Текст книги "Зеркало времени (СИ)"

Автор книги: Николай Пащенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 90 страниц)

– В Новый завет, – продолжал я, – входят Евангелия от Иоанна, от Матфея, от Луки и от Марка. Но ведь было двенадцать апостолов. В земле Египта найдено пятое Евангелие, от Фомы. Поднимается вопрос, что надо канонизировать и его. Вообще, не писал о Христе, вероятно, не успел, только Иуда Искариотский, как некоторые считают, тринадцатый апостол, преимущественно занятый мыслями о возвышении своего народа над остальными, в этом духе действовавший против Христа и понёсший наказание.

– Известны почти две сотни текстов, претендующих быть Евангелиями, – заметил отец Николай. – Не признанных церковью, то есть апокрифов. А канонизированы да, четыре.

– Спасибо, буду знать.

Мне не хотелось огорчать ни одного из обучающих меня священнослужителей. Меньше всего хотелось бы мне уподобиться первокурснику, с лёгкостью ниспровергающему маститых академиков. Но у меня побочно стало складываться устойчивое впечатление, что священнослужители, как и некоторые учёные, и не хотят, и не способны услышать друг друга. Никто, мне кажется, не способен им помочь преодолеть разногласия. Каждый из умудрённых теософов выискивает противоречия, которые, по его мнению, содержатся в другой религии, и в этом видит долг и правоту своего личного служения Богу и своего служения церкви, или религии, к которой принадлежит. И служения своей Церкви Богу.

Опять только анализ, пусть умнейший… «А где же синтез?» – поначалу думал я. Да, вряд ли это сейчас возможно. Сегодня везде найдутся жгучие спорщики, убеждённые, что только исповедуемая ими вера истинно верная, исключительно их точка зрения, единственно их философия соответствуют тому, что предписано Богом; это спорщики, своими дрязгами оставившие лазейку дьяволу, который этим воспользовался и угнездился внутри них.

Следовательно, размышлял, обучаясь, я, проблема не в качестве и не в содержании религии, вообще не в существе религии, но в чисто человеческих качествах, а также в ограниченности способности человека на нынешней стадии его развития воспринимать мир во истине и полноте. Средний человек в том виде, каков он сегодня есть, пока не готов к восприятию нового знания. И без собственных усилий ещё долго готов не будет. Для восприятия нового знания о мире должен внутренне, духовно, измениться сам человек. «Царствие Божие внутри вас есть», неоднократно утверждал Господь наш Иисус Христос, самоочевидно имея в виду, что достигать Царствие Божие надо по пути духовного совершенствования, а не отрицания этого наивысшего пути.

Логическую задачу из области человеческой веры и царящей путаницы в умах людских подбросил мне даже уравновешенный, не вскипающий, лишь зайдёт речь о вере, господин Ицуо Такэда: «Если я не отношу себя к приверженцам ни одной из религий, следует ли, Густов-сан, считать меня атеистом?» И, поскольку тогда ответить ему я затруднился, он разъяснил, что в Бога верует и, следовательно, атеистом себя считать никак не может. Однако истые коммунисты не могут принять его стопроцентно за своего, потому что знают, что он верующий, значит, «не наш», и соглашаются признавать его не более, чем им сочувствующим. А вот священнослужители считают его безбожником, тоже «не нашим», поскольку он не скрывает своих симпатий к определённым социалистическим и коммунистическим взглядам. Они даже не интересуются, к каким взглядам конкретно. Но разве хоть какая-то из программ этих партий начинается со слов, что Бога нет? Разве действительно авторитетно предписано, что социалистом или коммунистом может быть только человек, в Бога не верующий? Отчего такая путаница в человеческих представлениях? Что такое «наш» или «не наш» человек, не откровенная ли глупость?

