Текст книги "Дикая охота. Полотно дорог (СИ)"

Автор книги: Aelah

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 53 страниц)

Почему-то Коршун не сомневалась в том, что Шедавар рано или поздно добьется своего – время в песочных часах Хартанэ пересыпалось, и золотой песок грозил засыпать весь мир совсем скоро. Она почти видела белый город из камня и полумрака, что раскинулся в том месте, где одна чаша божественных часов переходит в другую, и сверху его медленно засыпало песком, а снизу к самым его ступеням подползала огненная кровь земли, о которой говорила Шедавар. Еще чуть-чуть, и город погибнет. И единственным выходом было разбить часы.

Птицы тоже выпадают из гнезда. Просто выпадают из привычного теплого мира – и взлетают, узнавая небо. Сейчас должно случиться то же самое.

Она так глубоко погрузилась в собственные мысли, что чуть было не врезалась в Меред, прогуливающуюся по одной из галерей. Девушка хмурилась и думала о чем-то своем, и когда Даэн налетела на нее, тут же бросилась извиняться:

– Ох, прошу прощения, я… Ох, Даэн! – она преувеличенно широко улыбнулась, – Прости, я не заметила тебя, задумалась… Ну что, как прошел Совет? У вас получилось? Когда выдвигаемся в Келерию?

Даэн некоторое время сверлила ее взглядом, наблюдая, как улыбка медленно сползает с лица Меред, уступая место чуть ли не паническому выражению, а затем вкрадчиво поинтересовалась:

– Так. Понятно. Где она, бес ее забери? И что на этот раз?

Меред тяжело вздохнула и опустила голову, словно подбитый щенок. Даэн не привыкла видеть собранную и спокойную девушку такой, а потому заподозрила, что дело совсем плохо.

– Богиня, меня не было несколько часов… Что она успела учудить? Обрушила сталактит, развязала войну, что?!

– Это не совсем она, – тихо ответила Меред, – Я виновата.

Коршун вздернула бровь, не зная, как к этому относиться. Меред вряд ли могла бы натворить что-то действительно страшное, но ее бледное лицо и тяжело нахмуренные брови настораживали Даэн.

– То есть, ты хочешь сказать, что Атеа не имеет к произошедшему никакого отношения? – осторожно уточнила она. Меред замялась на миг, но все-таки выпрямилась, и, глядя, прямо в глаза Даэн, мотнула головой:

– Имеет. Но виновата все же я.

– Богиня, да что произошло? – Даэн непонимающе смотрела на девушку. Та в жизни своей не сделала бы ничего плохого, приучив себя к поразительной аккуратности во всем – и в собственных поступках тоже. Меред глубоко вдохнула, взглянула на нее, но вымолвить ничего не успела. Голос, что раскалывался эхом в голове, тихо прошелестел:

– Позволь я объясню все, госпожа.

Даэн обернулась, переводя взгляд с ведьмы по имени Тэаргавар на Меред – и обратно. Накидка Знающей качнулась от невидимого ветра, и Коршун ощутила, как внутри все холодеет. Если в этом были замешаны эльфийские ведьмы – значит, все действительно было не хорошо. В особенности если дело касалось Рожденной Луной. Даэн хмуро взглянула на нее и кивнула:

– Говори. Я слушаю.

На миг показалось, будто под капюшоном сверкнул крохотный алый блик – такой же алый, как волчья ягода, как последний луч слепого солнца в пору предзимья, как кровь земли, что текла глубоко под ними. Ведьма улыбнулась – и Даэн почему-то стало страшно.

========== Глава 27. Веретено ==========

– …Мара-Марана, поди в темный лес – там у топи бес, с белыми глазами, с вострыми рогами, тебя ждет-пождет!

