Текст книги "Зеркало времени (СИ)"

Автор книги: Николай Пащенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 90 страниц)

Однажды я вновь ощутил «себя» в тесной кабине боевого самолёта и очень чётко «разглядел» в задней полусфере, левее киля «моей» машины, два истребителя, следующих за «мной» в строю «острый пеленг». В них по цилиндрическим капотам звездообразных двигателей и выраженному углу поперечного «вэ» длинных крыльев я узнал лёгкие Ки-43 «Хаябуса». Самолёты были феерически освещены ярким на высоте, близким к отвесному, дневным, а не утренним и не вечерним, солнцем, и выпукло вырисовывались на фоне тяжёлых, почти чёрных, грозовых или снеговых туч. На высоте около четырёх километров, с приличной скоростью истребители Ки-43 совершали патрульный облёт узкого тёмно-синего острова, простирающегося под самолётами далеко в глубь широкого свинцово-серого простора океана, и только у самого горизонта, на юге, где почти не было туч, океан под медленно перемещающимся веером солнечных лучей сверкал, как текучая серебристо-белая ртуть.

Я узнал с неба Южные Курилы. Вытянутые в меридиональном направлении на добрую сотню километров очертания гористого острова подо «мной», обширные бухты у восточного и западного побережий, достаточные для якорных стоянок целых флотов, заставили меня предположить, что за самолётами видятся очертания острова Итуруп. Соседний Кунашир, тоже узкий и длинный остров с вулканом Тятя-яма, ещё южнее Итурупа, вдали чуть угадывался. «Я» ведь оглядывался в направлении на юг, в сторону околообеденного солнца. Кроме того, логично предположить, что «я» летел во главе данного строя и на однотипной машине. Но воздушного боя в этом патрульном полёте не было.

Мне трудно быстро определить время увиденного полёта. Это мог быть ноябрь 1941 года, когда в секретном заливе Хитокаппу у Итурупа, по-японски Эторофу, Императорский Военно-Морской Флот Японии готовился к нападению на базу американского флота Пёрл-Харбор, расположенную на Оаху, одном из Гавайских островов. Но это могла быть и весна года тысяча девятьсот сорок пятого, и тогда ещё вопрос, что охраняли быстрокрылые патрули «Хаябус» у Итурупа в последнем периоде войны. Больше мне верится всё же в первое. Не должен был старший офицер – майор – возглавлять обычный воздушный патруль, а лейтенант, я думаю, мог. И, стало быть, увиденное вряд ли датируется тысяча девятьсот сорок пятым годом, скорее, это время ещё до приближения войны на Тихом океане к Японии. Кроме того, «Хаябусы» входили в состав не флотской и не базовой, а армейской авиации, в которой, так получается, и служил «мой» японец Набунагэ. Если бы было время и хватало внутренней психической энергии для сосредоточенного внимания, можно бы попытаться определить из подсознания, в каком армейском соединении он служил. Я всё же ощутил, что откуда-то известно мне на интуитивном уровне, что в начальном периоде Тихоокеанской войны (декабрь 1941 – весна 1942 годов) «мой» японец был, возможно, каким-то образом связан с действиями авиационного корпуса Каноя из состава 11-го воздушного флота, которым командовал выдающийся лётчик, вице-адмирал Цукахара Нисидзо. Каноя – южная японская авиабаза. Однако 8 декабря 1941 года авиакорпус Каноя находился уже на авиабазе Тай Чу на Формозе, то есть на Тайване, имел в своем составе 72 бомбардировщика G3М, вскоре названных американцами кодом «Бетти», и изготавливался к участию в Филиппинской кампании. Кроме того, 11-й воздушный флот относился к военно-морской, а не армейской авиации Японии. «Мой» японский лётчик мог иметь задачу воздушного прикрытия бомбардировщиков авиакорпуса Каноя. А мог и не иметь, и встречаться с ними лишь в воздухе, чисто по сложившейся ситуации, чего только на войне не бывает. Или его авиачасть могла временно базироваться на том же аэродроме – не знаю.

