Текст книги "Закат в крови (Роман)"
Автор книги: Георгий Степанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 58 страниц)
– Господа, прошу построиться! – распорядился Лукомский.
Как только офицеры построились и сдвоили ряды, он коротко скомандовал:
– К выходу! Шагом арш!
Ивлев шагал в паре с Долинским и с чувством пронзительной скорби следил, как, опираясь на палочку, торопливо сходил по ступенькам мраморной лестницы Корнилов, как едва поспевали за ним Деникин, Романовский, Лукомский…
В доме Парамонова осталась только прислуга, состоявшая из пленных австрийцев.
Солнце уже зашло, и от мороза, усилившегося в сумерках, появилась в воздухе колючая серебристая мгла.
Никогда еще группа офицеров штаба не казалась Ивлеву столь мизерно-беззащитной, как сейчас, в морозных мглистых сумерках. Наверное, было бы достаточно появиться полувзводу красногвардейцев, чтобы уничтожить ее. От этого впечатления Ивлев не мог отделаться и с невольной опаской озирался по сторонам.
Колонна шла медленно: ноги вязли в сухом снегу. Никто не разговаривал. Каждый был погружен в свои думы и переживания.
А на Большой Садовой звенели трамваи, в кинематографах публика смотрела Мозжухина. Вот он на рассвете идет по тенистой аллее какого-то богатого столичного парка в компании молодых элегантных прожигателей жизни. Взявшись под руки, молодые люди во фраках, цилиндрах, бальных туфлях идут в ряд, ритмично покачиваясь из стороны в сторону. У каждого в зубах сигара. Распростившись друг с другом, они разбредутся по виллам и особнякам и, отоспавшись, вновь соберутся в фешенебельном ресторане.
«Широко», расточительно жили, не ведая того, что бесконечно праздное аристократическое разгильдяйство, с беспутными ресторанными ночами, надрывными романсами Аполлона Григорьева, мистическими стихами Александра Блока, кутежами Паратовых и умопомрачительными плясками цыганок, обернется полным и неожиданным крахом, – думал Ивлев. – Грянет возмездие, и побредут жалкими изгоями в бесприютные задонские степи русские офицеры и генералы… А Россия Онегиных и Ленских, Хлестаковых и Маниловых, Фамусовых и Скалозубов, Карамазовых и Смердяковых, Карениных и Облонских, Ионычей и Беликовых канет в забвение. От всей этой России лишь горстка офицеров сохранит способность защищать себя и жертвовать собой. И удастся ли им свершить невозможное?..»
Вскоре в стороне вокзала возникла частая винтовочная пальба. Очевидно, ростовские большевики, узнав об уходе армии из города, напали на юнкеров, оставленных в арьергарде.
Наконец вышли в холодное поле и по узкой тропке, протоптанной в снегу, гуськом потянулись к Лазаретному городку. Туда же скакало несколько всадников… Один из офицеров, сидевший на темной высокой лошади, узнал Корнилова.
– Ваше превосходительство, пожалуйста, садитесь на моего коня!
– Нет, благодарю вас! – отказался генерал, пересекая широкую дорогу на Новочеркасск.
На повороте дороги в косом сугробе застрял автомобиль с погасшими фарами. Едва колонна поравнялась с ним, из автомобиля вышел генерал Богаевский, в длинной кавалерийской шинели, в башлыке, с небольшим чемоданчиком.
– Разрешите, Лавр Георгиевич, присоединиться? – обратился он к командующему. – Автомобиль мой безнадежно увяз в снегу.
– Прошу, милости прошу, Африкан Петрович. – Корнилов взял донского генерала под руку и заговорил с ним о чем-то вполголоса.
Спустя некоторое время колонну, которая брела по заснеженному полю, догнали извозчичьи пролетки с офицерами, только что узнавшими об оставлении Корниловым Ростова.
– Мы до самого вечера не знали о приказе командующего! – говорили они, не то оправдываясь, не то негодуя на неожиданный уход из Ростова.
Миновав Нахичевань, часам к восьми вечера пришли в Лазаретный городок и сделали привал, поджидая подхода некоторых батальонов, защищавших ближайшие подступы к Ростову.
Здесь в одном из корпусов находился студенческий батальон, организатором и командиром которого был генерал Боровский.
Корнилов послал к нему Ивлева с приказом немедленно выступить с батальоном.
Выслушав приказ командующего, рослый усатый генерал нахмурился.
