Текст книги "Закат в крови (Роман)"
Автор книги: Георгий Степанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 58 страниц)
Глава двадцать восьмая
– Чья пуля сразила товарища Коновалова, установить мне не удалось, – докладывал Леонид Иванович Первоцвет членам Кубано-Черноморского ревкома. – Но я склонен думать, что политкомиссар мешал прежде всего Золотареву. В последние дни он настоятельно требовал, чтобы Золотарев как комендант гарнизона неукоснительно подчинялся воле городского комитета партии.
Золотарев вскочил:
– А разве я не подчинялся?
– Тебе покуда слова никто не предоставлял, – резко бросил с председательского места Ян Полуян.
– Но почему я должен молчать, ежели докладчик наводит тень на плетень?
Тяжелое скуластое лицо Полуяна потемнело.
– Золотарев, я прикажу тебе оставить зал заседаний, и мы тебя будем судить без тебя!
– Сорокин тоже стрелял, и не меньше мово! – не унимался Золотарев.
– Кто убил товарища Коновалова – теперь не это главное, – продолжал Леонид Иванович. – Поскольку стреляли и Сорокин, и Золотарев, постольку оба они в ответе, и оба должны предстать перед революционным трибуналом.
– Я не должен! – вдруг вскочил Сорокин. – Вы не можете ставить меня на одну доску с Золотаревым!
– Вы это сами делаете, – заметила комиссар просвещения, черноглазая красавица Верецкая. – Вы по собственной воле перешли на короткую дружескую ногу с Золотаревым.
– Позвольте слово держать! – обратился Сорокин к Полуяну.
– Придется повременить, – твердо сказал председательствующий. – Переходите, товарищ Первоцвет, к оргвыводам.
– Поскольку в городе встречаются вооруженные лица, которые не признают ни бога, ни черта, учиняют дебоши в общественных местах, беспорядочную стрельбу, митингуют и без всяких на то полномочий врываются с обысками в квартиры горожан, Золотарев как комендант, как начальник гарнизона, стало быть, совершенно несостоятелен и его надо от должности отстранить, – подчеркнул Леонид Иванович.
– Я начальник гарнизона, а не полицмейстер! – выкрикнул Золотарев.
– Полицмейстер никогда не занимался хулиганствующими воинскими чинами, – заметил Полуян. – Продолжайте, товарищ Первоцвет!
– Сегодня ревком получил из станицы Медведовской и станицы Старомышастовской жалобы на некоего Лиходедова. Он боевыми снарядами из бронепоезда обстреливал эти станицы, хватал и убивал кого ему вздумается. Так, например, ни за что расстрелял учителя Павленко Прохора Алексеевича…
– Я про это ничего не слыхал, – сказал Сорокин.
– И очень плохо! – Леонид Иванович сердито взглянул на Сорокина. – Вы как командующий Северо-восточной армией Кубано-Черноморской республики обязаны навести порядок на железных дорогах. Иначе анархиствующие лиходедовы посеют ветер, а мы пожнем бурю. Кто объяснит казакам, что анархисты не олицетворяют собой Советскую власть, а действуют по собственному произволу, вопреки интересам и указаниям Советской власти? От вас, товарищ Сорокин, проистекает многое, вашим именем прикрывается немало темных личностей.
В зал вбежала Руднякова:
– Конница Корнилова пошла по садам в обход города!
– Товарищи, сядьте! Заседание ревкома продолжается, – раздался требовательно-повелительный, спокойный голос Полуяна. – Прежде всего я предлагаю создать Чрезвычайный штаб обороны и объявить город на осадном положении. Приказам Чрезвычайного штаба отныне должны безоговорочно подчиняться все воинские части, учреждения и предприятия города.
– Товарищи! – На середину зала выскочил Сорокин. – Я сегодня же силами своей армии прикончу черносотенную гидру Корнилова и не допущу ее до стен Екатеринодара! Я окружу корниловцев в елизаветинском логове и всех кадетов поголовно истреблю! Не надо создавать никакого штаба обороны. Я и без него знаю, что делать…
– Нет! – отрезал Полуян. – Штаб обороны будет, и ты обязан будешь ему подчиняться.
