Текст книги "Ангел-стажёр (СИ)"
Автор книги: Ирина Буря
сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 55 страниц)
– Чего мне ждать, я спрашиваю? – Моя прямая просьба пошла вслед за тонким намеком. – Чего мне на этот раз ждать? В последний раз я ее такой помню перед той аварией. Вроде, и говорит, и слушает, а сама за непроницаемой стеной. Чем тогда кончилось? Мало вам?
Он продолжал бушевать, но мне словно звук отключили. Поймал я ту деталь за хвост. Как только слово «непроницаемость» прозвучало.
Татьяна никогда не умела сражаться. Встречаясь с непреодолимой и подавляющей ее силой, она всегда ныряла в себя, как в самое надежное укрытие. Поначалу я ее улиткой называл, но со временем более точное определение нашел – подводная лодка. Люки в таком состоянии она задраивала намертво – не достучишься, не дозовешься. Улитку хоть выковырять или выманить можно, а тут приходилось ждать, пока она сама назад выберется.
Стасу я, естественно, рассказывать об этом не стал. Еще захочет, чтобы она и этому всех его костоломов научила – они эту бесчувственность перед любой операцией, как латы, натягивать будут.
Я только спросил его, чем он недоволен. Да, мы говорили с Татьяной о наблюдателях – о повышенной осторожности в их подразделении. Да, в результате разговора она сумела взять себя в руки – первый, самый сложный, день тому подтверждение. Да, она держит себя под контролем все время – что дает веские основания надеяться, что наблюдателям не удастся спровоцировать ее. В чем проблема?
Ответа у Стаса не нашлось, и он отключился, проворчав напоследок, что проблема не в чем, а в ком, из-за кого он скоро параноиком станет.
Ответ нашелся у меня. После того, как я добрых полчаса провалялся на шезлонге, раздуваясь от гордости за Татьяну. И за себя. Нет, ну какие мы с ней молодцы: я ей земные воспоминания вернул, а она выудила из них свое самое необходимое сейчас свойство. И, видно, заранее готовиться начала – отсюда и та легкая отстраненность в разговоре со мной. А я еще усомнился в ней – решил, что отцам-архангелам и к ней удалось ключик подобрать…
Минуточку, когда это так складывалось, чтобы нужное умение само собой в нужном месте и в нужное время появлялось? В смысле, не у меня. Причем, в родных пенатах даже мой непревзойденный закон надобности пару раз сбой давал. Пока я силой воли его не подкрепил. А Татьяне и до моего характера, и до моего опыта далеко.
Неужели они опустились до того, чтобы неопытностью … нет, даже не молодых сотрудников, а всего лишь соискателей пользоваться? Святые отцы-архангелы, это не о вас! Это уже не невинные шутки над одним из лучших профессионалов среди ваших подчиненных. Это, скорее, какие-то смутные силы у вас под носом орудуют, пока вы этими шутками развлекаетесь.
Кто же это может быть? Я уже задавался этим вопросом – до возвращения памяти Татьяны. Подозревал и наблюдателей, и внештатников, даже целителей – в превышении полномочий. Но судя по моему общению с ними – а также по неудаче, которую потерпело требование наблюдателей ликвидировать всех ангельских детей – ни у одного подразделения не было достаточного влияния на отцов-архангелов, чтобы заставить их переступить через основы основ нашего сообщества.
В конце концов, незыблемость их моральных принципов намертво впечатывается в сознание всех вновь прибывших ангелов в качестве образца для подражания на всю последующую вечность.
Значит, смутные силы действуют у них за спиной.
Подрывая, между прочим, не только понятие о неприкасаемости их принципов, но и всеобщую уверенность во всевидении их недремлющего ока.
Из чего следует святая обязанность любого ангела, обнаружившего следы порочной деятельности смутных сил, защитить авторитет и доброе имя своих образцов для подражания.
А именно, вывести смутные силы на чистую воду – прямо под всевидящее око.
В надежде, что оно заметит и акт героизма преданного сотрудника-одиночки.
