Текст книги "Зеркало времени (СИ)"

Автор книги: Николай Пащенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 90 страниц)

Не все европейцы, однако, закрыли и глаза, и уши. Многие из эмигрантов в Европе, таких, как моя семья, десятилетия духовно ощущают себя русскими. Исключения, конечно, бывают, но думаю, довольно редки, – отпив глоток чаю, продолжал Андрей. – Вспомним, что Россия никогда не имела колоний и не вывозила из Африки сотни тысяч рабов на хлопковые и сахарные плантации. Мы ревностно следим за происходящим в нынешней России. Согласно пророчествам уже многих духовидцев, именно из России в мир предстоит изойти идеологии духовного возрождения. Какой светлый ум окажется провозвестником новой Благой Вести! Но ожидание затягивается, да и мать-Россия, не следуя разуму и логике, по-прежнему ориентируется на западное воспитание, западную модель образования, на Западе себя явственно изжившие. Поэтому некоторые поступки незаурядных, но сформированных в либерально-западническом духе её людей порой шокируют.

К примеру, несколько лет назад один из крупнейших физиков, вернувшись после получения Нобелевской премии в Россию, публично заявил, что он атеист. Получается, что и с известным высказыванием такого крупнейшего физика, как Альберт Эйнштейн, о том, что такое вера в Бога, он либо не знаком, либо не согласен, ну вот такой образовался, сам собой, оригинальный, ни от кого не зависимый ум. Представьте себе торжественный приём по случаю чествования нового лауреата: крупные государственные деятели, священство, высшие чиновники, общественность, светские дамы в вечерних туалетах сверкают бриллиантами, и тут – этакое! Так все рты и открыли. Остолбенели. Немая сцена, как в гоголевском «Ревизоре»: «Ах, какой реприманд неожиданный!» – «Как атеист, какой атеист?», – если сейчас члены правительства, если депутаты, включая коммунистов, по праздникам стоят в Храме Христа-Спасителя, исправно крестятся? А кто ему возразит, коли он, этот оригинал, такой умный, да еще и Нобелевский лауреат? Ну, присутствовавшие, придя в себя, закрыли глаза и уши, в данном случае уместно, а телеведущие тактично промямлили, что, вообще-то, право он имеет, на такой случай у них в России привит либерализм и демократически прописана свобода вероисповедания. За-мя-ли.

Акико промолчала, вежливо улыбаясь.

В отношении слов Кокорина о физике-лауреате я не понял, зачем ему понадобилась прилюдная эскапада с саморазоблачением? Пиарился? Чествовали-то его как выдающегося учёного. Но слушал я Андрея всего-навсего вполуха, усевшись, как мне хотелось, максимально удобно, и наблюдал, как теперь уже Акико реагирует на всё, что тот рассказывает. Поощряя русского взглядами и покачиваниями головы в знак того, что следит за его мыслью, она привычно сложила руки на коленях и молчала. Неяркие оранжевые и зеленоватые лепестки её эмоциональных излучений свидетельствовали лишь о её полном внимании, несмотря на некоторую расслабленность позы за столом. Аура Кокорина ярко светилась преобладающим красным цветом, подтверждая, что человек он волевой, упорный и жестковатый. Всплескам острых его мыслей соответствовали вспыхивающие язычки фиолетового первозданного космического пламени. Одновременно в речи Андрея ощущался эмоциональный нажим. Когда я прикрывал глаза и позволял мысленному взору проследить взлёты вытягивающихся кокоринских пламенных фиолетовых язычков, мой взор воспарял выше кровли нашего убогого домика и в темноте ночи обнаруживал вечное коловращение звёзд в небесной бездне над великой пустыней. Огненные стрелы разума стремились ввысь, казалось, к самым звёздам.

