Текст книги "Ангел-стажёр (СИ)"
Автор книги: Ирина Буря
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 55 страниц)
Я не собиралась покидать свою комнату, даже если бы меня об этом не предупредили. Больше того, я плотно закрыла стеклянную дверь во дворик – мой ангел как-то рассказал мне, что не смог открыть ее снаружи – и забаррикадировала внутреннюю столом. Нет-нет, я вовсе не туманных недоброжелателей опасалась, о которых мне постоянно намекали после задержания моего ангела. Это Стас где-то неподалеку околачивается – причем так и не дождавшись ни меня, ни решения аттестационной комиссии, ни ответа на гарантированный телефонный звонок.
После чего мне оставалось только ждать. Никогда еще – даже когда мой ангел с первым отчетом ушел – эта комната не казалась мне такой маленькой! Минуты тянулись непрерывно одна за одной – мне никак не удавалось разделить их, чтобы пересчитать. И он мне еще говорил на земле, что у ангелов идеальное чувство времени! А сам и здесь постоянно часы носил – вот мог бы и насовсем мне их оставить, когда за Тенью шпионить бегал…
Притяжение к внутренней двери появилось, когда меня уже ноги не держали круги наматывать в этой комнате и я рухнула на кровать. И перевернулась на ней тысячу, наверно, раз. Сорвавшись с нее, я забыла про стол, но ушиб в боку немного привел меня в чувство. Кое-как отодвинув стол, который вдруг сделался невероятно тяжелым, я протиснулась в аудиторию.
И тут же увидела Тень, топчущегося с тревогой на лице перед моей дверью.
– А я уже подумал… – с облегчением выдохнул он.
– Все нормально, – отмахнулась я, потирая бок, и глянула поверх его плеча в центр аудитории.
Там все так же стоял длинный стол комиссии, но за ним никого не было. В этой аудитории вообще никого, кроме нас, не было. Я вопросительно посмотрела на Тень – он недоуменно пожал плечами.
– А ну, подождите… – отодвинула я его в сторону.
Окинув взглядом пустую аудиторию, я поняла, что еще удивило меня при моем более раннем в ней появлении. Тогда все мое внимание привлек никогда не виденный здесь прежде длинный стол, а в ней еще и на наших рабочих местах не было привычных стопок бумаги и письменных принадлежностей. Они были настолько привычными, что я и сейчас не сразу заметила, что на двух столах, за которыми еще совсем недавно сидели мы с Тенью, что-то лежало.
Мы с ним еще раз переглянулись и бросились вниз.
На моем столе лежало всего три листа бумаги разного размера. На самом большом, обычного формата, было очень много текста. Перечитать его мне пришлось трижды – казенные формулировки хоронили под собой весь смысл. Наконец, я выхватила среди них отдельные слова – «по ходатайству», «в виде исключения», «разрешить» – и, боясь разочароваться при чтении дальнейших, быстро перевела взгляд на меньший документ.
На нем мне сразу бросилось в глаза «Направление» крупными буквами и чуть ниже «Отдел внештатных ситуаций».
На самом маленьком и намного более плотном листке бумаги я прочитала «Пропуск» и подняла взгляд на Тень, жадно пробегающего глазами аналогичные с виду документы.
– Я правильно понимаю..? – медленно произнесла я.
Тень ответил мне торжествующей улыбкой.
– Мы можем продолжать учебу, – ответил он, судорожно сжав в руке пропуск, – причем непосредственно в отделах. Подготовительных центров у них нет. Нам дали доступ в святая святых.
Еще раз глянув на бумаги на своем столе, я почувствовала, что на моем лице отражается, как в зеркале, ликование Тени. Вот тебе, Стас, и неизвестное место! А ведь именно там, насколько я понимаю, моего ангела держат – так что мы теперь посмотрим, кто кого найдет!