Детский заливистый хохот гнался за ней, пока она бежала быстрее ветра прочь от деревни, отрываясь от своих преследователей. Высокие стебли травы стегали ее по голым коленкам, и Мара, перепрыгивая через кочки и топкие лужицы, морщилась и ойкала – да только не останавливалась. Пускай дети остались далеко позади, а она все равно боялась их куда больше, чем диких зверей и бесьих топей. Ни зверь, ни дух болотный ее-то не тронет, а вот Ольдэк все время недобро скалился, завидев ведьмину дочь, и всех ребят подговаривал ходить за ней да кричать ей во след недоброе…

Ноги запутались в густых кучерявых зарослях зяблицы, пестрящей синими россыпями цветов, и девочка, перецепившись через запутанные стебли, шлепнулась на землю, больно приложившись коленкой оземь. Глаза тут же защипало, но Мара только посильнее губу закусила, да так и затаилась в траве, прислушиваясь к отдаленному гомону. Голоса мальчишек совсем скоро стихли – видать, прогнали ее и все, успокоились да разошлись. Ведьмина дочь выдохнула, зарываясь носом в мягкие зеленые кружева трав. Хвала небу, убежала.

От земли пахло влагой, травяным соком и теплом. Мара так и лежала, прячась в высоких зарослях, а длинные стебли тихонько покачивались на ветру, шелестя над ее головой. Девочка, отдышавшись, перевернулась на спину. Мелкие камешки и короткие былки травы приятно покалывали кожу сквозь одежду, а над головой лениво и величественно плыли пушистые облака. Где-то в темном бархате тысячелистника деловито гудел жук, и со всех сторон слышалось звонкое стрекотание. Солнечный луч высветил небесно-голубое крыло мотылька, усыпанное мелкими темными пятнышками и чуть припорошенное белой пыльцой. Мара проводила его взглядом, пока тот не скрылся среди изумрудных колосьев, и пожелала ему всего доброго. Такой крохе уж точно надо желать хорошего, чтоб сумел долететь туда, куда ему нужно.

Серебристый звон отвлек ее от мыслей. Девочка села, завертев головой по сторонам. Из волос тут же посыпались травинки да мелкие листики, что запутались в смоляных прядях – но мать никогда не ругала ее за растрепавшиеся косы, а потому Мара даже внимания на это не обратила. Гораздо больше ее занимал тихий-тихий ласковый звук, доносящийся словно откуда-то издалека. Он то приближался, то снова становился едва слышимым, и Мара поднялась на ноги, отряхивая летнюю рубаху, болтающуюся на ней, словно на пугале огородном. Теплый луговой ветер запустил пальцы ей в волосы, а прямо перед лицом, у самого носа, возник маленький золотой клубочек солнечного света.

Завороженная, Мара потянулась было к нему рукой – да только тот отпрянул, будто осторожный зверек. Девочка тоже дернулась, ойкнув и испуганно глядя на огонек, а тот, серебристо звеня, отлетел чуть дальше, словно приглашая ее идти за собой.

Мара-Марана…

Над головой носились веселые стрижи, рассекая темными крыльями лазоревый воздух, такой дурманящий и сладкий, а она бежала вприпрыжку за огоньком, смеясь и пытаясь дотянуться до него хоть кончиком пальца. Огонек ускользал из рук, будто играя с ней, и вел ее куда-то в далекую чащу, мимо земляничных полян и чабрецовых лугов, мимо зарослей орешника и оврагов, изрытых ласточкиными норами, мимо густых мрачных ельников, заросших мхом и сон-колыванью, и мимо березовых рощиц, пронизанных солнечными лучами от верхушек до самых корней, теряющихся в густой траве. Мара бежала, чуть ли не задыхаясь от счастья, и сердцу было светло и радостно, сердце трепетало птичкой, а голову кружил хмельной запах васильков и диких лесных трав…

– Мара-Марана.

Сон юркнул ужом куда-то во тьму, забирая с собой яркое солнце и запах лета, и усталость разом навалилась на нее, усаживаясь тяжелым котом на грудь. Мара слепо заморгала, силясь прийти в себя и понять, где она. Все вокруг казалось размытым, темным, и женщина со стоном попыталась сесть, но чья-то твердая рука ухватила ее за плечо, а скрипучий голос расколол тишину:

– Лежи, нетерпеливое сердце, погоди немного. Вот глаза раскроешь – встанешь.

