Текст книги "Зеркало времени (СИ)"

Автор книги: Николай Пащенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 90 страниц)

– Вильга – это польская река? – по дороге спросила Акико, лицо которой вновь выражало царственность и безмятежность, вежливо снисходящую к любым обращающимся. Довольно забавное сочетание с, в общем, идущей ей униформой подполковника США. Особенно хороши были её лёгкие ножки в форменных туфельках, задорно ступающие по бетонным рулёжным полосам и потом – уже не совсем уверенно, она ведь горожанка, – по чахлой травке на навеянном ветрами песке и мелких камешках обширной площади лётного поля. Попробовала бы она ещё пройтись здесь в японских деревянных гэта и своем парадном кимоно традиционной семенящей женской походкой! Нет, моя миленькая, Монголия, Гоби – это тебе не Япония.

Я ответил без назидательности, великодушно не стал отыгрываться за её утреннее мероприятие по дальнейшему моему воспитанию:

– «Вильга» – по-польски «Иволга», это птица. Помню ещё с лётного училища.

– О-о-о, я перепутала с Вислой. В нашей маленькой островной Японии, ты помнишь, нет крупных рек. Я знаю в Европе Темзу, Сену, а еще Рейн и Дунай, над ними я летела из Лондона с посадкой в Мюнхене, и тогда не было больших облаков. – Акико напела несколько тактов из вальса Штрауса «Над прекрасным голубым Дунаем». – Ла-ла-ла… О, ещё я знаю реку Неман, Нямунас, она на востоке, в Литве. Эта маленькая птичка – и есть «Вильга»?

– Да, это лёгкий одномоторный четырёхместный самолет для коротких воздушных путешествий. У него очень интересное, особенное крыло, которое позволяет взлетать и садиться с коротким разбегом и пробегом. Вот, посмотри, предкрылок на протяжении всего размаха свободнонесущего крыла. Между ним и крылом образуется профилированная щель, из которой, при обдуве от винта, с большой силой вырывается воздух и прилегает к верхней поверхности крыла…

– … даже на больших углах атаки, то есть при существенном положительном повороте крыла по отношению к набегающему потоку, за счет чего и возрастает подъёмная сила, надёжно удерживающая машину в воздухе на самых небольших скоростях полёта, – закончил за меня неслышно подошедший к нам Бен Мордехай:

– И хочется вам, дорогая мисс Челия, забивать голову подобной авиационной чепухой, в которой, если откровенно, не до конца разбираются даже мужчины? Может, лучше прокатить вас и показать машину в воздухе? Моя «Вильга» и впрямь похожа на лесную птицу, иволгу-хищницу, вытянувшую далеко вперёд две свои лапы, чтобы ухватиться за сук. Или за добычу. Я очень люблю её и когда-нибудь выкуплю, когда буду увольняться. Думаю, мне, как ветерану, пойдут навстречу.

– Как вы к нам незаметно подобрались… Нет, спасибо вам, мистер Эзра, пока, разумеется, нет, – с чарующей улыбкой отказалась Акико, – может, полетать чуть погодя. Но вот с парашютом я вместе с Робертом прыгнула бы. Мне хочется самой ощутить, что такое воздух. Хочу понять, как женщина, почему он так притягивает, даже втягивает в себя мужчин. А прыгнуть с парашютом будет можно? Когда-нибудь…

– Да без проблем, мисс Челия. – Похоже, этот Эзра с дамами всегда представлял собой саму галантность, даже когда иронизировал. – Уже в следующую среду, десятого октября. У меня как раз предполагается выходной, если не вмешается начальство, а если вмешается, то без выходного, но снова без жены, и подошёл срок обязательного прыжка. Обычно прыгаем все, кому положено, поскольку к нам что-то прилетает специально. Я лично переуложу вам парашют с вечера. Прыгнете часиков в восемь утра, когда нет большого ветра, и вас не унесёт через всю Гоби за Великую Китайскую стену на потеху нашему досужему персоналу. Вы перестанете отличаться от нас. Наши люди уже окрестили вас «чокнутыми американцами». Мы не избалованы обществом, все друг у друга на виду.