Глава 17. Заточение
Я успел связаться со всеми, с кем … успел, пока меня вели к месту содержания. Телефон, часы, воспоминания, даже последний отчет аналитикам, у меня отобрали прямо на входе в административное здание – для связи с внешним миром у меня остались только личные каналы мысленной связи.
Которые я сам заблокировал, как только закончил разговор с Татьяной. Вернее, не совсем закончил – я был готов говорить с ней еще не один час, даже если бы она шипеть на меня начала. Мне пришлось его прервать, когда меня подвели к печально знакомой мне двери и втолкнули внутрь, захлопнув ее за мной.
Это была та самая имитация моей земной квартиры, в которой я здесь очнулся. Похоже, внештатникам понравилось, как я тогда в ней бесновался, и они вновь поместили меня в нее, чтобы из колеи выбить перед допросом.
Последнего я не очень опасался. Пока. Физическое насилие – вещь немыслимая в родных пенатах, хотя в последнее время я столкнулся с таким количеством прекрасно существующего невозможного, что уже не решался что бы то ни было утверждать.
С другой стороны, если бы внештатники получили хотя бы туманный намек на возможность рукоприкладства, я бы об этом уже узнал. Нет, судя по всему, на меня морально давить будут – и окружающая обстановка тому свидетельство. Если бы они только этим и ограничились, я пожелал бы им всяческих успехов – загнать меня в угол и схватить за язык куда более изощренным умам еще ни разу не удалось.
А вот при мысли о целителях у меня мурашки по коже шли. Случай с бледной немочью однозначно показал, что у них вообще никаких табу не существует: им что отпетому человеческому преступнику, что неопытному ангельскому новичку память выхолостить – бровью не ведут. А у меня в голове порыться – так вообще вприпрыжку побегут, чтобы уничтожить свидетельства своего соучастия в подчистке Татьяниных результатов.
Как я могу этого избежать? Ну, понятное дело – блок поставить. И закрепить, как темный гений научил. Святые отцы-архангелы, смиренно прошу обратить внимание на правомерность использования любых средств защиты ввиду превосходящего числа нападающих.
В противном случае, окажись я у них в лапах, дело может закончиться посрамлением одного из самых блистательных наших подразделений перед лицом изощренно коварных методов защиты сознания противника. Не то, чтобы я на это надеялся – если целителям удастся преодолеть мой мысленный блок, я первым с гордостью отмечу превосходство профессиональных навыков светлых собратьев. И сочту себя удовлетворенным, если их работающая надо мной бригада в полном составе отправится на лечение к своим же коллегам – избавляться от постоянного и как можно более мучительного головокружения от карусели моего блока.
Но даже закрыв за ней свои мысли, на контакт вовне я не решался. Личная мысленная связь практикуется у темных, а у нас, как я понял, не приветствуется, и если охраняющих меня внештатников усилят целителями, кто их, этих последних, знает – может, они умеют распознавать как-то вызов не по официальным каналам.
Я вернулся к двери, в которую меня совсем недавно втолкнули, и – пробы ради – подергал за ручку. К моему огромному удивлению, дверь открылась. За ней меня встретили добродушно внимательные взгляды трех внештатников. В мою систему координат приветливые внештатники никак не вписывались, и уж точно не относились к хорошим знакам. Особенно, если учесть, что это были те самые, которые меня по лестницам гоняли. А, ладно, терять мне уже нечего!
– Я хотел бы узнать, – выпрямившись, надменно произнес я, – на каком основании меня задержали.
– Все в свое время, – расплылся в широчайшей улыбке один из них, – все в свое время.
– Вы не имеет права, – добавил я в свой тон нотку праведного гнева, – держать меня здесь без предъявления официального обвинения!
– Да кто же Вас держит? – не менее широко развел он руками.
– Я могу выйти? – на всякий случай уточнил я.
Отступив в сторону, он сделал все такой же широкий приглашающий жест.
Осторожно переступив порог своей камеры, подозрительно не запертой на все замки, я сделал движение в сторону выхода с этажа. Меня никто не остановил. Но когда я направился туда, прямо спиной почувствовал, что внештатники двинулись за мной следом.