– Опасаюсь, – признался он, – что далеко не все гимназисты и студенты пойдут с нами. В Ростове у них папы, мамы, уютные особнячки, любимые девушки. Впрочем, попробую… – И генерал, обратившись к своему помощнику, полковнику Назимову, тоже рослому усатому человеку, распорядился: – Велите трубить сбор!
Через несколько минут батальон выстроился двумя шеренгами в длинном, тускло освещенном коридоре.
Генерал Боровский в сопровождении адъютанта, капитана Дончикова, почти юноши, медленно прошелся по фронту выстроившихся юнцов и остановился в центре коридора.
Опытный оратор и отличный психолог, он начал речь грустно-спокойным и как будто несколько бесстрастным голосом:
– Вы исполнили долг честно, когда истекавшая кровью, наша маленькая армия сдерживала со всех сторон наступающие большевистские орды, стремившиеся раздавить последний очаг нашей родины, утонувшей в стихии анархии. В это напряженное время вы, подвергаясь лишениям и опасностям, несли тяжелую гарнизонную службу, стоя на карауле на глухих и дальних постах в холодные, сырые ночи. Благодаря вам сохранялись порядок и спокойствие Ростова – базы нашей армии…
Боровский сделал паузу и, как бы внутренне вспыхнув, заговорил громче и горячей:
– Да, ваш долг перед истерзанной родиной выполнен, и теперь с сознанием этого, с совершенно чистой совестью вы можете разойтись и скрыться на время от разъяренных и диких людей, которые тотчас же ворвутся в Ростов, едва Корнилов оставит его. Нам, нашей Добровольческой армии, предстоит тяжелый крестный путь скитаний по степям и горам, ища в чужих краях своей смерти. А вы еще молоды, ваша жизнь впереди. Укройтесь, пока есть время, рассейтесь по городу и, когда пройдет пьяный угар озверевших врагов, вернитесь к своим семьям и продолжайте ваши занятия. Вы еще пригодитесь отечеству. Живите и пользуйтесь жизнью…
Генерал сделал новую, на сей раз очень долгую паузу, как бы с тем чтобы гимназисты, реалисты, кадеты и студенты имели время вдуматься в смысл его речи. А потом, желая внезапно и сильно ударить по другим струнам их сердец, он вдруг проговорил голосом, упавшим до скорбных нот:
– В предстоящем походе армии мы, голодные, гонимые, израненные, измученные, не будем знать, где в заснеженной степи склонить головы, и, быть может, никому из участников этого беспримерного похода не суждено будет возвратиться под родной кров.
Генерал заметил на глазах нескольких мальчишек слезы и усилил скорбные интонации своего голоса:
– Представьте себе крестный путь маленькой армии хоть на минуту и сравните его с радостными мгновениями из домашней жизни в кругу родных, близких вам людей, в уютных, хорошо натопленных квартирах. А после этого решайте: стоит ли связывать свою судьбу с горестной, но героической судьбой мучеников – генералов и офицеров, бесповоротно решивших отдать жизнь за попранную родину.
На лицах неподвижно стоявших юнцов появилось выражение явной решимости пожертвовать собой, и тогда хитрый Боровский, поняв, что сейчас нужно закрепить это чувство, отчетливо проговорил:
– Итак, даю вам пять минут на раздумье. И если кто не в силах вступить на путь тяжких мытарств, дорогу кровавых терний, тот пусть без стеснения выходит из шеренги и немедленно удаляется за пределы Лазаретного городка. Я никого не осужу. Ведь вы еще юны и можете пережить лихую годину. А мы пойдем, чтобы в конце концов или храбро умереть, или добыть право на свет мирной и счастливой жизни для вас и для тех, кто пойдет с нами.
Генерал умолк. Он отлично знал, что ни один юнец теперь не посмеет выйти из строя. И в самом деле, в шеренгах никто не шевелился.
Ивлеву стало мучительно тягостно. Мальчишки, словно кролики, загипнотизированные взглядом удава, полностью отрешились от самих себя и собственной воли.
– Ну что ж! – Генерал поглядел на часы и победно объявил: – Итак, вы все решили идти за Лавром Георгиевичем Корниловым, идти без всяких сомнений и смело. Спасибо, орлята! Спасибо! Тогда пошли. Ша-гом арш!