Бен Мордехай с затаённой улыбкой ожидал ответа, готовый рассмеяться.

– Почему же чокнутыми? – безмятежно спросила Акико, улыбаясь и с удовольствием подставляя лицо ещё высокому сентябрьскому солнцу. – Чем заслужили мы столь нелестную характеристику?

– Потому что влюблённые, а именно так подумали о вас с Робертом наши люди, влюблённые могли бы гораздо разумнее проводить время отпуска на песке под пальмами где-нибудь на Багамах или Гавайях. Под любовные стоны гавайских гитар. Под шаловливые плески тёплых волн. А не в наших каменистых сопках и песках. Великая Гоби – песчаное дно бывшего океана, как и африканская Сахара. Вы влюблённые – правильно наши люди засекли, что вы друг к другу неровно дышите?

– Ах, любовь? Любовь ни от кого из нас не уйдёт, – весело и переливчато рассмеялась Акико. – Они, конечно же, поделились с вами своей, а не нашей мечтой, так учтите их откровенность, когда они тоже засобираются в отпуск. Не удерживайте их, пусть отдохнут от службы и повлюбляются. Серенады песчаных струй – кому-то нравится и такая тихая свистящая природная музыка. Пусть, пусть… Зато в нас не заподозрят упрямых прагматиков. Видите ли, мы с Робертом оба – не стареющие, хотя и великовозрастные, но всё-таки романтики…

Она отвернулась, чтобы после признания в романтизме не расхохотаться в голос.

– Потому и чокнутые, в отличие от нормальных, – засмеялся, наконец, и Эзра. – А вы – психолог и здесь, в Гоби, мисс Челия.

Акико поняла, что всегда останется сама собой, если надеть на неё даже адмиральскую форму, выписать марсианские документы и подрисовать усы.

От смущения и удовольствия, вызванного лёгкой лестью Эзры, щёки её приобрели нежную розовость зрелых персиков. Меня забавляло, что и в дальнейшем, пока мы оставались его гостями, один лишь вид могучего израильтянина оживлял японку и заставлял расцветать её щёчки, хорошеть и сдерживать себя, чтобы непрерывно не хихикать.

Уверен, что Эзра воодушевлял не её одну. Тоже, видно, дар. Мне подобное удается не всегда и не со всеми женщинами. Но, может быть, и величественного Эзру некоторые более щепетильные и более разборчивые дамы хотя бы иногда воспринимают несколько иначе? Хотя бы чуть критичнее относятся к его бьющей в глаза самоуверенности… Нет, я не ревную, глупо.

– Мне нравится ваш самолётик, Эзра, – Акико явно старалась не произвести на нашего гида впечатления пресыщенной туристки. – Он необыкновенно уютный и очень маленький. Наверное, издали, в воздухе, он выглядит еще изящнее? Вблизи видишь много всяких штучек и выступов из него, они все ему нужны? Пропеллер напоминает обыкновенную доску, так надо?

– На эту, как вы говорите, доску от русского двигателя приходит двести шестьдесят лошадок, мисс Челия, – улыбнулся Эзра, – так что целый табун носит машину по воздуху.

Акико в изумлении прикрыла глаза. Пришла пора её спасать:

– Мистер Бен Мордехай, – я знакомился не только с «Вильгой», и мне подумалось, что Эзра должен гордиться своей базой и образцовым порядком на ней, – сегодня утром, под рёв взлетающих самолетов, я спросил себя: что здесь перевозят все эти многочисленные транспортники? И не нашёлся, что себе ответить, не видя содержимого грузов в контейнерах.

Мордехай, по-видимому, ждал подобного вопроса, понимающе кивнул с блеснувшей мимолётной улыбкой, расправил грудь и стал ещё выше ростом.