– Чего надо? – бросил я через плечо, решив вновь испытать свою удачу. – Где постановление об ограничении меня в передвижениях?
– Боже упаси! – раздался у меня за спиной издевательски елейный голос. – У нас строгий приказ каждый Ваш шаг страховать. Чтобы, упаси Господи, не споткнулись ненароком.
Скрипнув зубами, я молча пошел дальше, ускоряя шаг по мере приближения к входной двери. Вот прямо перед ней моя удача и закончилась – дверь оказалась закрыта. Наглухо. Даже не шелохнулась, когда я плечом на нее налег.
– Немедленно проводите меня к своему начальству! – повернулся я, наконец, к внештатникам, с интересом наблюдавшим за моим пыхтением.
– Такого приказа не было, – доверительно сообщил мне все тот же, которого, наверно, тоже приказом спикером караула назначили. – Но Вы в полном праве обратиться к своему.
– Можете в этом не сомневаться, – уверил я его, закипая. – Я требую встречи с…
До меня вдруг дошло, что мне больше не к кому обратиться за помощью. В смысле, официально. У меня больше нет начальства. От хранителей я ушел, ни к какому новому отделу еще не прибился, а моя миссия у аналитиков уже закончилась. Даже мой последний отчет самым замечательным образом им и без меня передадут.
Не в меру болтливый внештатник вопросительно смотрел на меня, с любопытством склонив голову к плечу в ожидании окончания моей фразы. У остальных двоих в глазах плескалось истинное наслаждение.
Именно это выражение и расставило все точки над i. Никуда моя пыточная камера не делась – ее просто расширили; и в ее пределах насилие ко мне никто применять не будет – наоборот, это меня на него провоцируют. Все мои остальные преступления еще доказать нужно, а так повод для репрессий прямо на лицах моего конвоя наблюдаться будет.
Но не возвращаться же мне назад с видом побитой собаки! Я пошел дальше по коридору, методично проверяя все двери на своем пути. Так и есть – еще одна имитация!
Если бы не этот эскорт за спиной, я мог бы голову дать на отсечение, что у меня пытаются вызвать неотвязные воспоминания о том первом разе, когда меня с земли выдернули. Тогда меня поместили на точно такой же – а может, и этот самый – этаж, на котором были заперты все двери, кроме одной. Ведущей в точную копию Татьяниной гостиной.
И на разбирательство несанкционированного перехода в видимость меня тогда совсем не сразу вызвали.
И мои надежды снова увидеть Татьяну с каждой минутой тогда становились все призрачнее…
Обойдя весь этаж по коридору, я молча зашел в свою комфортную до отвращения камеру и сам, с грохотом, захлопнул за собой дверь. Ладно, хоть один плюс обнаружился – если все двери вокруг заперты, значит, там никто не прячется.
Ожидать моего спонтанного выхода они не могли. И знать, куда я направлюсь, тоже. И топтались за мной, как привязанные, всю дорогу. И перемычки у нас не приняты, чтобы мгновенный сигнал сидящему в засаде послать. А через оператора к своему начальству взывать, чтобы оно с начальством целителей связалось, чтобы то своему сотруднику команду запереться дало…
Нет, если и появится прикомандированный целитель, чтобы у меня в мыслях доказательства моей вины найти, то прямо среди внештатников и, скорее всего, на самом допросе. На который меня, видимо, вызовут, когда сочтут достаточно обессилевшим от неизвестности и старательно подготовленных дежавю.
Из чего следует, что для ускорения процесса надо начинать изображать трагическое бессилие прямо сейчас. Точно же, гады, наблюдают!
Я медленно обвел взглядом обстановку, в которой каждая мельчайшая деталь криком кричала мне о Татьяне. Вместо тоски в душе взметнулось бешенство – сколько еще раз нужно им, темные их побери, доказывать, что никто ее у меня не отберет?