– Мы признаем существование Христа, – продолжал Кокорин, – как и миллиарды людей до нас и при нас, хотя много невыясненного в Его земной биографии. Только-только историческая наука стала интересоваться, так ли всё было на самом деле, как описано. Верно ли, что Его земной путь завершился в возрасте тридцати трёх лет на кресте, на Голгофе в Иерусалиме, а не в Индии несколько десятков лет спустя? Там, говорят, в каком-то городе европейцами обнаружен, наконец, храм-мавзолей. Местные индийцы, естественно, знали о нём всегда, но кого из европейцев интересовало мнение туземцев, которых незваные пришельцы из Европы посчитали полудикими? Надгробная надпись гласит о погребённом в этом мавзолее глубоко состарившемся назарянине, на руках и ногах которого были зажившие раны от гвоздей, вбитых сквозь тело в деревянный крест при распятии. Некоторые верующие, особенно турки, считают, что земное тело Христово покоится близ Стамбула, но на азиатском берегу Босфора, на горе Бейкоз, где неподалёку, на соседних холмах, высятся остатки крепостных стен и башен древнего Иороса-Иоросалима, предшествовавшего Константинополю. Почитают гигантскую могилу, как захоронение одного из величайших пророков, признанного и исламом. Внутри могильной ограды на камне с расселиной сбереглось бывшее место установки креста распятия.

Мы, правда, в Турции пока не были, изучали лишь фото там побывавших и спутниковые снимки в компьютерных программах. Но разве западная наука считается со сторонними мнениями? И что правда о Христе, а что мифы? Кому верить: индусам, туркам, кому-либо ещё? Надеюсь, вы не обвиняете нас в неверии? Такое обычно люди невежественные, не бывавшие дальше околицы своей деревни, считают ересью и боятся даже слушать. Вероятно, слишком сказывается в наших с Зофи взаимоотношениях с жизнью то, что в прошлых рождениях мы неоднократно пребывали на Тибете. А Зофи, впрочем, рождалась и в Индии, и к индуизму по-прежнему тяготеет. Вы понимаете, что я говорю не только о душе, но и об индивидуальном сознании, которое сегодня пребывает в Зофи, до неё развитом на азиатском Юге и Востоке.

Акико утвердительно наклонила голову. Да, она прекрасно понимает, о чём с ней ведут речь Андрей и София-Шарлотта.

– Развитие наших индивидуальных сознаний привело к тому, что сейчас мы с вами диагносты, потом целители, – продолжал Андрей Кокорин, вдохновлённый неослабевающим вниманием госпожи Одо, труды которой считал для себя настольными. – В этом наше отличие, наша специфика, мы не просто люди с медицинскими дипломами, образованные, подготовленные специалисты степени, или, как иногда говорят в других странах, уровня доктора. Я назвал бы основную задачу целителя холистической за неимением более удачного термина. Но в это специальное понятие вкладываю моё собственное его истолкование. В какой-то степени считаю целительство задачей просветительской, в какой-то – восстанавливающей, выправляющей, налаживающей, гармонизирующей. Потому что главным делом целителя является помощь пациенту, сознательно избегаю употребления слова «больной», в создании здоровья, причем, во всех областях его жизни. Целитель способствует очищению организма и балансированию внутренних энергий во всём комплексе тел пациента, помогает ему соединиться с глубинным ядром его бытия, с его же собственной творческой, созидательной силой, его глубинным сознанием. Часто целители действуют интуитивно и не в состоянии объяснить, почему поступают так, а не иначе. Понадобились бы годы для подробного растолкования, что сделал целитель, что при этом произошло с духом и телом пациента. Ведь если бы пациент знал всё это, он справился бы со своим недомоганием или заболеванием самостоятельно, без посторонней помощи, используя свои намерения и собственную созидательную силу. Он сам использовал бы поле универсального здоровья, в нашей Вселенной есть и такое.

Целитель одновременно излечивает физическое тело и исцеляет эмоциональный, ментальный и другие духовные аспекты пациента. Главное средство целителя не таблетки и не набор медицинских инструментов, а любовь. Часто необходимо научить пациента любить самого себя. Вы видите, насколько действия истинного целителя отличаются от принятой медицинской практики. Наш с вами невольный и почётный удел – ещё и просветительство. Поэтому мы заинтересованы в улучшении, очищении всей обстановки, повседневно окружающей пациента, избавлении его сознания от того порабощающего духовного мусора, который в изобилии плодит в себе и наваливает вокруг себя современный социум. Мы до назначения правильного лечения должны определить, что именно провоцирует ухудшение состояния пациента. Значит, нет таких вопросов, которые мы вправе не знать, потому что любой из них и мог спровоцировать ту или иную болезнь. Мы должны быть широко образованными. Опираться и на философию. И не только на неё. И так называемое классическое образование нас уже не устраивает. Почему?

«Ну, с ним, вроде бы, не поспоришь, – успел подумать я. – Даже и мне дали довольно объёмистое образование, хотя никто не собирался сделать из меня целителя».