– Ладно. Буду. Только снимите с меня обвинение в убийстве комиссара Коновалова. Не я, не моя пуля сразила его…
– Нет, твоя! – закричал Золотарев. – Мой комиссар своей грудью спас меня. Он был мой лучший друг. Я сразу зажил с ним душа в душу. И чего б я стрелял в своего кореша, в свою защиту?
– Федька, заткни луженую глотку, а то… – Сорокин потянулся рукой к нагану, висевшему на поясе.
– Довольно пререкаться! – приказал Полуян. – Каждая минута дорога. Я, товарищи, предлагаю в связи с осадным положением дать возможность Ивану Лукичу доказать свою преданность. Пусть он командует армией. А в штаб к нему предлагаю направить в качестве члена Чрезвычайного штаба обороны товарища Леонида Ивановича Первоцвета. Он, как человек, имеющий военное образование, будет контролировать работу сотрудников штаба армии Сорокина. Возражений нет?
– Ладно, – согласился Сорокин, – пусть Первоцвет сейчас же с моим начальником штаба товарищем Невзоровым намечает план обороны. А меня отпустите к войскам!..
– Иван Лукич, – вразумительно заметил Полуян, – имей в виду: незаменимых нет. Ежели будешь шибко куражиться, у ревкома произойдет с тобой очень короткий разговор. Поезжай к войскам немедленно, желаю удачи. А сейчас, товарищи, – обратился он к ревкомовцам, – прошу назвать лиц, которые должны стать членами Чрезвычайного штаба обороны…
К Леониду Ивановичу подошел Невзоров и вытащил из полевой сумки тетрадь в коричневой коленкоровой обложке.
– Может быть, мы сейчас кое-что с вами наметим? Пойдемте сядем в сторонке. Время не терпит.
– Согласен, – сказал Леонид Иванович, отходя к окну. – Думаю, штаб армии следует расположить на Черноморском вокзале, где имеются и телеграф, и телефонная связь.
– Принимается. – Невзоров сделал пометку в тетради. – Так будет лучше.
– Два бронепоезда, – продолжал Леонид Иванович, – отрядите курсировать у железнодорожного моста через Кубань. Мост должен находиться под надежной охраной. Иначе мы лишимся возможности получить подкрепление из Новороссийска, откуда вызовем отряды черноморских моряков.
Невзоров старательно записал и это.
– Еще два бронепоезда держать на линиях Кавказская и Тихорецкая, между Пашковской и Екатеринодаром. Если согласны и с этим, идите в штаб, отдайте распоряжения. Я скоро приду прямо на вокзал.
По окончании заседания ревкома начальником Чрезвычайного штаба был избран Иванов – суровый по виду пожилой коммунист из фронтовиков.
Вместе с Яном Полуяном он тотчас же сел сочинять первый приказ штаба обороны.
Приказом предусматривалось направление членов партии на заводы и в учреждения для организации рабочих дружин. Объявлялась мобилизация трудоспособного мужского населения города на рытье окопов. Из городов Ейска, Армавира, Майкопа, со станций Кавказской и Тихорецкой вызывались в Екатеринодар эшелоны с красноармейскими отрядами.
Большевики города встретили опасность организованно.
* * *
Не прошло и часу с момента организации штаба обороны, а по улицам к северо-западной окраине города уже двинулись пехотные и кавалерийские части. С грохотом, подпрыгивая на булыжной мостовой, катились трех– и шестидюймовые орудия. Обгоняя пеших воинов, неслись бронеавтомобили. Отряд рабочих завода «Кубаноль», вооруженный винтовками, прошел по Красной с духовым оркестром, вслед за ним мелко семенила ногами рота китайцев. А несколько позже прошагал целый полк рослых стрелков-латышей. Живописными ватагами спешили на фронт черноморские матросы..
В штаб обороны то и дело являлись за указаниями руководители городских предприятий. Вот пришел и комиссар трамвайного парка:
– Как быть? Трамвайщики просят оружие, хотят идти на кадетов.
