Текст книги "Закат в крови (Роман)"
Автор книги: Георгий Степанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 58 страниц)
Глава четвертая
С февраля 1919 года Добровольческая армия начала получать через Новороссийск английское обмундирование, боеприпасы, орудия, танки.
Первые двенадцать танков были доставлены в Екатеринодар, и тотчас же английские инструкторы на полигоне у городской рощи принялись обучать офицеров Добровольческой армии вождению.
Для операции против Царицына была сформирована Кавказская армия во главе с Врангелем.
Генерал Май-Маевский был назначен командующим Добровольческой армией, состоявшей из так называемых «цветных войск» (так с некоторой поры кубанцы стали именовать дивизии имени Корнилова, Алексеева, Маркова, Дроздовского).
С начала марта, получив танки, английские орудия и снаряды, «цветные войска» активизировались в направлении Луганск – Дебальцево.
* * *
Отлично владея русским языком, лейтенант Эрлиш чаще всего обходился без Ивлева как переводчика. И последний, пользуясь досугом, сидел дома, читал Блока, думал о Глаше, о революции и наконец взялся писать юнкеров-пулеметчиков, оставленных во главе с капитаном Огневым на кожзаводах.
«Эти молодые люди, – думал Ивлев, – встав насмерть, должны звать к самопожертвованию, родить в груди каждого горячую решимость… В людей вложено чувство соревнования. Многие не могут слышать без сердечного волнения рассказы о проявлениях героизма. От этих рассказов воспламеняются и испытывают сильную жажду в чем-то повторить героев. Значит, и мои юнкера-марковцы, возможно, будут возвышать стремление ко всему высокому…»
Повторяя слова Гераклита: «Павших на войне почитают боги и люди» Ивлев в последние дни почти не отходил от мольберта. Пришел Шемякин. Ивлев тотчас же, чтобы друг не увидел незаконченную работу, повернул полотно лицом к стенке.
Шемякин нахмурился.
– Не обижайся, – сказал Ивлев, – как только завершу вещь, покажу ее тебе первому. Ты скажешь, удалось ли мне возвеличить подвиг юнкеров-смертников? Это надо сейчас сделать во что бы то ни стало. Момент требует героически-вдохновляющего произведения.
– Видишь ли, – продолжал хмуриться Шемякин, – русская буржуазия полна непрошибаемого эгоизма. Ты сам говорил и возмущался тем, что ростовские толстосумы, самые богатые на Юге России, дали на содержание Добровольческой армии всего-навсего две тысячи рублей, намного меньше того, что вскоре, в том же 1918 году, взял с нее Макс Шнейдер в свое личное пользование.
– Значит, ты хочешь сказать, что нет смысла сражаться за шкурников-жмотов? – спросил Ивлев.
– Нет, я хочу сказать больше. Мне хочется подчеркнуть, что рабочий класс щедрее в отношении своей Красной Армии. Да, он всегда более способен на самопожертвование, нежели буржуа. Он все отдает гражданской войне. А богарсуковы и тарасовы, квасовы и посполитаки скаредны, обжорливы и даже теперь пекутся прежде всего о наращивании капиталов. Больше того, втягивают в свои спекулятивные махинации боевых офицеров, заставляя их сбывать партии военных сапог, шинелей и прочего обмундирования…
– Каждое растение имеет своих паразитов, но большинство растений дает плоды, – упорствовал Ивлев. – Добровольческая армия, несмотря на червоточину, среди хаоса пролагает путь вперед. Нашей молодежи не хватает лишь вдохновляющих речей и веры. Вообще она хочет идти и жить с теми, кто выше нас…
– У белого движения великих идей не было и не будет! У него нет и великого вождя.
– Почему? – Ивлев поднялся со скамьи и подошел вплотную к Шемякину.
– Величие вождя определяется величием идеи, которую он воплощает и несет, – раздельно проговорил Шемякин.
– А разве у белых не может родиться великой идеи? Нет, я живу сейчас в предчувствии появления выдающегося ума. Он не может не появиться. Он необходим…
– Я согласен, что он необходим. Но контрреволюционная партия не может выдвинуть из своей среды человека со всеобъемлющим сердцем, исполненным стремлений ко всему новому. Она не способна дать вождя, который был бы не враждебен общему благу, потянул бы за собой миллионы, стал бы выразителем лучших чаяний народа.
