Текст книги "Закат в крови (Роман)"
Автор книги: Георгий Степанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 58 страниц)
Глава четырнадцатая
После отступления в южные станицы Области войска Донского силы Деникина, сведенные в три бригады, оказались в своеобразной и, несомненно, благоприятной обстановке. Красные части Автономова довольствовались тем, что вытеснили добровольцев из пределов Кубани, и активности не проявляли. На Дону к этому времени уже хозяйничал генерал Краснов, ставший при поддержке германских интервентов атаманом Все– великого войска Донского. И хотя с ним еще предстояло наладить отношения, Деникин и Алексеев не без оснований рассчитывали на повышение роли Добровольческой армии в борьбе с Советской властью на всем Юге России.
Правда, надежды деникинского штаба на быстрое пополнение боевого состава пока что не оправдывались. Непросто оказалось найти замену и офицерам, покинувшим боевые части под предлогом истечения четырехмесячного срока добровольчества. Ивлев в этом убедился сам.
Поручик сопровождал генерала Маркова, выезжавшего из Мечетинской, где располагалась его 1-я бригада, в Новочеркасск, чтобы вернуть в строй бежавших туда офицеров.
Несколько дней пробыли они в столице войска Донского. Марков, не считаясь с тем, что в Новочеркасск только что приехала выбравшаяся из Петрограда его жена, все свое время тратил на служебные встречи. Поначалу Ивлеву казалось, что офицеров, особенно участников «ледяного похода», эти встречи искренне радовали: как-никак перед ними был сам Марков, истинный герой, «крылья Корнилова»!
А результат от всего был самый малый: охотников ехать в задонскую степь, к деникинцам, почти не находилось. Это выводило Маркова из себя.
– Как много здесь бездельников! – возмущался он, шагая после одной из встреч по Платовскому бульвару, забитому гуляющей публикой. – Как бараны, беспечно пасутся, не зная, когда попадут к мяснику. Большевики покажут им кузькину мать!
В Новороссийске оказался и хан Хаджиев со своими текинцами. Марков и Ивлев неожиданно встретились с ним на том же Платовском бульваре.
– Ну, хан, что поделываешь? – сухо спросил Марков.
– Ничего, ваше превосходительство, – ответил Хаджиев с невозмутимым спокойствием и прямо поглядел в недобро блестевшие глаза генерала. – Живу здесь… Жду момента, чтобы выехать в Хиву.
Холодно и коротко кивнув головой, Марков пошел дальше.
Заручившись поддержкой гарнизонного казачьего начальства, Марков попытался даже задерживать бывших корниловцев и под конвоем отправлять их в Мечетинскую. Но офицеры, узнав об этом, стали уезжать из города, прятаться либо поступать на службу в Донскую армию. Те, с кем Ивлев встречался, роптали:
– Марков прибегает к полицейским мерам, устраивает облавы на нас!
Ивлев напрасно урезонивал их напоминанием о том, что это делается во имя продолжения дела Корнилова, которому они недавно так беззаветно служили. Он и сам задумывался: не прошла ли пора боевого аскетизма, которым жил и объединял своих соратников Корнилов? Может, теперь, когда гражданская война здесь, на Юге, явно перерастала из партизанщины в фазу широкомасштабных действий, требуется не только порыв, натиск, но и политика, дипломатия?
Отсюда, из Новочеркасска, Ивлеву стало вроде бы яснее видеться, что Деникин, пожалуй, больше подходит к текущему моменту белого движения, чем это ему казалось месяц назад, когда он переживал гибель Корнилова и Неженцева. «Впрочем, – отмахивался он от своих рефлексий, – к черту всю эту философию! Скорее бы Марков заканчивал свою неудавшуюся миссию, пора возвращаться в Мечетинскую, на фронт!»