– Никого не отпускать, – распорядился Иванов, – весь исправный вагонный парк должен находиться на линии. Трамваи используем для переброски боеприпасов в районы Черноморского вокзала, Чистяковской рощи, бойни и кожзаводов. А с позиций будут отправлять на трамваях раненых в войсковую и городскую больницы. Передайте трамвайщикам, что они своим трудом должны помочь защите города. К тому же если трамвайное движение не прекратится и во время боев, то это весьма положительно скажется на психике тех, кто склонен впадать в панику. Понятно?
Екатерининский сквер превратился в своеобразный военный лагерь. Во всех аллеях расположились красноармейцы с винтовками и пулеметами. Вокруг сквера за изгородью стояли оседланные кавалерийские лошади. У памятника Екатерине дымились трубы походных кухонь. Неподалеку двое красноармейцев неугомонно тренькали на балалайках «барыню». Должно быть, целый взвод с присвистом ухарски пел:
Ба-рыня ты моя!
Сударыня ты моя!
На Соборной площади формировались роты из городской молодежи. Молодые парни с Покровки и Дубинки тут же учились обращению с винтовкой и штыком.
Во втором часу дня раздались пушечные раскаты в северо– западной стороне города.
Глаше было приказано для живой связи со штабом Сорокина отправиться на Черноморский вокзал.
Она вышла из дома Акулова и на углу села в трамвай.
Частые орудийные удары точно пробудили и подняли все трудовое население города. Сапожники, грузчики, печники, столяры, булочники выбегали на улицу и тут же группировались, вооружались кто берданкой, кто револьвером, кто шашкой… Стихийно объединяясь в отряды, они без всякой задержки устремлялись в сторону канонады.
– Не допустим кадета в город!
– Пошли бить золотопогонников!
Вслед за мужьями, братьями, отцами бежали женщины и девушки. На улицах, по которым шли отряды, у калиток, у ворот выставляли столики, покрытые белыми вышитыми скатертями. На столиках блестели кипящие самовары. Женщины приглашали к столам матросов и красноармейцев:
– Вот, отведайте екатеринодарского борщика с зеленым укропом!
– Возьмите на дорожку пирожков с фасолью или вот с капустой!
И женщины были довольны, когда солдаты и матросы с шутками-прибаутками брали со столиков булки, яйца, куски пирога, пили чай, ели борщ.
Иные солдаты удивлялись:
– До чего ж вы, бабоньки, стали сердешные и добрые! Задарма харч раздаете.
– Кушайте, пейте, родные! Только постойте за нас! Не допустите казаков-головорезов и черкесов в город! – кричали женщины.
– Не сумлевайтесь! Мы за вашу женскую щедрость постоим.
– Не выдавайте юнкерам и лютым катам-куркулям, а мы уж и на передние позиции все доставим.
Какой-то матрос, подкручивая усы, говорил:
– Не так мы образованы, шоб вас юнкерам отдавать. За таких ядреных катеринодарок да молодок мы на шматки всех енералов размотаем!
Глава двадцать девятая
Двадцать шестого марта в два часа дня в кабинете атамана станицы Елизаветинской Корнилов собрал своих военачальников.
– Я решил разгромить красных в Екатеринодаре, – объявил он. – А для этого конница под командованием генерала Эрдели должна обойти город с северной стороны, прикрываясь садами, овладеть станицей Пашковской, мобилизовать там казаков и ударить с севера по Екатеринодару. А мы здесь за завтрашний день окончательно отмобилизуемся. – Командующий подошел к письменному столу, заляпанному чернильными кляксами, взял лист бумаги. – В общих чертах план наступления на Екатеринодар предлагаю следующий! Двадцать восьмого марта начнется общее наступление. В нем примут участие: Корниловский полк в полном составе, Партизанский полк, конный полк Глазенапа, отряд полковника Улагая, инженерный батальон чехословаков, вторая инженерная рота. Генерал Марков с Офицерским полком остается за Кубанью для охраны обоза и парома. Это будет наш резерв. Лазареты должны обосноваться в станице Елизаветинской. Есть ли соображения к плану?
Поднялся Казанович, генерал с нервным тонким лицом аристократического склада.