И оставит его, наконец, в покое, перенеся всю тяжесть своего пронзительного взгляда на обнаруженных им предателей светлой идеи.
Вот пусть их потом и гоняют по бесконечной полосе препятствий, а преданный ангел, как и положено истинному герою, незаметно удалится со сцены и скроется…
Стоп, слушают же, как обычно! Потом додумаю, когда всевидящее око от меня отвернется. Хватит того, что я только что практически обязался раскрыть заговор смутных сил.
Дело за малым – вычислить их. В одиночном заключении. На заброшенном, уже необитаемом горизонте. В отсутствии каких-либо контактов и источников информации. Мысленные не считаются. Один вместо фактов громами и молниями в меня мечет, другой – словесным мусором засыпает.
Святые отцы-архангелы, внесите, пожалуйста поправку в протокол о моих намерениях: Надеюсь, что вы заметите акт небывалого героизма преданного сотрудника-одиночки.
Тьфу ты, прямо как напророчил этот балабол темный, когда разглагольствовал о том, как бы нам втроем с Татьяной в какой-нибудь заброшенный уголок сбежать и решать там в уединенном размышлении великие проблемы мироздания. Только почему-то в заброшенном уединении я один оказался…
Я вдруг замер. Мысленно – тело и так на шезлонге по стойке смирно, как колода, лежало.
Татьяну словно подменили после моего задержания.
Стас говорил, что она никого слушать не хочет.
Но имел в виду при этом себя и нашу земную компанию.
Кроме них, она общалась все это время только с бледной немочью и темным гением.
Первого сразу со счетов можно сбросить – мелковат еще, чтобы смутные силы через него действовали.
А вот темный лицедей давно уже к Татьяне подкрадывался.
И обличье вдруг себе менять собрался.
И я сам его попросил глаз с нее не спускать…
Святые отцы-архангелы, улавливаете ход моих мыслей? Это же типичная тактика темных: отвратить объект своего интереса от всего его окружения, лишить его защиты и поддержки и подчинить беспомощную жертву своей полной власти. Ведь с Галей именно так и было, когда она ко всем нам спиной повернулась и ничего, кроме своего искусителя, на знать, ни видеть не хотела.
Но если Галю мы тогда отстояли, то Татьяны им и подавно не видать. Пока я жив – а я вечен. И обязательства на себя просто так не беру.
Так что попрошу вашего внимания, святые отцы-архангелы еще ненадолго – до развязки рукой подать. Уж простите – трагик из меня никак не получается, завершу я вашу пьесу срыванием масок.
Прямо руки зачесались. Задрожав от нетерпения, я рывком вызвал в памяти картину леса у ручья. Не рассчитал. От длительного безделья сил слишком много накопилось – картинка перед глазами тоже задрожала и начала двоиться. Я бы даже сказал, вращаться – словно меня то по одну, то по другую сторону от поваленного дерева забрасывало.
– Да отключись ты! – раздался у меня в голове протяжный стон.
От неожиданности я отпрянул. Почему-то не в ту сторону. Судя по ракурсу, меня занесло на камни у ручья. Позади ствола.
– Не остановишь лет движенье, – перешел отчаянный стон в пафосное завывание, – и притяжение близких душ.
Да неужели? Ты смотри, как запел! Может, учуял близость провала? Знаю я их темную привычку в чужих мыслях шарить.
– С какой это стати я отключаться должен? – спросил я, чтобы со своими собраться.
– При встрече мысленных вызовов, – заговорил он своим обычным тоном – снисходительным, – более мощный интеллект неминуемо подавляет более слабый. Мне не хотелось задеть твое самолюбие.
Точно. Учуял. Цену себе набивает. Похоже, этот великий интеллект действительно может на расстоянии за чужими мыслями шпионить. И не исключено, что его вот так – ни с того, ни с сего – ко мне потянуло, чтобы обсудить условия почетной капитуляции.
– Чего ты хотел? – дал я ему шанс добровольно во всем сознаться.
– Как хозяин переговоров, – промурлыкал он, – я предоставляю право первого слова гостю.