Меня же в признании господина Такэда удивило, зачем было ему публично именовать себя так или иначе, как бы он себя ни назвал, хоть горшком, если истинное внутреннее содержание его самоопределения на деле никого из «судей» не интересует? Если люди, которым он открывается, с удовольствием принимающиеся судить о нём да рядить, по масштабу личности таковы, что в глубь вникать не способны. Если они удовлетворяются лишь единственной характеристикой себя в сложнейшем мире: коммунист, социалист, инженер, священник, адвокат, банкир, профессор, полковник, князь.

Такэда не стал для меня показателем не из-за своего возраста, а по причине беспримерной наивности, свойственной некоторым увлечённым изобретателям, мечтающим осчастливить мир. Их реакции на малейшее промедление мира с его непрошеным осчастливливанием разнообразны и, в зависимости от их личного характера, бывают адресованы и вовне, наружу, и внутрь, то есть против себя, но всегда чрезвычайно остры, несмотря на воспитанность, если она есть, и невзирая на внешнее спокойствие.

Постепенно я начал понимать, что мои собственные способности восприятия действительности существенно иные, чем у окружающих, но мои интересы не направляются на отыскание различий в особенностях существующих религий. Я воспринимаю мир иначе, чем мои учителя, только не сразу я узнал, что действующие у них органы чувств, обычные для нормальных людей, называются органами чувств первого порядка, и люди посредством их воспринимают окружающий физический мир.

У Акико приоткрываются органы чувств второго порядка, с помощью которых она учится воспринимать энергоинформационные процессы в мире существующем, но не проявленном, предшествующие событиям и явлениям в материальном мире. Бесценная моя Акико – известный учёный, но как целитель – она всего лишь начинающий экстрасенс. Она только ещё учится владеть своим восприятием подступов к миру духовному, тонко устроенному. Она учится и воздействовать на доступные ей энергоинформационные процессы. Но она оскорбится, если попытаться приклеить к ней ярлык экстрасенса, потому что сам этот термин уже сильно дискредитирован теми шарлатанами, кто себя называл экстрасенсами. Госпожа Одо считала и продолжает считать себя учёной, учёным, довольствуясь этим общепринятым термином и избегая иных определений.

Может быть, поэтому она не исповедовала в чистом виде ни шинтоизм, ни даосизм, ни буддизм, не использовала в цельном и законченном виде ни конфуцианскую, ни нео-конфуцианскую и ни японскую философии. В соответствии с высказыванием французского писателя Андре Жида, Одо-сан склонна была больше поверить тем, кто истину ищет, и явно не верила тем из смертных, кто её уже нашёл.

Правда, непосредственного разговора о религии и философии у меня с ней, насколько помнится, не было довольно долго, слишком она была постоянно занята, как и её ассистент Фусэ, и выводы о её отношении к религиям я сделал из некоторых единичных косвенных её замечаний. Но убедили меня отличия в рисунках её мыслей: когда она верила – цвета мыслей были яснее и чище, без грязноватых примесей сомнений, а формы, которые принимались мыслями, – заметно определённее.

Госпожа Одо всё время находила возможность поинтересоваться не только тем, что я прочёл и понял. Её тогда тревожило, какая личность складывается во мне. Что я ощутил в том или ином случае? Какие во мне возникли ассоциации? Какие чувства я испытываю, читая Коран, Библию или Веды?

Я понимаю, что госпожа Одо, не умея ещё тогда действовать наложением рук, пыталась с помощью мощнейшей энергетики этих святых книг – первопрочитанной мною Библии и Корана – пробить, если только можно так выразиться, энергетическую же преграду между моим сознанием и подсознанием. Она не истолковывала мне мной прочитанное и не видела в этом своей задачи. Однако многими способами она пыталась вдохнуть в меня полноту жизненных ощущений, несмотря на моё затворническое существование. Мне трудно судить, насколько успешны были именно эти её усилия. Может быть, гораздо больше человеческого возрождалось или зарождалось во мне заново от её любви, на которую я ещё не умел ответить со всей силой огненного чувства. Но я продолжал вникать в святые тексты с упорством школяра, поощряемый моей госпожой. Она подхваливала меня, подталкивала, подсказывала, чтобы я радовался, что не попал на необитаемый остров, как несчастный Робинзон Крузо.