– А у большевиков есть ли такой вождь? – спросил Ивлев.
– Тебе, человеку, политически не слепому, этого можно было и не спрашивать. Ты сам отлично чувствуешь, что он у них есть. Его творческий дух вбирает в себя всю свою эпоху, магнетизирует массы, действует миллионами рук, воплощается во многих лицах. И у него есть крепкие соратники-единомышленники, целая партия единомышленников, целеустремленных, глубоко преданных своей идее, верящих в собственные силы и будущее!
– Ого, это уже целый дифирамб! – воскликнул Ивлев.
– А разве ты мечтаешь не о таком многогранном вожде? – спросил Шемякин. – Разве тебе не хочется видеть впереди себя такого мудрого, для ума которого открыта вся земля?
Ивлев смущенно опустил голову.
* * *
13 февраля Кубанская рада постановила не позже марта созвать в Екатеринодаре конференцию из представителей Дона, Кубани, Терека, Дагестана, Крыма, Армении, Азербайджана.
Кубанцы решили, если Деникин своей односторонней политикой, не учитывающей интересов отдельных народов, отпугивает многих, то они, создав своеобразную федерацию Юга России, сумеют привлечь к белому движению и армян, и азербайджанцев, и крымских татар, и чеченцев, и ингушей, и осетинов…
– Нашим лозунгом будет «через федерацию к единой России», – говорили лидеры рады.
Однако, опасаясь за свое «единоначалие», Деникин категорически запретил созыв намеченной конференции.
– Он совершает одну роковую ошибку за другой! – негодовал Ивлев.
– Но благодаря Деникину на сегодняшний день численность Добровольческой армии простирается до сорока тысяч штыков и сабель, – заметил Однойко. – Имеется в армии около двухсот орудий, 8 бронеавтомобилей, 7 бронепоездов и 29 самолетов… Все эти данные я видел собственными глазами в сводке Романовского, адресованной атаману.
– Всего этого ничтожно мало! – Ивлев безнадежно махнул рукой. – У красных в двенадцати армиях насчитывается по данным нашей разведки 880 тысяч бойцов. Это значит, вооруженных сил у них больше, чем у нас, почти в двадцать раз… Как же можно отказываться от союза с горскими и закавказскими народами?
* * *
В то время как в голодных степях Астрахани катастрофически гибли остатки Одиннадцатой Красной Армии, на севере Донской области успешно развивалось наступление советских войск.
Атаман Краснов писал Деникину: «На Севере нас побеждает не сила оружия противника, но сила его пропаганды».
В январе на Дону начались жестокие морозы, со снежными вьюжными днями и метелями по ночам, и 30 января еще 4 полка донских казаков перешли на сторону красных.
Утешая Краснова, Деникин говорил:
– Против большевистской пропаганды мы устроим контрпропаганду, особый отдел, целое министерство агитации и пропаганды.
– Интересно, какие идеи предложит Деникин пропагандировать? У него же за душой ничего, кроме «Единой неделимой», – иронизировал в кругу своих близких Краснов.
Сыпной тиф начал основательно пощипывать и ряды Добровольческой и Донской армий. Нужна была частая смена белья, но его не было, нужно было мыло, но интенданты не довозили его до армии, нужны были лазареты, но их не успевали открывать и оборудовать.
Сыпным тифом болели не одни рядовые казаки, офицеры, от тифозной вши не уберегли даже командующего Кавказской армией барона Врангеля, а на Дону – генерала от инфантерии Иванова…
И 29 января в Новочеркасске, когда торжественно служили панихиду по поводу годовщины со дня смерти атамана Каледина, тут же рядом в кафедральном соборе шло отпевание умершего в тифозной горячке старого генерала Иванова, во время мировой войны командовавшего Юго-Западным фронтом.