В нос ударил острый запах пряных трав, и Мара закашлялась, отворачиваясь и жмурясь: уж больно чужим был аромат. В ее лесной хижине пахло совсем не так…

Вспышками пронеслись картинки перед глазами, и память вернулась к ней, словно только и ждала, когда ведьма ухватится хоть за одну ниточку. А когда Мара потянула за нее, запутанный узел тут же распался, и женщина вспомнила свой дом, светлый и тихий, вспомнила лес, скованный первыми морозами – но бесконечно красивый, родной и дышащий. Вспомнила путь, серебряные глаза Ялуши и тайный лаз, Прибережек, сотканный из соли, вспомнила темных духов с сотней лиц – и невероятный жар в груди, раскаленным солнцем вырывающийся наружу и расщепляющий темноту. Вспомнила Даэн.

Она открыла глаза, щурясь на тусклый свет, и вскоре пелена обрела очертания и контуры. Под потолком мигали факелы, разгоняя темноту по дальним углам, на стенах сохли пучки трав и едва заметно покачивались связки птичьих перьев. Отблески огня танцевали на пузатых цветных колбах, где старая ведьма – Мара помнила и ее – хранила то ли время, то ли воспоминания, то ли бог весть что. И сама она сидела рядом, сухая, сморщенная, больше похожая на ветхий пергаментный лист, что вот-вот рассыплется в мелкую крошку – легче пуха и пепла, и ветер унесет ее прочь. Невидящие глаза старой эльфийки, белые, как молоко, смотрели сквозь Мару, но та почему-то знала, что ведьма глядит прямо ей в сердце.

– Не слушаешь ты меня, сестрица. Говорила же тебе: лежи, глаз не раскрывай, отдохни…

Мара осторожно села, борясь с головокружением. Слабость не желала сходить, перебравшись на плечи и накрыв ее тяжелым плащом, но ведьма упрямо разогнулась, чувствуя, как ее немного кренит в сторону.

– Сколько же можно мне отдыхать, матушка Мэгавар? Давно я в твоем доме?

– Пятый день пошел, – проскрежетала старуха, даже не шевельнувшись. Мара ощутила, как внутри что-то предупреждающе кольнуло – так всегда бывало, когда за словами собеседника таилось тяжелое чувство.

– Тогда куда же мне еще лежать? – она спустила ноги вниз, нашаривая босыми ступнями холодный каменный пол, – Сама знаешь, матушка Мэгавар: нет у меня времени на то. Отдохнула я вдоволь, – Мара легко обратилась всей собой к крохотной огненной песчинке-искорке, и та тут же отозвалась, разгораясь ярче. Ведьма ослабила прикосновение, памятуя о том, как энергия разорвала ее оболочку, и взглянула на Слепую Мэг, – Что со мной было, Знающая?

– Тебя принесла наша Аллэивар. Оставила тебя да сказала мне – мол, помоги ей, праматушка, она вон какая, видишь? Тени глядят на тебя и говорят мне: дело плохо, умрет сейчас девчонка. А я их попросила тебя вылечить – вот они и управились.

Маре не нравились короткие фразы Мэг, не нравился ее голос, сейчас звучащий словно железо, по которому железом и скребли, однако она не могла понять, почему старуха так посуровела. Ведьма мягко коснулась ее ладони, создавая образ солнечного света, молодой листвы, мерцающей каплями дождя, и теплой ласковой весны.

– Благодарю тебя, Знающая. Я перед тобой в неоплатном долгу, – но Мэгавар отдернула руку, все так же глядя мимо нее. Мара неуверенно позвала ее, – Знающая?

– Не пытайся показать мне солнце, девочка, – сухо процедила старуха, и тонкие ее ноздри затрепетали от неведомой Маре ярости, – Ты ослушалась меня. Я уж просила тебя, уж просила – не зови смерть, не ходи за ней… А ты пошла, горе нам всем.

– Но справилась ведь, – осторожно попыталась смягчить ее Мара, – Если бы не я, Даэн не спаслась бы. Никто бы не спасся. И мы бы не принесли вестей о ваших девочках…

– А всех ты спасла, знамо дело. Храбрая колдунья дремучего леса, что вознамерилась весь мир спасти… – Мэгавар усмехнулась, и в этой улыбке столько горечи было, что Мара невольно отшатнулась, – Теперь они знают, где ты, сестрица. Знают, кто ты, знают, на кого охотиться. Они бы взяли Птиц, как взяли наших детей, да ждали бы повеления госпожи своей, и ты могла дойти до самой твердыни, чтоб там исполнить волю неба… А теперь не будет тебе покоя, не будет… Она к тебе во сны будет ходить, на ухо шептать, точить тебя, как вода точит камень. Теперь ты, сестрица, не имеешь права на ошибку, на мысль хоть одну неуверенную, на шаг в сторону…