– Борис, я хочу, чтобы ты не просто читал и запоминал, – повторяла Акико. – Тебе необходимо иметь в себе много понятий, чтобы как можно больше из них отзывалось в тебе, когда ты с чем-либо в жизни сталкиваешься. Тебе надо вспомнить, как чувствовать. Ты не бездушная машина для чтения текстов. Чувствуй душой, чувствуй и ощущай сердцем, не оставайся безучастным. Это, это твоё лечение и пока учение, а не что-либо иное.

Хотел бы я знать, что это такое – чувствовать! Как она могла мне это объяснить?

– Я не могу преодолеть препятствие, природу которого не очень понимаю и не знаю, как назвать, – пожаловалась как-то Акико, продолжая подбирать ключи к нарождающейся во мне личности. – Ощути его в себе и попытайся убрать сам. Давай вместе подумаем, что это такое? Мы, японцы, можем сказать очень короткую фразу. И пережить при этом очень много чувств, очень много эмоций в своей душе. Компьютер очень тонко структурирует, очень детально анализирует. Но он не испытывает вообще никаких эмоций, никаких чувств. Может быть, это у тебя временно, как у ученика на уроке от таблицы умножения или правил по языку – какие от них могут возникнуть чувства? Но ведь и на стихи ты не знаешь, как реагировать… И на русские тоже… Что ж, читай и дальше святые книги…

Я продолжал читать и усваивать, пока не выходя на высокие уровни осмысления. Я пытался найти в святых книгах ответы на возникающие во мне вопросы, как был сотворён мир, как был сотворён человек? И сквозил за ними ещё более сложный и ответственный для меня и грозный для многих вопрос: кто в мире я и для чего я в этом мире? Должен, должен, должен существовать какой-то ключ к пониманию символов и иносказаний о сотворении мира и человека, содержащихся в святых книгах. Однако связного, распространённого повествования о сотворении мира, в отличие от более подробно рассказывающей об этом Библии, нет ведь и в Коране. Но Пророк Мухаммед, пересказывая слово Аллаха, много раз упоминает об Акте творения.

«Сотворил Аллах небеса и землю во истине…»

«Ты не видишь в творении Милосердного никакой несоразмерности».

«Он – тот, кто устроил для вас звёзды, чтобы вы находили по ним путь во мраке суши и моря».

Коран поэтически говорит о том, что мир, Вселенная создавались Творцом поэтапно, путем постепенного видоизменения: «Разве не видели те, которые не веровали, что небеса и земля были соединены, а Мы их разделили и сделали из воды всякую вещь живую. Неужели они не уверуют?»; и об Аллахе: «Он выводит утреннюю зарю и ночь делает покоем, а солнце и луну – расчислением».

Аллах, как Творец, по Собственным законам, не мог избежать Саморазвития и совершенствования… Значит, эта обязанность возложена Им и на человека. Как эта обязанность несовместима с войной! Но воюют те из обделённых небесной мудростью мусульман, кто об этой высокой обязанности правоверных не имеет понятия и знать о ней не желает, ведь сражаться гонят людей бедных и неграмотных. Или просто им платят.

Ко мне не всё из здесь упомянутого относится, но воевать погонят, похоже, и меня.

Я сопоставлял даты жизни древних мусульманских мудрецов, свидетелей и участников высочайшего развития исламской культуры уже в те незапамятные времена с датами нынешних событий в мире ислама и пытался понять, к какой фазе – новому расцвету, стагнации или упадку пришёл этот мир, продолжающий плохо ли, хорошо ли жить в общем для всех людей мире, о размерах которого у меня стали постепенно складываться вновь самые первые впечатления. Ведь даже банковское дело в развитых странах ислама поставлено совершенно по-другому – в исламских кредитных учреждениях отсутствует запрещённый Кораном и религией принцип ростовщичества, «наваривания» процентов, столь характерный для западных банков.

