Текст книги "Закат в крови (Роман)"
Автор книги: Георгий Степанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 58 страниц)
Глава двадцать третья
У входа в Зимний театр стояли коренастые матросы. На поясах у них поблескивали ручные гранаты. На бескозырках развевались по ветру длинные желто-черные ленты.
Глаша, чтобы не попасть на глаза Максу Шнейдеру, пошла через сумрачный двор к артистическому входу и по черной лестнице поднялась за кулисы.
На сцене еще никого не было, и Глаша, не замеченная никем, проворно прошмыгнула в директорскую ложу, полузавешенную бордовым бархатом.
Ряды партера почти пустовали. Только кое-где мелькали лица мелких торговцев. А все сколько-нибудь крупные купцы и промышленники, приглашенные в театр Максом Шнейдером, садились в амфитеатре, забирались на второй и даже третий ярусы балкона.
Они отлично понимали, что приглашены в театр не для доброго разговора, и в зрительном зале царила почти гробовая тишина.
Вдруг прозвучал горн. Бархатный занавес раздвинулся, и на ярко освещенную сцену вышел, сверкая блестящими желтыми крагами, Макс Шнейдер.
– Ха! – сказал он, и тотчас же, точно по команде, на подмостках сцены появилось шестеро матросов в широчайших брюках клеш и с винтовками за плечами.
Макс вытащил из кармана галифе серебряный портсигар, украшенный причудливыми золотыми вензелями, постучал по крышке толстой папиросой.
– Я, Макс Шнейдер, международный революционер, привез из Америки электромагнитные щупы. Этими щупами я извлеку золото из любого тайника. Ясно?
Прищурив левый глаз, Макс заложил руки за спину.
– В данный, текущий момент я, как чрезвычайный комиссар по изъятию ценностей, облечен безграничной властью и буду действовать со всей неумолимостью карающего красного меча. Я ваш Марат и ревтрибунал. Ясно?
Макс широко расставил толстые ноги в крагах, теперь маузер торчал палкой меж его колен.
«Ну и тип!» Глаша сокрушенно покачала головой.
– Засекаю время. Начинайте самообложение и пофамильно в списке указывайте, кто сколько обязан внести дензнаков николаевской чеканки на содержание революционных войск.
Шнейдер взглянул влево.
– Два пулемета сюда!
Из-за кулис появились пулеметчики, катившие перед собой «максимы».
– Ни один из вас не выйдет из зрительного зала, покуда список не будет вручен в мои руки! – объявил Шнейдер и скрылся, оставив на сцене матросов, усевшихся за пулеметами.
Глаша тихонько выскользнула из ложи и в коридоре, у дверей кабинета директора театра, столкнулась лицом к лицу со Шнейдером.
– Ба-а! Канарейка, стой! Как сюда залетела? – Шнейдер раскинул руки. – Дай-ка облапить тебя.
Глаша решительно оттолкнула Шнейдера.
– Рукам волю не давать! Потом, какая я вам канарейка? Наконец, какое вы имели право называть себя Маратом и карающим красным мечом?
– Люблю колючих девочек, – усмехнулся Шнейдер. – Но расскажи своим комитетчикам, какой у Макса психологический подход к буржуазным нервам. Ведь мне под копыта революции по обоюдной симпатии буржуазии вылаживают миллион!
– Напрасно Автономов вас назначил комиссаром по изъятию ценностей! Вы своими речами и поведением на сцене компрометируете звание революционного комиссара и Советскую власть.
– Ха! – оскалился Шнейдер. – Ничего в масштабных делах не кумекаешь. У Макса надо учиться вашим комитетчикам. Он все может. Он жесток, как Шейлок, как царь Соломон. Федя Золотарев его лучший друг. А для таких девочек, как ты, он – мечта и нежная греза! Ежели желаешь узнать все прелести натуральной жизни на широкую ногу, то протяни ручку Максу. Ему в штабе главкома полное доверие. Хотели комитетчики не разрешить выдать мне чрезвычайные полномочия, а Федя Золотарев и Автономов что им отрезали? Это ж надо помнить.