– Это не так, Мэгавар, – Мара улыбнулась ей, пусть и невидящей, – Все не зря. Я взглянула на них – и Бессмертный сделал мне подарок, не оставил меня. Теперь я знаю, понимаешь? – она сама чувствовала, как голос наполняется силой и радостью, – Теперь я знаю, как бороться с этой тьмой, Знающая, и ничего мне больше не страшно. Да, их слишком много, да, едва ли я справлюсь одна – но бог меня не покинул, когда я просила его помощи. Он вложил в мои руки оружие.

– И сама ты чуть не померла! – визгливо крикнула Мэгавар, мотая головой, – Потому что глупая девка, потому что сама не знаешь, как тем оружием пользоваться! Тени мои почуяли то да так взбесились, что я их чудом удержала. Еще чуть-чуть – и они бы начали рушить город, – последнее она произнесла так тихо, что Мара едва расслышала ее. Воцарилось молчание. Ведьма внимательно смотрела на старуху, не понимая, что она имеет в виду.

– Я научусь контролировать этот дар, Мэгавар, – спустя некоторое время молвила колдунья, – Он не причинит вреда ни тебе, ни твоему дому…

– Уходи из Лореотта, – прошелестела старуха, опуская морщинистые веки, – Уходи прочь, покуда они вновь не начали волноваться. То, что ты несешь в своей груди – сила небесная, что так далека от них, подземельных моих детей… Всякий раз, когда ты выпускаешь ее здесь, всякий раз, когда ты едва дотрагиваешься до нее, они начинают беситься, пытаются вырваться из моих рук. А у меня едва ли остались силы, сестрица. Совсем скоро я передам Лореотт своей белой девочке, но пока она не готова. Мое время уже истекает, мое время уже обращается пеплом, и счет идет на минутки. Я отдала тебе все, что было мне отмерено, и едва ли теперь доживу до следующей луны. И чем дольше ты здесь, тем быстрее Пряха разматывает мою нить. Мне должно подготовить мою девочку… Мне должно успеть…

Мара глядела на нее, чувствуя, как в груди волнами разбегаются чувства, перепутываются меж собой: испуг за Лореотт и старую слепую ведьму, благодарность ей, непонимание, что-то еще. Разве Шедавар не хочет увести из подземелий всех эльфов? Словно в ответ на ее мысли, эльфийка долго и тяжело вздохнула:

– Молодая королева сильна и смела – или безрассудна и глупа, время покажет. Однако до того как эльфы покинут Лореотт, кто-то должен его держать. Когда последний эльф выйдет на солнце, сердце города отпустит тени, и его поглотит камень и темнота. Девочка должна будет отдать себя, чтоб молодая королева справилась. Их всех я готовлю к тому. Их всех. Но справится лишь одна – остальные слабы и заносчивы, и мои тени сожрут их с костями, со всей их памятью, а вместе с ними – и всех наших златоглазых детей. Уходи отсюда, ведьма-солнце, уходи из подземелий… Уходи и дай мне протянуть еще немного.

– Я могла бы помочь тебе, Мэгавар, – Мара наклонилась к ней, чувствуя запах зелий и колдовства от ее кожи, – Только позволь мне попытаться – вдруг получится? Кто знает, на что способна эта сила?

Вдруг ладонь старухи молниеносно взметнулась вверх, и Мэгавар хлестко ударила Мару по щеке – точно, без промаха. Ведьма не дрогнула, когда кожу обожгло огнем и колючей болью – лишь глядела на эльфийскую Знающую, а та, дрожа всем телом, возвысила голос:

– И думать о том не смей, слышишь?! Ты и вовсе что ль оглохла, когда я говорила тебе о них? Они – дети земли, им столько лет, что ты и представить себе не можешь… Они живут в темноте, в самом сердце матери-земли, в корнях и снах, среди сокровищ недр, и небо им чуждо, как чуждо тебе понимание этого. Свет исказит их, свет сломит и меня, и моих девочек, и Лореотт погибнет – стоит тебе только захотеть помочь нам. Так подумай еще раз, подумай, нужна ли мне твоя помощь – и какую помощь ты все-таки можешь дать.