Красная Армия к этому времени заняла весь Верхне-Донской округ, вошла клином в Донецкий округ, весь Хоперский округ и северную часть Усть-Медведицкого округа…
* * *
Побывав в Новочеркасске, генерал Пуль вскоре уехал в Лондон и там, после доклада в военном министерстве, был немедленно отстранен от ответственной должности начальника английской миссии при Добровольческой армии. Черчилль, военный министр, дал понять, что Англии нужен в России более строгий и более требовательный представитель, нежели Пуль. 3 февраля в Екатеринодар прибыл сухой и точный бригадный генерал Бриггс, и вслед за ним 6 февраля в Новороссийск пришло одиннадцать английских судов с грузом в 60 тысяч тонн.
Вместе с танками, орудиями, самолетами было доставлено немало шинелей, френчей, брюк, ботинок.
Английские войска под командованием Томсона, находившегося с ноября в Баку, в январе заняли Петровск.
Деникин, боясь, что Томсон захватит богатый нефтью район, поспешил двинуть войска на город Грозный.
* * *
23 января был взят Грозный, а через шесть дней после ожесточенных боев – Владикавказ.
Глава пятая
Английская миссия, кроме Екатеринодара, обосновалась в Тифлисе во главе с генералом Форестье Уоккером, которому подчинялись миссии: в Закаспии генерала Моллисона, в Баку генерала Томсона и в Батуме генерала Коллиса.
Всеми этими миссиями управлял из Константинополя генерал Мильон – главнокомандующий английскими войсками на Востоке.
Деникин говорил: «Явственно наметились две совсем несхожие линии английской политики – екатеринодарская и тифлисская, русофильская и русофобская. Несомненно, эти линии диктовались военным министром Англии Черчиллем для проведения двойственной политики – преграждения большевистского потока, угрожающего Европе, и экономического владычества в Закавказье».
Но Деникин ошибался. У Черчилля была одна твердая и определенная линия установления английского владычества на Юге России.
* * *
Капитан генерального штаба Фуке, прибыв в Екатеринодар, пожелал тотчас же сделать себе карьеру и с этой целью составил от имени главнокомандующего вооруженными силами Юга России рапорт с перечислением всех своих боевых заслуг как начальника французской миссии.
В рапорте в самых выспренних выражениях говорилось, что капитан Фуке за короткий срок пребывания в должности начальника миссии тщательно ознакомился с общим военным положением, неоднократно выезжал на фронт, бесстрашно вел себя на передовых позициях, постоянно помогал дельными советами и указаниями командованию Добровольческой армии.
Заканчивался рапорт-дифирамб ходатайством перед генералом Франше д’Эспере о производстве капитана в следующий чин.
Деникин скрепя сердце подписал этот рапорт.
А через день, отправив рапорт генералу Франше д’Эспере, капитан Фуке потребовал через генерала Смагина от атамана Краснова выслать за ним специальный поезд с конвоем донских казаков.
– Я как официальный и особо ответственный представитель свободной Франции, – сказал он, – должен быть встречен в Новочеркасске с подобающим почетом.
26 января вечером специальным поездом капитан Фуке отправился со своими офицерами в Новочеркасск.
Вместе с французами выехал Ивлев и английский капитан Кользет.
Последний должен был осмотреть железнодорожные платформы для перевозки танков, которые, по его словам, обязаны были прибыть в новороссийский порт.
* * *
Рано утром на ростовском вокзале в поезд сел французский консул – откормленный, толстощекий господин Гильмонэ, имевший постоянную резиденцию в Ростове.
Капитан Фуке тотчас же уединился с ним в купе и о чем-то долго и обстоятельно договаривался.
Атаман Краснов и на сей раз устроил довольно помпезную встречу, хотя и не столь грандиозную, как месяц назад капитанам Бонду и Ошену.
После парадного обеда капитан Фуке, прихватив с собой Ивлева, весь вечер просидел у Краснова, выспрашивая о положении дел на фронте.
– Казаки Дона уже второй год воюют, – рассказывал атаман, – и сейчас, чтобы подбодрить их, надо немедленно показать им хотя бы одну дивизию союзных войск. Кстати, эта дивизия даст понять и красным, что против них не только донские казаки, Кубань, но и вся Европа.
Развалившись в мягком кресле и закинув ногу за ногу, Фуке слушал, не перебивая Краснова.