Однако. Высокий интеллект решил сразу начать с высоких ставок. Вынудить меня прямо в лицо ему обвинение бросить. И потребовать, небось, доказательств. И выяснить заодно, что мне известно. И найти, тем временем, самые естественные объяснения. И превратить, таким образом, свою капитуляцию в торжество справедливости над бездоказательной клеветой. Известная тактика – я сам не раз так поступал.
– Да я, собственно, хотел узнать, как Татьяна, – не дал я ему шанса бить меня моим же оружием. – Стас говорит, что она держит себя в руках, но я удостовериться хотел.
– Как она это делает? – быстро спросил он совершенно другим тоном.
– Что делает? – подобрался я в ожидании первых признаний хвастливого интеллекта.
– Она не держит себя в руках, – объяснил он, – она полностью себя заблокировала. Разум щитом прикрыть несложно – это тоже мыслительный процесс. А вот как она эмоции отключила?
Понятно. Значит, он на ее чувствительной струнке играл, а теперь та вибрировать в ответ перестала. В принципе, совершенно естественно – Татьяна всегда не головой, а сердцем думала. И пронырливый интеллект, видимо, решил, что этим инструментом он уже овладел в совершенстве.
– Какое тебе дело до ее эмоций? – дал я себе шанс убедиться в обратном. – С чего ты взял, что она их заблокировала? Она с тобой общается, что ли?
– Общается, – лишил он меня этого шанса. – Но при этом не общается, – швырнул он его мне назад.
– В смысле? – крепко ухватился я за него.
– Она всегда представлялась мне светилом, – заговорил он, явно подбирая слова, – в котором материя находится в постоянном движении. Волнами прокатывается по поверхности, под которой происходят совершенно невероятные процессы, и лишь изредка совершенно фантастические идеи протуберанцами выбрасывает.
Гад. Это же надо такой комплимент завернуть – тут никакое светило не устоит. Нужно будет запомнить.
– Я уже давно хочу понять, как их выбрасывает, – продолжил темный гений, – из чего они формируются, что их выталкивает. Только слепит светило, когда в него вглядываешься. В этом смысле, – усмехнулся он, – ее мысленный блок фильтром мне служит, сводя сияние к приемлемой яркости.
Понесло. Святые отцы-архангелы, настоятельно прошу вас стать свидетелями признания из первых уст в нарушении неприкосновенности личной мысленной защиты.
– А теперь, представь себе, – предусмотрительно снизил голос обвиняемый, – светило замерзло. Покрылось непроницаемой оболочкой, сохранившей вздымающиеся волны и зачатки протуберанцев, но в полной неподвижности. Можно подойти, но уже ничего не видно – даже взгляд скользит по поверхности, как по льду.
Молодец. Татьяна. От всех забаррикадировалась.
И я тоже. Не зря ей про подводную лодку рассказывал. Она мой образ усовершенствовала, иллюминаторы устранила, чтобы всякие любопытные интеллекты свой длинный нос туда не совали.
И Игорь – точно наш сын. Теперь уже никаких сомнений. Ангельскому родителю мысленный процесс потомка всегда в истинном свете открывается. У Игоря он напоминает могучий водный поток: от меня он взял мою любимую стихию, от Татьяны – вечное движение. С завихрениями, всплесками и периодическими гейзерами.
– Вот я и спрашиваю: как она это делает? – оторвал меня от знакомой картины голос темного гения. – Эмоциональный щит никогда долго не держится, и закрепить его невозможно. В материальном мире такое открытие можно сравнить только с полным растворением в пространстве – вместо простой невидимости. Ты представляешь себе его значение?
– Это – умение Татьяны, – решительно отверг я призывы к моей ангельской сознательности. – Захочет – расскажет.
– Да я спрашивал! – бросил он с досадой. – По-моему, она даже не поняла, о чем я говорю.
– Значит, не хочет, – с огромным удовольствием ввернул я.
– Нет, значит, нужно ее разблокировать, – поправил он меня, – чтобы она услышала и поняла.