– Думаю, вы согласитесь, мисс Челия, – убеждённо продолжал Кокорин, – что западное классическое образование не признает насущной необходимости практического взаимодействия специалиста, даже не технаря-инженера, а «чистого» гуманитария, такого, как мы с вами, с миром высшим, духовным. Западное материалистически одностороннее образование не имеет и не даёт способов практической работы с духовным миром, потому что на деле привычно оставляет духовное религиям. Для западного человека духовность не существует без религии, вне религии и почти всегда относится к уделу только религии. Духовность, таким образом, остается вне всеобъемлющего охвата и пронизания ею всех сторон жизни западного человека, кроме «общепринятых» посещений им воскресных проповедей и светского участия в ритуалах по случаям рождения, смерти и вступления в брак. Получается что-то такое, как если бы специализированная духовная служба оказывала западному человеку комфортную ему духовную услугу в его свободное от работы время, развязывая ему руки в будние дни для любых дел.

Я мог бы понять русского физика, – немного поколебавшись, как будто вынужденно признался Кокорин, – о котором только что рассказал, если бы услышал от него, что он не прибегает к услугам духовников, поскольку трактует понятие духовности иначе, чем они. Но прозвучало только, что он атеист. Этим он сразу показал свою приверженность именно западничеству, хотя, согласитесь, далеко не всякий средневоспитанный европеец заявляет первым встречным, какую исповедует веру.

– Почему же западничеству? – Акико отметила его колебания, расценила их, как неуверенность, и не удержалась от вопроса, хотя, я это видел, ей не хотелось бы существенного углубления в довольно рискованную тему. Но она всё же добавила:

– Я всегда считала, что атеисты попросту зажаты, не любопытны и мало информированы, самозакрыты от очевидного. Их упрямство, такая черта характера. Но не более того.

– Вот почему, – настаивая на своём истолковании, продолжал Кокорин. – Мы знаем, а этот физик, похоже, нет, что атеизм это тоже религия, но Бога не признающая, а отрицающая, и тоже голословно, бездоказательно. Физик, следовательно, оказывается религиозен, поскольку он атеист, но при этом о духовности он не высказал ничего. Это вполне в духе Запада, как раз синонимично и относящего духовность исключительно к религии. Стоит ли тогда удивляться действительной бездуховности западного мира и его образа жизни, комфортностью которого он так гордится и отстаивает, и часто – силой оружия?

С укоренившимся представлением, что духовность – удел только религии, западный человек проживает всю жизнь на своей родине, с ним же он поднимается на борт корабля или самолёта и отправляется путешествовать по своим делам в иные земли. Поэтому, впервые столкнувшись на Востоке с этическим учением, с философиями буддизма, конфуцианства, даосизма, европейски образованные люди, как завоеватели, так и купцы, и просто любопытствующие путешественники, почти у всех из которых разбегались глаза при виде восточных сокровищ и зачастую начинали чесаться руки, по своей малограмотности приняли их за восточные религии и отнеслись как к местным религиям. Внешние признаки тоже, казалось бы, подвигали даже образованных европейцев к тому же. Ведь и на Востоке всё было в наличии: буддийские храмы, буддийские монастыри и монахи, празднества и ритуальные танцы лам, молитвенные барабаны, священные ступы – иногда с мощами или другими остатками после кремации тела святого, – мантры, золочёные гигантские статуи, цилиндрические бронзовые колокола. Такие убежденные во всераспространённости по миру религий как носителей духовности европейцы и посчитали, что буддизм с его монастырями-дацанами и ритуалами вдоль календаря – это тоже только местная религия, а, скажем, конфуцианство или даосизм без сопутствующих им храмов – туземная философия.

И только учёные, вникая в постепенно переводимые на английский санскритские и тибетские тексты, совсем недавно стали понимать, что буддизм не столько религия, сколько глубочайшая философия, намного более богатая и благотворная, чем та, названная классической, которой располагают и гордятся европейцы. И уж тем более, буддизм это вовсе не восточный аналог западных религий. Первые же поверхностные трактовки буддизма как религии привели европейцев к колоссальной ошибке протяжённостью в века. Ибо западный человек чрезвычайно привык всё встреченное распределять, классифицировать лишь по привычным для него категориям соответственно его непрерывно устаревающему в процессе жизни образованию. Но сегодня это начавшееся уразумение учёными многовековой буддийской философии и приблизившейся к буддизму, прежде всех, теоретической физики не пробралось ещё в практику других узких специалистов, работающих на иных направлениях. Тем более, что с буддизмом они, если и знакомы, то лишь понаслышке. Вы понимаете меня?