С сожалением понял я тогда, что, не имея архивных документов для проверки сведений из подсознания, не получается уверенно углубляться в персональный послужной список моего японского предшественника по душе.

Гораздо позже попалась мне на глаза информация о том, что строй истребителей, увиденный мной в собственном подсознании, когда три машины летят друг за другом с небольшим превышением каждого последующего по высоте или горизонтальным сдвигом, уступом кзади, назывался «шётаи», а девятка истребителей из трех «шётаи» образовывала соединение, называемое «тшюнаи», или «чунаи», – вот беда с русской транскрипцией японских слов. Такой строй использовался японскими лётчиками на полётном маршруте и, в начале, в воздушном бою, пока он не превращался в «собачью свалку». Стало быть, картинкам, получаемым из подсознания, действительно доверять можно, они правдивы.

Увидеть затем реально состоявшийся воздушный бой помогла сама жизнь. Складывающиеся время от времени в моей личной жизни драматические обстоятельства как-то заставили меня предположить наличие кармической связи между мной и одним моим знакомым, хотя в целом довольно долго мы относились друг к другу с терпеливым пониманием и, казалось, достаточно доброжелательно. И рассмотрение второго из свежих четырёх эпизодов, который я вытащил из собственного подсознания и о котором хочу здесь рассказать, показало мне, что абстрактные вопросы к подсознанию, вероятно, вынуждают его давать и неясные, расплывчатые ответы. Напротив, точная настройка, точное формулирование вопроса облегчают восприятие ответа, который тоже оказывается весьма точным.

В отношении этого человека я задал подсознанию вопрос:

– Существует между нами кармическая связь?

– Да, – чётко и коротко ответило подсознание-сверхсознание. Ничего другого мне не оставалось, кроме как в очередной раз подивиться справедливости интуитивного предощущения. Осталось выяснить, когда и при каких обстоятельствах мы с этим, более молодым, чем я, человеком, сталкивались в прежних жизнях. И тогда мне в подсознании увиделось следующее.

Справа от «моей» машины высится громадная белая облачная башня. «Мой» истребитель облетает её в пологом правом вираже большого радиуса, идёт с небольшим снижением. Солнце светит «мне» в затылок и освещает прямо по курсу груды кучевых облаков. Собственно, поскольку я просматриваю персональную видеозапись и не просто присутствую, а вижу то, что происходит со «мной», хотя для меня нынешнего и неожидаемо, кавычки, пожалуй, можно на время снять.

Из-за облачной башни метрах в двухстах семидесяти от меня и чуть ниже пересекающимся курсом выскакивает тяжёлый британский двухмоторный истребитель «Бофайтер». Он летит справа налево параллельно подразумевающемуся, не видимому из-за облаков, горизонту. Я был потрясён чёткостью и неожиданностью картины, так долго существовавшей с того далёкого уже времени в моём подсознании, о чём я и не предполагал. Вглядываюсь внутренним взором в запечатлевшуюся картинку далёкой реальности, а моя машина без моего участия ещё чуть опускает нос и заканчивает изготовку к стрельбе, когда до англичанина около двухсот сорока метров. Едва я отмечаю изменение положения истребителя, снова неожиданно для меня от капота моей машины протягиваются вперёд, подобно шпагам в обеих руках, две тёмно-серые дымовые струи продолжительностью не долее половины секунды. То есть с дистанции около двухсот двадцати метров «я» с упреждением открываю огонь. За время ведения огня расстояние между самолётамии сокращается примерно на шестьдесят метров (оцениваю по укрупнившемуся «Бофайтеру») и, значит, скорость взаимного сближения около четырёхсот тридцати километров в час. Не видно, ведётся ли огонь из крыльевых огневых точек, если они на моём самолете есть.