Тревога. С этого заносчивого интеллекта станется придумать, как Татьянину подводную лодку разгерметизировать. У наблюдателей. Ее же там утопит – сигнал «SOS» не успеет послать!
– Послушай меня, и внимательно, – бросил я все силы, как и положено хранителю … ну ладно, бывшему, на спасение своего … ну ладно, бывшего человека. – Это – давнее Татьянино умение. Я с ним уже сталкивался. Тормошить ее сейчас не только бесполезно, но и небезопасно. Как медведя в спячке.
– Какого медведя? – недоуменно перебил меня он.
– А такого, который зимой спит, – вспомнил я о том, что он понятия о земле не имеет. – Разбудишь – мало не покажется. Выход один – ждать, пока она сама проснется.
– Долго? – капризно протянул темный гений.
– Терпеливо, – наподдал я ему напоследок. – А то взорвется светило – изучать будет нечего.
Святые отцы-архангелы, смиренно прошу прощения за впустую потерянное вами время. Со срывом масок небольшая заминка образовалась. Может, этот темный интеллект и врет, но, похоже, загонять Татьяну в кататонию было совершенно не в его интересах.
Одним словом, придется всем нам терпеливо ждать до тех пор, пока она из нее сама выйдет и сама же расскажет, кто ее постоянно с пути истинного, более опытными собратьями проложенного, сбивал. Согласитесь, свидетельства жертвы являются наиболее весомыми в опознании преступника.
Также хотел бы привлечь ваше внимание к возможности ускорения обнародования этих свидетельств. Я не стал только что упоминать о ней исключительно из желания сохранить эту информацию только для представителей светлой части нашего сообщества.
Разумеется, я знаю, как вывести Татьяну из себя. Замечу без ложной скромности, что за многолетнее пребывание рядом с ней на земле был найден не один способ сделать это и каждый из них доведен до совершенства.
Однако, все они требуют моего личного участия в процессе. Поэтому в интересах скорейшего раскрытия заговора против самого нашего сообщества, представляется целесообразным временно прекратить создание мне препятствий к освобождению.
Нет, я ни в коем случаю не ожидаю, что вы тут же пойдете на попятный и обрушите мне эту стену. Ее я сам проковыряю – зря, что ли, столько времени на нее убил! Но все же крайне не хотелось бы обнаружить за ней еще одну.
Я полностью опустошил сознание и замер на шезлонге. Есть надежда, что отцов-архангелов моя пламенная речь уморила не меньше, чем меня самого. Или что я им, по крайней мере, надоел. Лишь бы отвязались от меня. Хоть ненадолго. Пока я додумаю, как вытрясти Татьяну из ее раковины.
С отцами-архангелами я в детали вдаваться не стал из осторожности. Кто их знает, вдруг им захочется посмотреть, что я буду делать, если они без меня справятся.
Ладно, покривил я душой – знал ведь, что вернуть Татьяну назад к жизни может только ее любопытство.
Но и не соврал все же – разбудить ее любопытство никто лучше меня не умеет.
И рассчитал все правильно – наблюдателей ей лучше в укрытии пережить, а я пока освобожусь и вернусь к ней, как всегда, легкой походкой и с гордо поднятой головой. Она точно захочет узнать, как мне это снова удалось.
А не захочет – я с ней поругаюсь. А потом сразу начну мириться. Наших с ней примирений не то, что ее раковина – моя система ангельской защиты никогда не выдерживала.
Будущее, причем самое ближайшее, заиграло всеми цветами радуги. Эта радуга переливалась у меня перед глазами в конце каждого дня, когда я в изнеможении на шезлонг откидывался. После многочасового сверления стены взглядом, к которому я вернулся с таким энтузиазмом, что через пару дней в образовавшееся отверстие уже вся рука пролазила. До плеча. Потом голова мешала.
В конце каждого дня со мной связывался Стас, но ничего нового не сообщал. Татьяна оставалась все той же Снежной Королевой, а ее любопытство благополучно почивало где-то в самой глубине ее холодной сдержанности.