– Да. Кажется, в достаточной степени понимаю, – сказала Акико. Она, разумеется, не считала себя разбирающейся в тонкостях неохватного буддизма, поэтому и на свой счёт приняла упрек Кокорина западникам в неоправданном отдании духовной составляющей жизни на откуп специалистам-духовникам. Упрёк по отношению и к ней, воленс-ноленс, справедливый. Взять, к примеру, то же глубоко продуманное, казалось бы, привлечение ею к моему исцелению уважаемого отца Николая и безвестного монаха Саи-туу. Тем любопытнее показалось ей выслушать мнение мыслящего европейца, стремящегося, как ей представилось, сопоставить положения современной науки и восточной философии, которая считается на полтысячи лет старше христианства. Акико остро ощутила выпад в себя лично, что называется, завелась, ещё больше навострила ушки и давно не прикасалась к чашке с недопитым чаем.

– Но вот, к примеру, – продолжал Кокорин, – даосизм отвергает самоё идею любой подобной классификации, поскольку исходит из того, что каждая вещь содержит в себе одновременно и свою суть, и свою противоположность. Поэтому даосизм наиболее удален от концептуализма Запада. И не только потому, что до недавнего времени он не выходил за пределы китайской цивилизации.

У вас, госпожа Акико, в Японии, рождение человека сопровождается, как правило, шинтоистским ритуалом. По случаю смерти проводят обычно буддийскую церемонию. А на протяжении жизни, вы знаете, средний японец следует принципам конфуцианской морали. Такое смешение у вас принято, так повелось. В то же время в культуре Японии эти составные не противоречат, а взаимно дополняют друг друга, хотя шинтоизм, буддизм и конфуцианство между собой не тождественны. Тем не менее, этот триумвират существует в вашей стране и функционирует. Если коротко: буддизм ориентирован на индивидуальную модель, наилучшим образом подходящую для развития всего совершенного в личности каждого конкретного человека. Даосизм охватывает явления сложного мира вокруг человека и даёт для понимания общую концепцию мировых явлений. Конфуцианство акцентировано на правилах поведения восточного человека в обществе. Китайская цивилизация, вы прекрасно знаете, оказала огромное воздействие на формирование культуры внутри Японии, где периодически всё китайское входило в моду, прежде всего при императорском дворе, поэтому пару слов уделю Китаю.

В том же Китае после девятого века нашей эры стало уже невозможно разграничить буддизм и даосизм. Если вникнуть, даже монастыри не соответствуют западным представлениям о таковых – в них нет строгих уставов, туда можно войти и можно выйти свободно, по желанию. Их назначение принципиально другое: монастыри предназначены, скорее, для духовных уединений и медитаций. А что такое медитационная, или медитативная культура, Запад, по существу, совершенно не знает.

Для масс скученных людей на Востоке, исключая мусульман, дело обстоит почти так же, ну, разве что, чуть-чуть получше, сейчас это поясню, но только те, кто считают себя буддистами, хотя бы имеют представление, что такое медитация и для чего она служит. Обычный китайский верующий, добавлю – и японский тоже, – хотя и медитирует, но очень мало знает о сущности своих религиозных образов, с которыми в молитвенном уединении общается. Эти образы в большей мере можно назвать народными, чем религиозными. Народными – потому что пришли они в сознание из далекой старины, вместе с традициями и суевериями. Пришли в сознание, или ум верующего, как часто неполно, неточно с английского переводят на русский язык словом «ум» понятие вечного сознания.

Получается, что слепо копировать на Западе всё то, что повседневно делают обычные, рядовые верующие на Востоке, поистине мартышкин труд. Совершенно бесполезное занятие, как и модное увлечение современной богемы хороводами с венками на головах в славянских сарафанах или друидских балахонах вокруг огнищ, священных деревьев и камней. Время, бессмысленно потраченное на создание и поддержание в западном человеке иллюзии развития. На деле не развиваются, не трудятся, не учатся, а лишь тешатся самовнушением возвращения к чистоте предков. После игрищ и забав в отпуске на природе возвращаются в свои квартиры, изготовленные из вредных стройматериалов и в погубленную экологию перенаселённых городов. Вновь встаёт насущный вопрос – у кого тогда учиться? И как он сегодня решается?