– Позвольте спросить вас, ваше высокопревосходительство: не переоцениваем ли мы свои силы и возможности? Хватит ли у нас людей, чтобы окружить и взять в плен город, столь большой и столь насыщенный большевистскими отрядами? Нередко окружение вызывает у противника, боящегося полного уничтожения, бешеное сопротивление. Екатеринодарские же большевики знают, что от нас пощады не будет…
Корнилов выслушал Казановича нетерпеливо и ответил:
– Слава о наших последних победах уже сейчас деморализует красноармейские отряды. Я уверен, в Екатеринодаре начался невообразимый кавардак. Нам следовало бы сегодня же начать штурм, но мне хочется, чтобы наши люди немного отдохнули в гостеприимной Елизаветинской и со свежими силами вышли на поле решающего сражения. Кстати, станица обязалась дать пятьсот штыков. Я придам их полковнику Неженцеву.
– Рад слышать, Лавр Георгиевич, – сказал Неженцев, – но я сегодня видел, что казачья молодежь недостаточно владеет даже винтовкой.
– Ничего. Наши офицеры уже обучают их. Вон видите, как гоняют по площади. – Корнилов кивнул на окно. – Итак, залог успеха в том, что мы будем действовать весьма стремительно. Малейшая заминка может сразу привести план к краху. Только очень стремительным натиском мы можем овладеть городом.
Неожиданно за окнами на площади начали рваться снаряды: видно, красные затеяли обстрел станицы.
– Это с кирпичного завода бьют, – предположил Корнилов. – Успели-таки подтащить туда артиллерию. Полковник Неженцев, придется вам сейчас силами своего полка отбросить красных оттуда.
Один снаряд разорвался у самого станичного правления. Казачья сотня, обучавшаяся на площади, разбежалась по дворам…
* * *
Ночью Корниловскому полку удалось потеснить красногвардейцев, и они отступили от кирпичного завода к пригороду.
На другой день Ивлев полез на колокольню елизаветинской церкви.
Стояло солнечное утро. Сквозь прозрачно-ясный воздух с помощью цейсовского бинокля отчетливо различались далекие купола екатеринодарских церквей и соборов, разноцветные крыши домов и даже красная пожарная каланча на Екатерининской улице.
Озимые поля светло зеленели. Над ними то тут, то там огненно разрывались снаряды.
Видно было, как Корниловский полк медленно продвигался вперед, к предместью Екатеринодара.
Бой шел уже в девяти – двенадцати верстах к востоку от Елизаветинской. Широко зазеленевшая степь вспухала сизыми клубами орудийного дыма, сверкала молниями разрывов и выстрелов, пестрела серыми точками человеческих фигурок, торопливо перебегавших с места на место.
А вопреки этому южный ветер наполнял степной простор ароматами весны и вокруг колокольни, будто и не было грохота битвы, безмятежно носились острокрылые, проворные ласточки и стрижи. Не верилось, что для многих молодых и сильных людей, вовлеченных в сражение, это прекрасное весеннее утро станет последним в жизни.
Ивлев взглянул на ручные часы. Стрелки показывали без двадцати десять. Корниловский полк должен был уже подойти к самому Екатеринодару. Но большевики, видимо, неплохо укрепились на подступах к городу и решительно отражали атаки.
Выкурив на колокольне папиросу, Ивлев спустился в тихий двор, за церковную ограду.
Только к четырем часам дня, потеряв в бою значительную часть корниловцев, Неженцев оттеснил красных за молочную ферму Екатеринодарского сельскохозяйственного общества.
В Елизаветинскую прискакал на белой от пены и пота лошади штабс-капитан Воронков.
– Ваше высокопревосходительство, – обратился он к Корнилову, стоявшему на высоком крыльце станичного правления, – полковник Неженцев просит поддержать его силами хотя бы одного полка. Красные выбиты с позиций, отступают массами, бегут. Мы можем сейчас с ходу ворваться в город. Но в полку значительные потери.
– Хорошо, – ответил Корнилов. – Передайте полковнику Неженцеву: Партизанский полк к вечеру сменит его…
– Но большевики могут оправиться от паники, – робко вставил штабс-капитан.
– Штабс-капитан! – грубо оборвал его Романовский. – Отправляйтесь исполнять приказание!
* * *
Часа в четыре дня Глаше было приказано разыскать Сорокина и передать, чтобы он сосредоточил силы за городской бойней – для отражения атаки белой конницы, идущей со стороны Садов.