* * *
Напряженные бои, частые артиллерийские обстрелы, изнурительные ежедневные марши – все это воспринималось как нечто естественное, неизбежное, пока армия находилась в походе. Но стоило после боев в Сосыке и Крыловской расположиться на отдых, узнать, что открываются пути в места, где нет большевиков, как даже самые стойкие участники «ледяного похода» стали жаловаться на одолевшую их усталость. Многие офицеры вспомнили об окончании обязательного для них четырехмесячного срока пребывания в армии, заговорили о своем праве уйти из добровольческих рядов. Вскоре открыто заявили о себе германофилы, особенно из числа тех офицеров, которые прибывали из Киева.
– Вот атаман Краснов – умница, – твердили они. – Он правильно понял, что, покуда наши союзники, англичане и французы, соберутся помочь нам, Вильгельм проглотит Россию вместе со всеми большевиками. Нашим генералам, не имеющим ни фронта, ни тыла, ни снарядов, надо следовать примеру Краснова, заключить союз с немцами…
Капитан Дюрасов, захваченный общим недовольством, шел еще дальше.
– «Великая, единая и неделимая Россия» – это чистая фантасмагория, бесплотный лозунг, – рассуждал он. – Требуется что-то более понятное и значительное. Вот смотрите, многие офицеры стали демонстративно носить царские ордена и медали, распевать царский гимн. И с каким подъемом! Неужели Деникин не понимает необходимости именно монархического лозунга?
– Что же, – взорвался Ивлев, – по-вашему, надо вернуть на престол Николая Второго? Субъекта совершенно безвольного, но идиотски упрямого? Нет уж, избавьте нас от этой реставрации!
– Зачем прежнего Николая? – откровенничал Дюрасов. – Можно и другого. Вот, например, великий князь Николай Николаевич. Кстати, он сейчас в Крыму, в Ялте, под охраной германского командования. Все силы России могут объединиться вокруг него.
Еще труднее было Ивлеву спорить с другими офицерами. Они, случалось, переходили к прямым оскорблениям и кричали, что все русские интеллигенты неврастеники и вследствие оторванности от реальной действительности все еще тешатся фантазиями о народном благе. Намекали, что Деникин, окруженный ими, хотя и умен и образован, но излишне прямолинеен в своих взглядах и суждениях, не желает менять их, хотя бы жизнь на каждом шагу огорошивала его неудачами и жестокими разочарованиями. Понятно, что об этих настроениях офицерства стало известно Деникину. Обеспокоенный ими, он собрал на совет приближенных людей.
Первым, как всегда» высказался Алексеев.
– Немцы, – говорил он утомленным старческим голосом, – враг жестокий и беспощадный. И мы должны смотреть на них так же, как на большевиков. Это – враг исконный, всепожирающий…
– Да, но это враг культурный! – прервал генерала пожилой хмурый полковник.
– У немцев культура – для себя, – не глядя в зал, бубнил Алексеев. – Политика немцев и Вильгельма захватническая. Их цель – превратить Россию в колонию. Вы знаете, как беспощадно очищает немец крестьянские амбары и дворы на Украине. Не оставляет ни хлеба, ни скота. Все забирает под метелку. Это неминуемо приведет к голоду…
Полковник порывался что-то возразить, но Деникин жестом осадил его.
Алексеев обтер клетчатым носовым платком морщинистый лоб и продолжал:
– Если бы мы сейчас имели достаточно сил, то прежде всего должны были бы продолжать войну с немцами. Не думайте, что немцы так могучи. – После недолгой паузы генерал стал говорить о колоссальных потерях немцев в период войны, об истощении духовных и материальных сил германской нации, о малых шансах на ее победу. – Я убежден, – заключил он, – в ближайшее время наши союзники организуют против немцев и большевиков восточный фронт. Мы имеем сведения о движении чехословацкого корпуса. Повторяю: связь с немецким командованием, служба на немцев – это самое черное предательство. Вы, как военачальники, должны доказать нашим офицерам, что союз с немцами морально недопустим и политически нецелесообразен. Покуда союзники не протянули нам руку помощи, мы будем делать вид, что не замечаем немцев на русской земле, но, как только помощь явится, надо бить и гнать немцев.