Шнейдер, не выпуская папиросы, закушенной в углу рта, упрямо преграждал дорогу.
– И все-таки вы не будете и не можете быть комиссаром! – резко отчеканила Глаша.
– Ми-ла-я! – презрительно протянул Шнейдер. – Кто тебе травит такую баланду? Ха! Да я врожденный комиссар! Я ж не какой-нибудь дешевый блатняк, а Макс Шнейдер из Америки. Я ж в политике разбираюсь не хуже Льва Троцкого. Скоро Макс займет в штабном поезде Троцкого такое же место, как сейчас в салон-вагоне Автономова. Макс Шнейдер и Троцкий! Они будут фигурировать рядом на страницах мировой прессы. Ясно?
– Я сегодня больше чем достаточно наслушалась дикого бреда. Пропустите!
– Хорошо, пропущу! Но ежели по своей нотности ты отшвартуешься от Макса, то потом локоточки не кусай. С Максом ты можешь сейчас кушать любой деликатес с золотых блюд царского сервиза и запивать старинными винами из атаманского подвала. Это ж не вина, а золотые сны королевы Марго! Ясно? Только с комиссаром Максом поймешь, в чем смак революции.
Глаша, сдерживая себя, прикусывала губы, а Шнейдер все еще упоенно твердил:
– Макс – персона международного класса. С ним любая девочка будет котироваться, как валюта девяносто шестой пробы. Под его покровительством можно с маху перекрыть самую шикарную пупочку Бродвея. Он делает революцию с расчетом на будущее…
Глаша решительно отстранила громоздкого Шнейдера и стремительно зашагала к выходу.
– Ха! – кричал Макс. – Запомни, канарейка: я сейчас один располагаюсь в особняке Никифораки на Штабной улице. Придешь в гости – будет музычка и марафет…
Глаша шла, с бешеной досадой стуча каблуками по длинному гулкому коридору… Если бы это касалось только ее лично! Но ведь даже честные люди, подобно Сергею Сергеевичу Ивлеву, не говоря уже об обывателях, могут судить о коммунистах по таким вот анархиствующим молодчикам, как Шнейдер и Золотарев, стихийно или по злому расчету примазавшимся к революции. Обыватели не знают и не хотят знать, что Покровский с Филимоновым обескровили кубанскую большевистскую организацию, не тронув эсеров, меньшевиков, анархистов. Глаша слышала от отца, что одних эсеров на Кубани в первые месяцы после Октябрьской революции было в несколько раз больше большевиков. Вот они-то со своими союзниками по борьбе с большевиками правдами и неправдами лезли сейчас на ответственные посты в неокрепшие органы Советской власти, брали под свою защиту того же Золотарева или Шнейдера.
Однако, размышляла Глаша, факт остается фактом, что уцелевшая после жестоких репрессий горстка коммунистов не только очень быстро воссоздала Советы, их областной и городской исполнительные комитеты, ревком, военкомат, множество других учреждений, но и сразу же повела решительную борьбу со стихийниками, узурпаторами, бандитствующими элементами, всюду в меру возможностей устанавливая новый, революционный порядок и законность.
Волею обстоятельств коммунисты несли ответственность за все.
Глаша с гордостью могла бы рассказать сейчас Ивлеву, как товарищи ее отца с первых же дней после ухода филимоновцев взяли под свою защиту культурные ценности города. Партийный комитет сумел отстоять и сохранить даже памятник Екатерине, который уже хотели было взорвать приспешники Золотарева. Не были тронуты ни библиотеки, ни гимназии, ни один эскиз не изъят и из мастерской самого Ивлева. Закончатся военные действия против контрреволюции – и все это будет использовано в интересах всего народа.