– С удовольствием удовлетворю ваше любопытство, Роберт, отвечу. Давайте без официальностей, вы ведь не служить ко мне прибыли, и такое в дальнейшем, вроде бы, тоже не ожидается. Но, с вашего, мисс Челия, позволения, начну не «с рядом», а, как принято у нас, евреев, «с издалека». И постараюсь не довести дело до пшика.

– Как это? – Акико уловила в его тоне шутливость и невольно заулыбалась, порозовев ещё больше. В её негромком голосе явственнее зазвучали чарующие обертоны, и переливов добавилось.

– А вот вы меня послушайте. Мой «самаритянский» дядюшка любит рассказывать своим тамошним внукам и моим дочерям Аде и Асе, когда с ними встречается, старую русскую притчу о том, как один счастливчик где-то бродяжничал и нашел кусок золота размером примерно с конскую голову. Выгодно, как он посчитал, поменял его на настоящего коня, на котором, в отличие от неподъёмного куска золота, можно ездить, возить и пахать; тут же соблазнился и поменял коня на корову, которую можно доить; потом снова, с выгодой, выменял на корову свинью, потому что на свинью не надо косить травы, и свинина показалась ему вкуснее жёсткой говядины, а потом поменял свинью на козу, которая меньше ест, но тоже, как и корова, даёт молоко. Потом получил за козу собаку, чтобы охотиться с ней и иметь на дворе сторожа, а потом пса сменял на кошку, которая ловит мышей, – вы согласитесь, что все они, кроме, разумеется, мышей, полезны в хозяйстве, но каждый предмет или каждая скотинка – по-своему. Так он дошёл в своих менах до иголки, которая тоже необходима, когда что-то надо шить. Но по неосторожности он отломил у нее остриё. И тогда один насмешливый бездельник подсказал этому русскому, что и из сломанной иголки тоже можно получить кое-что, если нагреть её на огне и потом бросить в воду. Так наш недотёпа и поступил, и раскалённый металл, коснувшись воды, издал единственно возможный звук: «Пш-ш-и-ик». Вот вам принятый в стране проживания моего дядюшки сказочный способ, как надёжно довести дело до пшика. От сказки к были. Там обычно так и поступают. И знаете, какую он выводит из этой сказки деловую мораль?

– Какую же? – спросила Акико, достав платочек и осторожно промокая выступившие от смеха слёзы. – Я никогда не слышала такой смешной истории.

– А вы не гоняйтесь за прямой пользой, с которой и сами не знаете сейчас, что потом будете делать, – неожиданно серьёзно закончил позабавившую нас сказку Эзра. – Чтобы получить настоящую пользу, надо учиться, именно полезному учиться, а не чему-то другому. Тот человек прилично заплатил за свою учёбу, но, по-моему, нисколько не поумнел, потому что перед собой не ставил и не имел в своей голове главной цели – учиться и умнеть. Он всё время искал только близкую выгоду. Так не гоняйтесь за своей выгодой, как тот русский простак, чтобы не получить пшик. Лучше имейте вашу цель – учиться с наибольшей пользой. И учитесь.

Теперь ближе не к выгоде, а к ответу на ваш вопрос, уважаемый Роберт. Но тоже начну с вопроса, если только что сказал – учитесь: так для чего человек учится? Чтобы что-то уметь, скажете вы. Скажете или подумаете, верно?

– А для чего я ещё учусь? – смиренно вопросил я.

– Мой дядя, а теперь и я, особенно после того, как попал сюда, почти в Гоби, считаем, что вопрос этот гораздо более философский, чем прикладной. Здесь ведь широко думается, в песках. Только вот поделиться мыслями не с кем. На самом деле, получить голую скорую пользу можно быстро и без образования, но результат такого стремления – весь прозябающий нынешний мир. Учится же человек не только для того, чтобы что-то уметь, иметь и извлекать пользу, но, прежде всего, чтобы узнать, как обуздать сиюминутные интересы и обеспечить себе и ближним жизнь ещё и назавтра. Эта философия не так очевидна, и, ой-ой-ой, не вполне и даже совсем не все её понимают. А как, скажите, можно следовать тому, чего не знают?