Но, чувствую интуитивно, вроде, таких нет, поскольку вообще нет вспышек от разрывов снарядов на «Бофайтере». Британский истребитель налетает на продолжение траекторий дымовых струй и, не снижая скорости, переходит в плавное пике, постепенно всё круче загибающееся к земле. Похоже, что выведен из строя командир экипажа, пилот. Успеваю чётко разглядеть слепящие отблески солнца на плексигласе пилотской кабины, между ней и хвостом приподнятый над фюзеляжем прозрачный колпак кабины штурмана, а под штурманским колпаком на борту фюзеляжа трёхцветные круг и кольца британского опознавательного знака, по наружной стороне опоясанные широким, именно широким, что существенно, жёлтым кольцом. Так наносились опознавательные знаки в Военно-Воздушных Силах Великобритании, RAF, в начальном, одном определённом периоде войны, что облегчает датировку. Номера вражеского истребителя рассмотреть не успеваю, я уже не смотрю на подбитый самолет, память отмечает лишь внезапное появление тонкой белёсой полосы, похоже, из его пробитого топливного бака или бензопровода хлынул бензин.

Позже, разглядывая в современном авиационном альбоме изображение сбитой японцем машины, нахожу название и убеждаюсь, что номер вражеского самолёта военный лётчик Набунагэ прочитать на скорости с полутораста метров вряд ли мог, потому что на «Бофайтере» он наносился небольшими цифрами краской чёрного цвета под стабилизатором английского истребителя и в этом бою, в увиденном ракурсе, оказался в тени под левым задним крылом. Зато атаковавший японский пилот чётко рассмотрел светлую серо-оливковую окраску «Бофайтера», отбеленную солнцем и тропическими ливнями, – я внутри себя о разрушительном воздействии тропического климата на технику откуда-то тоже знаю.

Сбитый «Бофайтер» первых выпусков Мk1 имел очень мощное вооружение: четыре двадцатимиллиметровых пушки в носу и еще шесть пулеметов винтовочного калибра в крыльях (а в штурманском колпаке седьмой пулемет? О котором ничего нет в справочниках, но я его ствол, направленный из штурманской кабинки к хвосту, видел чётко и запомнил). Самолёт выпускался фирмой «Бристоль». На русский название истребителя переводится как «Прекрасный воин». Принадлежность увиденного экземпляра «Бофайтера» к первым выпускам я определил по тому, что у его стабилизатора ещё не было угла поперечного «вэ», введённого в последующих сериях для улучшения устойчивости в полёте.

Мой истребитель резко ложится на правое крыло и в положении почти на боку на долю секунды переходит в набор высоты. Глубоко внизу под английским самолетом замечаю в разрывах между грядами серых облаков тёмно-синюю землю: извилистые горные склоны, занятые зарослями и разнотональными лоскутками возделанных полей. Мне необходимо убедиться, что в междуоблачном коридоре, открывающемся позади облачной башни, следом за сбитым летит его ведомый. Так и есть. Глядя направо, то есть уже сверху вправо-вниз, я вижу, как и второй «Бофайтер» проносится на фоне тёмной далёкой земли, устремляясь за полого пикирующим ведущим, но тут же ведомый понимает, что ведущий сбит и из пике не выйдет. Возможно, тонко задымил левый двигатель сбитого, повреждённый первыми же пулями. Или вспыхнул, наконец, бензин, скользкой лентой струящий из пробитых крыльевых баков. Ведомый даёт по газам, проскальзывая подо мной, но меня при этом не замечает, и сразу выравнивает машину, выводя её из пологого пике в горизонтальный полёт, чтобы бездумно не потерять высоту. Японец атаковал со стороны солнца, ведомый сбитого англичанина противника не разглядел и не понял, просто не успевал понять, как всё произошло.

Стремительно перекладываю истребитель на левое крыло и вхожу в крутой левый боевой разворот, сразу переходящий в пологое пике на левом вираже, чтобы сверху сзади атаковать ускользающего ведомого, который продолжает, однако, полёт по прямой и не решается или, скорее, не догадывается метнуться в облака. Не знаю, был ли сбит «мной» этот второй англичанин, пяти– или шестисекундный «просмотр» прекратился, поскольку меня интересовала ситуация, касающаяся только первого самолёта и человека, оказавшегося командиром его экипажа. Скорее всего, «я» сбил и второго. Шансов спастись у него не было.