Речь Алексеева понравилась Ивлеву, и он, как и другие, слушал его внимательно.
Видимо желая сразу же использовать авторитетное слово Алексеева в своих целях, из-за стола грузно-тяжело поднялся Деникин и заговорил, не скрывая раздражения:
– Была сильная русская армия, которая умела умирать и побеждать. Но когда каждый солдат стал решать вопросы стратегии, войны и мира, монархии и республики, тогда армия развалилась. Теперь у нас, по-видимому, повторяется то же самое. – Командующий недовольным взглядом окинул собрание. – Наша единственная задача – борьба с большевиками, освобождение от них России. Но этим положением многие не удовлетворены, требуют немедленного поднятия монархического флага. Для чего? Только для того, чтобы тотчас же разделиться на лагери и вступить в междоусобную борьбу? Чтобы круги, которые теперь если и не помогают Добровольческой армии, то и не мешают ей, начали активную борьбу против нас? Чтобы, к примеру, тридцатитысячное ставропольское ополчение, с которым у нас теперь идут переговоры и которое вовсе не желает монархии, усилило Красную Армию? Да, наконец, – повысил голос Деникин, – какое право имеем мы, маленькая кучка людей, решать вопрос о судьбах страны без ведома всех сословий русского народа? Хорошо, провозгласим своей целью восстановить монархию. Тогда придется назвать и имя будущего монарха, как это торопятся делать разные политические группы, ожесточенно споря между собой… Это нереально. Армия не должна вмешиваться в политику. Единственный выход – вера в своих руководителей. Кто верит нам – пойдет с нами. Кто не верит – пусть оставит армию. Что касается лично меня, то бороться за ту или другую форму правления я не буду. Я веду борьбу только за Россию. И, будьте уверены, в тот день, когда я почувствую ясно, что биение пульса армии расходится с моим, я немедленно оставлю свой пост!
Деникин сел. Ивлев с чувством неудовлетворения смотрел на него. Неужели командующему не ясно, что мыслящие люди не станут класть голову за неопределенные цели? Или у него нет собственных четких политических идеалов и ему одинаково безразличны и монархия, и Учредительное собрание? Но как же тогда считать себя вождем движения? Ведь совсем неспроста в стране разыгралась жесточайшая гражданская война. Разумные люди и в армии, и в народе жаждут более совершенных форм государственного правления, демократических учреждений. Выходит, Деникин этого не понимает?
После выступления командующего наступило молчание. Наконец с задней скамьи раздался голос капитана Дюрасова:
– Ваше превосходительство, может быть, вы хотя бы пунктирно определите будущую форму государственного правления в нашей стране…
– Нет! Я не буду делать этого, – отрезал Деникин. – Пусть народ сам скажет, чего он хочет.
– А может быть, все-таки монархический лозунг, ваше превосходительство, будет сейчас наиболее приемлемым? – не унимался капитан.
– Настроение Дона, Кубани, ставропольских казаков и крестьян хорошо известно, – отвечал Деникин. – Оно, к сожалению, далеко не монархическое. А про внутреннюю Россию мы ровно ничего не знаем.
Дюрасов опустился на скамью.
К столу подошел Марков. Ивлев посмотрел на него с надеждой: быть может, он скажет то, что надо сейчас сказать. Но Марков, блеснув глазами, ограничился, как на докладе, несколькими фразами, да и то не о главном:
– От имени своей дивизии должен объявить: мы все верим в своих вождей и безоговорочно пойдем за ними. Они лучше и яснее нас видят общее положение, лучше знают, куда и какими путями вести нас. Только вера в них приведет нас к победе!
Деникин долгим рукопожатием поблагодарил Маркова и, закрывая собрание, сказал:
– Я надеюсь, господа, вы передадите всем офицерам и бойцам нашу общую точку зрения на монархизм и германофильство, убедите их, что рыцарям «ледяного похода» не к лицу беспочвенные политические мечтания, расслабляющие волю к борьбе и победе.