Чтобы не испортить картину уныния ударом кулака по ближайшей стене, я старательно сгорбился, прошаркал в гостиную и грузно опустился на диван. Через пару минут скорбное выражение начало сползать с лица, выставляя напоказ оскаленные зубы.
Согнувшись, я закрыл лицо руками, уперев локти в колени. Непривычная поза продержалась недолго – спина заныла, локти впились в колени и правая нога задергалась, посылая тычки ладоней прямо в челюсть. Да знаю я, что действовать надо, а не сиднем сидеть – не хватало еще, чтобы мои собственные конечности мне об этом напоминали!
Я повалился на бок на диван, скрючился на нем и прикрыл локтем голову. Вот так-то лучше: скорбная мина – это вам не мысленный блок, ее не закрепишь. А под прикрытием последнего и страдальческой позы самое время приступать к подготовке своей версии на допросе.
Однозначно против меня свидетельствуют только наши воспоминания. Я был почти уверен, что донесли на меня администраторы. Больше некому.
В самом страшном сне не мог я себе представить, чтобы подручные Стаса сделали хоть один шаг без его приказа.
И целители прямо тряслись от желания изучить нашу историю – ее изъятие для приобщения к моему делу точно не в их интересах.
И в братьях-хранителях я был на сто процентов уверен.
Не говоря уже о том, что решись любой из вышеперечисленных на разоблачение подрывной деятельности, меня бы намного раньше задержали.
А вот администраторам, видно, мало показалось свести со мной счеты в своем павильоне. Вообще-то странно, что они так быстро подложенные мной экземпляры воспоминаний нашли – нет, чтобы с такой оперативностью на заявки полевых работников реагировать! И руководству мгновенно доложили, и то все бросило, чтобы об инциденте по инстанции доложить…
И все для того, чтобы насолить обычному хранителю, который – страшно сказать, сколько лет назад! – имел наглость попросить у них пару раз дополнительные средства на еду и самую элементарную одежду. Такие злопамятность и мелочность как нельзя лучше вписывались в мое представление об администраторах.
Впрочем, подумал я, если родные пенаты не смущает демонстрация совсем не ангельских качеств целым весьма уважаемым отделом, то можно взять их методы на вооружение. И в этом случае позднее разоблачение мне тоже на руку сыграет.
Во время грядущего разбирательства вопрос о наших воспоминаниях обязательно возникнет. Причем, сразу – у внештатников это единственная неопровержимая улика против меня. Нужно сделать так, чтобы именно вокруг нее все допросы и крутились как можно дольше – в идеале, до тех пор, пока Стас Татьяну из родных пенат на землю не ушлет. Потом, даже если меня мысленным насильникам отдадут, это будет уже не важно.
В истории возникновения наших воспоминаний я решил максимально придерживаются правды. У меня не было ни малейшего сомнения, что внештатники допросят всех моих ангельских соавторов, и мельчайшее несовпадение в наших показаниях тут же приблизит момент вторжения в мое, по крайней мере, сознание для подтверждения их достоверности.
Я только порадовался тому, что Тоша хоть на этот раз оказался далеко от эпицентра событий. За Стаса с Максом можно не волноваться – попытка у них в головах покопаться без жертв не обойдется.
Я даже цель написания нашей истории решил не скрывать. И твердо стоять на том, что она не была достигнута. Я вновь натянул на лицо под локтем скорбную мину – старательно, до мелочей, фиксируя положение мышц. Вот это действие нужно довести до автоматизма – для аккомпанемента признанию в том, что и мои последующие попытки вызвать интерес у Татьяны также провалились.