Описываемая атака, как выяснил я через подсознание, была совершена в марте 1942 года в небе Бирмы. Той весной Япония уже пребывала на пике военного успеха в преддверии, как многим, и не только в этой стране, казалось, ещё более громких и значительных побед.

Первым из сбитых оказался командир, вероятно, авиаэскадрона в звании капитана RAF, носивший знаменитую в англоязычных странах фамилию Йорк. Мне не удалось через подсознание точно установить его имя, начинающееся с буквы «А» в русской транскрипции. В русской, потому что я не знаю, владеет ли моё подсознание английским, а если владеет, то не потребуется ли уже мне переводчик, потому что английским не владею я. Может быть, сбитого англичанина звали Александр. Может быть, Алекс. Или Альф, Арчибальд, Арнольд, Арчер, Альфред, Алистер, Абрахам – не знаю. Может быть, имя начиналось с английской I, которая звучит, как «ай». Не искать же мне где-то ещё и старые списки английской части, в которой служил капитан Йорк. Кто мне их даст, если они и сохранились? И где в марте 1942 года в Юго-Восточной Азии базировались эти тяжёлые британские истребители «Бофайтеры» – в Бирме, Лаосе, Таиланде, Вьетнаме или Индии?

Не сразу, но через несколько дней во мне, впервые в этой жизни, возникло тошнотворное, тягостное чувство осознания, что я убил человека. Или даже двоих: пилота и штурмана. Ведь ознакомиться с записями из собственного подсознания совсем не то же самое, что посмотреть даже документальное кино «про воздушную войну», не говоря уж о художественных фильмах, щедро напичканных спецэффектами и компьютерной анимацией. Требуются и крепкие нервы и устойчивая психика, поскольку понимаешь, что являешься не только и не столько зрителем, очевидцем, но, вроде бы, и непосредственным участником тех драматических или даже трагических, в данном случае для англичанина, событий. И пришлось специально разгадывать, куда, в кого попал из бортового оружия японец, сбивший сэра А. Йорка, и как именно, отчего погиб этот несчастный английский капитан.

Только года ещё через два я стал догадываться, что сбитый капитан Йорк был, вероятнее всего, австралийцем и мог летать на «Бофайтере» австралийского же производства: я действительно отчётливо увидел пулемётный ствол, направленный назад из кабины штурмана. На английских самолетах первых серий (с горизонтальным стабилизатором) штурманы пулемётов ещё не имели, хотя, казалось бы, почему? В какой справочной литературе отражены подробные и точные тонкости конструкции самолётов одной марки, но разного производства, Англии и Австралии? Доступа к заводским чертежам, ясное дело, я не имею. Если Йорк был австралийцем, то служил в RAAF (Royal Australian Air Force).

Из подсознания, которое знает всё, узнал, что был Йорк года на четыре старше японца, значит, родился около 1906 года.

Попутно выяснил, что в марте 1942 года «мой» японец также был в звании армейского капитана. Мне вначале представлялось, что в ту пору «мой» японец уже летал на красавце-истребителе Ки-61 «Хиен». По крайней мере, лично мне очень бы этого хотелось, потому что мне этот истребитель и знаком (интуитивно), и нравится. Настолько нравится и знаком, что, кажется, сел бы в кабину и взлетел, сразу, без подготовки! Нравится с той войны, потому, что «Хиен» приводил в восхищение «моего» японца? Но более тщательное изучение вытащенной картинки и сопоставление её с историческими данными о поступлении «Хиенов» на военную службу показали мне, что в марте 1942 года японец в Бирме не мог летать на не принятом ещё на вооружение перехватчике с длинными, почти планёрными крыльями. На чём же летал «мой» японец в Бирме? Пришлось детально «припоминать», как японский лётчик садился в кабину истребителя весной 1942 года и что проверял, что видел он, обходя вокруг самолета, когда производил предполётный осмотр.