– Вы понимаете, – наконец сказал он, – французские солдаты не могут жить и воевать в тех варварских условиях, в каких находятся ваши. Они требуют хороших теплых казарм, жизни в благоустроенном городе и вполне обеспеченную коммуникацию, чтобы иметь связь со своим тылом, госпиталями и базой снабжения. Укажите мне такой город у вас на Дону, и я велю двинуть французские войска.
Краснов молчал: условия, выдвигаемые начальником французской миссии, были почти невыполнимы. Однако, опасаясь, что французы вообще откажутся от какого-либо участия в войне с большевиками, сказал:
– Хорошо. Я предоставлю в ваше распоряжение город Луганск.
Атаман подошел к висевшей на стене карте и ткнул острием карандаша в кружок, означавший Луганск.
– В нем ваши войска найдут отличные зимние казармы и все прочие удобства городской жизни, вплоть до кинематографов и ресторанов.
– Отлично! – воскликнул Фуке, даже не взглянув на карту. – Завтра по указанию, которое я отдам по телефону, будет отправлена в Луганск бригада французской пехоты через Мариуполь.
– Ну, если так, – Краснов радостно засверкал стеклами пенсне, – тогда под Луганском высвободится отряд генерала Коновалова, и я переброшу его на север, в Хоперский округ, где сейчас особенно напряженно.
Атаман тотчас же приказал подать шампанское.
– Выпьем за прекрасную Францию!
Осушив кряду два бокала игристого красного вина, Фуке закурил сигару.
– Верьте мне, мой друг, – фамильярно-покровительственным тоном говорил он, – только свободная Франция является вашим искренним союзником. Только она окажет несчастной России действительную помощь.
Ивлев недоумевал, почему ничего подобного не сулил начальник французской миссии Деникину? Чем это вдруг Краснов расположил его?
Чрезвычайно развязная манера французского капитана не могла не коробить гордого атамана, и Ивлев, чтобы меньше смущать его, дважды пытался уйти, говоря:
– Петр Николаевич не нуждается в моем посредничестве: он великолепно изъясняется на французском языке.
Но всякий раз Фуке, которому, по-видимому, доставляло особое удовольствие именно в присутствии русского офицера держать себя развязно по отношению к главе «суверенного донского народа», решительно удерживал:
– Поручик, вы мне еще очень понадобитесь.
Часу в одиннадцатом, когда была распита вторая бутылка шампанского, Фуке, наконец поднимаясь с кресла и прощаясь, спросил у Краснова:
– Не зайдете ли вы завтра ко мне в десять утра? Мы закончим наше дело. Кстати, я сообщу вам уже сведения о движении французской бригады.
– Хорошо, – согласился Краснов, почтительно провожая капитана за порог кабинета.
* * *
Фуке остановился в центральной гостинице, памятной Ивлеву по тому времени, когда в ней размещался штаб Алексеева, приехавшего в Новочеркасск организовать Добровольческую армию.
Часов в восемь утра Фуке попросил Ивлева зайти к нему в номер люкс.
– Поручик, – распорядился он, – садитесь и пишите под диктовку господина Гильмонэ на русском и французском языках в четырех экземплярах следующие условия атаману войска Донского генералу Краснову.
«Мы обязаны всем достоянием войска Донского заплатить все убытки французских граждан, проживающих в угольном районе «Донец» и где бы они ни находились, происшедших вследствие отсутствия порядка в стране, в чем бы они ни выражались – в порче машин и приспособлений, в отсутствии рабочей силы. Мы обязаны восполнить потерявшим работоспособность и также семьям убитых вследствие беспорядков и заплатить полностью среднюю доходность предприятий с причислением к ней пятипроцентной надбавки на все время, когда предприятия эти почему-либо не работали, начиная с 1914 года, для чего составить особую комиссию из представителей угольной промышленности и французского консула».
– Вряд ли столь кабальное обязательство подпишет атаман, – сказал Ивлев и с ненавистью поглядел в плутоватые глаза Гильмонэ.
– Тогда мы не дадим ни одного солдата и ни одного патрона, – объявил Фуке.
Ровно в десять утра в гостиницу явился Краснов, и Фуке тотчас вручил ему текст обязательства. Быстро пробежав его глазами, атаман с изумлением воззрился на французов.