…как чуждо тебе понимание этого… Мара кивнула, не сводя взгляда с белоглазой ведьмы, трясущейся и кажущейся сейчас обезумевшей.

– Не бойся, Мэгавар. Я поняла, чем могу помочь тебе. Дай мне день – и я уйду, обещаю тебе. И прошу прощения у тебя. Я не знала – и действительно не могла понять того, о чем ты мне рассказала.

Эльфийка, зябко кутаясь в свои накидки, вновь затрясла головой, и пряди ее волос колыхнулись, словно тонкие белые нити ковыля, высвеченные тусклым заходящим солнцем.

– Хорошо. А что до прощения – не мне тебя прощать. Если ты справишься, то бог твой простит тебя. И тени мои тебя простят, – на миг Маре показалось, что старуха улыбнулась – едва заметно, как-то болезненно и горько, но улыбка, если и была, в следующую же секунду исчезла, – Иди. Уходи из моего дома, сестрица. Дай мне отдохнуть. Слишком уж много солнца для слепых моих глаз.

Она отвернулась, пахнущая полынью и горными перевалами, холодная ведьма, что смотрела в глаза смерти и ждала ее с честью. Мара не знала, ощутит ли Мэгавар ее жест, но все-таки низко поклонилась ей – так, что мягкие хвосты спутанных волос мазнули холодный пол. Ей показалось, что уголок рта старухи чуть дернулся, когда она разогнулась, но быть уверенной в том не могла. Ведьма отыскала взглядом свои сапоги, зашнуровала их потуже, а затем оглядела в последний раз пещеру, где по углам жили тени. В корзине, что стояла подле устланной шкурами лавки, осталось совсем немного кудели – нить уже практически полностью была намотана на веретено. Как и жизнь ее. Как и все то, что было ею пройдено.

Ведьма тихонько покинула пещеру Слепой Мэг, оставляя старуху наедине с ее мыслями и с ее ношей. Здесь она и впрямь не могла помочь – лишь разрушить могла, разломать. Со своею живой водой в дом чужой не ходи. Тебя излечит, а другого умертвит. Мара кивнула собственным мыслям, чувствуя, как что-то внутри становится на свое место, подобно кристаллам, что выпали из породы, а чья-то заботливая рука вкладывает их обратно, и они вновь врастают в скалу. Тени провожали ее голодными взглядами, и где-то на донышке их несуществующих глаз плескался страх. Все они сторонились той искорки, что теперь так жарко горела в ее груди – прямо посередине, у сердца.

Вспомнив о тенях, Мара нахмурилась. Она остановилась прямо на мостике через пропасть, замерла в полной тишине и прислушалась к себе самой. Мэгавар сказала, что ее исцелили именно тени – стало быть, отныне они жили теперь в Маре. И как-то ведь контактировали со светлой энергией, не распадались от прикосновения… Женщина погрузилась в собственные ощущения, заставляя себя почувствовать каждую клеточку. Там, где раньше так неистово болело, сейчас была лишь пустота, не светлая и не темная – самое обыкновенное энергетическое поле, что окружает каждого из живущих на земле. Разломов не было, Мара осмотрела колдовским зрением весь позвоночник – поле вдоль него-то разошлось, словно земля без влаги, однако все было в порядке. Наверное, Мэг каким-то образом сделала не заплатку, а вшила энергию новыми нитями… Ведьма вновь обернулась к пещере, что темнела позади, и поклонилась той, что осталась среди теней. Не каждый колдун мог перестроить энергию так, чтоб она стала нейтральной – тем более такую древнюю. А Мэгавар смогла, и сейчас Мара не сомневалась, что за каждую ниточку старая эльфийская ведьма заплатила едва ли не годом собственной жизни. И все равно спасла ее. Благодарю тебя, Знающая. За жизнь я отплачу твоему народу тем же самым. Если не тебе – то твоему народу наверняка.