– Ивана Лукича найдете в районе кожзаводов, – сказал Невзоров, сидя у полевых телефонов. – Берите велосипед и мчитесь!
Пригнувшись к рулю, Глаша изо всех сил нажимала на педали.
Минут через пятнадцать – двадцать она была уже за Сенным рынком.
От орудийного грохота дрожала весенняя синева ясного неба, помигивало лучистое солнце.
Несмотря на то что Кузнечная была одной из самых просторных улиц в городе, разношерстная масса людей, повозки, лошади заполнили ее так густо, что даже бронеавтомобиль с моряками не мог продвигаться в сторону кожзаводов и остановился на углу Гривенской.
– Товарищи, не отступать! Стойте! Стойте! – кричали матросы с автомобиля, махая бескозырками.
В ответ из бегущей толпы орали:
– Нас пре-да-ли!
– Нас обходят…
У бронеавтомобиля остановился новенький фаэтон. Из него выпрыгнул курносый человек в красных галифе, в желтой кожаной куртке, распахнутой на груди.
– Стой!.. Стой… в бога мать! Сто-ой! – неистово вопил он, размахивая маузером.
Но молодые парни с Дубинки и Покровки, до этого не нюхавшие пороху, не обращали никакого внимания на комиссара.
– Стой! Стой! Я комиссар Апостолов. Буду расстреливать паникеров на месте!..
Военные двуколки, извозчичьи линейки, трамваи со звоном и стуком безудержно проносились мимо.
Апостолов начал стрелять в воздух и наконец, увидев, что его выстрелы не производят должного впечатления, сунул маузер в кобуру и вскочил в фаэтон.
– Гони, Рожков, на бойню, к Сорокину!
Глаша мигом подбежала к фаэтону.
– Товарищ комиссар, вы точно знаете, что Иван Лукич там?
– А вам он нужен? Тогда ставьте велосипед в экипаж. Я вас туда вмиг доставлю. – Апостолов помог втащить велосипед и подтолкнул под локоть знаменитого екатеринодарского лихача.
– Разлюбезный Рожков, скачи курьерским!
Держась одной рукой за малиновый кушак лихача, Апостолов рассказывал Глаше:
– Мы разной контры нагнали рыть окопы, а она панику учинила. Надо шлепать буржуев без пощады. Иван Лукич тут на моих глазах расколол шашкой одного паникера. Мы с Сорокиным кровные друзья. Он меня, как бывшего матроса-шмидтовца, сразу же поставил на пост комиссара арсенала.
Миновав обширную площадь Сенного базара, фаэтон понесся вокруг городского кладбища, потом вдоль Ростовского бульвара.
За скотобойней, в стороне от кладбища, в небе резко лопалась шрапнель, оставляя в воздухе двойные клубы белого и розового дыма. Картечь горохом сыпалась сверху на мостовую.
У трамвайной остановки «Бойня» стояли раненые, раздетые по пояс. Молоденькие сестры милосердия в белых халатах и косынках наспех бинтовали им окровавленную грудь, плечи, руки.
Раненые тут же садились в открытые по-летнему вагоны трамваев.
– Во-он, кажись, и Сорокин! – Апостолов указал рукой на группу всадников, скакавших в сторону кирпичных корпусов трамвайного депо. – Давай туда!
– А картечь? – было заупрямился лихач. – Вишь, долбит по булыжнику, того и гляди лошадь зашибет.
– А это не видишь? – Апостолов поднес дуло маузера к бороде извозчика.
* * *
Под вечер, как только Партизанский полк укрепился на позициях близ пригорода, Корнилов решил обосноваться со штабом тут же, в белом одноэтажном домике молочной фермы.
Ивлев несколько опередил небольшую группу конных офицеров, сопровождавших командующего, а на повороте дороги остановился и оглянулся.
Он увидел группу адъютантов и ординарцев командующего, которая почти стереоскопическим силуэтом рисовалась на просторе золотисто-оранжевого неба.
Корнилов на высоком буланом коне, шедшем шагом, ехал впереди. Предзакатный, прощально-желтый свет озарял его сосредоточенное темное лицо.