В пору нашей с вами юности, можно сказать, у нас на глазах, рухнул евразийский советский суперколосс. Сейчас в России всё ещё длится постсоветское разложение. Я благодарю Бога, что родился не там, и мне не надо было бы оттуда бежать, как поступили очень многие, чтобы там элементарно не сдохнуть с голоду на так называемых «всенародных богатствах». И я долго думал над этой руиной, особенно когда попал сюда, в Монголию, где былое прижизненное влияние Советского Союза до сей поры так очевидно. Думал ещё дома и думаю, сопоставляя, продолжаю размышлять, находясь уже здесь, совсем рядом с обобранным внутренними и внешними мародёрами полутрупом этого нелепого гиганта с заживо выпущенными и растаскиваемыми алчущими партнёрами внутренностями. Потому что моя дорогая и любимая Родина – крохотная по территории, но великая во всём мире страна, с умом бьющаяся больше не над поисками сиюминутной пользы, а над сотворением разумного пути в своё завтра. Она мыслит об этом неустанно среди бесплодных выжженных солнцем гор, редких горьких солончаковых озерков и безводных песков, превращаемых горячо любящими её, свою родную Землю Обетованную, – её собственными людьми, а не призываемыми из-за рубежа варягами, равнодушными к ней и жадными только до её нутра, – в цветущий и благоуханный сад, во враждебном окружении и при постыдном равнодушии мира. В моей любимой стране нет безразличных к ней обывателей. Мы все – её труженики и бойцы. Даже те, кто состарились и способны уже только молиться, но и они, пока живы, молятся о ней столь же искренне, как отдавали ей работу, силы и всю жизнь, до самого конца. Так разве не стоит задуматься над бесплодными усилиями этой издыхающей в начале двадцать первого века по соседству с Монголией, гниющей заживо, несчастной, гигантской, нелепо устроенной страны, чтобы не повторять её судьбу? Избежать её логики несовершенства. Не стану залезать в дебри большой политики, которая на самом деле проще несложной русской конфигурации трёх пальцев: все хотят кайфово жить и, обычно, за чужой счёт, но не всем удаётся, а тем, кто знает, как.

И меня уже никто не убедит, что Советский Союз, решив выбрать пушки-танки-ракеты вместо масла, проиграл только гонку вооружений, холодную войну и свою собственную жизнь как могущественного государства – исторически, политически, экономически, географически, наконец, в народонаселении – как угодно. Он, я уверен, проиграл в одном-единственном, которое, обрушиваясь, потащило вниз за собой всё остальное. Он проиграл в главнейшем – в качестве управления. А качество управления, как известно, базируется на своевременной информированности, на компетентности руководителя, на исполнительности инфраструктур. Ни одного из названных трёх китов на положенном месте под шестой частью суши не оказалось. Некачественность, точнее, злокачественность управления. Вот и всё, и кончилась недолгая комедия! Всего каких-то несколько десятков лет, пара-тройка поколений…

Ни честь, ни доблесть, ни любовь к отеческим гробам, ни человеческая совесть, вообще ничто из людских качеств либо достоинств, о которых столь долго и бесплодно размышляли хрестоматийные русские Пьер Безухов, Андрей Болконский и миллионы реальных соотечественников моего самарского дядюшки, всё еще ностальгирующего без устали по советским временам, потому что то были годы его далёкой юности, не возымело ни малейшего действия и не сыграло никакой роли в том до конца никем не осознанном выборе России. Полностью не осознанном никем, если там и сегодня ничего, как видим, не меняется!

Ни девятнадцатимиллионная Коммунистическая партия, массово выбросившая свои партийные билеты, ни пятимиллионная Советская Армия, забывшая присягу, на защиту страны не встали. Ни правдивого слова не прозвучало в разоблачение предателей, ни эффективных действий не изошло не только из давно сгнившей властной верхушки, пёкшейся лишь о своих примитивных привилегиях. Их общий дом – Советский Союз – погубило всеобщее, всенародное пренебрежение к диалектике, которой всех учили, придирчиво ставили оценки за «научный коммунизм», но никто, включая перетрусивших интеллигентных профанов-преподавателей, о диалектике и не вспомнил, когда стало надо, когда их действительно крепко припёрло. Возьмем за базу начало так называемой перестройки. Секунду…

Бен Мордехай вынул из нагрудного кармана куртки личный компьютер.