Офицеры поднялись и молча разошлись.
Марков предложил командирам немедленно отправиться в свои полки и провести беседы.
А вечером того же дня Ивлев слышал, как он пытался внушить Деникину, что офицерская публика успокоилась и все идет отлично.
В действительности это было далеко не так.
Вскоре даже офицеры-марковцы стали проситься в отпуск, а некоторые и без всякого разрешения уходили из армии, уезжали в Ростов, Новочеркасск, Киев.
Встревоженный этим обстоятельством, Марков собрал офицеров во дворе штаба.
– Нынче армия вышла из-под ударов, – заявил он, – мы вновь сформировались и готовы к боям. Но в минувший тяжелый период жизни армии некоторые, не веря в успех, покинули наши ряды и попытались спрятаться в станицах и селах. Нам хорошо известно, какая постигла их участь. Они не спасли своих драгоценных шкур. Если же кто и сейчас желает уйти от боевой жизни, то пусть об этом скажет… Удерживать не стану! Вольному – воля, спасенному – рай! И-и… к черту!
Марков решительно махнул плетью и, круто повернувшись на носках, зашагал в штаб.
Офицеры стояли потупившись. Ивлеву с трудом верилось, что это были те самые добровольцы, которые без колебания и страха по первой команде любимого командира кидались в ледяную воду под Новодмитриевской, как львы дрались под Екатеринодаром. Все были сконфужены и старались не глядеть друг на друга.
Наконец Ивлев не выдержал.
– Стыдно, господа! – воскликнул он. – До чего мы докатились! Такой с нами человек, как Сергей Леонидович, а мы…
– Да, господа, – живо подхватил Родичев, – находясь под командованием генерала Маркова, гневаться на судьбу грешно.
– Корнилов называл Маркова своими крыльями! – вспомнил Дюрасов, и его рябоватое лицо чуть посветлело и помолодело. – Пусть же крылья нашего покойного вождя будут нашими крыльями!
Слова Дюрасова лучше всего в эту минуту отвечали настроению Ивлева. Как бы он хотел, чтобы и другие офицеры прониклись таким же чувством!
* * *
Предстоящее совещание Деникина с Красновым, которое намечалось провести в станице Манычской, штабные острословы заранее назвали «Тильзитом». Проводились забавные параллели, вышучивались внешние совпадения и различия в деталях декораций, в характерах персонажей столь разных исторических событий.
– Вот только неясно, на каком языке будут вестись переговоры, – острил Долинский. – Краснов-то очень пристрастился к немецкому, а наших тянет к англо-французскому…
Однако подготовка к совещанию шла полным ходом. Добровольческую армию должны были представлять Деникин, Алексеев, начальник штаба Романовский и атаман Филимонов, хотя он две недели уже жил в Новочеркасске: ему надлежало выражать интересы войска кубанского, отряды которого подчинялись Деникину.
Майский день с утра был хмурым и облачным. Задолго до приезда начальства в Манычскую нахлынуло с обеих сторон множество офицеров и чиновников. Ивлев наслушался всякого в этой возбужденной толпе.
Какой-то полковник, по выговору украинец, недавно приехавший на Дон из Киева, рассказывал о новоявленном украинском гетмане Скоропадском.
– Гетман получил позволение от германского командования на формирование украинских частей, но охотно принимает в них и русских офицеров… А украинцы тянутся к Петлюре. Многие русские офицеры рвутся на Дон, но немцы чинят всякие препятствия. Вся надежда на то, что генерал Краснов договорится с немцами насчет пропуска офицеров… – Полковник говорил медленно, словно вспоминая когда-то выученный, а теперь забытый текст. – Весьма примечательно, что Скоропадский живет в своем гетманском дворце под двойной охраной: наружная – украинцы, а в вестибюле – немцы. Выходит, германское командование не очень-то доверяет украинцам…
Ивлев так и не уловил, куда клонит этот украинец.