– Это все?
– Все! – без всякого смущения подтвердил Фуке и со вчерашней развязностью хлопнул атамана по плечу. – Без этого вы не получите от нас ничего…
– Замолчите! – вспыхнул генерал. – Эти ваши сверхфантастические условия я должен довести до сведения управляющих отделов Донского правительства, я сообщу их всему кругу. Пусть все знают, как «помогает» нам благородная Франция.
– Попутно вы можете сообщить, – небрежно бросил Фуке, – и о том, что в декабре этого года генерал Деникин заключил на станции Торговой договор, по которому американские и английские монополии могут беспошлинно продавать свои товары на внутренних рынках Юга России. Кроме того, в качестве гарантии за помощь Деникин подписал следующие условия: первое – Америка, Англия и Франция получают концессии на нефтяные месторождения сроком на пятьдесят лет. Второе – после захвата власти во всей России уплатить часть царских долгов. Третье – оплатить займы, полученные царской Россией во время империалистической войны. Наконец, я вам могу доложить, что за военные поставки только в Америку уже отправлено более двухсот пятидесяти тысяч пудов кубанской пшеницы. Еще больше хлеба отправлено в Великобританию.
– Так что же получается, – сказал Краснов, вдруг несколько стушевавшись, – члены английских и американских военных миссий являются ловкими бизнесменами?
– А вы, мой друг, разве этого до сих пор не знали? – усмехнулся Фуке. – Почему главнокомандующий не счел нужным проинформировать главу донского народа? Вот этого я не понимаю. Да и, наконец, вы сами должны понимать, что бескорыстная помощь в век великих коммерческих сделок немыслима. Больше того, вы ее должным образом и не оценили бы.
– Но Франция обязана помочь нам хотя бы потому, что во время войны корпуса русских солдат, отправленные во Францию, спасли Париж от кайзеровских войск! – воскликнул Краснов. – Долг платежом красен.
– Но вы-то, господин Краснов, атаман не России, а всего лишь войска Донского, которому Франция ничем не обязана, – напомнил Фуке. – И вам не дано никаких прав говорить от имени России.
Атаман точно ошпаренный выскочил из номера.
Фуке после завтрака поехал в сопровождении Смагина в военное училище, оттуда – в Донской кадетский корпус, там лейтенант Эрлиш, выступая перед кадетами и юнкерами, говорил:
– Вы можете рассчитывать твердо на бескорыстную помощь великой Англии и свободной Франции. Мы ваши настоящие союзники и самые искренние друзья. Я глубоко убежден, что скоро благодаря нашей дружеской поддержке белая армия водрузит на высоких башнях древнего Кремля славное трехцветное знамя великой единой неделимой России. Мы верны союзническим обязательствам…
Вслед за Эрлишем выступал Смагин:
– Мы всегда шли на помощь Франции, теперь она протягивает нам руку. Какая же это благодарная и благородная нация! Да, в союзе с Францией мы сбросим с кремлевских башен красный флаг, забрызганный кровью многочисленных жертв. Мы вечно будем признательны бескорыстному и великому союзнику…
Ивлев, помня о неимоверных требованиях Фуке и Гильмонэ, думал: «Наивная любовь белых генералов к французам – это односторонняя неразделенная страсть».
29 января Фуке вернулся в Екатеринодар и дал Краснову телеграмму о том, что он не пошлет в Луганск ни одного французского солдата.
Глава шестая
Тем временем на станции Минеральные Воды состоялось совещание Деникина с военачальниками Добровольческой армии.
На совещании Врангель предложил Кавказскую армию немедленно перебросить под Царицын, дабы, овладев важным стратегическим пунктом на Волге, протянуть руку Колчаку, тогда подходившему к поволжским губерниям.
– Соединив силы с Сибирской армией и образовав единый фронт, – говорил он, – мы начнем движение на Москву.
– Нет, – заявил Деникин, – положение требует удержать Донецкий бассейн, этот угольно-промышленный район важнее Царицына. Я переброшу туда дивизии.