Выходит, несмотря на свою малочисленность, екатеринодарские большевики не позволили разгуляться Золотареву, добились осуждения и расстрела его личного секретаря Тарабина за незаконную реквизицию у горожан и присвоение золотых и серебряных вещей, мануфактуры. Это было предупреждением не только Золотареву, но и Сорокину. Недаром Золотарев убрался со своим штабом из атаманского дворца куда-то в другое место.
И все это в ту пору, когда в тридцати верстах от Екатеринодара суетилось контрреволюционное «правительство» Быча, а вооруженные банды Покровского и Филимонова готовились к походу на город, когда шастал по кубанским станицам Корнилов с офицерами-добровольцами. Большевикам приходилось формировать и отправлять за Кубань отряд за отрядом, создавать запасы снарядов и патронов, изымая их где только можно, в том числе из воинских поездов, проходивших по Владикавказской железной дороге.
Выполняя поручения партийного комитета, Глаша постоянно общалась с его активистами, видела, что это были люди молодые, трудившиеся с вдохновенной самоотверженностью. Как все молодые, они ошибались и говорили об этом открыто, особенно Леониду Ивановичу, по-прежнему охотно принимавшему каждого, кто приходил за советом.
Глаша гордилась тем, что была причастна к делу этих людей, молодость которых совпадала с молодостью самой революции. Наступит время, и они сбросят с пути революции всех Шнейдеров.
Глава двадцать четвертая
Утром, едва Корнилов умылся, к нему пришел генерал Романовский, исполнявший теперь должность начальника штаба.
– Лавр Георгиевич, – сказал он, – красные собрались ударить по нашему отряду с трех сторон. По данным разведки, в станицу Григорьевскую прибыл первый полк тридцать девятой дивизии. А вчера со станции Афипской в нашу сторону направился Варнавинский полк. Станица Новодмитриевская занята двумя полками стрелков и значительными отрядами местных большевиков.
– Так, так… – проговорил Корнилов и сел к столу, на котором шумел желтый медный самовар. – Значит, пойдем на Новодмитриевскую.
– Как? – несколько озадаченный, воскликнул Романовский. – В Новодмитриевской у противника больше всего сил…
– Эти-то силы и надо расколотить. Иначе они не дадут нам передохнуть и переформироваться.
Корнилов разложил на столе карту, всю в красных и синих карандашных отметинах.
– Распорядитесь направить генерала Эрдели с кубанской конницей для нанесения удара с севера, отряд Покровского – с юга, а сами мы главными силами форсируем реку и ударим в лоб. – Командующий ткнул пальцем в кружок, означавший станицу Новодмитриевскую.
– Когда прикажете выступать? – спросил Романовский.
– Сейчас же!
– А может быть, нам лучше повернуть на Афипскую?
– От решительного столкновения с противником никогда не надо увиливать! – заключил разговор Корнилов и налил из самовара стакан крутого кипятку.
* * *
Утро выдалось погожим и принесло запах близкой весны, притаившейся где-то за синеющими хребтами Кавказских гор, и этот волнующий запах, чудилось, подбадривал корниловцев.
Как бы соразмеряя шаг с силами, они шли неторопливо. Авангардные роты Офицерского полка шагали взвод за взводом. Офицерские фуражки почти исчезли: их заменили в походе разномастными шапками, папахами, добытыми в станицах.
Жалкое впечатление производили исхудавшие, ребрастые, залуженные кони, до последней степени исхлестанные нагайками.
Свита Корнилова шла на конях рысью, обгоняя колонны пехоты и вереницы телег.
С полудня подуло с запада. Ивлев, как уроженец этих мест, знал, что западный ветер может принести непогоду, и обеспокоенно стал поглядывать на темно-серые, местами почти лиловые облака, начавшие быстро заволакивать небо.
Корнилов поравнялся с головной ротой Первого офицерского полка, впереди которой на рыжем коне маячил белой папахой Марков.
– Шире шаг! – крикнул Корнилов, чуя, что вот-вот начнется дождь. – Шире шаг, орлы!