Изящная светло-серебристая машина с серебристым же обтекателем двухлопастного металлического воздушного винта изменяемого шага и противобликовой черной полосой сверху носового капота вокруг двухрядного звездообразного четырнадцатицилиндрового двигателя На.25 «Сакае» мощностью всего 975 лошадиных сил была выпущена фирмой «Накадзима Хикоки кабушики кайса», имела трапециевидное крыло с носком, почти перпендикулярным продольной оси фюзеляжа, и скругленные консоли крыльев. Фюзеляж большого удлинения заметно утончался к хвостовому оперению, что было аэродинамически выгодно, и имел большой прямоугольный люк сзади кабины по левому борту. Визуально очень длинными были стойки главных ног шасси. У меня возникло предположение, что японцы «слизали» архитектуру этой машины с более раннего американского истребителя «Кертис» CW-21 выпуска 1938 года и ещё усовершенствовали её. Уж слишком машины внешне похожи. Правда, у «Кертиса» шасси убиралось назад в выступающие книзу обтекатели под крылом, а у истребителя, на котором «я» летал, иначе – в нижнюю поверхность крыла заподлицо, вдоль размаха крыла, колёсами к фюзеляжу, аэродинамически гораздо совершеннее.

Оказывается, армейский лётчик капитан Набунагэ воевал в небе Бирмы в 1942 году на истребителе «Хаябуса» («Сокол-сапсан») первых серий Ки.43-Iв или Ки.43-Iс. Вооружение обеих моделей состояло лишь из двух пулемётов, сначала крупнокалиберного 12,7 мм и винтовочного калибра 7,7 мм в носу фюзеляжа, потом двух одинаковых, калибра 12,7 мм. Перед собой я видел две одинаковые дымные струи из стволов, стало быть, обе из крупнокалиберных пулемётов. Крыльевых пушек «моя» машина не имела и, получается, определённо относилась к модификации Ки.43-Iс. Вероятно, по английскому «Бофайтеру» оба пулемётных ствола «Хаябусы-сапсана» за время примерно от трети до полусекунды, не дольше, вместе выпустили от полудюжины до десяти-шестнадцати пуль, и все они попали в цель. Данных о скорострельности японских авиационных крупнокалиберных пулемётов я в справочниках не нашёл и принял, по аналогии с предвоенными американскими, послужившими, скорее всего, прототипами японским пулемётам, для простоты 500–600 выстрелов в минуту, умноженных на два ствола.

Вытащенную из подсознания картинку скоротечного пролёта «Бофайтера» за лобовым стеклом «Сокола-сапсана» я мысленно укрупнил и просмотрел более детально. Первые крупнокалиберные пули, действительно, вспороли верхние капоты левого звездообразного двигателя английского истребителя, выступающего вперед и прикрывающего собой кабину, и разбили головки цилиндров. Была повреждена топливная система. Затем вдоль фюзеляжа очереди пошли чуть кверху и хлестнули по левому борту передней, то есть пилотской кабины. Последними пулями был убит штурман-стрелок в задней кабине под своим колпаком над фюзеляжем.

Очереди по времени ведения огня были строго дозированы, и в вертикальное оперение «Бофайтера», которое имело своеобразные очертания, пули уже не попали. Чтобы на пересекающихся под углом около тридцати градусов курсах сближавшихся самолётов пулемётные очереди легли не более чем трёх-четырёхметровой строчкой не впустую, а только от пилотской до штурманской кабины, японец ослабил давление правой ноги на педаль, и реакция от вращения воздушного винта по часовой стрелке, глядя от пилота, «провела» нос «Хаябусы» влево, вдоль пролёта вражеского самолёта, увеличивая кучность в пулеметной строчке.