Ноги едва держали ее, и Мара покачивалась, спускаясь по лестницам и переходам. Постепенно глаза привыкали к бледному свету, что после пещеры колдуньи казался едва ли не солнечным сиянием, и вскоре Мара с каким-то теплым чувством разглядывала уже знакомые переходы и арки, силуэты сталактитов и узоры созвездий под сводами пещеры, что на самом деле были кристаллами. Лореотт полюбился ей, и знать, что она никогда не вернется сюда, теперь стало странно. Она остановилась на одной из открытых лестниц, глядя, как фиалковый свет оглаживает белые силуэты статуй, высвечивая крохотные пылинки на поверхности и окутывая камень призрачным сиянием. Задумчивые лица безмолвных фигур были обращены друг к другу, и они словно вели диалог без слов, без единого звука и жеста. Среди них Мара чувствовала себя чужой – и невыносимо живой. Слишком остро живой для города, что, казалось, засыпал.

Ты останешься в моей памяти древней эльфийской сказкой, волшебным сном зачарованного ребенка, который никогда не найдет тебя – но уж точно навек запомнит. Останешься своими коридорами, бесконечными лестницами, рунами на стенах, что знали тысячи рук; светом кристаллов, древними тенями и теми, кто наполняет тебя жизнью. Не беспокойся – я сберегу тебя, белый город.

Она прощалась с Лореоттом – ей казалось, что сейчас самое время. Пусть Мэгавар дала ей еще день, пусть она могла провести здесь еще несколько часов – но сейчас должно было попрощаться с городом, что создавался великой ценой. Великую цену заплатили за его жизнь, и великую цену заплатят за его сон. И сейчас Мара как никогда ощущала, как сплелись нити судеб здесь, на этой земле – да и во всем мире. И она тоже была частью этого древнего узора, ниточкой, что стояла на своем месте, ниточкой в руках бога. И уж наверняка те руки походили на сухие ладони старухи Мэгавар, держащей веретено.

С легким сердцем она отвернулась от молчаливых статуй, сбегая по белым ступеням. Мара смотрела на Лореотт, и он казался ей древней печальной женщиной – не старой, но немыслимо древней. А еще – душой, покидающей тело. Всякому телу – оставаться в земле, если оно согласно быть смертным. И Лореотт согласился уснуть здесь, в недрах заснеженных гор, навсегда уснуть. Здесь было его место. Душа города, заключенная в каждом из его жителей, совсем скоро покинет его – он знает это и принимает все, что начертано небом. А значит, все происходит верно.

Она и не заметила, как вышла к Дому Пришедших. В сердце сладко екнуло: где-то там, наверное, ныне была Даэн. Мара не знала, что произошло с Птицами после того, как сила выплеснулась из ее сердца, затопив собой все вокруг, но почему-то совершенно точно знала – с ее женщиной, сотканной из солнца, все в порядке. Беда не могла ее коснуться, сколько бы ни старалась, а потому Мара уверенно направилась к белым створкам двери, распахивая их настежь и выискивая взглядом такой знакомый и любимый силуэт.

И нашла. Даэн сидела на кушетке рядом с другими двумя Птицами и внимательно слушала королеву Шедавар, что расхаживала перед ними словно дикая кошка. На скрип двери Коршун подняла голову, и глаза ее расширились, когда она узнала в вошедшей Мару. Ведьму тут же накрыло безумной волной невероятной силы – столько было всего во взгляде Даэн, что Мара едва ли вспомнила, как дышать. Любовь, радость, нежность, что могла бы растопить древние ледники на пиках Наамаха, свет и бесконечная вера – все заплелось в ее глазах огромным солнцем, что сейчас грело Мару сильнее любого огня. Хвала тебе, Бессмертный! Ты уберег ее…

Ей хотелось броситься к Даэн, обнять ее покрепче и просто помолчать, слушая тихий стук такого родного сердца. Видит Бессмертный, так она бы и сделала, если бы не королева Шедавар. Та, завидев ведьму, ехидно ухмыльнулась, переводя взгляд с нее на Даэн, а затем заявила как ни в чем не бывало:

– Ты как раз вовремя. Помилуетесь потом, голубоньки.

Девица Атеа хихикнула. Шедавар наградила ее почти веселым взглядом. Почти.

– Я смотрю, ты уже веселиться можешь, наша маленькая шутница? Давно мы все вместе с тобой не смеялись, да? Особенно в присутствии ведьм, – Атеа почему-то побагровела до корней волос, а эльфийка вновь обернулась к Маре, – Ну, чего стоишь? Иди сюда, Знающая. Пока ты спала, кое-что изменилось. Из Гильдии прилетела птица, с письмом от Лорелей. Думаю, всем вам будет интересно.