Назойливо старался привлечь к себе внимание штатский господин в дымчатых очках, бойко вещавший об упадке Москвы, куда недавно переехало большевистское правительство. Он перескакивал от одного к другому: от национализации торговли и возросшей от этого дороговизны к исчезновению в столице романтических деревянных домов с мезонинами, якобы пущенных на дрова, от развала дисциплины в красноармейских частях к процветанию Сухаревки… Закончил же господин вздохами о монархии.
– Народ с тоской вспоминает о порядке и законности при царе-батюшке и жаждет возвращения самодержца на престол, – выдавал он желаемое за действительное. – Николая Второго большевики сейчас держат в Тобольске в заточении, долг всех нас – вызволить его…
С неприязнью отвернулся Ивлев от этого неумного господина, неведомо зачем оказавшегося в Манычской в день переговоров. «Ему нет дела до того, – думал поручик, – что против царя не только рабочие, но и крестьяне, уже распахавшие помещичьи земли. Да и интеллигенция за год не забыла о Распутине и немецких шпионах при дворе, о бездарности последнего царя…»
К полудню облака рассеялись и появилось солнце. Толпа, стоявшая на берегу Дона, зашевелилась. Полковник Быкадоров велел почетным казакам станицы выстроиться вдоль причала. Сюда же спешил казачий оркестр.
Ивлев поднес бинокль к глазам. За крутым поворотом реки показался небольшой белотрубый пароход, на борту которого выделялось название «Вольный казак».
Пароход пришвартовался. Под звуки оркестра по сходням спустился Краснов. На плечах его сияли золотом широкие погоны, каких давно не видел Ивлев: генералы Добровольческой армии в походе носили матерчатые погоны. Крепко скроенный атаман выглядел браво.
За ним следовали Богаевский, тоже в новом кителе с золотыми погонами, и генерал-квартирмейстер Донской армии Кислов. Догоняя их, по сходням спешил Филимонов, к которому за время нахождения в Новочеркасске вернулась атаманская осанка и холеность. Светлые усы его были лихо закручены.
Деникин, Алексеев и Романовский час спустя подъехали на автомобиле прямо к дому станичного атамана, где было решено проводить совещание.
В небольшом зале стало людно, тесно. За круглым столом уселись оба атамана, Деникин, Алексеев, Романовский, Богаевский и Кислов, еще несколько человек разместились на скамьях, расставленных вдоль стен. Среди приглашенных был и Ивлев. Деникин не забывал, что поручик продолжал делать зарисовки, и при выгодном случае держал его при себе.
– Господа, – утомленно произнес Алексеев, тяжело, по– старчески облокотившись на стол, – думаю, пора начать совещание. Мы просим генерала Краснова рассказать о состоянии дел на Дону.
– Ваши превосходительства, – начал Краснов, окинув собеседников бодрым взглядом, – хочу открыть свой доклад словами из народного гимна Всевеликого войска Донского: «Всколыхнулся, взволновался православный тихий Дон», ибо Дон в самом деле всколыхнулся. Нас глубоко радует и вдохновляет, что на решительную борьбу с большевиками поднялся донской казак, то есть сам народ. Вспомните, ваши превосходительства… – атаман сделал паузу, самодовольно сверкнул своим пенсне и помял пальцами бородавку, крупно выступавшую на его левой щеке, – за Корниловым с Дона потянулась небольшая горстка растерянной интеллигенции, а за нами, за казачьим кругом спасения Дона, пошел могучий народ, умеющий воевать…
– Не стоит забывать, что в походе Корнилова закалилась Добровольческая армия, – проскрипел Алексеев. – Благоволите сообщить, Петр Николаевич, как намереваетесь воспользоваться нынешними благоприятными возможностями.
– Покуда в стане врага царит разброд, – не сбавляя пафоса, продолжил Краснов, – нам надо, не теряя времени, объединить силы и немедленно двинуться на Царицын. Оттуда мы вместе пойдем к сердцу России – Москве. На донские войска можно положиться!