Западная философия сегодня иссякла. Сейчас ей нечем гордиться, она создала якобы всесильную Техноцивилизацию, завела её в ресурсный и экологический тупики, и в лице американского философа Фукуямы сенсационно объявила о глобальном наступлении конца истории. Хотя это очередная чепуха, конечно. Просто пришло время насыщающих технологий на смену отработавшим традиционным укладам прошлых технологических революций: промышленной, химической, постиндустриальной, информационной. Френсис Фукуяма благодаря этому философскому скандалу сразу прославился, и у него объявилось много последователей, нескончаемых любителей повопить хором. Это произошло, как у фанатов-параноиков, раз за разом ожидавших конца света и готовых немедля порвать всех, кто в него не верит. Но уже вскоре любители-неофиты повели себя, опять-таки, далеко не последовательно. Тем более, что заявленный американским философом конец истории не наступил, равно как и ранее ожидавшиеся концы света, и среди сторонников-легковеров начался массовый отлив, подтвердивший прогнозы людей разумных, не поверивших и похоронщику истории Фукуяме. Заодно эти более трезвые, ему не поверившие, правильно заметили, что окончилось время лишь историзма, то есть стремления оценивать всё сложное в мире упрощённее, с точки зрения лишь истории. Здесь нужны иные критерии, только и всего. И их, разумеется, найдут.

Однако прорывные мнения современных авторитетных европейских ученых, особенно русских, не поднаторевших в пустой риторике философов и не гуманитариев-говорунов, а представителей точных технических, физических, математических, широких инженерных направлений в массы не доходят, им воздвигаются множества административных, полицейских, экономических, культурологических и конфессиональных препятствий. Исключения редки. У нас, у русских, замечу, это прорастание новых представлений и возможностей началось много раньше! Лет на сто, сто двадцать, а то и на сто пятьдесят. Но чего только не наплели, к примеру, о фантастических, для того времени, цветомузыкальных творениях нашего выдающегося русского композитора Александра Николаевича Скрябина! Послушать мракобесов, так он не гений, опередивший время, не предтеча близкого будущего и не вестник из него, а не кто иной, как посланец ада! И плести подобную чепуху продолжают, боятся исполнять произведения Скрябина, опасаясь неодобрения властей и иерархов, а те, как всегда, глубокомысленно хмурят брови друг перед другом, в существе дела не разбираясь, хотя в наше с вами время видение цветов ауры людьми не только способными, но и просто подготовленными, уже норма. Да сейчас это умение в приличном обществе, как правила хорошего тона, как обновлённый джентльменский набор – хочешь или не хочешь – владеть обязан. И всё больше таких, кто видит в разных цветах звуки, и не только музыкальные. Ретрограды не вечны. Будущее за нами.

– Спасибо вам, Андрей, – Акико примиряюще улыбнулась, хотя заговорила, как всегда, негромко, и уже этим показывала, что в её планы определённо не входит развязать или поддержать спор не в своём, тем более, а в гобийском казённом доме, где она лишь временная постоялица, как, впрочем, и в своих собственных, и в Токио, и на Хоккайдо:

– Лучше называйте меня мисс Челия. В отношении ваших русских деятелей вам, разумеется, виднее. Я в текущей обыденности несколько наивно предполагала о себе, что, как рядовая, средняя, заурядная, самая что ни на есть стандартная японка, в наибольшей степени являюсь стихийной, необразованной шинтоисткой. Вы вполне убедили меня, что я ещё и плохая буддистка, и надо срочно исправляться. Неплохо бы мне исправиться, вы это имели в виду, ведь так, верно? Да и всему человечеству тоже. Хотя, в принципе, в отношении односторонности западной системы образования я с вами согласна.

Мир от одичания может спасти только широкое образование, согласна и с этим. И вопрос вы ставите совершенно правильно – давать какое новое образование? Но мы ли должны ставить такой вопрос? Обществом нам с вами предписывается только работать на исполнительском, скромном, сугубо практическом уровне. Общество именно за это нас кормит, а не за что-либо другое. Мыслить дозволяется другим, обученным, идеально к этому способным. Что дозволено Юпитеру, не позволено быку, верно? Само общество сковывает наши полезные обществу действия, казалось бы, так. Однако же, гляньте внутри себя, мы ведь с вами пребывать в вечных прислужниках абстрактному кому-то вряд ли согласны. Мы тоже хотим полноценно жить. Если угодно, приведу историческую аналогию – похоже, это нам с вами, чтобы реально действовать в соответствии с ожидаемым предназначением, необходимо стать монахами-воинами, как в древней Японии, и биться, постоянно сражаться, а главная цель пусть остаётся в голове, с ней периодически будем сверяться. Поэтому меня сразу, уже сегодня, в наибольшей степени интересуют практические применения исповедуемых вами религиозных и философских положений. Не ударяясь в болтовню и схоластику, но применительно к пользе так нуждающегося в выходе из кризиса рядового человека. Мне, например, очень пò сердцу слова, сказанные одной современной нам умной женщиной в Израиле, её зовут Рина Левинзон:

«Нет ни одного человека на свете, который был бы важнее другого человека».

Тогда скажите, ответьте, Андрей, для какой цели на развитии духовности во всех сферах жизни вы лично настаиваете? Дать новейшие средства войны одним в ущерб другим? Чтобы первые легче выигрывали у других? Чтобы смогли подтвердить, что они стали важнее? И получили обновлённое, модернизированное право поработить других? Право на то владение и применение во всём мире, чем сменился неоколониализм? На новейшую форму рабства?

– Э-э-э, не-ет, – протянул русский военный врач, с мимолётной улыбкой переглянувшись с женой, когда Акико привела понравившийся ей афоризм. И стал аргументировано возражать, противодействуя попытке японской гостьи замять тему или хотя бы снизить накал обсуждения:

– Так не пойдёт, мисс Челия. При чём здесь война? Нам с вами, госпожа Акико, мисс Челия, нельзя отворачиваться от проблемы. Не будем растекаться мысью по древу – мысь это в «Слове о полку Игореве» древесная мышь, белка, векша, посмотрите в подлиннике по контексту, по дальнейшим сравнениям, а не мысль, кому-то пригрезившаяся. Слова «мысль» при Игоре Святославиче, наверное, ещё не было. Если мы осознаем наличие проблемы, то вправе её и определить, обозначить, назвать, озвучить, опубликовать, а не ожидать, пока кто-то нам её по своей доброте сформулирует. Ни на кого нельзя надеяться, все заняты исключительно своими собственными, а не нашими делами. Посмотрите сами. Взять, например, узко, ту же нашу с вами практическую деятельность. Только производители медикаментов не бьют сегодня тревогу, да ещё торговцы, потому что за каждую новинку можно взять больше денег. Всё новые и новые лекарства, и всё скорее и скорее, становятся недействительными. Не только потребители, но и медики не успевают запоминать новые названия, как приходится снимать препараты с производства, и они исчезают из продажи, не обеспечив выписанные рецепты. Мы ведь давно понимаем, что лечим не так, как надо бы, но примитивно пытаемся воздействовать всё теми же бесполезными лекарствами. Лжём, убеждаем себя и других, что поступаем так из стремления исключительно к вящей пользе так нуждающегося в ней человека. Однако на материальном уровне удачное для всех решение всё никак не находится. Так уж, наверное, делается что-то предшествующее принципиально не то, что делать бы надо!

Современное университетское образование для жизни недостаточно, госпожа Акико, поскольку абсолютно бездуховно, как бы с этим ни спорили консерваторы, тоже имеющие на освоенном, привычном преподавании свой кусок. Это уже ветхая психология! Чиновная косность в верхах, которая вненациональна. До таких спорщиков-апологетов консерватизма не доходит, что на их кусок, давно заплесневелый, никто не покушается, логически речь-то идёт о том, что нужны и другие специалисты, в дополнение существующим, а не взамен. Такие дополнения требуются постоянно, чтобы образование совершенствовало, прежде, само себя, а не плелось в хвосте у общества, всё больше отставая от участившихся острых вызовов времени.