Мне же пока недоставало исторических и специальных знаний для сравнения. И тогда для начала я ознакомился с американской системой бухгалтерского учета, которая называется эккаутинг. Однако Акико, исходя из круга моих интересов, как ни двусмысленно звучат здесь слова «мои интересы», делала предварительный вывод о масштабе нарождающейся во мне личности и решалась подчеркнуть это закреплением моих культурологических познаний. И мне, с очередным возобновлением её благословенного вмешательства, приходилось вновь углубляться в историю, в корни культуры и религии, урывая время для чего-нибудь более практического. С верой постигающего, что оно окажется мне необходимым.

Уже в седьмом веке ислам разделился на две основных ветви: шиизм и суннизм. Мой шиитский иранский наставник в изучении Корана не признавал суннитских халифов и считал законными преемниками Пророка в верховной религиозной власти только имамов – Алидов, то есть потомков дочери Пророка Фатимы и зятя Пророка Али. То есть, по сути, речь впрямую пошла здесь не о путях постижения истины, а о престолонаследии, праве на власть, освящённом именем Пророка, которого всякий тяжущийся принялся истолковывать на свой лад и в своих интересах.

Суннитский шейх из Пакистана, качая во все стороны головой в чалме, в корне не согласен был с иранским шиитом, поглаживавшим белую бороду и грозно сверкавшим линзами очков, а я, грешный, сказать по-русски, не ввязывался в их споры, подкрепляемые пространными ссылками на авторитетнейшие источники, трактуемые и толкуемые каждой из хитроумно аргументирующих позиции тяжущихся сторон в свою пользу. Я вынес из моего личного опыта постижения Святого Источника знание также и о том, что ещё многомудрый зять Пророка Али писал, что в Коране нет ни одного стиха, который не имел бы четырёх значений: экзотерического – доступного каждому; эзотерического, понятного лишь посвящённым; мистического, а также раскрывающего божественный промысел.

Отвлекусь и замечу, что и все другие священные книги также обладают этими же четырьмя, как минимум, значениями, которые нужно научиться воспринимать, а госпожа Одо предостерегла меня от впадения в распространенную ошибку: нельзя и бессмысленно читать святые книги как простые учебники.

Их обычно старательно и читают, как обыкновенные книги, не вкладывая труда души, сердца и разума, и если спросить обыкновенного, рядового верующего, мусульманина, в чем разница между одной и другой ветвями ислама, он ответит, что «мы верим правильно, а они верят неправильно». В точности так же о своей и чужой религии ответит адепт любой другой веры. Приверженец высокого ислама презрительно отзовётся обо всех инаковерующих, потому что им не дано постичь то, что стало доступно его пониманию.

Значит, действительно, ему всё-таки открылось и им постигнуто то, что открыл для него Аллах, доказывал я отцу Николаю, а потом и господину Такэда, когда понял, что на мои вопросы не ответят служители конфессий так, чтобы ответ меня удовлетворил, а не порождал недоумение и всё новые вопросы. Но в чём он стал лучше других, спрашивал я, которым Аллах посчитал необходимым открыть из Своей мудрости нечто иное и, может быть, не менее высокое, поскольку это тоже исходит от Аллаха? Кто возьмется судить о помыслах Всемогущего? Не грех ли это гордыни, от которого так настойчиво и неоднократно предостерегал меня отец Николай?

Но я не собирался ни судить спорщиков, ни поддерживать никакую из сторон, Аллах с ними со всеми, мне было интересно совсем другое, о чём те и другие, увлечённые своими спорами до исступления, забывали.

Из освоенного и усвоенного мной, следовало, что ислам всё-таки считает космогонию и важной и необходимой в процессе постижения божественной истины. Именно космогония охватывает и изучает все стороны и все аспекты мироздания и, как наука, на высшей стадии своего развития, способна достичь уровня постижения Самого Аллаха.