Жадный к краскам, Ивлев на мгновение зажмурил глаза, чтобы мысленно воссоздать и тем самым навсегда закрепить в памяти живописную корниловскую свиту, рельефно выделявшуюся на приволье зеленеющих полей, облитых лимонно-розовым светом идущего на закат солнца.
Именно из подобных эпизодов часто складывается история, и художник обязан вбирать их в свою кладовую, с тем чтобы потом перенести на холст.
Глава тридцатая
Впереди, справа от дороги, на невысоком пологом бугре, среди рощицы показался белый домик. Ветви деревьев в мелких и слабых листочках едва скрывали его.
Корнилов круто свернул к домику и, взмахнув плетью, хотел заставить коня перескочить глубокую канаву, отделяющую рощицу от дороги.
Гнедая перешагнула через ров, и тогда Ивлев увидел лежавшего на дне канавы дюжего, широкогрудого, в полосатой тельняшке матроса с лилово-багровым от крови лицом…
Некогда местность вокруг домика, с высокими кручами правого, бугристого, берега Кубани, называемая Бурсаковскими скачками, была хорошо знакома Ивлеву. Безмятежным летом 1913 года он, работая над картиной, изображающей летящего с кручи в Кубань генерала Бурсака, провел здесь немало часов с мольбертом.
Как далека была тогда эта мирная и спокойная местность от каких-либо грозных событий! А сегодня тут произошел один из решающих и кровопролитных боев за Екатеринодар. Вон сколько убитых за рощицей!
У крылечка с небольшим козырьком Корнилов слез с коня и вошел в узкий коридорчик, по ту и другую сторону которого было по три небольших комнаты.
– Три справа будут наши, – распорядился командующий, – а три комнаты слева пусть займут медики.
– Телефоны для вас в какую комнату поставить? – спросил Долинский.
– Вот сюда! – Корнилов вошел в узкую угловую комнату. Из двух южных ее окон был виден Екатеринодар, а из окна, смотревшего на запад, – Кубань и неоглядные закубанские дали.
Ивлев, привязав Гнедую у дерева, вышел на высокий берег реки. Солнце село, но вода еще отражала шафранно-розовое закатное небо. Ивлев повернулся лицом к городу. Кресты екатеринодарских церквей и соборов лучились позолотой.
От этого домика сельскохозяйственной фермы верст семь до Штабной улицы, до родного крова. Но удастся ли пройти их? Сколько завтра таких, как он, будет убито?
Ивлев представил свое отсутствие в жизни, конец всем мечтам, надеждам – и с тоской подумал: «А Кубань, как всегда, будет широко катить мутные воды, пшеничные поля – так же зеленеть, и даже этот маленький дом, ярко белея стенами, будет стоять незыблемо…»
* * *
Наибольшая опасность грозила самой западной окраине города, именуемой «кожзаводами». Туда и направился Леонид Иванович.
В небе ослепительно сверкали шрапнельные разрывы. Впереди шла жаркая винтовочная стрельба. Захлебываясь, торопливо строчили пулеметы. Вместе с осколками летели в воздух булыжины мостовой.
Во дворе артиллерийской казармы сестра милосердия, разложив медикаменты на столе, бинтовала раненых.
Леонид Иванович остановил лошадь подле красноармейца, голова которого была в чалме из марли.
– У тебя большая потеря крови, – говорила сестра раненому. – Тебе надо в лазарет. Иди садись на трамвай и кати!
– Ерунда! – Боец небрежно махнул рукой. – Ежели каждый с пустяковым ранением станет уходить с позиций, то и Екатеринодар некому будет защищать.
– Однако на тебе лица нет, – заметил Леонид Иванович. – Почему не слушаешь сестру?
– Я старый солдат, – ответил раненый. – И в отряде состою замест командира. Люди не обстреляны, и без меня им не удержаться в траншее. – Он вскинул винтовку на плечо и быстро зашагал в сторону, откуда доносилась непрерывная пальба.
Неподалеку от сестры милосердия, дожидаясь перевязки, стояла большая группа раненых. У многих раны основательно кровоточили, однако красноармейцы, в особенности солдаты фронтовики Дербентского полка, разговаривали весело.