Я скрупулезно перебрал в уме все события, произошедшие с момента возвращения ее памяти. И в совершенно другом свете увидел ее индивидуальную программу у Стаса, ее увлеченность целительством и ее обиженную отстраненность у администраторов. Да, в последнее время мы немного забыли об осторожности, слишком часто показываясь в обществе друг друга, но знаменитая Татьянина сдержанность давала мне отличный шанс горько констатировать, что моя настойчивость разбилась вдребезги о ее равнодушие…
Ну да, если только она не забыла о нашем договоре и дальше изображать ее полную амнезию и не вспомнила свои земные обещания внештатникам всех кругов ада, если ей меня не вернут. Я в очередной раз пожалел, что память не вернулась к ней чуть-чуть более избирательно – я и в те разы места себе не находил, оставляя ее на земле. А сейчас, когда родные пенаты в прямом смысле оказались в пределах ее досягаемости, она же вообще может начать их направо и налево крушить – вместе с моей тщательно выстроенной версией!
Я чуть не вызвал ее. В последний момент спохватился – при звуке ее голоса, даже мысленного, о скорбной мине и несчастной позе можно сразу забыть. Для наблюдающих мое состояние должно меняться от раздраженного к угнетенному, а там и вовсе к подавленному. Внезапный всплеск ликования только целителей приманит. Если они уже не появились.
Я медленно встал и поволок ноги к двери. Чуть приоткрыв ее, я увидел все тех же внештатников, расслабленно привалившихся к противоположной стене. Я открыл было рот, но тут же захлопнул его, переводя затравленный взгляд с одного своего охранника на другого и нерешительно теребя ручку двери.
– Вы что-то хотели? – поинтересовался все тот же, похоже, единственный не немой из них.
– Не могли бы Вы сказать мне, – с видимым усилием произнес я после еще двух безуспешных попыток заговорить, – когда начнут слушание по моему делу?
– А Вы, оказывается, умеете быть вежливым, – удовлетворенно хмыкнул мой собеседник.
– Пожалуйста, – с истинным, а не наносным усилием вытолкнул я из себя.
– Когда это решение будет принято, – снизил он голос до заговорщического шепота, – Вы узнаете о нем первым.
Не издав больше ни звука, я медленно развернулся и пошел назад, глядя себе под шаркающие ноги. Дверь я оставил открытой, словно забыл о ее существовании.
В гостиной я сразу рухнул на диван, уткнувшись в него лицом и прикрыв последнее сразу двумя руками. На тот случай, если Стас разорется – при общении с ним смиренное выражение у меня на лице уже давно никакими усилиями не удерживается.
Мне нужен был именно он. Если наш контакт как-то зафиксируют, хуже я ему не сделаю – его участие в моем деле уже подтверждено его собственной главой в наших воспоминаниях. А она в них почти в самом конце, и внештатники быстро читать точно не приучены, если вообще умеют – значит, его еще, скорее всего, не задержали. И в родных пенатах у него единственного есть гарантированная прямая связь с Татьяной – удалось ли установить такую темному гению, я не знал.
– Говори, – мгновенно отозвался Стас.
Я объяснил ему план своих показаний.
– Одобряю, – коротко ответил он.
– Никто понятия не имел, что я их дальше понесу, – добавил я.
– Не выйдет, – отрезал он. – Как они к тебе здесь попали?
Темные меня побери совсем, об этом я не подумал!
– Этот темный псих, – правильно истолковал Стас мое молчание, – предлагает доставку на него валить. Мол, прочитал экземпляр для Татьяны, пришел в восторг, сам нашел тебя, предложил ознакомить общественность с гениальным произведением. Тебе уже было все равно, от отчаяния ты согласился.
– Может, не будем его впутывать, – засомневался я. – Мне еще только обвинений в связях с темными не хватает.
– Придется, – рыкнул он. – Он предлагает версию, что сразу не назвался – разыграл тебя втемную.
– А с чего это альтруизм такой? – насторожился я.
– Его темные ни при каких обстоятельствах не сдадут, – пояснил Стас. – Они, скорее, открытый бунт поднимут.
– Я понял, – не очень искренне сказал я.
– Опусы тебе передавали в том тайнике, – продолжил Стас. – С этим тоже чем проще, тем труднее поймать. Но ты там больше никого не видел – с тобой записками общались. Все, связь только по существу и в случае острой необходимости.