С грустью и болью вглядываясь в задорные мальчишеские лица, над которыми нависло нечто грозное и неотвратимое, Ивлев пропускал мимо себя шагающую колонну. Они теперь раз и навсегда расстались со своей беззаботной юностью, зашагав в тревожную и мрачную неизвестность.
Так ли необходима эта жертва? Усилит ли она сколько– нибудь армию Корнилова? Не напрасно ли Боровский и Корнилов заморозят дыханием смерти молодые жизни, звонкие голоса, не успевшие еще стать мужскими? Самоотверженность мальчишек основана не на трезвом, отчетливом сознании, а на очень наивном, почти фантастическом представлении о подвигах, славе и на непостижимости для них образа смерти.
Замыкая собой колонну, Боровский поравнялся с Ивлевым и не останавливаясь, бросил:
– Ну, вот видите, пошли все как один!
Ивлев никак не отозвался на слова генерала, а лишь подумал, что на войне никто не несет личной ответственности за все происходящее и военачальники привыкли без всяких угрызений совести посылать на смерть сотни и тысячи человеческих жизней. Вот и Боровский, несмотря на то что умен, образован и хорошо сознает, кого он повел за Корниловым, вряд ли понимает, как непростительно жертвовать теми, кто в недалеком будущем должен был заменить старые деревья, сваленные нынешним буреломом. Бросить этих мальчиков на огонь, в пасть смерти – значит остаться без наследников…
Батальон Боровского, шагая по глубокому снегу за высоким, рослым Назимовым, первым вышел за ворота Лазаретного городка. Вслед за ним двинулся санитарный отряд, состоявший из пяти врачей и тридцати сестер милосердия. Врач Пархомова сидела на одной из санитарных линеек, загруженной ящиками с марлей и медикаментами.
К часу ночи вышли на берег замерзшего Дона, с тем чтобы по льду реки перебраться в станицу Аксай. На берегу у костров стояли и грелись юнкера. Мороз крепчал, и ветер из-за реки дул студеный.
– Господа, кто хочет греться по способу Петра Первого? – закричал полковник Назимов.
Тотчас же подле него образовался плотный круг. Юнкера, студенты, гимназисты, кадеты начали раскачиваться, толкать друг друга плечами и лезть в середину, к Назимову.
Близ Корнилова стояла группа преданных ему текинцев в громадных черных и белых папахах.
Широко, ярко пылали костры, озаряя красноватыми отблесками лица и черные шинели студентов, погоны на плечах офицеров. Студенты держались лихо, молодцевато, в их толпе то и дело раздавались шутки и смех. Чувствовалось, что они полны молодой храбрости и отважной жажды перенести любые испытания. Задорно-веселые глаза блестели удалью.
Глядя на юнкеров и студентов, Ивлев думал: «А пожалуй, прав Корнилов, что тянет за собой молодежь. Революционный титанизм юных бойцов зиждется на вере в бессмертие. Смерть всем этим молодым людям представляется бледною, безликою тенью на далеком горизонте жизни…»
Выскользнул из-за тучи и засверкал серебристый серп луны.
Вдруг юнкера и студенты запели:
За Россию и свободу
Если в бой зовут,
То корниловцы и в воду,
И в огонь пойдут!..
Ивлев не впервые слышал эту песню, но только теперь, поскольку молодые голоса вкладывали в нее немало задора, вдруг проникся верой, что путь к спасению России есть. И все, кто сейчас пойдет за Корниловым, поднимутся по ступеням славы и героических подвигов к победе, через смерть – к бессмертию…
Глава пятая
В станице Ольгинской к Корнилову присоединился отряд моряков. Командовал ими Марков. Корнилов тотчас же предложил Маркову сформировать из трех офицерских батальонов и отряда моряков офицерский полк.
Ивлев с утра до ночи носился по Ольгинской с различными приказаниями Корнилова.
Почти в каждом казачьем дворе на постое были офицеры, юнкера, студенты, кадеты, гимназисты… Создавалось впечатление, будто в станице расположилась армия тысяч в десять. Кроме того, с часу на час ожидали прихода трехтысячного отряда донцов во главе с атаманом Поповым.
Батальоны переформировались в роты, роты соединились в полки. Кроме Первого офицерского полка были образованы: Корниловский ударный под командованием полковника Неженцева, Партизанский – из донцов – под командованием Богаевского и, наконец, Чехословацкий инженерный батальон под командованием горбатого полковника Кроля. Конницу разбили на три части.