Для верности я и сам ее вызвал – она вообще не ответила. Вот я же говорил, что мое личное присутствие необходимо! Она и в инвертации меня космическим холодом обдавала, пока я к ней не прикасался.
При мысли, что скоро я смогу сделать это наяву, я вгрызся в стену почти перфоратором.
И на следующий день, когда совсем из сил выбился, снова попробовал с Татьяной связаться – сразу второе дыхание пришло.
А потом оказалось, что зря я темного гения так настойчиво к терпению призывал. Отцы-архангелы тоже вняли моему призыву. И дождались-таки момента, когда я обозначил мысленно ключ к раскрытию инкогнито заговорщиков. Хоть бы поблагодарили перед тем, как воспользоваться им! Без моего ведома.
Когда меня вызвал Стас и сообщил, что курс наблюдателей у Татьяны закончился, я даже растерялся. Да что же такое, святые отцы-архангелы, мы же, вроде, обо всем договорились! Окончание ее обучения должно совпасть с моментом, когда я смогу через стену протиснуться. Хоть как-то!
Когда Стас поведал мне, что ее ждет еще один курс – последний – я успокоился. Прошу прощения, святые отцы-архангелы, что усомнился в вашей верности достигнутым договоренностям! Я всегда знал, что вы в меня верите – мне как раз еще не больше недели осталось, чтобы не хоть как-то, а вполне уверенно вырваться на свободу.
Когда Стас добавил, что в Татьяне просматривается отличная самодисциплина, которая уже позволяет ей разделять личное и профессиональное и бесстрастно сосредотачиваться на поставленной задаче, я наконец-то расслышал нездоровое возбуждение в его голосе.
– На какой задаче? – насторожился я. – Чего ты от нее хочешь? Где у нее этот курс?
– Ты не поверишь! – уверенно заявил он.
– Я постараюсь, – пообещал я.
– У аналитиков, – выдохнул он почти благоговейно. – Мы уже с ней договорились, что она мне все, без купюр и перерывов, транслировать будет.
Минуточку, святые отцы-архангелы, зачем же так слепо моим словам верить? Я же о Татьянином любопытстве думал – зачем этот ключик ко всем без разбора примерять? Стасу он не подходит, у него уже другая стадия – просто одержимость какая-то аналитиками. Я надеюсь, вы хоть последних этим ключиком не завели? Они и так к Татьяне повышенный интерес проявляли во время ее учебы.
Я немедленно вызвал ее. Она немедленно ответила. У меня немного от души отлегло – точно, оттаяла, если на мой призыв откликается так, словно весь день его ждала.
Я от всей этой своей души попросил ее поверить мне на слово в том, что с аналитиками следует соблюдать особую осторожность. Она поставила это слово под сомнение. Вот кто Стаса за язык тянул? Что мне было ей рассказывать: как меня у них за гибрид камеры, диктофона и печатной машинки держали? Это Тоша бы таким отношением гордо похвастался, а я привык более сложные устройства персонифицировать. Которые на финальной стадии делают выводы из собранной информации и строят на их основании прогнозы.
Я попытался объяснить ей все это – немного сбивчиво, признаюсь: пренебрежение было настолько невиданным случаем в моей долгой и успешной карьере, что у меня слова едва находились для его описания. Она тут же вцепилась в мое упоминание об умении делать выводы.
Я вообще не понял, где Стас увидел в ней способность отделять личное от профессионального. В разговоре со мной она жонглировала ими с такой скоростью, что у меня глаза – и мысли вместе с ними – заметались дворниками на лобовом стекле машины. Во время бешеной грозы. Когда они с тропическими потоками водопада с небес уже не справляются.
Вот причем здесь бледная немочь? Какое мне дело, интересовал он аналитиков или нет? Мне главное было от нее их внимание увести! Почему к Игорю? Они на него уже переключились?! Фу ты, пока только на его подобие – могла бы и не ставить нашего сына на одну доску с этим недоразумением.
Вот спасибо – мне позволено не беспокоиться по этому поводу! В смысле? Чем это она сама займется? В этом случае мне не беспокоиться, а в набат бить пора!