– Я понял, – уже увереннее повторил я. – Как Татьяна?
– Нормально, – исчерпывающе ответил он. – Молчит.
Скорчиться на диване после разговора мне удалось без малейшего усилия. Похоже, дела обстоят куда хуже, чем мне казалось, когда я рисовал себе картины бушующей Татьяны. Она либо говорит, либо думает – и мой собственный опыт однозначно утверждает, что когда она замолкает, это намного опаснее.
Что и подтвердилось, когда Стас неожиданно вызвал меня поздно вечером.
Татьяна всегда умела заставить меня совершать немыслимые подвиги. Ее воображение гарантировало, что эти подвиги с виду будут просто невозможными, а ее непоколебимая вера в меня рубила на корню малейшее мое поползновение признать свое поражение.
Нет, вы не подумайте – я был глубоко тронут ее категорическим отказом бежать без меня, но когда, наконец, эти женщины поймут, что моральную поддержку герою в поединке лучше оказывать из безопасного далека? Так, чтобы он не косил одним глазом на противника, а другим – на опасности, которые могут грозить вдохновительнице. Вот кто-нибудь когда-нибудь слышал о косом победителе в турнире? Может, неспроста такие случаи в истории не зафиксированы?
И вызывать ее бесполезно – к моим разумным доводам она прислушивалась, лишь когда я в невидимости был, и то через раз. Мне освобождаться немедленно нужно! Вместо того, чтобы со всем присущим мне молчаливым достоинством дождаться того момента, когда меня соизволят выслушать.
И вот как мне теперь стратегию выстраивать – не зная, не почерпнули ли уже в сознании Татьяны факты, камня на камне от этой стратегии не оставляющие?
Логика в ее словах, конечно, есть, – прервал хаотический поток моего сознания голос Стаса. – Если упор делать на то, что память к ней не вернулась, исчезать ей сейчас нельзя.
Нет, ну как ей это удается? Как ей удается заставить любых – даже самых матерых – ангелов с ее голоса петь?!
– Значит, вносим в твою версию дополнение, – продолжал тем временем Стас. – На распространение опусов ты согласился от незнания окраски психа, отчаяния и желания наказать наблюдателей.
– Это еще зачем? – воспользовался я поводом выплеснуть, наконец, наружу кипящее возмущение.
– Затем, что это – наш единственный общий мотив, – рявкнул он. – Затем, что так тебя целая толпа хранителей поддержит. Затем, что это подтвердит версию внештатников и не даст им копать дальше – пока они на тебя мелкое хулиганство вешают.
– Чего? – опешил я.
– По всем статьям, ничего больше у них против тебя нет, – уверенно заметил Стас, – так они и этому рады. Раздувают, конечно, о недостойном высокого звания ангела поведении, но мы центр тяжести к наблюдателям сместим.
– Кто мы? – быстро спросил я.
– Твоя задача – продержаться неделю, – пропустил он мой вопрос мимо ушей. – Затем Татьяна выберет мой отряд…
– С этого бы и начинал! – снова не выдержал я.
– … и сразу же отправится на землю, – опять проигнорировал он мое замечание. – Дави на прошлое, на все фокусы наблюдателей, потребуй приобщить к делу свидетельства других хранителей с мелкими – я пару дней потяну с поиском старых и сбором новых…
– Стас, какую неделю! – завопил я. – За это время Татьяну просто схватят и проверят ее память!
– Этот момент проработан, – туманно уверил он меня. – К концу недели изъявишь желание показать внештатникам тайник…
– Зачем? – напрягся я.
– Отсюда я тебя не вытащу, – буркнул он с досадой. – Мои орлы, конечно, спят и видят штурм внештатников, но это точно не моя юрисдикция. А вот когда тебя к тайнику выведут – только по моему сигналу! – то там тебя и встретят, и примут. Больше тебе знать пока не надо.