До станицы Новодмитриевской, разбросавшейся на слегка холмистой местности, оставалось верст шесть-семь, а дождь, сразу начавший хлестать резкими струями, промочил всех и вскоре сменился снегом.
От снега грязь на дороге сделалась совсем вязкой, и фигуры идущих в пеших колоннах побелели.
На подступах к станице Корнилов приказал пехоте развернуться цепями, и пехотинцы, блестя штыками, пошли по сплошной воде, полной ледяной крошки.
Превращаясь в длинные завихренные космы, снежные хлопья неслись все стремительней. Люди, лошади, повозки, густо облепленные снегом, едва двигались.
– Нет времени худшего для этих мест, чем начало и середина марта, – говорил Ивлев, двигаясь рядом с Долинским.
Вдруг с западной стороны учащенно забухали пушки, среди снежных вихрей начали рваться снаряды.
Зорко вглядываясь в метель, Корнилов то и дело посылал вперед ординарцев. Наконец он отдал приказ выдвинуть вперед батареи полковника Миончинского, а кавалерии Богаевского форсировать реку у моста.
Ординарцы с приказами Корнилова скакали то в одну, то в другую сторону, исчезая, как привидения, в белой замети.
Один из них, с белыми усами, на мохнатой лошади, вернулся и доложил:
– Мост подорван противником. Генерал Марков ищет брод справа от моста.
– Уже третью реку за время похода мы форсируем вброд, – с досадой проворчал Долинский. – Первую – под Лежанкой, вторую – под Кореновской, третью – здесь. Просто водолазами стали.
– Где же Эрдели? Куда запропастилась его конница? – нервничал в окружении штабистов Романовский. – И о Покровском ни слуху ни духу. Опять мы должны бросать в рукопашную офицеров!
Кружась и вихрясь, снег хлестал в лицо, ослеплял. Захлебываясь, лихорадочно стучали пулеметы. Падали сраженные пулями люди и кони. Копошились запорошенные снегом раненые, которых не успевали подбирать санитары и сестры милосердия.
Внезапно снег сменился холодным дождем. Резко потянуло студеным ветром. Промокшая шинель на Ивлеве вскоре оледенела, полы перестали гнуться, рукава – тоже, уподобились жестяным трубам. Башлык на голове Долинского торчал железным конусом.
Пешие, проходя мимо, звенели обледенелыми шинелями. Все суконное и ватное, смерзшись, сковывало и тарахтело.
Часовая стрелка показывала пять пополудни, а уже было так сумрачно, что даже огненные вспышки выстрелов сверкали сквозь дождь так ярко, словно в темноте.
Дрожа от ледяной стужи, Долинский бормотал:
– Не возьмем станицу, сгинем в степи.
– Ничего, – старался ободрить его Ивлев. – Все мы теперь в ледяных панцирях!
– Эти панцири напоминают цинковые гробы… – Долинский постучал по своей груди рукояткой нагайки. – Не знаю, как без посторонней помощи я слезу с коня.
«В самом деле, – подумал Ивлев, – офицеры на конях не могут менять положения тела, а те, кто в пешем строю, могут стоять или идти, не сгибаясь». И, как бы в подтверждение того, что подумал Ивлев, поблизости от него с седла упал офицер, и у него обломился рукав шинели. Стараясь подняться, офицер барахтался, как жук, но подняться не мог.
Корнилов с адъютантом подъехал к реке, к месту переправы. Здесь выстрелы раздавались со всех сторон, очень крутила вьюга, и людей, стоявших вдоль берега, то заметало вихрями снега, то открывало. Дрожащих, храпящих, упирающихся лошадей загоняли в мутную ледяную воду. Река в этом месте была неглубокой, но широкой. В стороне, у полуразрушенного моста, переправлялся обоз. Повозки часто уходили полностью в воду, и кони с трудом выволакивали их на противоположный берег. Вода кипела и пенилась. Снаряды красных, попадая в реку, высоко вскидывали в воздух столбы воды.