– Мой умный и просвещённый самарский дядюшка на данную тему так часто называл мне эти цифры, что я их записал. Оцените сами.

Компьютер заговорил голосом Бен Мордехая: «Через год после начала в Советском Союзе перестройки, в 1986 году в Соединённых Штатах Америки занимались совершенствованием форм и методов управления: около трёх тысяч консультативных, или как их ещё называют, консалтинговых фирм, свыше шестисот научных школ бизнеса, более двухсот пятидесяти специализированных институтов и исследовательских центров, более тысячи информационных фирм, торгующих деловой информацией, и бесчисленное множество учебных центров; десять крупнейших издательств издавали более семидесяти регулярных журналов по управлению».

Эзра приостановил звучание компьютера и с иронической улыбкой сказал:

– А вот о чём горько шутил мой дядя, послушайте, пожалуйста, дальше…

Компьютер продолжал: «В Советском Союзе год радикальной перестройки ушёл на то, что проблемами управления стал заниматься в том же 1986 году журнал «Изобретатель и рационализатор», изредка перепечатывавший попавшие на глаза редколлегии материалы с Запада, например, подобранные и прошедшие партийную цензуру выдержки из книг американского промышленника Генри Форда о его методах руководства автомобильными заводами семьдесят лет назад, в 1916 году. При этом журналу, посвящённому инновациям, практически ничего не было известно о многовековом существовании по соседству с Союзом такой ежегодно производящей миллионы автомобилей страны, как Япония, не имеющей собственного сырья и полезных ископаемых и работающей на всём привозном. Управленческой проблематикой посильно «занимались» и сатирические журналы – общесоюзный «Крокодил», украинский «Перець», татарский «Чаян» и им подобные».

Он выключил компьютер:

– А ведь это действительно было начало перестройки у них, провозглашённое сверху. «Нас в неё кинули и бросили в ней без помощи, как в вязком… гм-м… болоте», – это мнение не только моего дяди, он-то с горем пополам выплыл. Но так и не разбогател, нипочём не дали. Мой отец, имея тогда дома меня и ещё двоих детей, приехал из Израиля в дичающую Россию к моему дяде – своему брату Науму, чтобы научить его продвигать «Гербалайф» на русский рынок. Было такое придуманное снадобье якобы для похудания толстяков и, одновременно, сеть, достаточно частая для улавливания и не самых толстых кошельков. Сейчас о «Гербалайфе» уже мало кто вспомнит, даже те, кто с его помощью основательно почистил просторы страны Советов, кто на нём сделал неплохие деньги.

Так что, друзья, провальным оказалось в СССР именно управление на всех без исключения уровнях, где только «они» правили, и никто меня не убедит в ином. И ведь сейчас у них ничего не изменилось, потому что проблема именно управления как была, так и осталась, и потому, что и в России у руля удерживаются люди с теми же постылыми проблемами в их ментальности. Они в массе не выучены и не умеют приумножать для страны, они способны только отнимать в силу самоприсвоенного положения и не хотят делиться.