Капитан Йорк получил тяжёлые ранения в левое бедро и левый бок, от которых потерял сознание. Неуправляемая машина плавно перешла в пике. Йорк погиб при взрыве от удара о землю. При той скорострельности оружия «Хаябусы» полтора десятка крупнокалиберных пуль легли вдоль оси фюзеляжа со средним шагом между пробоинами всего в пару-тройку дециметров. И вражеского экипажа не стало. Какой потрясающий воздушный снайпер «мой» японец!

Эти печальные подробности гибели капитана Йорка и его штурмана теперь стали известны мне. Думаю, что в те минуты в небе Бирмы имена своих противников, конечно же, не мог знать капитан Набунагэ. Ведь не охотился он специально много дней за каким-то безвестным английским капитаном, просто встретился с врагом в воздухе, заметил врага первым и моментально построил атаку. Вряд ли позже даже случайно он мог узнать на земле о результатах своей атаки от наземных войск. Они должны были оккупировать Юго-Восточную Азию и наверняка по горло были поглощены собственными проблемами. Маловероятно, что и японского лётчика интересовало, кого он сбивал, большее значение для него, полагаю, имели сами бои, в которых он добивался победы. Таким образом, я сегодня могу знать о военных, да и некоторых других обстоятельствах жизни японца больше и точнее, чем в своё время знал или мог, в силу ограниченности своей служебной осведомлённости, знать он сам. При помощи новых энергоинформационных технологий могут быть раскрыты самые глухие тайны истории.

Разумеется, я не знаю, известны ли обстоятельства гибели английского или, вероятнее, австралийского лётчика-истребителя капитана А. Йорка на его родине. Очень сложным было в 1942 году положение английских и австралийских войск в Бирме.

Анализ увиденной изнутри японского истребителя атаки свидетельствует, что так строить нападение и снайперски стрелять мог только подлинный мастер воздушного боя. Не случайно капитан Набунагэ виражил на «Хаябусе» вокруг облачной башни с небольшим снижением и не случайно использовал засветку глаз противника солнцем, атакуя «Бофайтер» в точно рассчитанной точке встречи. Атаковал чуть сверху и сбоку, где с бортов кабины «Бофайтера» защитной брони не было. Бил под остекление кабины, целясь над цилиндрами двигателя. Каждый из двух двигателей тяжелого английского истребителя был в полтора раза мощнее, чем мотор На.25 «Сакае» фирмы «Накадзима», и «Бофайтер»-«Прекрасный воин» мог летать намного быстрее лёгкой одномоторной японской машины, больше походившей на слабовато вооружённый спортивный самолёт, так что при их встрече в воздухе всё зависело от боевого искусства и опытности противоборствующих пилотов. Японские армейские лётчики устроили над Бирмой подлинное избиение и другим американским и английским истребителям типов «Буффало» и «Харрикейн». Правда, какой-то особой гордости во мне сегодня за военные подвиги душегенного предка почему-то не возникает. Так ведь и стыдиться тоже, вроде бы, не за что. Стыдно было бы за элементарное неумение, но разве «мой» японец летал и воевал плохо? Разве он плохо стрелял с упреждением, причём, на пересекающихся курсах?

Задним числом, становятся теперь понятными незаурядная «природная» зоркость моего зрения в молодости, когда при свете вечерних сумерек я тешил друзей и семью чтением газеты с пяти-шести метров, а в особенно ясные ночи мне удавалось без бинокля различать положение четырёх лун Юпитера. От японца передались «врождённое» умение ориентироваться в воздушном пространстве по странам света, автоматически определяться на местности под самолётом и «нюхом чуять» во всякий момент времени направление на аэродром базирования, даже если находишься в положении на боку или вниз головой. Значит, эти профессиональные умения лётчика-истребителя были отработаны японцем в высокой степени, а я унаследовал их в готовом виде.

Запись в матрице души увиденного мной боя оказалась действительно очень короткой, всего около пяти секунд. Но объяснила мне обо мне и моём нынешнем знакомом столько, сколько иному человеку не понять за всю жизнь. Какая нелепость! Кто может разумно, внятно ответить, на кой чёрт два великолепных летчика-истребителя, два капитана тридцати шести и тридцати двух лет от роду столкнулись даже не в Англии и не в Японии, а в небе третьей страны, к тому же, достаточно удалённой от первых двух – какой-то Бирмы на краю света?!