Корнилов взмахнул плетью и двинулся в воду. Сидя в седле, Ивлев старательно приподнимал колени, однако на середине реки все же набрал в голенища сапог ледяной воды.
Люди, переправившись на другой берег, с лицами, выражающими только отрешенность от всего, устремлялись группами к станице.
Красные встречали густым пулеметным и винтовочным огнем.
Вместе с офицерами и юнкерами Корнилов постепенно углублялся в станицу и вскоре приблизился к белому кирпичному дому, стоящему неподалеку от станичного правления.
Здесь он решил обосноваться, считая бой за станицу выигранным.
Когда Ивлев разделся на кухне у казака – хозяина дома, в котором остановился Корнилов, то и все нижнее белье у него оказалось мокрым.
– Як кажуть, до последней нитки, – заметил седобородый дед, сидевший на печке. – Сбрасывай, служивый, все догола да – на пич!
Развесив мокрую одежду вокруг, Ивлев взобрался на печь.
Впервые за семнадцать дней, проведенных за Кубанью, он, завернувшись в кожух, смог скоро уснуть.
* * *
Утром, когда в штабе собрались военачальники, Корнилов, вспомнив вчерашний необычайно трудный переход армии из аула Шенджий в Новодмитриевскую, сказал:
– Это был чисто суворовский переход!
– Никак нет, ваше высокопревосходительство, – отозвался Марков. – Чисто корниловский переход!
– Именно корниловский, – подхватил Неженцев, – и назвать его можно ледяным походом.
– Да, это был ледяной поход! – согласился Корнилов.
И вскоре определение «ледяной поход» облетело всю армию, обрело особый смысл, обросло ореолом легенд. Спустя некоторое время, по предложению Деникина, Ивлеву пришлось нарисовать будущий значок для участников этого похода: терновый венец и посредине меч.
– Этот значок будет самым почетным орденом нашей армии, – решил Деникин, внимательно и одобрительно разглядев рисунок. – Он будет символизировать героизм людей, перенесших крестные муки ледяного похода!
* * *
Ровно в полдень в небольшой комнате Корнилова военачальники собрались вновь – на важное совещание. Одну сторону представляли Алексеев, Корнилов, Романовский, Эрдели, Богаевский, Марков, Боровский, другую – Филимонов, Рябовол, Быч, Покровский, Гулыга, Султан-Гирей.
Лицо атамана утратило прежнюю холеность. Под глазами его появились лиловые мешочки.
Покровский, одетый в черкеску, но почему-то на сей раз без погон, проходя мимо Ивлева, как-то по-дружески кивнул головой и даже улыбнулся.
Ивлев сделал вид, что не заметил его кивка, и стал позади Корнилова.
Выяснилось: вчера Покровский во время боя за Новодмитриевскую отсиживался в ближайшем ауле и не послал свои силы для удара по станице с юга.
А Эрдели, сокрушаясь и казнясь, говорил:
– Я не мог подойти к Новодмитриевской с севера из-за оврагов, доверху наполнившихся талой водой.
Как глава Кубанского правительства, Быч предоставил слово Филимонову.
– Я считаю, – сказал войсковой атаман, – сегодня, когда наши силы наконец объединились, надо прежде всего определить взаимоотношения обеих армий и их военачальников. – Он выдержал паузу и, как бы ища поддержки, взглянул на Покровского. Потом продолжил – Наша армия, сформированная Кубанской радой, безусловно, должна сохранить автономию. Она будет действовать наряду с Добровольческой армией, во главе со своим командованием. Пусть она сохранит лицо, казачий дух, форму, свойственные ей. Кубанская армия на родной земле, в пределах области войска Кубанского, должна оставаться хозяином положения.
Ивлев, слушая Филимонова, думал: «Нет, мало еще гоняли его красные!..»
Вслед за Филимоновым речь держал Корнилов.