По причине отсутствия достойной конкуренции, что и меня не радует, сейчас Соединённые Штаты тоже пришли к порогу, за которым оказались серьёзнейшие обострения их и мировых проблем. А остановиться на пороге никому ещё не удавалось. Все, когда-то ведущие, страны всегда не могли удержаться от последнего шага к роковой яме и опрометчиво совершали его – так было до сих пор. Не в обиду вам, господа, будь сказано, сегодня вашей великой и могущественной супердержаве – Америке – не против кого оттачивать свои жиреющие управленческие мозги. Своё производство вы забросили, от бывшей автомобильной столицы Детройта вдоль всей Миссисипи до Филадельфии у вас теперь «ржавый пояс» из остановленных заводов. Внутреннее потребление никогда не приводило ни к настоящим прибылям, ни к серьёзному прогрессу, как натуральное хозяйство при феодализме. А ведь тащить на себе весь мир никому не по силам. Мир сам себя должен тащить. Но Штаты затевали жить по своим правилам игры, и вот, на наших глазах рушатся ваши продуманные планы отгородиться и выжить «золотому миллиарду» «своих» людей за счёт ресурсов, в которых отказывается остальным обитателям планеты, взамен сбрасывая им свою экологическую грязь. Потому что сам сделанный в свое время выбор в пользу своей выгоды за счёт несчастий других – этот выбор оказался не столько экономическим, сколько на ещё более раннем уровне, выбор ущербной идеологии, и означал он выбор начала духовного конца. А ведь пару веков назад сам Джордж Вашингтон не поленился и прописал для вас, американцев, сто культурных принципов. Соблюдая их, ваши предки подняли страну и сделали её великой. Зачем нарушили их сейчас? Ваш великий президент Рузвельт такого безобразия никогда бы не допустил. Но вы это забыли! Извините, я не слишком остро? Лет пятнадцать тому назад никто не посмел бы вслух высказать «победителям» такое.

– Очередное недопонимание между евреями в Америке и евреями в Израиле? – Акико наклонила голову и невинно улыбнулась, но так, чтобы Эзра заметил её улыбку. – Или между Америкой и ООН? Вас разозлили? Снова какие-то крохи наобещали и сэкономили, недодали?

– Да ну их всех, – Бен Мордехай на мгновение отвернулся и в сердцах взмахнул рукой:

– Давайте мы теперь вернёмся поближе к монгольским баранам. В этом мире все взаимоотношения стары, как мир. Но вот первый огонёк, маячок, проблеск зарождающихся новых отношений – выживать не за чей-то счёт, а вместе, с взаимной выгодой. Сколько дано ему гореть? Сколько таких былых маячков старательно затоптано во избежание возможной конкуренции? Наша база, как и ей подобные, появилась в результате стечения нескольких благоприятствующих обстоятельств. Для наглядности возьму единственный срез, только один аспект – разрастание регионов планеты, охваченных голодом.

Появился компетентный и энергичный лидер, говорят, умнейший американец, Джеймса с нами нет, что очень кстати, потому и рассказываю. Лидер сблизился и с ООН, и сумел обратить внимание других финансовых воротил на не очень охотно замечавшуюся ими возможность крупнейше заработать на решении проблемы всемирного голода, который и возник, и обострился во многом благодаря именно их общим многолетним стараниям и усилиям. Взять здешние степи. Плодородная почва, исключая заиленные поймы рек и приозерья, которых по площади не так много, за миллионы лет после отступления океана при отсутствии леса и только за счёт перепревающей степной травы нарастила полезный слой толщиной всего в палец. Выращивать съедобные злаки и овощи попросту не на чем. Зато на этой траве, на этих камнях – мяса, шкур, шерсти, кожи – каждый год завались, не меньше, чем, скажем, в Турции или Греции. Это спасение для голодных. Нужны комбинаты, заводы для переработки на месте. Это новые рабочие места, кадры. Это автодороги, развитый транспорт. Это инфраструктура, жильё, школы, вузы. А кто неосмотрительно был против? Прежде всех – местные руководители прежней формации, которые считали добычу полиметаллических руд своим карманным валютным цехом и в грош не ставили системное развитие страны. Просто не догадывались. Кто ещё был против? Традиционные производители мяса в тех же Штатах, Канаде, Аргентине… Пока не поняли, что в новых условиях тоже смогут расширить сбыт и нарастить прибыль. Так ведь до этого надо ещё додуматься, а чем?