Я решился рассказать об увиденном моему знакомому. В наше время мы, обладатели душ двух военных лётчиков Второй мировой войны, один из которых, англичанин, погиб в марте 1942 года, а другой, сбивший его японец, через три года и четыре месяца, как я полагаю, – 1 августа 1945-го, – оба знаем теперь, что произошло при нашей роковой для капитана Йорка встрече в «тех» жизнях, и какая задача в отношениях друг с другом стоит перед нами на ныне проживаемые «эти» жизни. Вопрос в том, сумеем ли мы решить её в нынешних воплощениях наших душ.

Ничего случайного между нами, как оказалось, не было, и нет. Оба расхлёбываем результаты неверных, ошибочных действий наших предшественников по душам в прошлых жизнях. Мы можем рассориться или сразиться насмерть и в этой жизни, и тогда вынуждены будем в последующих воплощениях вновь и вновь решать задачу мирного сосуществования. Только что нам делить и не лучше ли для обоих поступить по отношению друг к другу более разумно? Мы можем сейчас решать и решить эту стоящую перед нами задачу. И дальше продолжать развитие более интересное, чем военное, то есть развитие мирное, хоть индивидуальное, хоть совместное, что в условиях Второй Мировой войны оказалось неосуществимым. Наконец, можем просто дружить. На Урале, в Англии, Японии и Бирме. Да хоть где. Выбор за нами.

Уместно было задать и самому себе вопрос: не загоняю ли я себя в пограничное состояние психики, в каком мой герой Борис каждую ночь переживал кошмары налёта на Токио, и зачем мне это надо? Только ли исследовательский интерес толкает меня на подобные действия, всех последствий которых я, естественно, предвидеть не могу? Только ли то обстоятельство, что я в моей жизни вынужденно делаю всегда сам всё то, что для меня и за меня никто сделать не удосужился? Но разве не очищаем мы ежедневно свои жилища и свои тела? Почему же тогда надо бояться и избегать очищения собственных душ? И разве загоняем мы себя в пограничное состояние психики, когда, к примеру, после освоения четырёх действий арифметики приступаем к алгебре, геометрии, тригонометрии, а потом к дифференциальному и интегральному исчислению? Что сказать тогда о людях, развивающих такой, например, «заумный» раздел высшей математики, как топология, – что они и вовсе психи? Как и астрономы? Об интересе исследователя мне вообще говорить не приходится, потому что всё, чем я занимаюсь в целях собственного духовного развития, открыто и описано до меня. А вот рассказали о своих ощущениях пока очень ещё не многие из появившихся в наше время людей с выдающимися новыми способностями.

И всё же, где, в какой части служил «мой» предшественник по душе, мой душегенный предок, японский армейский лётчик Набунагэ?

Получается, что весной 1942 года он воевал в Юго-Восточной Азии, а в район боевых действий в Бирме сравнительно недавно перелетел в составе соединения из Южного Китая. Из китайского города Чанчуня? Или из Чэнду? Что же, поскольку был он армейским лётчиком, то, понятно, служил никак не в военно-морском авиакорпусе Каноя! Почему тогда мне постоянно вспоминается этот корпус южной авиабазы Каноя? Вот, попробуй-ка разобраться в чужой службе и географии далёких стран на Юго-Востоке Азии! С возрастанием объёма информации о японском лётчике стало увеличиваться и количество вопросов, на которые захотелось получить как можно более точные ответы. С изумлением отметил я, что постоянно приходится учиться новому отношению к жизни и приноравливаться к возрастным изменениям в самом себе, становясь, с каждым годом, всё старше моего японского предшественника по душе, ведь он ушёл из жизни в тридцать пять лет, и нужного мне теперь опыта старших возрастов не получил. Тогда, что вполне естественно и объяснимо, мне захотелось знать, могу ли я использовать бесценный опыт жизни за преодолённым тридцатипятилетним рубежом хоть кого-то из моих предшественников по душе?