Еще раз премного благодарен за милостивое разрешение освобождаться! А то я тут сидел и не знал, можно уже тюремные стены с запорами мизинцем сносить или еще нет. Почему только в конце курса? Что она устроит к тому времени? А я?
Ей кто дал право без меня устраивать и судьбу моего сына, и свою собственную? Зачем мне тогда вообще освобождаться? Кто ей право дал лишать меня счастливой вечности? И плевать мне, кто ей этот бред нашептал – кто ей право дал его слушать?
Я понял, что время набата прошло. Поздно звать на помощь. Это у нее интоксикация от накопившейся в затворничестве энергии. С которой никто, кроме меня, не справится. «Скорая» в таких случаях не помогает – нужен семейный доктор, досконально знакомый с историей пациента. Который ей пропишет смирительную рубашку на весь период транспортировки на землю. А там – заботливый и бдительный уход самых близких. Причем вечный.
Только сначала нужно доктора на волю выпустить. Вовремя. Я бросился на стену с утроенной силой – за всех участников своего светлого и счастливого будущего. Сознание сосредоточилось легко и привычно – но не полностью. Где-то на периферии его бродили картины будущего Татьяны и Игоря – без меня. Картины умрачались и множились. Скоро у меня от них так голова распухла, что никаким боком в отверстие в стене не проходила. Даже после в прямом смысле ударных попыток. Одна из которых оказалась слишком ударной…
Очнулся я, как от толчка. Судорожно вспоминая отрывки еще более страшного сна. Нет, толчок не один оказался – это у меня в голове запульсировало. Обрывки сна таять отказались и толпились среди других мыслей, толкаясь во все стороны. Сцепив зубы, я вернулся к стене.
Так я с ней еще никогда не сражался. И никогда еще не добивался меньшего результата. К картинам безрадостного, одинокого будущего, обрывкам полных пустоты снов, мыслям о всевозможных опасностях, подстерегающих Татьяну у коварных, расчетливых аналитиков, добавился ряд вопросов к Стасу. Вот нельзя было меня подключить к Татьяниной трансляции? Кто сказал, что ретрансляция невозможна? Кто-то пробовал? А если я сейчас попробую? Ох ты, а обязательно кулаком прямо в мозг?
В конечном счете, голова у меня росла вместе с отверстием в стене. Уже и вся рука свободно через него проходила, и плечо впритык протискивалось – и все останавливалось, когда голова запечатывала его, как пробка шампанского горлышко бутылки.
К вечеру я сдался. Нет, не сдался – осмотрел поле битвы, оценил темп наступления и перераспределил брошенные в него силы. Какой смысл подстегивать силой воли сознание, если его изматывают и обескровливают точечными ударами? Нужно дать ему отдых, а силу воли послать пока на разгон этих химер у меня в голове. Тогда и последняя к нормальным размерам вернется, и сознанию больше не нужно будет отбиваться от мириад комариных укусов.
Я растянулся на шезлонге, старательно расслабившись. Тело благодарно обмякло, сознание недоверчиво замерло, и только сила воли безжалостно отлавливала и подавляла один отвлекающий фактор за другим.
Самой не подавляемой оказалась мысль о том, как прошел первый день Татьяны у аналитиков. Оставшись в одиночестве, она без особых усилий увиливала от моей силы воли. Еще и трансформировалась при каждом маневре в тонкую струйку то ли дыма, то ли пара, возвращаясь к прежней форме в совершенно другом месте.
Дым и пар – равно, как и сомнения – развеивают, ненавязчиво намекнуло мне отдохнувшее сознание. Я с готовностью ввел в бой свежие силы, осторожно вызвав Стаса.
– Вот когда ты уже выдержку в себе воспитаешь? – проворчал он чрезвычайно благодушным тоном.
– Когда ты ее испытывать перестанешь, – огрызнулся я. – Что с Татьяной?
