекидывает его с ладони на ладонь, смеясь, словно дитя. А таких мячиков Бессмертный знает сколько… Некоторые давно затерялись среди звезд, покрылись пылью и копотью, некоторые по-прежнему лежали на Его коленях, и Он внимательно глядел на них, размышляя, какой же взять? Который из них подбросить в воздух, к солнцу и лазоревым облакам в пушистых белых воротниках, чтоб этот мячик на короткий миг сам стал солнцем? Вот так Бог и жонглирует ими, словно скоморох на городской ярмарке, и в его волосах звенят колокольчики со звездами на нитках, и цветные лоскутки на его рукавах треплет ветер.

И от этого в груди почему-то теплело. Мара всегда думала, что Бессмертный – и впрямь смешливый бард, скоморох, беспечное дитя, да кто угодно!.. Но только не молчаливый холодный Великий, не знающий ничего, кроме долга.

Даже здесь, в сердце черного леса, где боязно было кончиком плаща нечаянно задеть вылезший из-под мертвой земли скрюченный корень, было что-то иное. Словно кто-то бесконечно светлый стоял рядом и осторожно прикрывал рукою от наступающей темноты. Мара верила ему всей собой, как верят только юродивые и дети, а еще, наверное, – ведьмы. Больше и нет ничего у меня.

Именно он-то и говорил ей, что пока опасности нет. Черные ветви, нависающие над ними, чуть заметно покачивались, скрипели, задевая друг друга, от поросшей диким сухим вьюном земли веяло холодом и смертью – но Мара не страшилась. Бессмертный дал бы ей знак. Бессмертный предупредил бы за секунду до того, как…

Громкий треск прокатился по лесу звуковой волной, заставив их замереть на месте – и в следующий миг тишина снова затопила Мертволесье. Птицы выхватили оружие, заслоняя собой ведьму, а Мара тут же прислушалась ко всему миру, направив энергию от себя, искать источник шума. Атеа, чуть пригнувшись, словно хищная кошка, тихо-тихо прошипела:

– Что это было, бес его возьми?! Откуда звук?

– Деревья, – так же тихо ответила Мара. Она ощутила, как Даэн, стоящая справа, бросила на нее быстрый взгляд, и продолжила, – Деревья падают.

– Из-за чего или кого? – одними губами спросила старшая Птица. Мара качнула головой:

– Нет, не из-за чего-то или кого-то. Там, откуда пришел звук, поблизости нет никого, – вдруг тревожным колокольчиком дернулось сердце. Мара ухватилась за ниточку ощущения, сматывая ее в клубок и пытаясь понять, что же это, и откуда оно идет, – Разве что…

– Что? – сразу же напряглась Даэн.

– Пока не пойму, – Мара хмурилась, силясь понять, откуда пришло чувство тревоги, – На севере что-то есть. Очень темное ощущение. Не думаю, что нам стоит ходить туда.

– Видишь ли, госпожа ведьма, наша разлюбезная праматушка всей Гильдии повелела нам идти как раз туда, где темнее всего, – иронично сощурившись, пропела Атеа, – Это игра у нас такая. Как только находим какую-нибудь тварь – сразу же к ней идем! Так что сейчас госпожа Коршун задаст нам всем верное направление, и мы с веселыми песнями продолжим путь. Вон Меред поет, Даэн может потанцевать, ты – зажги огненные шары, или что ты там умеешь… а я буду привлекать всю местную дрянь дивными сказками эльфийского народа. То-то набежит слушателей!

Не обращая внимания на Атеа, Даэн повернулась к Маре:

– Мне нужно больше информации. Мы сможем подобраться туда так, чтоб нас не заметили? И стоит ли? Что там вообще такое?..

– Духи чуют смертных, стоит тем только ступить на землю, принадлежащую бестелесному существу, – мрачно усмехнулась Мара, – Неужели ты думаешь, что Мертволесье не знает, что мы здесь? Они почуяли нас сразу же, как мы вошли.

– Почему тогда не напали? Если все так, как ты говоришь, сюда должно было сбежаться все Мертволесье, – Атеа сверлила ее тяжелым взглядом – таким, что в пору было бы камни в пыль стирать, но Маре до того дела не было. Она дернула плечом, и рука тут же отозвалась огненной болью в шрамах, привычной и знакомой, на которую ведьма тоже едва ли обратила внимание.

– Значит, им не до того. Не воспринимай духов как диких безмозглых зверей, девочка. Они умны, хитры, и все они подчиняются древней силе. Если она прикажет им напасть – они нападут, не сомневайся. Но до того – ты не увидишь ни одного из них.

– Ты можешь ощутить, были там эльфийские девочки или нет? – Даэн глядела на нее темными своими глазами, и в смоле ее радужек Мара видела затаенную тревогу, – Ты говорила, что энергии помнят тех, кто был рядом. Можно ли найти этот след сейчас, или он уже потерян?

Мара задумалась. С одной стороны, память энергий была едва ли не вечной – тысячи лет колдуны пользовались этим, восстанавливая историю мира. Но с другой стороны, для того чтоб считать подобную информацию, магу приходилось тратить очень много сил. Чем больше дней проходило с момента прикосновения к энергии, тем сложнее было читать ее. Несколько недель – не такой уж и большой срок… Должно получиться.