В период работы над «бирманской» темой я понял, что накопил и располагаю теперь внутренней энергией, необходимой для пробивания незримой «изолирующей» перегородки между сознанием и подсознанием, причем, энергией, более значительной по объёму и мощности, чем, скажем, всего год назад. И я отважился на гораздо более глубокое проникновение в прошлое с целью, с пользой для себя, понять, в ком пребывала ныне моя душа ещё перед тем, как воплотилась в японце. При случае я старался проконтролировать себя и найти ответы на некоторые особенно важные для меня рабочие вопросы, очень откровенно беседуя с психологами, например, с симпатичной и импозантной дамой из Питера Кисельниковой. Моё психическое состояние никого не насторожило, и это меня всякий раз успокаивало. Но и полезного совета традиционные медики дать мне не смогли, потому что о восточной медицине слышали все, но не разбирался в ней и методах работы с психическими энергиями никто. Поехать в Азию я не мог.

Собственно, удалось получить информацию даже не о конкретном эпизоде, а воспринять, скорее, краткие общебиографические сведения тоже о мужчине, жившем, и довольно долго, в девятнадцатом веке.

Это был весьма образованный по тому времени турок, человек тонкий и ироничный, блестящий знаток и толкователь Корана. Тогда моя склонность к непреходящей иронии лично мне вполне объяснима. Благодаря знанию Корана и, наверное, совершённому хаджу в священную Мекку, «мой» турок иногда выступал в качестве своеобразного арбитра, но не в мелкобытовых распрях плебса, а, по желанию его высоких собеседников или заказчиков, при рассмотрении вопросов, если не фундаментальных, то весьма и весьма существенных. Не знаю, совершал ли хадж кто-нибудь из действовавших султанов или опасался оставить трон. Думаю, что совершал хадж вряд ли, и тогда важным оказывался разумный совет грамотного, побывавшего в Мекке.

К слову, получается, ныне моя душа третий раз кряду воплощается в мужском теле, если вести счёт от турка-мусульманина. Считается, что душа может воплощаться в телах одного и того же пола от трёх до семи раз кряду, не более. В телах какого пола, женского или мужского, воплощалась ныне моя душа до турка, определённо я пока не знаю. Мелькают изредка лишь какие-то трудноуловимые проблески. Стало быть, знать это мне ещё не время.

Представьте себе женщину, получившую душу, в прошлых рождениях принадлежавшую закалённым жизнью мужчинам. И теперь она вышла замуж за того, кого с первого мгновения стала опекать и им командовать. А муж оказался с душой, изнеженной пребыванием в женских телах, окружённых теплом, восхищением, любовью и заботой – готовый «подкаблучник», не правда ли? Кто из нас, европейцев, понимает хотя бы эту элементарщину? Но вернёмся к турку.

Я вижу оливково-коричневатое, с морщинами, худое, продолговатое лицо этого турка, седоватые брови, узкие, словно слегка вдавленные виски, полуприкрытые смуглыми тонкокожими веками тёмно-серые глаза с умной лукавинкой, маскирующей собой восточную вековечную печаль, выступающие скулы, тонкие губы и чуть одутловатые щёки, как если бы он постоянно, с детства слегка их надувал для игры на пронзительной азиатской дудке.

Он тоже мой душегенный родственник. Салям алейкум, аксакал. Ой, не уверен, что это по-турецки. Нет-нет, конечно, нет! Скорее, по-туркменски. Хотя и непонятно, почему вдруг из памяти, не медля ни секунды, выскочили среднеазиатские, а не какие-то другие приветственные слова. Как чёртик из шкатулки с шуточным секретом. Ах да, это же слова, знакомые из сказок про Ярты-Гулока, туркменского Мальчика-с-Пальчика. Слова родом из книжки моего очень далёкого детства.