– Что даст нам этот город? – спросил Деникин, перебирая пухлыми пальцами листочки бумаги, исчерканные карандашными пометками.
– Вашей доблестной армии он даст даже больше, чем нам. Захватив с нашей помощью Царицын, вы получите хорошую, чистую русскую базу. – Атаман явно намекал на то, что Деникин и Алексеев рассчитывают сейчас на поддержку Антанты. – Там пушечный и снарядный заводы, огромные запасы воинского имущества… Перестанете зависеть от Донского правительства, которое пользуется покровительством германского командования, несимпатичного вам…
– Не думаю, чтобы, отступая, большевики оставили нам в целости заводы и военное имущество, – прервал Краснова Деникин, словно не замечая его намеков.
– Тогда, Антон Иванович, оцените стратегическое значение Царицына, – не терял менторского тона атаман. – От большевистского центра будет окончательно отрезан Юг страны, наши силы сблизятся с чехословацким корпусом, который сейчас на Урале и в Сибири, с атаманом Дутовым. Можно создать единый фронт против Советов.
Планы Краснова стали ясны; не выражая им своей поддержки, Деникин и Алексеев, однако, не были щепетильными: они хотели, чтобы донцы поделились с Добровольческой армией тем, что перепадало от немцев. Надо было информировать Краснова о своих намерениях.
– Мы ставили перед собой другую цель, – заявил Деникин. – Добровольческая армия пойдет на Кубань.
– Если первый поход туда оказался роковым для Корнилова, то второй может стать роковым для всего белого дела, – сразу определил свое отношение к этому Краснов.
В разговор вступил Филимонов:
– Настроение кубанского казачества резко изменилось. Как и донцы, кубанцы дружно подымаются против большевиков. Кубань даст нам войск не меньше, чем Дон, надо только помочь ей сбросить оковы Советов…
– Как мы можем пренебречь этим призывом кубанского казачества, Петр Николаевич?! – подхватил Деникин. – Кроме того, через черноморские порты мы установим связь с нашими союзниками англичанами и французами, а они дадут нам больше, чем Царицын и все прочие волжские города. Так что считайте наш поход на Кубань делом решенным.
– Что же, – кисло проговорил Краснов, – порты вы получите, но упустите время. Большевики уже сейчас принимают чрезвычайные меры по созданию сильной армии, время неразберихи в их рядах пройдет… Но что толковать об этом, раз все решено. Искренне желаю вам успеха.
– В таком случае передайте нам хотя бы пятьдесят тысяч снарядов из тех, что получили от германцев, – бесхитростно высказал просьбу Романовский.
– Ну, такого большого количества выделить вам не могу, – снисходительно сказал Краснов. – Раз вы отказываетесь от Царицына, я должен сам взять его, а для этого потребуется немало снарядов…
– Но ведь вы в Царицыне захватите снарядный завод, – съехидничал Романовский.
– Ладно, дело у нас общее, – сделал широкий жест атаман, – дам вам тридцать тысяч снарядов и помогу подвезти их в Мечетинскую.
Алексеев объявил перерыв. Все поднялись с мест.
Ивлев распахнул окно во двор, где прохаживались казаки– донцы с винтовками. Горячее солнце стояло высоко в безоблачно-ясном небе, и в лучах его ярко блестела зеленая листва вишен.
Алексеев подошел к Краснову, стоявшему у окна, и спросил:
– Неужели вас не гнетет немецкое нашествие?
– Оно сыграло двойную роль, – ответил Краснов. – Во-первых, на территории, занятой германскими дивизиями, мы получили надежный тыл. А во-вторых, явившись сюда, немцы невольно подогрели патриотизм среди донского казачества.
Алексеев внимательно выслушал атамана и сказал:
– Нет, мы не способны на такую двойную игру, даже теперь, в положении по-прежнему тяжелом.
– Однако вы не отказываетесь от немецких снарядов… – усмехнулся Краснов.
Через полчаса совещание возобновилось и длилось почти до самого вечера.