– Я не думаю подавлять самостоятельности Кубани в чем бы то ни было, – отвечал он Филимонову. – Но при военных операциях, которые последуют в ближайшем времени, должно быть единство командования. Не секрет, что в разгар сражений одному командованию совещаться с другими некогда. А без согласования одновременных действий, при малейшем разногласии и противоречивости в распоряжениях, обе армии могут оказаться в катастрофическом положении. Вчерашний бой за Новодмитриевскую – лучший свидетель того, что получается при двух разных командованиях. То есть одна армия несет все тяготы сражения, а другая, – Корнилов бросил выразительный взгляд на Покровского, – топчется на месте, не зная, как вступить ей в дело. Все это я говорю вовсе не затем, чтобы взять под свое командование обе армии. Если есть у кубанцев опытный, умелый, авторитетный генерал, который мог бы стать во главе обеих армий, то я готов немедленно передать ему командование. – Корнилов, как всегда, говорил неторопливо, ровным, спокойным тоном, не делая почти никаких жестов, но его слушали обе стороны с вниманием. – Если у кубанцев, – закончил он, – нет генерала, который был бы в одинаковой мере авторитетным для обеих армий, способного в этот критический момент истории вывести войска на путь решающих побед, то кубанцы должны подчиниться тому, кто для этого найдется в Добровольческой армии.
Из-за стола поднялся Покровский. Весь покраснев от внутреннего напряжения, он запальчиво заявил:
– Господа, надо учесть, что Кубанское правительство и рада во главе с войсковым атаманом полковником Филимоновым много поработали над созданием своей доблестной армии и… и… – В поисках нужного слова он запнулся, побагровел. Наконец, высоко вскинув голову, выпалил: – Я думаю, воины Кубанской армии останутся недовольны, когда узнают, что переданы под командование пришельцев…
Алексеев, довольно спокойно сидевший рядом с Корниловым, вдруг с явным негодованием взглянул сквозь очки на Покровского. Полуседые брови генерала ершисто взлетели.
– Вы… не знаю, кто вы по чину… Говорят, хотя и без погон, вы уже генерал. – Алексеев насмешливо и презрительно прищурил глаза. – Вы вещаете от лица себялюбия, и только!
Покровский побледнел, а Алексеев, невзначай притронувшись рукой к офицерскому Георгию, блестевшему на гимнастерке, и поправив аксельбант, продолжал:
– И мы могли бы сказать кое-что о трудах, положенных нами на создание Добровольческой армии, уже совершившей переход через Кубань, но теперь не место и не время этим считаться. – Он окинул взглядом всех присутствующих и раздельно добавил: – Надо болеть о кровных интересах общего дела! Они сейчас превыше всех наших заслуг. А что до недовольства Кубанской армии ее переходом в состав армии Добровольческой, то должен сказать, что она почти уже сама перешла!
– Откуда вы это взяли? – вспылил Покровский.
– Я не дед-сказочник, чтобы совещание занимать досужими выдумками. – Алексеев хлопнул по столу фуражкой и повернулся к Покровскому спиной.
Тотчас же с места вскочил тонкий, поджарый командир черкесского полка и, обращаясь к Корнилову, отрапортовал:
– Я имею поручение от моего кавалерийского полка заявить вашему высокопревосходительству, что с самого вступления вашего на землю Кубанского войска мой полк горцев находится в вашем полном распоряжении и мы готовы исполнять всякое приказание, которое вы дадите.
Корнилов вышел из-за стола и крепко пожал руку черкесскому полковнику.
В этот момент стекла в окнах вздрогнули, зазвенели. Рядом с домом, на площади, с потрясающим грохотом разорвались один за другим три снаряда…
Покровский сел. Филимонов втянул голову в плечи, лицо его чуть подернулось бледностью. Листочки бумаги, которые атаман держал, предательски задрожали в пальцах.
Снаряды, падая и разрываясь все ближе и ближе, стучали осколками по железной крыше.