Кто были за? За – все в мире, кто хочет кушать каждый день. Кроме того: строители заводов, комплексов переработки продовольственного сырья, новых аэродромов, производители стройматериалов и всех комплектующих. Это долгосрочные объёмы в триллионы долларов. Владельцы устаревающей авиатехники, которую и бросить жалко, и в то же время не хватает денег на закупки новых дорогостоящих лайнеров.

Ещё не так давно сюда везли любые консервы из Советского Союза. Потом взяли и посчитали, что в ряде случаев контейнерные авиаперевозки экономичнее, не обязательно мясо замораживать и тратиться на создание холода и поддержание его на протяжении длительного пути. Нашли технологию временной консервации… Нет, и не пресервации. Пожалуй, временного сохранения в свежем виде, так правильнее, терминология пока не устоялась, дело новое. Технология, кстати, японская. Не химия.

Видите автофургончики? В двух словах: в мясе наводится информация, что оно как будто заморожено, что оно не портится. И мясо этой наведённой информации «верит». Огромные длинные фуры, везущие мясо сюда, на базу, и грузовые трюмы авиатранспортников оборудованы не громоздкими и энергоёмкими рефрижераторными установками, а крохотными информационными блочками. Блочки, смонтированные в маленьких российских автофургончиках «Тайгер» моей авиабазы, наводят в продуктах аналогичную информацию в моменты перегрузки в самолеты и из самолетов. Вот и всё.

Трудно, не сразу, но преодолели сопротивление монстров хладопромышленности. В итоге рынок проголосовал «за» своим растущим спросом на природные продукты, не испорченные заморозкой. Мясо и на витринах поддерживается в таком состоянии, как будто оно постоянно парное. Что мешало сделать это раньше, кроме слепого нежелания заняться? Просто не думали.

В такой ситуации и новые местные руководители увидели свои дополнительные выгоды. Они теперь ни за что не пустят к себе чисто коммерческие авиакомпании, односторонне стремящиеся к барышам. Кому же тогда взяться за развитие гуманитарной авиасети по миру, как не Организации Объединенных Наций? Авиатранспорт ООН выгоден всем, кроме сложившихся монополистов. Но ведь сумел же он, этот финансист, убедить магнатов и чиновников в пользе диверсификации, росте прибылей, смог пробить это непростое дело. Более того, распределение производства продовольствия по континентам снизило перегрузки почв традиционных производителей, и свою экономическую выгоду на долгую перспективу почуяли уже целые страны. Пусть мы совсем не богаты, техника в основном не новая, но обслуживается чётко, согласно всем строгим регламентам. И служит бесперебойно. Мы, то есть наша база, оказываемся встроенными в какую-то часть длины цепочки новейшей, насыщающей продовольственной информационно-биологической технологии. Не голословно призываем помогать голодающим, а кормим мир реально. Вот какая мы авиабаза! И всё же пока военная. Потому что в нашем богатом от Бога мире обычную пищу осознанно сделали дефицитом.

– Что-то я о новых технологиях уже слышала, – заметила Акико, – может быть, читала, но, разумеется, в тонкости не вникала. Вы говорите, они японские. Уверена, что слышала.

Разумеется, Акико, не изменяя себе, снова немного хитрила. Позже она рассказала мне, что руководят развитием нового направления продуктосбережения оба энергичных сына господина Ицуо Такэда, работающих в крупной транснациональной корпорации. Насколько Такэда-сан гениален в творчестве, а технологии основываются на изобретённых им вибро-информационных устройствах, настолько же беспомощен он в качестве организатора производства и в деле продвижения товара на рынки. Сам вид громыхающих цехов завода или операционного зала торгового офиса, набитого дилерами, одновременно разговаривающими с тысячей клиентов, повергает господина Такэда в шок и онемение. Быть активным организатором, тем более, в условиях дикого шума и сутолоки, создаваемых обычными людьми, которые всего-навсего работают, и тем способствующих возникновению тихого помешательства у нормального от природы человека, ему не дано. Поэтому он продолжает трудиться в клинике госпожи Одо среди действительно тихопомешанных, а изобретает, творит счастливыми вечерами, преимущественно у себя дома, часто заполночь. Но ведь не могла Акико раскрывать наши инкогнито Бен Мордехаю, сколь бы ни был он ей приятен.