– Встретили их хорошо, информативно, – даже для порядка не одернул он меня. – Весьма обстоятельную сводку дали. Судя по ней, они действительно плотно с землей работают, и с прицелом – ни много, ни мало – на модернизацию всей нашей политики на ней. Подход у них довольно серьезный – все направления охватили…
– Это все очень интересно, – нетерпеливо перебил его я, – но как Татьяна?
– Татьяна – молодец! – окончательно расчувствовался он. – Уже со средним звеном контакт установила.
– Какой еще контакт? – насторожился я. Татьяна, которая даже с близкими никогда инициатором встреч не выступала, всегда приглашения ждала?
– А она, оказывается, у наблюдателей вовсе не в себе замкнулась, – зазвучало в голосе Стаса восхищение, которое я от него даже в адрес Марины не слышал, – а на сборе разведданных. И составила потом докладную записку по методам их работы. И прямо аналитикам ее и предложила. В качестве свидетельств деструктивной деятельности наблюдателей, подрывающей не то, что модернизацию – саму стабильность наших отношений с землей. Так что, – сделалось слегка кровожадным его восхищение, – не удивлюсь, если эти снобы скоро под солидное расследование попадут.
Мне вдруг так обидно стало. Зеленых новичков распростертыми объятиями встречать, все служебные секреты им на блюдечке выкладывать – а заслуженного ветерана, который им материалы для работы добывал денно и нощно, за курьера держать, чтобы от усердия таращился и только козырял в ответ на новые приказы?
И Татьяна хороша. Всех, включая наблюдателей, сумела в заблуждение ввести, но меня вместе с ними зачем? Мне-то можно было сказать, что решила продолжить начатое мной дело возмездия? Или опять все сама? В ангелы уже сама попала – еле откачали!
Или не откачали? Или слишком откачали? Слишком память освежили? Неужели засела все же у нее в голове та навязчивая идея, которая аварией закончилась – что ей нужно любой ценой до отцов-архангелов добраться, что только ее и выслушают? Они, что, и эту идею уловили? А потом меня в изгнание, освобождаться из которого мне милостиво позволено после того, как Татьяна и с высшим звеном контакт установит? Это чей, в конце концов, заговор?
– Сколько времени у нее этот последний курс? – поинтересовался я сквозь зубы у Стаса. – Сколько мне еще здесь сидеть?
– А ты не спеши, – подтвердил он мои давнишние подозрения, что ради проникновения к аналитикам он на все пойдет. – Сейчас главное – удачу не спугнуть. Пишу Татьяне список вопросов, чтобы ее поподробнее со всеми направлениями их деятельности ознакомили. Судя по их числу, дней пять-шесть еще нужно. Выдержишь?
Интересно, что я мог ему ответить?
Что я при этом подумал – это другое дело. Нет, не выдержу. Сбросили меня, как балласт, а мне дожидаться, когда меня подбирать придут? Вдруг еще пригодится, если ввысь взмыть понадобится? Нет уж, спасибо, я сам. Может, Татьяна и решила в высоких кругах отныне вращаться, а меня сын на земле ждет. Вот только выясню у нее напоследок, кто именно предложил убрать меня с ее дороги…
Наверно, я заснул, перебирая в уме формулировки этого вопроса. Коротких не получалось. Спокойных тоже. Одним словом, отключился я. В сознании зацепились слова Стаса о пяти-шести днях, и оно, воспользовавшись моей рассеянностью и ослабевшей силой воли, потребовало полноценного отдыха перед решающей схваткой со стеной.
Оставшись без надзора, единственная не изгнанная перед разговором со Стасом мысль о Татьяне у аналитиков снова принялась мутировать. Преследуя меня во сне смутными образами.
Холодный взгляд Татьяны свысока.
Презрительно искривленные губы на расплывчатом лице.
Небрежный жест безликой руки, отсылающий меня прочь.
Снисходительная физиономия Стаса за резко распахнувшейся дверью в мою ссылку.
Разочарованная гримаса Тоши при известии о полной несостоятельности его наставника.
Обвиняющие глаза Игоря при моем одиноком появлении в нашем земном доме.