В середине января, когда началась переброска войск с Кавказа в Донецкий бассейн, в городе Пятигорске образовалось правительство терского казачества во главе с войсковым атаманом Вдовенко и председателем Губаревым.
Главнокомандующим от Добровольческой армии в Терской области был назначен генерал Ляхов – человек крутого, властного характера, чрезвычайно резкий в обращении с людьми.
28 февраля Колчак овладел Уфой, а через месяц уже был в ста верстах от Симбирска и в шестидесяти верстах от Самары.
Армия атамана Дутова была в восьмидесяти верстах от Казани.
«Вот если бы Деникин послушался Врангеля, – думал Ивлев, – мы сейчас, вероятно, имели бы возможность соединиться с силами Колчака. Теперь же наши лучшие добровольческие части заняты в Донбассе мелкими кустарными операциями. Донцы выдохлись. Красные выбили их из Луганска, подошли к станции Чертково».
1 февраля в Новочеркасске состоялось заседание Большого войскового круга.
Круг подверг жестокой критике стратегию генералов Денисова и Полякова и потребовал их отставки.
Атаман всячески защищал своих ставленников, и тогда круг решил лишить Краснова атаманского пернача.
3 февраля в Новочеркасск должен был приехать Деникин, и Краснов в надежде, что главнокомандующий Добровольческой армией вступится за него, выехал ему навстречу.
Встреча состоялась на станции Кущевской.
– Как жаль, что меня не было на круге, – с притворным сожалением воскликнул главнокомандующий, – я бы не допустил отставки. Вы сделали немало для Дона и вложили огромный вклад в дело борьбы с большевизмом. Благодаря вам Добровольческая армия могла успешно начать и провести второй кубанский поход. Я все это, конечно, напомнил бы кругу.
– Но, ваше превосходительство, – обрадовался Краснов, – вы и сейчас можете все исправить. Настроение круга и войска таково, что всякое желание ваше будет исполнено.
– Однако, – протянул Деникин, – однако, я думаю, вам следует отдохнуть… Поезжайте, пожалуйста, Петр Николаевич, в Крым.
Краснов понял, что он совершенно неугоден Деникину, и укоризненно покачал головой.
– Ну, если вы находите, что мне делать больше нечего на Дону, то разрешите отправиться на отдых в Батум, там мне будет спокойней.
– Хорошо, поезжайте, – милостиво согласился Деникин. – Там вы действительно сможете хорошо отдохнуть.
3 февраля Деникин выступил в Новочеркасске с речью, и круг избрал атаманом Всевеликого войска Донского Богаевского, человека, по взглядам и убеждениям близкого Деникину.
Богаевский, в свою очередь, выдвинул на пост командующего Донской армией генерала Сидорина, родом из станицы Есаульской, окончившего в свое время Академию Генерального штаба, участника Степного похода.
– Вы знаете Сидорина, – сказал Богаевский. – Он был начальником штаба походного атамана, и его называли донцы «душой и умом степной борьбы». Теперь он будет душой и сердцем всей Донской армии. Во время войны с Германией Сидорин служил в Кавказском корпусе Ирмана, он опытный военачальник.
Круг зааплодировал.
Начальником штаба армии был назначен генерал Кильчевский.
Таким образом, Деникин с помощью Большого войскового круга покончил с теми, кто недавно противился подчинить Донскую армию единому командованию.
Деникин и Колчак начали обмениваться письмами. В одном из последних писем Колчак горько сетовал:
«Крайне тяжелое положение Дальнего Востока, фактически оккупированного японцами, ведущими враждебную политику хищнических захватов».
И далее: «Большевизм еще не изжит в Сибири, и вспышки его постоянно приходится подавлять.
В двадцатых числах декабря была попытка восстания в Омске, но ее удалось подавить в несколько часов».
Деникин, прочитав письмо, сказал:
– Большевизм и у нас на Юге России не изжит. Недавно в Екатеринодаре по указке подпольщиков-большевиков была устроена на заводе «Кубаноль» рабочая стачка. В Ростове-на– Дону то и дело в рабочих районах вспыхивают перестрелки. Хорошо вооруженные партии ростовских подпольщиков нападают на наши патрули.