– А как тогда быть с экономикой? – спросил я у Эзры. – Авиапромышленность создаёт всё новые пассажирские и транспортные самолёты, стремясь снизить себестоимость перевозок, стоимость так называемых тонно-километров…

– Эта злосчастная экономика – очень лукавая штука, – искренне расхохотался Бен Мордехай. – Или, точнее, очень лживы те, кто её использует как инструмент в своих личных интересах. Здесь, думаю, всё обстоит, как говорится, с точностью до наоборот. Ни в одной стране мира воротилы бизнеса в своей основной массе особым умом пока не блистают. Вывернутым по-особенному – это да, – что есть, то у них есть, – но не особым. Исключения исключительно единичны.

Возьмите для сравнения, Роберт, распространённейшие транспортные поршневые машины времен Второй Мировой войны, «Дуглас» DC-3 или амфибийную «Каталину», которая, кстати, мне тоже очень нравится, и если бы у меня были подходящие деньги, я купил бы и её. Она очень хорошо обслуживала океанские экспедиции Жака-Ива Кусто, несмотря на свой более чем полувековой возраст. Куплю обязательно, а если надо – восстановлю. Люблю паять, привинчивать, слесарничать, когда-нибудь так у меня и будет…

Рассуждения Бен Мордехая слушать было занятно. И мне, и Акико, которая, не вникая в экономику, по-моему, просто таяла от необъяснимого удовольствия рядом с гигантом израильтянином, один вид которого заставлял вспомнить и Давида, и Голиафа. А Эзра, похоже, нашёл непритязательных слушателей, не слишком подкованных и не способных ему возразить.

– Пусть цена тонно-километра при перевозке на современной реактивной машине условно составляет три доллара, – продолжал Бен Мордехай, – а на кстати упомянутом «Дугласе» – пусть даже четыре, как экономистам авиакомпаний хочется, хотя, на самом деле, что-то около двух с половиной. Но ведь затраты на роботизированное крупносерийное производство поршневого «Дугласа» – триста тысяч долларов, а на производство современного реактивного транспортника – триста миллионов долларов, в тысячу раз дороже. Вместо одного транспортника можно было бы построить тысячу «Дугласов». Но всему миру столько их не надо. Чтобы заменить один супертранспортник, надо всего десять или двадцать «Дугласов» или «Каталин», уже экономия минимум в пятьдесят раз, а фактически много больше. Потому что не потребуется высокоточных «умных» станков с программным управлением, мощных прессов, не нужна высочайшая квалификация самолётостроителей, гораздо меньше энергозатраты, экономятся металлы и руды, не требуются титан и новейшие суперсплавы, СВЧ-печи для их получения – вот и подсчитайте, всё равно по общему итогу будет дешевле. К тому же, например, «Каталина» способна и приземляться на сушу, и приводняться на реки и озёра, и не нуждается в развитой сети аэропортов, отнимающих всё более обширные равнинные земли, цена которых постоянно растёт. Поднимает она двадцать пять пассажиров, а не двести пятьдесят. Но, может быть, если хорошенько подумать, вовсе и не надо всем всё время летать? Средства связи позволяют обходиться теперь без личного присутствия даже на экзаменах.

За сутки в воздухе слегка осовремененная в смысле упрощения эксплуатационного обслуживания, переделанная на экономичные дизели и более лёгкая «Каталина» доставит груз на те же пять или шесть тысяч километров, а потребит горючего и «съест» гораздо меньше кислорода из атмосферы, чем прожорливая и тяжёлая реактивная транспортная машина, переносящая в основном себя. Насколько меньше экологического вреда причинит воздушный флот таких сравнительно лёгких «Каталин»? А за климат в стоимости киловатта считают? Утерю климата только оплакивают! Такой методики всё ещё нет! Чем же заняты вы, господа Нобелевские экономисты?!