О введении нового бесполезно испрашивать мнение маститых специалистов, в своей массе не разбирающихся в требующихся новых направлениях развития и для нашего выживания, а не только их собственного доживания. Старым боссам нужны прогрессирующие возвышение и блага, ведь ничего другого, принципиально нового, по большому счёту, им не требуется, у них всё давно уже есть. Вот и выходит, что современное университетское образование бездуховно, следовательно, не нравственно. Достаточно оглянуться вокруг, что сделали с нашим миром эти современные бездуховные умники, с образованием каждый не хуже университетского…

– Где-то я это уже слышала, – в ответ Кокорину ещё более умиротворяюще улыбнулась Акико. – Почти согласна с подобным мнением, хотя от него, мне кажется, заметно отдаёт юношеским максимализмом. Но, если сохранять, да лучше ещё и увеличивать количество, как вы говорите, кусков для насыщения старого, то чем вы предполагаете стимулировать куда более необходимое новое? Хозяйственникам, согласно наработанному ими опыту, проще распределить имеющиеся ресурсы, чем выработать новые. По этой причине я лично, если бы меня кто спросил, оплачивала бы разработчиков нового намного выше, чем обычных распорядителей. Но всем распоряжаются не творцы, не разработчики, а как раз те, кто регулирует, распоряжается. Первым делом сами они заботятся о собственных доходах. И в мире ценят и славят больше тех, от кого сейчас можно получить готовую синицу в руки, а не завтра журавля, да ещё в небе.

Хозяйственники и сами не теряются, с лёгкостью обращают синиц в журавлей для себя лично, но это единственное из чудес, им посильное, всё остальное рутинно. Только Христос пятью хлебами и двумя рыбками сумел накормить пять тысяч мужчин, не считая женщин и детей, и потом хлебными кусками Его ученики наполнили ещё двенадцать корзин. Так, помнится, в Евангелии от Матфея? А потом повторил накормление ещё четырёх тысяч мужей. Но двадцать веков тому только Христос чудесно явил миру и неизвестное до Него новое и одновременно распорядился этим явленным наилучшим образом. Однако сегодня подобное умеет и делает и широко известный йог Сатья Саи Баба в Индии: он как будто ни из чего сотворяет рис, плоды, даже драгоценности. Местные и приезжие верующие, убеждаясь в сотворении им чудес на их глазах, называют его святым и даже Господом! Ну, может быть, ещё один-два-три таких человека есть сейчас на весь мир. Но алогичный мир не понимает значения того, что делают на его глазах эти люди, получившие и развившие в себе подобные исключительные качества. Не принято в вечно нуждающемся мире ценить творцов. Новое всегда относительно слабее старого, пока не окрепнет.

Акико умолкла.

– Вот видите, вы согласны, – качнувшись к Акико всем корпусом, заметно обрадовался Кокорин, что подтверждалось и оживлением его жестикуляции. – Вы думаете в точности так же, как мы, мисс Челия. Мы ценим выполненные и вами научные разработки. Нам понятно ваше недовольство незаурядного новатора людской косностью. Но вы человек восточный, и в вас очень ощущается внутренняя опора на иные культурные ценности, западному человеку неизвестные. Невооружённым глазом видно, что в вашем поведенческом стиле и профессиональной деятельности есть традиционные, национальные духовные компоненты, на которые вы повседневно опираетесь, как сознательно, так и неосознаваемо, вот почему вы не ополчились и не скоро ополчитесь на бездуховность в западническом образовании. Потому что внутриличностный дефицит духовного вы в себе уже компенсировали с помощью Востока.

А европейцу, в отличие от вас, надо прямо назвать, чего ему для выживания не хватает, какое духовное содержание надо ввести в его образование. Словно выписать подробный рецепт. Пальцем показать ему на всю эту подводную часть айсберга, даже если западный человек догадывается, что она скрыта под водой, в незримой глубине, что она там должна быть, что она там есть. И духовное основание науки должно быть намного большим по объёму, чем та узкоспециальная верхушка, что сейчас любым из гуманитарных учебных заведений преподаётся, всеми в специалистах видимая, как бы возвышающаяся над водой. А ведь это духовное и основное так никем сегодня и не даётся! Ну, не только церковью же…

Значит, надо всем показать это духовное по всем составляющим компонентам, назвать их, научить всех ими пользоваться. И тогда… Пусть наш христианский врач будет одновременно и священником. Но, наверное, лучше сказать – обученным священнослужителем особенного, специализированного назначения, – я так понимаю разновидность этого нового выдающегося служения. Ни крестить родившихся, ни венчать брачующихся, ни отпевать умерших врачу ведь не придётся, эти повседневные функции традиционного конфессионального обслуживания бытовых общественных потребностей останутся за обычными священниками. Эти функции и осуществляться будут не в медицинских учреждениях, а там, где осуществляются. Никто у церкви её законного куска не отберёт. Как никто не потребует от неё овладения медициной. Но пусть и она не берёт на себя лишнего, не приписывает, не ухватывает себе ей несвойственного!