Романовский, выслушав главнокомандующего, сел за письменный стол и сказал:
– Я не знаю, как помочь Донской армии, прежде доходившей до станции Лиски, Поворино и Камышина, а теперь быстро откатившейся к Северному Донцу и Салу. Она упала духом, часто бросает артиллерию, обозы со снарядами и патронами. На царицынском направлении под натиском конницы Думенко донцы так же безостановочно отступают к Манычу. Может быть, Антон Иванович, разрешите перебросить на царицынское направление хотя бы одну дивизию кубанцев?
– Нет, ни в коем случае! Продолжайте переброску войск с Кавказа в Донецкий район. Там генерал Май-Маевский должен прикрыть ростовское направление и, согласно моей директиве, ударить по советским войскам на фронте Дебальцево-Гришино.
Вскоре советские войска перешли в решительное наступление на всем пространстве между Азовским морем и Донцом.
Завязались жестокие сражения.
В Екатеринодаре открывались новые и новые лазареты.
Под Дебальцевым был ранен в плечо Олсуфьев, и, теперь произведенный в подпоручики, он лежал в здании 1-го екатеринодарского реального училища, превращенного в госпиталь.
Ивлев пришел навестить его. В коридорах он встретил санитаров в белых, испачканных кровью халатах, тащивших на носилках труп, прикрытый серой простыней в желтых пятнах.
«Отвоевал свое! – подумал об умершем Ивлев. – Теперь ему все пустота, ничто, вечность. А те, что здесь всюду лежат на жалких соломенных матрацах, продолжают воевать с государыней смертью, хватающей их державными когтями».
В помещении, сплошь заставленном койками, царило смрадное удушье от разлагающихся человеческих тел.
Олсуфьев лежал у окна, затянутого марлей. Бледный, исхудавший, обессиленный, он с трудом дышал и не выразил почти никакой радости при виде Ивлева.
Ивлев сунул под подушку раненого кулек с мандаринами.
Олсуфьев пожал руку Ивлеву и начал жаловаться:
– Ампутированные, изрезанные день и ночь бредят, мечутся в жару. Я почти не сплю.
– Воздух у вас тут – хоть топор вешай! – заметил Ивлев.
– Да, – согласился Олсуфьев. – Мне кажется, ежели бы денька три полежал в комнате один, подышал чистым воздухом, раны мои тотчас же зарубцевались.
– У нас в доме найдется для вас свободная комната, – сказал Ивлев. – Просите врачей о выписке из лазарета.
– Спасибо! – Раненый засиял глазами. – На днях приду к вам.
– Ну, а как дела там? – спросил Ивлев о фронте.
– В Донецком бассейне, – ответил Олсуфьев, – мы вели «железнодорожную войну». То есть, пользуясь густой сетью дорог Донбасса, главным образом оперировали бронепоездами. Май-Маевский бросал нас в угрожающие направления с тем, чтобы на другой день или даже в тот же, нанеся огневой удар по противнику, перебросить в противоположный конец фронта. Наши занимали станции небольшими отрядами, и некоторые важнейшие железнодорожные узлы переходили из рук в руки по нескольку раз.
– Значит, тратили силы на мелкие операции, – уточнил Ивлев.
– На днях советская армия нажала как следует, и мы сразу оставили Юзово, Долю, Волноваху и даже Мариуполь, – сообщил Олсуфьев. – Не помогли нам и особые методы тактики Май-Маевского. Вообще этот тучный, лысый генерал не понравился мне. Говорят, что он запойный алкоголик. И правда, нос у него сизый, как у завзятого пьяницы. И откуда взял его Деникин?
– Не знаю, – ответил Ивлев. – Одно я вижу, что он не старается выдвигать сколько-нибудь умных, даровитых офицеров и генералов на значительные посты.
Вонючий воздух лазарета все более и более удручал. Ивлев вспотел и думал, если бы его, совсем здорового, заперли сейчас здесь, то он без болезни и ранения, от одной лазаретной вони, захворал бы.
Олсуфьев заметил пот, проступивший на лице Ивлева, и сказал:
– Алексей Сергеевич, идите домой. Незачем вам тут сидеть и глотать отвратительный воздух. Дня через два-три я выпишусь и мы увидимся.