К крыльцу дома, пригнувшись к луке седла, на взмыленной лошади, прискакал черкес и вбежал в комнату:
– Большевик вступил в станицу… Идет атакой…
– Ох, господи! – тяжело вздохнул Быч и мелко закрестился.
Филимонов, нервничая, заерзал на стуле. Покровский закурил папиросу.
– Откуда идет наступление? – спросил Корнилов.
Черкес что-то отрывисто-быстро ответил на своем языке.
– С юга, ваше высокопревосходительство! – перевел на русский слова черкеса Султан-Гирей.
Корнилов подошел и стал разглядывать карту, висевшую на стене, меж окнами.
– Оттуда наступления не может быть, – сказал он спокойно. – Это местные.
Между тем где-то уже совсем недалеко, в самой станице, ожесточенно застрочил пулемет.
Покровский подозвал своего адъютанта, хорунжего Дылева:
– Подведи сейчас же наших лошадей к крыльцу.
– Ваше высокопревосходительство, Лавр Георгиевич, – вдруг очень взволнованно проговорил Филимонов, – местные тоже обладают немалыми силами. Видите, как бьют из орудий. Может быть, следовало бы ускорить темпы нашего совещания, прийти к какому-то общему соглашению?
«Ага, пробрало!» – усмехнулся про себя Ивлев.
– Но я вас, Александр Петрович, не понимаю, – заметил Корнилов и добродушно-лукаво улыбнулся. – Я-то прямо сказал, что командование должно быть в одних руках.
Два новых снаряда разорвались на площади, и Филимонов испуганно покосился на окно.
– Итак, господин войсковой атаман, если у вас есть генерал, который мог бы взять все командование на себя, я готов ему безоговорочно подчиниться.
Дом подпрыгнул от близкого разрыва.
– Спорить не о чем, – не выдержал Филимонов. – Вы, и только вы, Лавр Георгиевич, будете авторитетом для обеих армий.
– Что ж, в таком случае подпишем протокол о соединении обеих армий. – Алексеев придвинул к себе папку с бумагой. – Вот, пожалуйста, ознакомьтесь с текстом общего решения.
Филимонов взял протянутый ему лист, торопливо, бегло прочел:
«ПРОТОКОЛ СОВЕЩАНИЯ
17 марта 1918 года, станица Новодмитриевская.
На совещании присутствовали: командующий Добровольческой армией генерал от инфантерии Корнилов, генерал от инфантерии Алексеев, помощник командующего Добровольческой армией генерал-лейтенант Деникин, генерал от инфантерии Эрдели, начальник штаба Добровольческой армии генерал-майор Романовский, генерал-лейтенант Гулыга, войсковой атаман Кубанского казачьего войска полковник Филимонов, председатель Кубанской законодательной рады Рябовол, тов. председателя Кубанской законодательной рады Султан-Шахим-Гирей, председатель Кубанского краевого правительства Быч, командующий войсками Кубанского края генерал-майор Покровский.
Постановили:
1. Ввиду прибытия Добровольческой армии в Кубанскую область и осуществления ею тех же задач, которые поставлены Кубанскому правительственному отряду, для объединения всех сил и средств признается необходимым переход Кубанского правительственного отряда в полное подчинение генералу Корнилову, которому предоставляется право реорганизовать отряд, как это будет необходимо.
2. Законодательная рада, войсковое правительство и войсковой атаман продолжают свою деятельность, всемерно содействуя военным мероприятиям командующего армией.
3. Командующий войсками Кубанского края с его начальником штаба отзываются в распоряжение правительства для дальнейшего формирования Кубанской армии.
Подписи:
Генерал Корнилов, генерал Алексеев, генерал Деникин, войсковой атаман…».
Вздрагивающей рукой взяв ручку, Филимонов подписался под текстом. Вслед за ним подписали бумагу остальные участники совещания.
Покровский первым вышел из комнаты и, столкнувшись в полутемной прихожей с командиром черкесского полка, с раздражением бросил:
– Вы, полковник, все дело испортили!