Как бы ни было, постепенно я на деле убеждался в том, что самые старательные попытки прямого следования любой из земных религий при организации собственного бытия в этом грешном мире вряд ли к чему-нибудь успешному приведут. Ведь ещё в конце восемнадцатого века геолог, шотландец по происхождению, Хеттон в своей книге «Теория земли» предупреждал, что «Не следует рассматривать святое Писание в качестве учебника по геологии или какой-нибудь другой науке».

Так сыскалось историческое подкрепление моему внутреннему ощущению, что священные книги нельзя воспринимать слишком буквально, читая их «замыленными» на бытовухе глазами, как, скажем, газеты, комиксы или любую другую литературу, хоть научную, хоть художественную. В самом деле, разве в буквальном смысле змий соблазнил Еву яблоком с древа познания добра и зла? Библейский Змий – символ или зашифрованная в Ветхом завете сущность? Только ли поэтическими образами являются Всадники Апокалипсиса?

Отца Николая несколько беспокоило мое увлечение изучением Корана, он, вероятно, ожидал от меня несколько иного отклика на свои усилия и упрекал себя за недостижение им самим поставленных перед собой целей. Мне кажется, причину отсутствия во мне религиозных эмоций он объяснял недостаточным своим усердием, в то время как здесь просто-напросто выявилась моя личная особенность: я не сразу эмоционально реагирую на событие, но всегда – немедленным точным действием.

Госпожа Одо чуть позже, когда сама столкнулась с этим моим определившимся личным качеством, назвала его по-научному – отложенные эмоции. Она сдержанно порадовалась очередному моему и своему успеху. Она посчитала, что поскольку фактор отложенности эмоций весьма характерен для воина, которому в сражении нельзя предаваться переживаниям, и я дозрел до обретения и ощущения в себе этого внутреннего состояния, то мне пора начать обучение индивидуальному воинскому искусству. Тогда она пригласила в свое поместье большого специалиста в области единоборств и ниндзюцу – искусства тайного проникновения и тайных военных действий – корейца по происхождению, и, как она его называла, философа, атлета и художника по имени Чу Де Гын.

– Почему и Библию, и Коран, – вопрошал я отца Николая неоднократно, – а также любые другие авторитетные источники надо читать обязательно некритично, бездумно, без привлечения собственного разума, которым наделил нас Господь? Восприятие священных книг должно осуществляться внутренним взором, и многим из людей, я думаю, уже доступно их познание на интуитивном уровне. С Писанием тоже надо ещё научиться работать. Воспринимать его не разумом, а душой.

Вспоминаю, отец Николай недоверчиво взглянул на меня, когда я поведал ему о возможности и преимуществах интуитивного восприятия. Он не ожидал, что я настолько быстро подойду к способности, над открытием которой иные безуспешно бьются всю жизнь. Подумав, он согласился со мной и поведал, что некритичное стремление жить только в соответствии с религиозными источниками издавна порождало проявления религиозного фанатизма даже на государственном уровне в некоторых странах. Он назвал, в каких именно.

Отец Николай воздерживался от критики в адрес власть имущих, как избегал открытого осуждения кого бы то ни было вообще, но его мысль о людском стремлении упрощать всё, что ни встретится, я с лёгкостью прочёл сам. Я подумал ещё, что абсолютно все мы – самые заурядные провинциалы. Даже те, кто «из самого Парижу». Много ли знают такие «парижцы» за пределами, как говаривал Джеймс Миддлуотер, своей подворотни? Хотя это и паршиво. Но мне в голову пока не пришёл разумный вопрос: «А что делать?» Я отвлёкся, так по-детски.

Я как раз тогда увлёкся открывшейся во мне способностью проникать в сознание других людей и в моё собственное подсознание.