А я и не хотел знать никаких подробностей – ввиду все еще возможной встречи с целителями. Когда Стас отключился, я остался лежать ничком на диване, недоверчиво всматриваясь в слабый огонек, робко замерцавший в обрушившемся на меня мраке.
На земле я наколлекционировал много надежд и чаяний, но самой яркой моей мечтой было поприсутствовать на заседании контрольной комиссии, которая будет решать вопрос принятия Татьяны в родные пенаты.
Этого удовольствия нас обоих лишили.
Все последнее время я предвкушал момент, когда в конце обучения, перед лицом аттестационной комиссии, без малейших колебаний, ясным и звонким голосом Татьяна – лучшая выпускница в своей группе – выберет подразделение хранителей. К зависти всех остальных отделов. К досаде Стаса. И к полному удовлетворению одного быв… Нет, хранитель бывшим не бывает – одного когда-то обычного хранителя, который достиг невиданных высот профессионального мастерства и воспитал поистине гениальное пополнение родному подразделению.
А то, что высоты были достигнуты под градом пинков будущего пополнения, родному подразделению знать необязательно.
Меня еще и этого собрались лишить?
Святые отцы-архангелы, смиренно привлекаю ваше внимание к тому факту, что моральное удовлетворение является единственным вознаграждением и неотъемлемым правом любого члена нашего сообщества. Даже если он слегка проштрафился … нет, увлекся … нет, проявил излишнее рвение в достижении максимально выдающихся результатов своей миссии.
Нет, добившийся столь блистательного успеха член нашего справедливого сообщества подгадает сдачу тайника прямо к Татьяниному распределению. И оказавшись в нескольких шагах от нее, прыгнет в инвертацию и в полной мере насладится своим заслуженным триумфом. А потом пусть и встречают, и принимают. Кто угодно.
Лежать на диване унылым бревном я больше не мог. Сказалась привычка к земному комфорту часов – чувство времени ко мне, конечно, вернулось, а вот способность оценки скорости его течения – нет. Мне казалось, что ночь уже точно прошла, но с этим круглосуточно ровным освещением в родных пенатах судить было сложно.
Ты смотри, ноги затекли! Я пошел по копии своей земной квартиры, довольно естественно подволакивая их. Кровь побежала быстрее, и в икры словно тысячи иголок вонзились. Отлично, мышцы лица самостоятельно в страдальческую маску сложились. Пусть наблюдают, как я корчусь от желания попасть на допрос. Ну, не умолять же мне их об этом!
Через часа два – навскидку – брожения по камере за мной никто так и не пришел.
Я снова рухнул на диван – уже без всякого притворства. Ладно, меня всегда отличало умение извлечь пользу из самой, казалось бы, неблагоприятной ситуации. Надо поспать. Вот точно они захотят меня спросонья допросить, надеясь на мою потерю самоконтроля.
Последний мне определенно понадобился – никто не пришел за мной и весь следующий день.
Стас, в ответ на мой вызов, рявкнул: «Я сказал – по вечерам она докладывает!» и тут же отключился. Жаль – пропустил добрый десяток особо избранных выражений в свой адрес.
Внештатникам крупно повезло, что они и встретили мой выход в коридор, и плелись за мной – все четыре круга – в полном молчании.
Вернувшись в свою камеру, какое-то время я наслаждался разговором с Татьяной. Воображаемым. На настоящий я опять не решился – несмотря на почти полную уверенность в том, что никаких специалистов по мысленному перехвату вокруг меня нет.
Но я также был уверен, что она, как обычно, засыплет меня вопросами. И – тоже как обычно – повернет разговор так, что мне отвечать на ее вопросы придется первым. А мне нечего было ей сказать – кроме полной неопределенности своего положения. Что только подстегнуло бы ее упрямство в намерении оставаться рядом до не менее полного прояснения этого положения.