========== Глава 28. Начало ==========

В зале стояла такая тишина, что Шедавар могла различить гул наземного яруса далеко внизу, за толщами камня. Птицы переваривали полученную информацию, ведьма выглядела отстраненной, но удивительно светлой, а королева подземного города смотрела на чужеземок и думала о том, что, возможно, они переломят ход истории. И вместе с ними – она, и необратимый процесс уже начался, прямо здесь, прямо в этом зале, прямо сейчас. Все менялось, заплеталось что-то совершенно иное, а Шедавар ощущала, как весь мир сопротивляется, ворчит недовольной химерой, мотает седой головой из стороны в сторону – и не хочет, не хочет, не хочет верить в то, что его время уже прошло. И гласом старого мира стала Атеа:

– Лорелей с ума сошла?

Шеда усмехнулась, глядя на нее:

– Вот ты у нее об этом и спросишь. В любом случае, письмо лежит перед тобой, ты можешь внимательно изучить его, коль мне не доверяешь. А потом выскажешь все в лицо госпоже Старшей Птице – только меня позови: я с удовольствием погляжу, как она тебе все разъяснит. Договорились?

Девчонка метнула на нее взгляд, горящий злостью, и Шедавар чуть было не заурчала: златовласая пташка нравилась ей все больше. Она напоминала чем-то химеру – такая же своевольная, темпераментная, совершенно безумная. Эльфийка не сомневалась в том, что Атеа лишь корчит из себя дурашку, а на самом деле в такие моменты в ее голове выстраивается четкий и продуманный план действий. Да, иногда события выходили из-под ее контроля, но это было даже забавно – пока не появлялось угрозы для жизни окружающих и самой Атеа. Шедавар привлекали такие сумасшедшие женщины, хотя девчонке и было далеко до ее идеалов, под которые королева с давних пор подгоняла всех окружающих. Впрочем, это совершенно не мешало любоваться людьми со стороны, принимая их безоговорочно. Вот и сейчас она заворожено глядела в глаза Лебедю и наблюдала за тем, как пламя разгорается в смоле ее радужек. Девчонка наклонилась вперед, исподлобья глядя на Шеду, и золотой локон свесился с ее плеча вниз, мазнув колено девушки:

– Не договорились, королева. И письмо я изучу – с твоего позволения.

Она, не сводя взгляда с Шеды, дотянулась до невысокого столика, на котором лежал скрученный свиток пергамента. Даэн, до того времени молчавшая, задумчиво протянула:

– Не думаю, что получится, – она подняла глаза на Шедавар, – Не думаю.

– Почему? – почти по слогам поинтересовалась эльфийка, усаживаясь на кушетку напротив женщины. Та покачала головой.

– Все очевидно. Нас считают юродивыми от Креасса и до Тиннереда. Едва ли кто-то пойдет нам навстречу – ты ведь сама говорила, что миру за Железным Трактом неведом ужас Дикой Охоты. Согласятся лишь в том случае, если произойдет чудо, какого свет еще не видел.

– Даэн, – королева поморщилась, словно от зубной боли, – Не разочаровывай меня… Неужто тебе – и не верить в чудеса? Неужто тебе – и идти на попятную, даже не попытавшись побороться?

Шедавар бросила быстрый взгляд на ведьму, сидящую рядом с Даэн, и Птица это заметила. Что-то промелькнуло на ее лице, тень понимания, и Птица, чуть нахмурив черные брови, потерла висок. Королева удовлетворенно кивнула самой себе – ныне она не сомневалась, что Коршун приложит все возможные усилия, чтоб исполнить приказ Лорелей. Ее Знающая сама была чудом, а посему она точно сумеет совершить то, чего до нее никто не делал. Меред, тихая и собранная, наконец подала голос:

– С твоего позволения, королева…

– Отбросим всю эту шелуху, девочка, – Шедавар с трудом подавила раздражение, поднимающееся в груди, – Я не твоя королева. Так что давай, излагай быстро и по делу. И я уже говорила вам четверым: меня зовут Шедавар. Шеда. «Королеву» я могу принять от своего народа, но для вас я никто. Это если по сути, не в обиду вам. Я вас в битву не вела.