Лукомский велел Ивлеву подсчитать по коротким рапортичкам численность бойцов в полках и прочих частях. Итоги подсчета несколько огорчили. В армии оказалось всего две тысячи штыков и шестьсот сабель.
– А сколько у нас орудий? – спросил Лукомский.
– Всего восемь полевых трехдюймовых, – ответил полковник Патронов.
– Разбейте их на четыре батареи, – приказал Корнилов, – и пусть полковник Миончинский ведает артиллерией. А вы, поручик, – командующий обернулся к Ивлеву, – сейчас же отправляйтесь к Маркову и сообщите о моем решении в отношении молодежного батальона, который присоединяю к его, Маркова, офицерскому полку.
Ивлев нашел Маркова на церковной площади, у ограды, вдоль которой только что выстроился полк.
Быстро обойдя ряды офицеров, Марков сказал:
– Немного же вас здесь! По правде говоря, из трехсоттысячного офицерского корпуса я ожидал увидеть больше. Но не огорчайтесь. Я искренне убежден, что даже с такими малыми силами свершим великие дела! Только, что бы ни случилось, не теряйте мужества. Оно удесятеряет силы и в бою сокрушает врага. А если потеряете мужество, тогда потеряете все! – Марков перевел дыхание и, лихо заломив папаху, горячо продолжал: – Не спрашивайте меня, куда и зачем мы пойдем. Или ничего не скажу, или скажу: идем мы к черту за синей птицей.
В рядах офицеров раздался невеселый смешок. Марков, приосанившись, громко проговорил:
– А теперь должен объявить, что приказом командующего, славное имя которого известно всей России, я назначен командиром Первого офицерского полка. Этот полк, как видите, образовался из ваших трех батальонов и моих моряков, хорошо известных по боям под Батайском, где они выказали немало стойкости, находчивости, боевой сметки и храбрости. – Марков с гордостью бросил взгляд в сторону моряков, одетых в черные бушлаты и шинели.
Ивлев тоже взглянул в их сторону и увидел по выражению лиц моряков, что генерал Марков пришелся им ко двору. Кстати, и в самом генерале после месячного общения с ними появилось нечто от ухваток и повадок лихих морских волков.
– И далее объявляю, – продолжал Марков, – командиры батальонов переходят в положение ротных командиров, ясно – это понижение. Но и тут вы, господа, не огорчайтесь: и я сам с командующего фронтом фактически перешел на батальон. Будем же смелы и настойчивы. Поставим на карту жизнь, чтобы выиграть свободу! Плен и рабство – безвременная могила!
Марков умолк, и тогда Ивлев, откозырнув, сообщил, что полку придан студенческий батальон генерала Боровского.
– Ага! Вот кстати! – удовлетворенно произнес Марков и, приложив руки рупором ко рту, торжественно прокричал: – Вот только сейчас адъютант генерала Корнилова поручик Ивлев принес сообщение, что в наш полк вливается батальон студентов города Ростова. Ну что ж, скажем спасибо! – Марков горячо пожал руку Ивлеву.
В отличном настроении Ивлев вернулся в станичное правление, где разместился штаб командующего. Но тут же, на крыльце, Долинский огорчил его сообщением об отказе походного атамана Попова присоединиться со своим отрядом к Корнилову.
– Что же теперь будем делать? – растерянно спросил Ивлев.
– А вот вечером соберется военный совет и решит.
* * *
Как только стемнело, в просторном кабинете станичного атамана над длинным письменным столом зажгли большую висячую лампу.
Генералы, собравшиеся на совет, расселись на стульях вдоль стен и тихо, невесело о чем-то переговаривались.
Алексеев и Корнилов поместились за письменным столом.
Ивлев, чтобы никого постороннего не впустить, стал у дверей.
Корнилов поднялся:
– Господа, наши переговоры с походным атаманом Поповым оказались бесплодными. Теперь нужно решить: куда нам идти? – Генерал сделал паузу. – Я предлагаю идти через калмыцкие степи в Астрахань. Переход в зимних условиях труден. Следовательно, мы должны до апреля прозимовать где-то у границ Ставропольского края, в станицах, далеких от железнодорожных линий, а значит, и от большевистских эшелонов. А с наступлением весны двинуться, как говорят, по зеленой травке к астраханским казакам… Итак, господа, по поводу моего предложения прошу высказаться с полной откровенностью.
Все, немало подавленные сообщением об атамане Попове, тягостно молчали. Наконец Алексеев поднял седую голову, блеснул очками:
– Позвольте слово?