Ведь с моим подсознанием начал работать, открывая его и мне, представитель, как я думал, буддизма ошё Саи-туу, используя методики, если и известные христианам, то почти или вовсе ими не применяемые. Но выяснилось – очень постепенно, – что ни в малейшей степени нельзя было бы назвать его адептом, то есть приверженцем или сторонником, только буддизма. Следует всё же отметить особенную роль ошё Саи-туу, который, прежде объяснения содержания основных ста восьми законов Вселенной, преподал мне всего только десять простых правил-запретов, которые я ни в коем разе не должен нарушать, если просто хочу выжить. Они же, кстати, почти полностью или в комбинации с некоторыми другими правилами используются тайными разведками многих стран мира.

Последнее правило я несколько модифицировал применительно к моей национальности, и теперь этот запретительный катехизис звучит так:

Не осуждай. Не проси.

 Не угрожай. Не унывай.

 Не спорь. Не обижай.

 Не верь. Не обижайся.

 Не бойся. Не подставляйся.

Запреты легко прокручивались в моём уме под нехитрую мелодийку старого шлягера Майкла Джексона. Акико поправила: не Джексона, а Стиви Вондера, «I just…». Помню, меня несколько удивил первый запрет: «Не осуждай». Саи-туу улыбнулся одними своими хитрыми глазками и кое-как выговорил со своим невообразимым центрально-азиатским акцентом на неважнецком русском языке:

– Разве не сказано в Евангелии: «Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены…»? Наверное, господин Борис, людям разрешено и можно сравнивать, чтобы сопоставить одно с другим. Наверное, можно оценивать – теплее, холоднее, мягче, тверже… Но не надо говорить: лучше – хуже, не надо забывать, что лучшее для одного человека может быть худшим для другого, следовательно, и то и другое суть субъективные оценки. Для Бога нет ничего плохого, всё, что он создал, совершенно. Но как же тогда человек берёт и определяет, что в мире правильно, а что неправильно? Только тогда, когда он взял и навесил на наготу своего естества, чтобы прикрыть его скудость, какой-то признаваемый другими «халат» – судьи, счетовода, начальника, националиста, веронетерпимца… Такой человек определяет не от себя, не из души, а с точки зрения халата. Потому что в этот момент забыл, что без халата он только голый, да? Что без своего халата он – просто человек. А перед Богом он предстанет в халате или без халата? Бог будет смотреть на его халат, или на него? И судить станет его халат, а не его? Можно быть просто честным человеком без халата? Важнее человек или халат? Или человек и его «халат» важны одинаково?

Внимая несмолкающим, когда он разговаривал со мной, журчаниям речей старого монаха, я обратил внимание, что черты лица Саи-туу имели ту особенность, что издали казалось, что они выражают хитроватую улыбку. Но только при взгляде в упор можно было заметить, что узкие глаза его всегда и всегда таят истинную печаль, как глаза евреев, даже еврейских детей. Только спустя время ко мне стало приходить понимание некоторых причин его печали. Та доля его печали, которая возникла из общения со мной, была порождена тем, что мои учителя стремились дать мне культурные знания, в значительной мере формализованные, сформированные не ими самими (их формирование вряд ли стало бы им по силам), и в достаточной мере самими моими учителями не осознанные.

По сути, в сферах религии, культуры и философии они давали мне знания на уровне азбуки, которую никто не научил их истолковывать, и заблуждаться в азах они могли теперь со всем достижимым рвением и от всей души. Азбука, разумеется, необходима, но сама по себе она в названных сферах далеко ещё не «высший пилотаж». Я же вынес из анализа ситуации, в которую старательно ввергнулся вместе с учителями, тривиальное убеждение: не верь никому, кто попытается только словами уверить тебя, что хоть что-нибудь понимает в вопросах культуры, религии или искусства. Но во что я тогда должен был верить, если не в то, что преподавали мне мои учителя? Ведь не я их учил, а они меня.