Леонид Иванович подошел к ним.
– Долго вам придется здесь стоять. Сестра-то одна, а вас много. Садились бы в трамваи и катили в городские лазареты.
– А мы не так сильно повреждены, – сказал один из них, блестя лихорадочно возбужденными глазами. – Нам лишь бинты наложить, чтоб зря кровью землю не мочить, и опять можно за дело приниматься.
– Однако корниловцы дружно жмут… – заметил Леонид Иванович, прислушиваясь к усилившейся пальбе.
– Ничего, товарищ комиссар, – успокоительным и уверенным тоном пробасил здоровенный рабочий, поддерживая левой рукой правую, израненную осколками снаряда. – Пущай жмут, мы выдержим. А вот когда мы всем гамузом навалимся, они побегут. Загоним мы их всех в закубанские плавни. Там им всем и каюк, и амба.
Раненые засмеялись, а небольшого росточка боец, прижимая к виску полуоторванное пулей ухо, не упустил случая добавить:
– Куда ему, золотопогоннику, супротив всей Расеюшки выстоять. Вот как мы от Батарейной улицы пошли в атаку, а батальон черноморских матросов с нами с левого фланга начал обходить кадета, так они по выгону и побежали, даже готовый обед бросили нам. Вон за тем пригорком их кухня походная с полными котлами супа стояла. – Он кончиком языка аппетитно облизал толстые губы. – Мы тут же и пообедали как следует, а потом снова на кадета пошли, чтоб красноармейское сказать спасибо за угощение обедом.
– Особливо прытко от нас улепетывали молодые казачки, – поддержал его красноармеец, у которого кровоточило плечо. – Видно, в первый раз в дело попали…
Два пожилых санитара с красными крестами на белых нарукавниках принесли на носилках раненного в голову матроса.
– Вот, товарищ комиссар, – обратился один из санитаров к Леониду Ивановичу, – это настоящий герой. Не угодно ли на него посмотреть?
Санитары бережно положили носилки на землю.
Леонид Иванович подошел к матросу. Молодое, загорелое лицо. Из-под рыжеватых волос, спадающих на изогнутые крутой дугой брови, возбужденно блестят глаза. Широкая грудь, туго обтянутая тельняшкой, тяжело и часто вздымается, и ребра отчетливо, резко выступают сквозь ткань тельняшки.
– Он из боя на себе вынес пулемет. Вон какие ожоги получил. – Санитар указал на шею матроса, покрытую, точно татуировкой, багрово-коричневыми черточками. – Это ему прожгло кожу раскаленными стволами.
– Несите его скорей к трамваю! – распорядился Леонид Иванович.
– Верно, – подхватил солдат, прижимавший к виску ухо, – тут не до твоих побасенок, товарищ санитар.
Леонид Иванович, убедившись, что матрос отправлен в лазарет, попрощался с обступившими его ранеными и сел на коня.
Проехав до конца улицы, он увидел бегущих по выгону бойцов.
– Сто-о-ой, братцы! Сто-ой! – Леонид Иванович дал шпоры коню, гикнул и понесся наперерез бегущим. – Ку-да?! Сто-ой!
Несколько человек остановилось. Леонид Иванович сильным рывком осадил скачущего коня.
– На подмогу идет отряд рабочих «Кубаноля», а вы бежите…
– Повертай, ребята! – крикнул один из остановившихся парней, широколицый с багровым кровоподтеком под глазом. – Повертай, братцы, подмога идет! Я этого человека знаю, он не будет трепаться!
Увидев офицеров-корниловцев, бегущих к домикам окраинной улицы, Леонид Иванович взмахнул нагайкой и прокричал:
– За мной, товарищи! Вперед!
Красноармейцы устремились за ним.
Корниловцы, добежав до окраины пригорода, начали разбегаться по домикам и стрелять из окон. Однако огонь этот не мог остановить красноармейцев, они врывались в дома, с ходу вышибая двери. А если двери не поддавались прикладам, взбирались на крыши, стреляли оттуда.