Или еще хуже – полная пустота этого дома. Как та пародия на него, в которой я очнулся в родных пенатах.
Мое бесконечное блуждание по ней, превратившейся в один бесконечный, пустынный, едва освещенный коридор.
В нем на меня накатила волна почти паники. Сознание заворочалось, сбрасывая наваждение. Нет, я не застану свой дом на землей пустым! Там меня встретит Игорь. Если только Татьяна не успеет устроить, как она выразилась, и его судьбу. Неужели она посмеет и его за собой утащить? Неужели он тоже высоким полетом соблазнится?
Картина пустынного коридора вернулась с удвоенной настойчивостью. Сознание окончательно проснулось, пинками растормошив силу воли, которая тут же изготовилась не развеять – в клочья разметать картину будущего, которому я не позволю свершиться.
– Вообще страх потерял? – злобно зашипели тени в коридоре.
– Еще раз, – недоверчиво попросил я, вслушиваясь в искаженный до неузнаваемости голос.
От короткого и резкого мысленного тычка сознание не только проснулось, но и прояснилось.
– Еще одна проверка выдержки? – спросил я, закипая.
– Нет, сирена, – взорвался электрическим разрядом у меня в голове голос Стаса. – Аврал. Связь с Татьяной только что оборвалась.
– В смысле? – Я судорожно пытался хоть примерно себе представить, сколько проспал.
– Началось все хорошо, – принялся он бросать отрывистые фразы. – Их ждали. И сразу ко вчерашней шишке. Докладную записку приняли. А потом… Они знают о ее памяти. И кто такой аксакал. И у них есть к ним предложение.
– Какое? – каркнул я, внезапно охрипнув.
– Не знаю, – рыкнул он. – Связь отрубилась.
– Вытаскивай меня отсюда! – заорал я, вновь обретя голос.
– Не сейчас, – отрезал он. – Нужно дождаться, пока она выйдет. Нам еще заложников не хватало. Твоим сообщил. Они послали запрос на еще одно посещение. В ближайшее время.
– Как только … – начал я.
– … выйдет, сразу сообщу, – закончил он.
Я прошагал по беговой дорожке до самого вечера. О сверлении стены и речи не было. О шезлонге тем более. Отоспавшись, я и секунды не мог на одном месте оставаться. И метаться по этому загону тоже – нечего соглядатаев настораживать. Оставалась ни разу до сих пор не использованная дорожка.
Переставляя одну за другой ноги в полу-беге, я на каждом шагу давал себе мысленные оплеухи. Оправданий мне не было. Разве что одно – неимоверная усталость, но хранитель на нее права не имеет. Так же, как и на сомнения в своем человеке – не важно, что бывшем.
Оскорбился он, понимаешь, что человек соблазнился высотой полета! А ты где был, хранитель, чтобы уберечь этого своего единственного человека от соблазнов? И не надо тут о задержании и устранении! В первый раз, что ли? Чему ты Тошу столько раз учил? Выбрал человека – несешь за него ответственность. До самого конца. А еще лучше – и после него.
А человек твой, между прочим, действительно ваше общее дело продолжил. В полном, к тому же, одиночестве. Не дожидаясь ниоткуда помощи и не прося ее. Пока ты в тишине и покое виноватых искал и интервью раздавал.
Более того, ты позволил устранить себя, мощнокрылого профессионала, как птенца неоперившегося. И даже без тебя так и не удалось, похоже, совратить твоего человека за все это время – иначе не пришлось бы прибегать к нетипичным в родных пенатах прямолинейным методам и делать ему столь открытое предложение. Нужно напоминать о первоочередной задаче хранителя при возникновении прямой угрозы человеку?
Когда Стас снова вышел на связь, в список допустимых способов решения этой задачи абсолютно органично вписались штурм подразделения аналитиков, ликвидация блокпоста на обитаемом горизонте, временный союз со всеми темными и открытый вызов отцам-архангелам из эмиграции на земле. И плевать, что они взяли привычку мои мысли подслушивать! Пусть слушают и обращают особое внимание на степень моей решимости и твердость намерений.