Ошё Саи-туу пока мирился с этими ворохами заблуждений и меня, и моих учителей, и больше молчал, ожидая наступления своего часа.

– А почему нельзя обижать и обижаться? – спросил я у Саи-туу, раздумчиво продвигаясь вдоль по своду запретов, на первый взгляд, довольно легкомысленных, но написанных тоже кровью, как всякий людской кодекс. Даже любовные записки, оказывается, пишутся у людей со сгоранием крови!

– Малейшая обида в душе способна нанести тяжкий ущерб здоровью и судьбе того, на кого обижаются, – был его ответ. – Обижающий рискует получить ответный удар обиженного и агрессией отягощает свою карму. Обидевшийся тоже отягощает свою карму за нанесение удара обидчику. Об этом говорят многие религии. Своё и за своё получают оба. Однако господин должен знать, – продолжал Саи-туу, – что все религии помогают человеку только в его земных трудностях. Ни одна религия не учит правилам поведения на Том свете – только здесь. В этом все они равноценны, в этом ни одна не лучше и не хуже других. Знать это о них важно. Но важно учиться и тому, как вести себя здесь, чтобы легче и вернее было после смерти «Там». Потому что здесь не реальность, а только школа.

Я не собирался становиться философом, пускай философия важна, бунтуя, но оставаясь внешне спокойным, доказывал я Акико и Такэда, однако ограниченна и абстрактна, как любая другая наука, ведь науки абстрагируют предмет исследования, отрывают его от мира, в котором он пребывает, и представляют его для рассмотрения и исследования в виде некоторого идеала. Потом очень часто исследователь увлекается идеализированной моделью настолько, что забывает об изначальном существе предмета и его естественном окружении. Я же никуда не собирался залезать слишком глубоко. Глубокий, но узкий эксперт в идеале бесконечно много узнаёт о предмете, микроскопически измельчающемся, стремящемся к нулю. И в идеале же оказывается с нулевыми познаниями об окружающей его бесконечности. И в том и в другом случае произведение нуля на бесконечность дает нуль, а не бесконечность. Тьфу, пустяк, ничто. А я только отчаянно захотел знать, в каком мире я живу, что об этом мире думали или думают другие, поскольку собственных мыслей на этот счет у меня ещё не было. Поскольку собственная моя школа мышления оказалась разрушена и пока самостоятельно не действовала. Поскольку протез сознания – компьютер – сам за моё сознание не работал. И только помогал мне находить знания.

Никто не в силах уверить меня, что любая из философских систем лучше или хуже любой из остальных, всё дело в том, что никакую из них полностью и последовательно в жизнь никто и никогда не воплотил. И слава Богу, что и в этом вопросе мы так непоследовательны! Потому что полное воплощение любой идеи означало бы катастрофу.

Саи-туу разъяснил, что во время развала жизни, например, в России, руководством огромной страны были нарушены универсальные законы Космоса: пятый – «Сохраняя, развивай» и шестой – «Объединяя, совершенствуй». Поэтому там разделили и развалили всё, до чего только дотягивались. Злое начало заложено не в физической материи человека, а в материи мыслей и материи чувств. И такое их невидимое заложение гораздо опаснее. Дурные мысли приводят к болезням не только человека, но и целые народы. Только через нравственное самоочищение мыслящая цивилизация может сознательно подняться на новый уровень в саморазвитии. Иначе её ожидает деградация, хочется того цивилизации или нет. Неминуемо. Но кто из самозваных алчущих реформаторов следовал законам Космоса, о них не зная?