– Как скажешь, кор… Шедавар, – поправилась Меред, опуская голову. Эльфийка успела заметить румянец на ее щеках и едва сумела сдержать вздох: стриженная напоминала ей Ищущую, что только предстала пред очи важных особ и теперь мнется, смущаясь и нервничая. Впрочем, она понимала: торопить девчонку не стоит, а то она еще больше испугается, и потом слова из нее не вытянешь, – Прошу прощения – но я хочу еще раз уточнить нашу задачу. Это несколько… неожиданное решение, и мне бы не хотелось подвести Даэн, – стриженная склонила голову в сторону Коршуна. Вид у Меред был такой, словно она собралась взваливать на свои плечи Караласскую гряду. Шедавар фыркнула:

– Ох, боги мои. Поглядите на нее, маленькая героиня. Ты ведь действительно можешь подвести Даэн – задача и впрямь крайне сложна…

Щеки Меред расцвели, словно маковые цветы на склонах в июне, и вся она заметно напряглась. Посмеиваясь, Шедавар подняла ладони вверх:

– Ладно, пташка, не серчай. Еще раз: твоя задача – забрать вот это стихийное бедствие из Лореотта, – она указала на Атеа, и девушка чуть было не зашипела в ответ, – И вместе с ней прибыть в Гильдию с докладом, который с вас и спрашивали. Разница лишь в том, что к Лорелей теперь пойдет не Даэн, а вы сами. Расскажете все, что знаете о Мертволесье, о диких… А там уж госпожа Старшая Птица решит, что с вами делать. Конечно, может без Даэн вам теперь будет тоскливей – но не маленькие уже, сами развлечетесь. Уяснила?

Меред неохотно кивнула, все так же хмурясь. Точно медведь. За всю жизнь Шедавар лишь однажды видела медвежонка – на севере отсюда, в Живом Лесу: тот неспешно ковылял вдоль берега ручья, смешно вытягиваясь вверх и нюхая влажным носом воздух. Юная Шеда замерла в кустах, наблюдая за зверьком, а потом откуда-то из чащи послышался громогласный рев. Эльфийка бежала так быстро, как никогда в жизни, и с тех пор зареклась бродить в Живом Лесу одна. А сейчас, глядя на Меред, она почему-то вспоминала того медвежонка, пушистого и тяжелого даже на вид, коренастого, крепкого – и неуверенного в собственных шагах. Давай, девочка. Ты уже достаточно выросла для того, чтоб отойти от своей защитницы и взять на себя ту же ношу. Все дороги рано или поздно расходятся, чтоб потом снова переплестись. Пора. Из раздумий ее бесцеремонно выдернула Атеа:

– Так, – Лебедь бросила свиток на стол и устроилась на кушетке так, словно сама была здесь хозяйкой. Закинув ногу на ногу и скрестив руки на пышной груди, Атеа изогнула бровь, глядя на Шеду, – Допустим, это все не фикция, признаю. И приказ Лорелей относительно нас мне ясен и понятен. Вернуться в Гильдию, донести весть, все дела… А дальше-то что? Я не верю, что ты, королева, не обсудила с Лорелей дальнейшую нашу судьбу.

Шедавар отметила, как девчонка выделила слово королева. С ее языка оно сорвалось капелькой яда, что мог бы прожечь и толщи камня, но эльфийка знала: она прочнее скалы. Действительно прочнее. А потому, подавшись вперед, она лишь осклабилась в ответ:

– Я не господь-Бог, девица, чтоб еще судьбу твою обсуждать с Лорелей. Она-то тоже не Небесная Праматерь. Почем нам знать, доживешь ты до старости или до завтра? Не можем мы, златовласка, думать о том, как все в твоей жизни сложится.

Атеа хохотнула, поднимая подбородок и глядя на Шеду из-под полуприкрытых ресниц – да так надменно, что эльфийка вновь чуть было не заурчала. Вот же строптивая девка!

– О, почему же? Вы ведь решили отправить меня и Меред обратно в Гильдию, а нашего Коршуна вместе с госпожой ведьмой отсылаете бес знает куда. Значит, на нас у вас, вероятно, тоже имеются какие-то планы. Почему бы их не озвучить нам?