Корнилов утвердительно кивнул.
– Под лежачий камень вода не течет! – Алексеев укоризненно засверкал серебряной оправой очков. – К тому же мы многое безвозвратно провороним, зазимовав у границ того или другого края. Бездействие, подобно ржавчине, разъест армию и ее волю. В войне нельзя ждать неожиданных подарков от судьбы. Чтобы заполучить их, нужно энергично и решительно действовать всеми силами. Да и что мы найдем далеко в захолустье Астраханского края? На Кубани, в Екатеринодаре еще держится довольно боеспособный отряд добровольцев. Не пойти к ним – значит обречь и на одиночество и напрасную гибель в неравной борьбе. Екатеринодар – последнее наше пристанище и очаг. Без него наш отряд обратится в бродячий табор без роду и племени. Нет, господа, – Алексеев повысил голос, – бегство в калмыцкие степи равнозначно бегству от нашего святого и великого дела. В суровую зиму в пустынных Сальских степях, в редких и бедных калмыцких улусах три тысячи не найдут ни теплого крова, ни достаточного пропитания. – Алексеев внимательно сквозь очки оглядел собрание сощурившимися близорукими глазами. – Слишком поспешно покинув Ростов, мы не взяли почти никакого провианта, и в нашем обозе всего шестьсот снарядов. Их хватит лишь на один мало-мальски серьезный бой. А дальше что? Моя касса пуста. Золотой фонд Дона, хранившийся в Ростовском банке, почему-то оставлен нами большевикам. Ко дню выхода из Ростова не отремонтирован ни один бронеавтомобиль, а в Новочеркасске брошено пять бронированных аэропланов «Вуазен». В Ростове несколько тысяч отличных ломовых лошадей, а мы не рискнули реквизировать ни одной сотни. Теперь лишь один поход на Кубань, богатую людьми и продовольствием, может восполнить все наши упущения. Убежден, вольнолюбивое кубанское казачество умножит наши ряды. Кубанцы ждут нас, и наш первейший долг – пройти к ним. В единении сил – наше спасение. Выбрав благую цель, мы должны к ней идти прямо! Я – за кубанский поход!
Речь Алексеева произвела впечатление. Генерал Богаевский живо встал и, подкручивая черные усы, сказал:
– Уподобиться лежащему камню, конечно, гибельно! Я безоговорочно – за поход на Кубань! Если же Лавр Георгиевич не согласен идти на Екатеринодар, то полк из донцов и я – как донской казак – пойдем на соединение с отрядом походного атамана Попова. Это не угроза, не ультиматум! Нет! Это жизненная необходимость. – Богаевский сел и надел пенсне.
Подстриженная ежиком голова Корнилова низко склонилась, лицо потемнело.
– Лавр Георгиевич, – обратился к нему командир ударного Корниловского полка Неженцев, – стоило ли огород городить, если мы вдруг сейчас пойдем в далекий и ничего не обещающий Астраханский край? Офицеры с Украины, из Центральной России еще находят пути прийти к нам, но как они проберутся в Астрахань? А будет в руках Екатеринодар – будет и Новороссийск. Значит, будут и корабли от союзников. Нет, только Кубань компенсирует нам все потери!
Речь Неженцева, пожалуй, решила все. Тотчас же выступил Марков.
– Я, – сказал он хрипловатым голосом, – по своему характеру и природе готов драться без роздыха. Нас немного, но каждый из нас стоит десяти. Значит, тысяча офицеров-корниловцев равнозначна десяти тысячам красных солдат. Следовательно, мы всегда будем побеждать и в результате кубанского похода крепко обоснуемся в Екатеринодаре, чтобы оттуда начать другой поход – на Москву.
Корнилов поднялся и хлопнул ладонью по столу:
– Решено: поедем на Екатеринодар! На страдном пути встанет немало препятствий, и, может быть, даже роковых для всего нашего дела. При отсутствии тыла и резерва мы везде будем иметь фронт. Первое поражение будет последним. Значит, каждый из нас должен проникнуться мыслью: победить или умереть! Со всех сторон нас будут обступать враждебные силы. Только впереди, из бездны ночи, будет маячным фонарем мерцать Екатеринодар. И мы должны во что бы то ни стало пробиться к нему. Иначе конец всему. Итак, завтра в шесть часов утра в поход. Пусть же господь бог благословит нас на беспримерный ратный подвиг!