В нашей воображаемой беседе тоже, в основном, она говорила. Но не бомбардируя меня своими «Почему» и «Зачем» до моей окончательной потери связного мышления, а рассказывая мне о том, как она проводит каждую минуту своих дней, как ей меня не хватает и как она на все готова, лишь бы я поскорее вернулся.
На последней фразе я ее поймал и мягко, но твердо объяснил, что наше максимально быстрое воссоединение целиком и полностью находится в ее руках. Разумеется, ей это понравилось.
Я добавил, что никто, кроме нее, не может развязать мне руки, чтобы последние вплотную занялись моим освобождением. Она тут же загорелась идеей освобождения меня в четыре руки.
Я деликатно напомнил ей, что мои руки привыкли самостоятельно справляться с поставленными перед ними задачами, и единственное подкрепление, от которого они бы не отказались – это моя голова, если бы удалось каким-то чудесным способом освободить ее от постоянных мыслей о ее, Татьяниной, безопасности.
После чего наш даже воображаемый разговор совершенно вышел из-под моего контроля. Снова говорила одна только Татьяна, засыпая меня примерами из нашей земной жизни, в которых якобы я прямо шагу не мог успешно ступить без ее, Татьяниной, помощи.
Я решительно прервал ее, заподозрив очередной всплеск чувства юмора неуловимых отцов-архангелов.
Во время моего пребывания на земле в невидимости, мое внушение Татьяне было безотказным.
После перевода меня в открытые земные резиденты, мой монолог превратился в наш с ней диалог, и мне уже пришлось убеждать ее словесно, с немалым иногда трудом подыскивая аргументы, способные справиться с ее упрямством. Но все же успешно. Большей частью.
И после нашего с ней перехода в родные пенаты контакт этот не потерялся, даже когда все остальное у нее в памяти было подавлено. И со всеми нашими неслыханными способностями, вдруг зацветшими буйным цветом – уж не вознамерились ли, шутки ради, отцы-архангелы и дальнодействие моего внушения увеличить, и Татьяне мысленное слово оставить? На пару с ее упрямством, только крепнущим под моими вескими аргументами.
Это что – я только что сам внушил ей, что и здесь без нее не справлюсь?!
Я снова вызвал Стаса. Лишь только услышав утробное рычание, я без всяких церемоний заявил ему, что Татьяниным докладам доверять нельзя. Потому что она опасность не заметит, даже если ей ее прямо под нос подсунуть. А если и заметит, то не придаст значения. А если и придаст, то совершенно не то. А посему задача Стаса не уши развешивать, а бросить все силы на вывод неискушенного молодого специалиста из опасной зоны. Как его, Стаса, должность обязывает. Даже если для этого вывода силу придется применить. Что ему, Стасу, полномочия вполне позволяют.
– Разрешите приступать? – перебил он меня, и оборвал контакт.
Я подчеркиваю, святые отцы-архангелы, последний момент. Мне просто не оставалось ничего другого, как прибегнуть к единственному оставшемуся, откладываемому до самого последнего момента, средству.
– Что случилось? – заполнил картину леса у тайника все еще непривычно собранный голос.
– До меня дошел слух, – осторожно начал я, – что … за Татьяной присматривают?
– Она очей моих услада, – сменил темный гений отрывистость на знакомое бульканье, – и угощение для ума!
– Ты свои глаза при себе держи, – мгновенно забыл я о цели своего звонка, – а то лишишься их.
– Твоих пустых угроз бравада, – залопотал он еще насмешливее, – смеется над тобой сама.
– Смешно тебе? – скрипнул я зубами от осознания своего полного бессилия. – Ты помнишь, о чем я тебя просил?
– А я все и сделал, – небрежно бросил он. – И по открытому тоннелю видений дивных рать пошла.
Я почувствовал, что если мне удастся отсюда выбраться, то темные не досчитаются своего языкатого умника. И плевать на их открытый бунт потом. Впрочем, нет, вспомнил я нашу со Стасом схватку с ним, массовое восстание нам не грозит – до конца его прибить у меня вряд ли получится.