Саи-туу по памяти цитировал многое из тибетской «Книги мёртвых», но я и не пытался хоть что-нибудь из неё запомнить, поскольку тогда ещё не видел, как я могу в дальнейшем применить эти знания. О Тибете распространяется уйма мифов, легенд, правды и полуправды как, впрочем, и обо всём остальном. Я мог бы оказаться на Тибете чисто случайно, если бы меня сбили занявшие его китайцы или ещё чьи-нибудь заинтересованные вооружённые силы, когда пролетал над этой высокогорной страной к театру военных действий. Но пока-то здесь, на Хоккайдо, я умирать не собирался, а хотел жить и развиваться. Исходил из этого элементарно эгоистичного желания и продолжал впитывать знания, как губка влагу. Развивался, рос в образовательном смысле не по дням, а по часам. Много читал, но ещё больше разнообразнейшей информации «загружалось» мне прямо в ментальное тело аппаратурой господина Ицуо Такэда, когда я спал один. У нас с Акико спальни были разные. Разными были и распорядки дня, хотя мы постоянно были рядом. Рядом, а иногда и вместе.

Требуемое для развития души и создания школы мысли я старался прочитывать сам. Легче в меня ложилось то, заметила госпожа Одо, что, вероятно, уже когда-то было в моей памяти. Я и сам отмечал про себя – вроде, было. Вроде, знал. И начинали прорисовываться очертания былой личности. Туманные, ненадёжные. Как будто вспоминал о себе очень маленьком, каким не стать больше, как бы этого ни хотелось некоторым из нас.

Из христианства и ислама я вынес идею единобожия, и посчитал, что мне лично нет необходимости изучить ещё и иудаизм – третью, или, точнее, хронологически первую из трёх монотеистических мировых религий, чтобы усилить в себе принцип единобожия. Наверное, и изучил бы подробнее, чем получилось, если бы мне попался английский или русский перевод Торы, да толковый наставник. Но на нет, как говорится, и суда нет. Кроме того, Ветхий завет во многом заимствован из Моисеева Пятикнижия. Из Вавилона, от халдеев… От забытых ещё более древних религий. Точно так же не получилось у меня глубоко ознакомиться с Конфуцием. Совсем не получилось как следует выучить японский язык. Всего несколько слов, несколько фраз. Какая ирония судьбы – не взять то, что было рядом и буквально вокруг меня! Не успел.

Завершала мое ознакомление с основами некоторых из мировых религий сама госпожа Одо. С её помощью я стал погружаться в ведическую культуру, на которую в мире периодически возникает мода, как, впрочем, и на еврейскую премудрость – Каббалу.

Сложное впечатление осталось лично у меня от знакомства с Ведами.

Во-первых, выяснилось, что известное нам Откровение – только примерно четвёртая часть первоначальных текстов Вед, то есть священных гимнов, записанных на санскрите, и, как считают, принесённых в Индию кочевыми индоевропейскими племенами ариев, иногда называемых арийцами, что неверно, ещё за несколько сотен лет до нашей эры. Остальную, большую часть Вед, закрыли от много согрешивших людей, то есть представителей предшествовавших нашей Коренных рас, боги в конце «золотого века». Не надо только забывать, что души многих из нас, души «в возрасте», наиболее «старые» по возрасту, воплощавшиеся и во времена легендарные, до начала истории нашей цивилизации, были в телах тех наших предшественников.

Во-вторых, Веды и ведать, то есть знать, – одного корня. Замечено до меня, хотя и поздновато, потому что среди английских историков тоже был свой «Уолтер Джиббс». Звали его Джеймс Милль. Жил он в восемнадцатом-девятнадцатом веках в Лондоне и никогда в Индии не бывал. Он и посчитал древнейшие литературные памятники Индии сказками, повествующими о самых чудовищных предрассудках и суевериях отсталых нецивилизованных азиатов. По его мнению, настоящая история великой страны началась с прихода в Индию представителей европейской цивилизации, в особенности британцев, принесших на штыках настоящую культуру, которой до этого невежественная неевропейская страна была лишена. Он сумел надолго помешать системному научному исследованию Индии, поскольку яростно нападал не только на историю страны, о которой, по сути, понятия не имел, но и на тех учёных-востоковедов, кто пытался добросовестно и квалифицированно подойти к её изучению. И немало в том преуспел.