* * *
В Ольгинской Ивлев с двумя ростовскими студентами стоял на квартире казака-фронтовика.
Один из студентов, Анатолий Петров, узколицый, длинноволосый, в очках с толстыми стеклами, склонный к философствованию, сидя у тусклого, колеблющегося каганца, говорил:
– Обыкновенно революции свершаются теми, кому нечего терять. Не понимаю, как могла сделать февральскую революцию наша буржуазия?
– Таких людей, которым терять нечего, в природе не существует, – заметил студент Леонид Любимов, юноша нервный, порывистый и не любивший ничего принимать на веру.
– Вряд ли целесообразно менять то, что есть, на то, что будет, – продолжал разглагольствовать Петров.
Ивлев не выдержал и поднялся с лавки:
– Корниловцы должны драться за новое.
– За какое новое? – спросил Петров.
– За то новое, что сохраняет уважение к почтенным сединам старого.
– Я пошел сражаться с большевиками не потому, что люблю старое, – сказал Петров. – А потому, что даже самая свирепая революция, как это утверждает Анатоль Франс, в конечном счете завершает себя тем, что на место старых чиновников ставит новых.
– Ну, это еще можно оспаривать, – холодно и спокойно заметил Любимов.
– Ты, Леня, прежде почитай роман «Боги жаждут», а потом опровергай, – посоветовал Петров.
Ивлев, обращаясь к Любимому, сказал:
– Идеалом корниловцев должно быть Учредительное собрание с представителями от народа, то есть от всех слоев населения.
– Я не верю, чтобы какой-нибудь парламент или высокое собрание смогло управлять государством. Любой страной всегда управляет кто-нибудь один.
– Значит, по-твоему, и во Франции, и в Англии – во главе монархи?
– Да, представьте себе, что президент Франции или премьер-министр Великобритании – монархи на определенный срок.
– Немного же, мой друг, ты смыслишь в политических устройствах названных стран, – усмехнулся Любимов.
– А знаете, что Юлия Цезаря убили за то, что он помимо желания форума захотел стать царем? – спросил Ивлев.
– Чем же обернулось это убийство для заговорщиков? Надеюсь, не забыли? Смертью всех! – запальчиво проговорил Петров. – Значит, монарх и после смерти иной раз простирает свою власть в будущее на целые десятилетия.
– Господа, а уж десятый час вечера… – спохватился Любимов, взглянув на часы. – Ужинать будем?
– Попросим хозяйку продать десяток яиц и крынку молока, – предложил Ивлев.
– Просили, – сказал Любимов, – она говорит, раз нет царя и Керенского, то нет и грошей действительных.
– Кто же обучил ее так думать? – удивился Ивлев. – Придется поговорить с ее супругом.
На кухне у керосиновой лампы сидел широкоплечий темнолицый казак, стриженный под гребенку, и чинил сапог.
– Добрый вечер, – обратился к нему Ивлев. – Завтра рано поутру выступаем…
– С богом! – буркнул казак, вбивая сапожным молотком деревянные шпильки в толстую подошву.
«Не из приветливых». Ивлев покосился на казака и попросил продать что-нибудь на ужин.
– С этим делом обращайтесь к жинке.
– Она отказывается от наших денег.
– И то верно делает. Гроши стали сомнительны. Лучше продукцию менять на вещички…
– Но у нас лишних вещичек нет.
– Ладно, прикажу, шоб она без всяких грошей собрала вам на стол.
– Спасибо, служивый, – поблагодарил Ивлев. И, помедлив, спросил: – А большевики вас не пугают?
– У себя в станице мы им безобразничать не дозволим! – Казак с сердцем стукнул по подметке. – У нас у каждого с фронту оружие.
– Его нетрудно отобрать.
– Нет, такому не бывать. Донской казак без ружья и шашки жить не станет, – уверенно проговорил хозяин.
– А вы, покуда не поздно, присоединялись бы к нам!
– Резону нету. Вы люди образованные, а мы темные. Нам не до политики. Наше дело землю ковырять и волам хвосты крутить.
– Смотрите, чтоб большевики не урезали ваши казачьи наделы, – недовольно бросил Ивлев.
– Этому не бывать! – Казак поднялся со стульца и, видимо желая прекратить ненужный ему разговор, сказал: – Сейчас хозяйка подаст вам ужин на чистую половину.
«Да-а, если они все так рассуждают, как этот, то нам нечего рассчитывать на донских казаков», – решил Ивлев.