Окраина была очищена, и Леонид Иванович распорядился:
– Вот здесь ройте траншеи и держитесь до последних сил. – Он говорил охрипшим, но уверенным голосом. – Смотрите же, ребята, ежели при новом появлении корниловцев кто дрогнет и побежит, стреляйте такого труса, пусть не сеет паники!
* * *
Когда Корниловский полк снова выдвинулся на передовые позиции, бой под Екатеринодаром закипел с особой силой. Орудийные удары следовали один за другим. Над светлой зеленью весенних полей то и дело вспыхивали сизые дымки.
Корниловцы перешли в решительное наступление.
Сам генерал, дожидаясь переломного момента, не выходил из комнаты. Иногда он поднимал голову и прислушивался к гулу канонады.
По его расчетам, с минуты на минуту должны были прискакать добрые вестники от Богаевского и от Неженцева…
Время перевалило за полдень, этих вестников не было. Красные не оставляли своих позиций. Атака Корниловского полка захлебнулась, полк залег на довольно плоском выгоне, прижатый пулеметным огнем к земле.
Наконец позвонил полковник Глазенап:
– Ваше высокопревосходительство, прошу подмоги. Вышлите хотя бы сотню сабель!
– Могу выслать десяток текинцев из личного конвоя, – сказал Корнилов и бросил телефонную трубку.
Прошел еще долгий час. Корнилов, отчаявшись взять город силами, имеющимися здесь, решил вызвать из Елизаветинской Офицерский полк.
– Поручик, – приказал он Ивлеву, – скачите на переправу и без Маркова не возвращайтесь!
Кубань, бурная от полых вод, усложняла переправу, и невозможно было с помощью одного парома быстро перебросить целую бригаду. Несмотря на все усилия марковцев, паром курсировал медленно. К переправе были согнаны почти все лодки– каюки елизаветинских казаков. Всадники, садясь в лодки, держали лошадей на поводу и тянули за собой в воду. Не все лошади хотели идти в холодную, бурную реку. Иные, доплыв до середины, вдруг поворачивали назад…
Все это бесило Маркова, уже двое суток распоряжавшегося переправой и не спавшего ни часу. Размахивая толстой калмыцкой плетью и бранясь натруженно-надорванным голосом самыми отборными словами, он не сразу обратил внимание на подошедшего к нему Ивлева. Когда же тот доложил, зачем прискакал, генерал разразился еще более виртуозной матерщиной.
– Я должен был брать Екатеринодар, а меня превратили в паромщика! Истинно говорится, когда бог захочет покарать, то прежде всего отнимает разум.
Он увидел группу всадников в бурках и кавказских папахах. Это были члены рады и кубанского правительства во главе с Бычем и Рябоволом. Они решили тоже переправиться на правый берег и начали было занимать паром.
– Куда? Куда?! – закричал Марков, сорвавшись с места. – Назад, сейчас же назад! Иначе перестреляю!
Всадники остановились. Рябовол отделился от них, подъехал к Маркову:
– Вы не имеете права нас, хозяев Кубани, не пускать. Я, как председатель Законодательной рады, выражаю решительный протест!
– А вы знаете, с кем говорите? – еще более разъярился Марков.
– Знаю!
– С кем же?
– С генералом.
– С генералом?.. Генералов много… Но я тот, без которого никому не взять Екатеринодара. А поэтому, покуда моя бригада не переправится, я никого, даже самого господа бога, на паром не пропущу. Поезжайте, господин председатель, и объявите об этом хозяевам Кубани.
Ивлев глядел на Маркова, на башлык, которым туго была обвязана его шея, на толстую плеть, которой он размахивал, и с трудом узнавал в грубом, крикливом, страшно несдержанном на слова человеке того блестящего офицера Генерального штаба, профессора академии, поражавшего слушателей замечательными лекциями по тактике. И все-таки это был Марков, и, пожалуй, именно сейчас, в крайнем раздражении, в гневе, всего более выражалась его азартная, безудержная натура. Впрочем, через минуту, когда равновесие духа восстановилось в нем, он внимательно и вдумчиво принялся выспрашивать у Ивлева о ходе штурма Екатеринодара.
А часа через два, наконец переправившись на правый берег и широко шагая впереди своего Офицерского полка, поставленного во главе бригады, Марков серьезно и дружелюбно говорил:
