Текст книги "Ретро-Детектив-4. Компиляция. Книги 1-10 (СИ)"
Автор книги: Георгий Персиков
Соавторы: Иван Погонин
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 57 (всего у книги 142 страниц)
Из учетной карточки, заведенной столичным сыскным отделением на Дмитрия Терентьева Николаева, крестьянина деревни Люто Михайловской волости Порховского уезда Псковской губернии, 1870 года рождения, следовало, что он с 12 октября по 12 ноября 1897 года отбывал в Спасской полицейской части месячный арест за недозволенное ношение оружия. По месту прописки он после отсидки не появлялся.
Людям свойственно общаться с теми, кто близок им по интересам, по профессии, по месту жительства. Так как у большинства отбывающих арест под шарами [110]110
Попасть под шары – содержаться под арестом в полицейской части. В XIX – начале XX века в каждой полицейской части имелась пожарная каланча, на которой в случае пожара вывешивался определенный набор надувных шаров, а ночью – фонарей.
[Закрыть] интересы и профессия одни и те же, решили проверить земляков Николаева. Кунцевич сутки просидел в арестантской Спасской части и по книгам установил, что в одно время с Николаевым арест отбывали два крестьянина одной с ним волости – несовершеннолетние Андреев и Богданов. Мечислав Николаевич кинулся в адресный стол – он размещался здесь же, в здании части. Оказалось, что Андреев и Богданов работали в одной башмачной мастерской, помещавшейся в доме 17 по Апраксину переулку.
Маленький, щупленький Богданов сидел на стуле, вжав голову в плечи. Кунцевич несколько минут его бесцеремонно разглядывал, вертя в руках паспортную книжку задержанного.
– За что в часть попал, Кирилл Тимофеев? – наконец сказал он.
Богданов отвел взгляд:
– Выпимши были, подрались на улице промеж собой с Дениской, городовой нас в участок и отволок. Мировой хотел на синенькую оштрафовать, но мы его попросили в часть отправить – нас обоих продай, таких денег не наберешь. Вот он и выписал по десять ден кажному. Мне поначалу страшно было, в часть-то, но оказалось, что тама ничего – кормят, работать не надо, никто не бьет, да и народ сидит ученый…
– Это каким же наукам ученый тамошний народ? Карманной выгрузке?
Кирюшка сконфузился.
– Весело, говоришь, было. Ну хорошо, а знакомцев там не встретили?
– Нет, – быстро ответил Богданов. Ответил и покраснел.
Сердце у Кунцевича забилось учащенно:
– Да, мало ты в части-то просидел, не доучился воровским наукам. Митьку Николаева видели, спрашиваю? – повысил он голос.
– Видали, – едва выдавил Кирюшка.
– Ну а что же ты про это сразу-то не сказал? Чего забоялся? Ведь за то, что земляка встретил, розгами не секут, а?
– Ничего я не забоялся. Я евто… Запамятовал!
– Запамятовал! Вот что, Кирилл, раз тебе в части нравится, то я могу поспособствовать, чтобы тебя туда опять определили. Только не на десять «ден», а на десять лет. Да и не в часть, а на каторгу. А там столько работы, сколько ты за свой век и не видал. С тачкой спать будешь! – Кунцевич сузил глаза и зловеще пошевелил усами.
– За что, барин? – Богданов соскочил со стула и бухнулся на колени. – Не делал я ничего!
– А у нас не только за дело сажают, но и за безделье. Преступное бездействие, слыхал про такое?
– Не слыхал, барин, вот те крест – не слыхал! – задержанный размашисто перекрестился.
– Ну это тебя от ответственности не освобождает. Куришь? – спросил он внезапно совершенно спокойным тоном.
– Курю. – Кирилл недоверчиво уставился на сыскного надзирателя.
Тот достал из кармана пачку папирос и угостил Богданова, дав ему и спички.
Кирюшка с наслаждением затянулся:
– Да-с, хороший у вас, барин, табачок, не то что нашенская махорка.
– Кури, кури, скоро и махорке рад будешь.
Задержанный поперхнулся дымом.
– Вот что, Кирилл Тимофеевич. Статьи я тебе называть не буду – все равно их номера у тебя в голове не удержатся, но закон разъясню. По нашему, российскому Уложению о наказаниях, человек, который знал про смертоубийство, но полиции не сообщил, отвечает так же, как и тот, кто убивал.
– Да ну? – не поверил Богданов.
– Вот тебе и ну! Сейчас у тебя выбор есть – дальше запираться или рассказать нам все, что тебе известно. Если запираться станешь, что ж, придется мне тебя сейчас отпустить, ничего у нас против тебя нет. Пока нет. Но как только мы Митьку поймаем, так про тебя сразу и вспомним. Ты думаешь, Митька тебя покрывать станет? Думаешь, он молчать будет о том, что вы с Дениской слыхали, как он об убийстве договаривался? Не станет, поверь мне на слово. И тогда поедешь ты, голубчик, соболей ловить, поедешь далеко и надолго. Но есть другой вариант – рассказать про того, с кем Николаев договаривался Симанова пришить. Скажешь, я вмиг протокол оформлю, что ты ко мне с повинной пришел. Тогда пусть Николаев что хочет говорит – сажать тебя уже будет не за что – ты же, получается, добровольно полиции сообщил. Ну, выбирай.
– А Дениска?
– Мы и Дениске явку сварганим! Не бросать же тебе дружка в беде.
– Мне бы с ним посоветоваться?
– Посоветуйся. Я сейчас велю его привести, посидите, покумекайте. Времени я вам дам достаточно – минут десять хватит?
Через десять минут ребята рассказывали, перебивая друг друга. Оказывается, что о том, как Николаев сговаривался с каким-то рыжим арестантом ограбить «Симаныча», слышали оба.
– Он часто про старика вспоминал, – взахлеб рассказывал Андреев. – Ругал его ругательски, мироедом звал, плакался, что горбатился на него, а Симаныч ему ни копейки не заплатил.
– Мы спали-то рядом, – подхватил Кирилл. – И как-то ночью услыхали, как Митька одному арестанту про деньги, что у старика в сундуке припрятаны, рассказывал, а тот арестант сказал, что можно эти денежки себе забрать – рассчитаться за обиду, и что у рыжего этого есть надежные ребята, которые все обделать могут.
– А что это за рыжий, как звать-то его?
– Не знаем, его к нам в камеру посадили за день до конца нашего сроку.
Кунцевич и один из писцов сыскного отделения вновь отправились в Спасскую часть, где переписали звания и фамилии всех 103 арестантов, содержавшихся одновременно с Николаевым, Андреевым и Богдановым.
Вернувшись в сыскную, Мечислав Николаевич сразу же пошел в стол приводов. Через три часа на столе у Шереметевского лежали учетные и фотографические карточки на пятерых рыжих, сидевших вместе с Николаевым.
Фотографии были предъявлены ребятам. Оба, не задумываясь, указали на крестьянина села Клин-Бельдин Луховицкой волости Зарайского уезда Рязанской губернии Семена Васильева, в декабре 1897 года высланного из столицы на родину, как лишенного права жительства в Санкт-Петербурге. Васильев имел странную кличку: «Огурец».
Это был хорошо известный сыскной полиции карманный вор. По сведениям адресного стола, последним его местом прописки значился дом нумер 10 по Коломенской улице. Кунцевич получил от начальника полтинник на разъезды и поехал во второй участок Московской части. Местный сыскной надзиратель – Дубков рассказал, что Семки-Огурца он в городе последнее время не видел и что раньше Семка сожительствовал с некоей Александрой Фоминой, посудомойкой из чайной на Глазовской.
– А есть у вас к этой Фоминой подходец? – поинтересовался Кунцевич у коллеги.
– К самой Фоминой нету, к хозяину ейному есть.
– Поговорите с ним?
– Да давайте вместе сходим, потолкуем.
– А Сашка не забеспокоится?
– Не должна. Я к нему… часто хожу.
Владелец чайного заведения встретил участкового сыщика как родного, пригласил в контору, куда расторопный половой сразу же приволок полуштоф очищенной и соленых закусок. После этого Кунцевич понял, какой подход нашел Дубков к хозяину – наверняка тот нелегально подавал своим посетителям напитки покрепче самого крепкого чая.
– Ну-с, со свиданьицем! – Хозяин ловко опрокинул рюмку, утер рукой бороду и хрустнул соленым огурцом.
Сыщики последовали его примеру.
– Кстати об огурцах. – Дубков сам налил всем по второй. – Антип Каллистратович, ты Семку-Огурца давно ли видел?
– Давненько, с прошлого Михайлова дня не видал. Да и не ходит он ко мне больше, я ж его в участок определил.
– За что?
– Да буянить начал. Пришел пьяным, добавил… кхм, – покосился хозяин на Кунцевича и счел нужным пояснить: – С собой сороковку приволок, ну и полез к Сашке, работать не давал. А когда она его выпроводить попыталась – в морду заехал. Вот я и приказал своим молодцам скрутить его да и сдать городовому. С той поры и не видел, хотя он грозился меня спалить.
– А Сашка об ем не вспоминает? – спросил Дубков.
Антип усмехнулся:
– Она-то мож и не хотела бы, да он небось не дает себя забыть – два дня назад опять пришла с синей мордой.
– А почему вы решили, что это он ее морду расквасил? – вмешался в разговор Кунцевич. – Может быть, другой кто, или об косяк она ударилась?
– Нешто от косяков так карточку разворотит? – Антип опять хмыкнул. – Да и жалилась она половым на своего рыжего.
– Значит, Огурец опять этап сломал [111]111
Сломать этап – высланному из столицы без разрешения вернуться обратно.
[Закрыть], – заключил Дубков. – А где нам его искать, Каллистратыч?
– А вот чего не знаю, того не знаю. Вы Шурку попытайте, авось она скажет – зла на него, спасу нет!
– Ну тогда вели звать ее сюда.
Хозяин ушел, и через несколько минут в дверь робко постучали.
– Да-да! – пригласил Дубков.
В комнату вошла приземистая коротконогая баба лет сорока в грязном фартуке и завязанном на затылке платке. Оба ее глаза заплыли и отливали всеми оттенками зеленого и фиолетового цветов.
– Садись, красавица, – подвинул даме табуретку надзиратель.
Шурка нерешительно присела на самый краешек.
– Водочки с нами выпьешь?
– Ой, что вы, что вы, хозяин заругает!
– Не заругает, не боись. – Дубков налил рюмку до краев и галантно подал даме: – Пей за мое здоровье!
Шурка одним махом опустошила посудину.
– Ай ловко! – восхитился участковый сыщик и тут же налил еще одну: – А ну, повтори!
Со второй баба справилась не менее профессионально.
– Молодец, давай-ка третью – Бог троицу любит.
Шурка выпила и третью, но уже медленно, а потом, поставив рюмку на стол, потянулась за бутербродом с селедкой.
– Да, пить ты мастерица. Кто научил? Огурец?
Судомойка отдернула руку и тихо спросила:
– Какой огурец?
– А тот, который тебе мордуленцию в разные цвета разукрасил. Рыжий твой.
Баба махнула рукой, закрыла рот платком и завыла:
– Ирод, ирод проклятый, никакой жизни от него мне нет!
– За что он тебя так?
– Ой, у меня не спрашивай! – Сашка недвусмысленно посмотрела на рюмку, которую Дубков поспешил наполнить. Судомойка вылила водку в рот и, уже никого не стесняясь, зачавкала бутербродом. – А коли его спросишь, так и он тебе не скажет, потому как сам не знает за что. Вино в ем бурлит.
– Где ж вы подрались?
– Прям в портерной ирод лупцевал, при всем честном народе!
– В какой портерной?
– Далече, у Московской заставы, Почечуева портерная. Повадился он туда ходить, кумпания у них там.
– А кто в кумпании?
– А, не знаю я. Одно скажу – рожи у них зверския! Сенька сказывал, – баба понизила голос до шепота, – лишаки [112]112
Лишак – беглый каторжник.
[Закрыть] они!
Сказала – и тут же замолчала, опять закрыв рот платком, откинувшись назад и вытаращив на полицейских испуганные глаза.
– Вот что, Александра! – Дубков поднялся. – Сейчас иди, поспи, я Антипу Каллистратычу скажу, чтобы он тебя не беспокоил, а как проснешься – про разговор наш забудь. И тем более Огурцу про него не говори, потому что, если это и вправду лишаки, они тебя в живых не оставят за твой язык. Поняла?
– П-п-поняла. – Голос у Сашки дрожал и был совершенно трезвым. – Только и вы им про меня не говорите!
– Не скажем, будь на этот счет покойна. Сколько их человек?
– С моим – пятеро.
– А где живут?
– Где живут, не знаю, знаю тока, что фатеру им жид один сдает, там же, у заставы.
– А когда они в портерной бывают?
– Да кажный вечер сидят.
После того, как в деле появились реальные подозреваемые, Шереметевский лично возглавил дознание.
Он собрал надзирателей и агентов и заставил Кунцевича подробно рассказать им о проведенном розыске.
– Ну-с, господа, что будем делать? – спросил начальник, внимательно глядя на подчиненных. – Пять оторвиголов, среди них – беглые каторжники, которым терять нечего. Если попытаемся взять их силой – целый бой будет. А мне бы никого из вас терять не хотелось, привык я к вам, к чертям, хоть вы все и сволочи. Ну, а раз силой взять нельзя, значит, надо взять хитростью. Давайте думать, господа!
– Надобно конных жандармов вызвать! – предложил один из агентов, новичок, поступивший на место пару месяцев назад.
Присутствующие заулыбались.
– Это как же они на лошадях в портерную попадут? – усмехнулся и начальник. – Чай у них не пони…
Все заржали. Проявивший инициативу агент сконфузился и опустил голову.
– Разрешите, ваше высокородие? – подал голос Кунцевич.
– Говорите.
– Мне очень понравился метод господина Дубкова, при помощи которого он сегодня получил сведения о местонахождении банды. Надобно их споить, а потом и забрать.
– Поясните?
Через полчаса активного обсуждения предложенного Мечиславом Николаевичем плана начальник спросил у собравшихся:
– Охотники [113]113
Охотники – здесь – добровольцы.
[Закрыть] есть?
Поучаствовать в операции рвались все. Шереметевский отобрал троих самых сильных и прибавил к ним инициатора вылазки.
Оконфузившийся в начале совещания агент поднял, как в школе, руку:
– Меня, меня возьмите!
Леонид Алексеевич с сомнением оглядел его щуплую фигуру:
– Вас?
– Вы не смотрите на мою субтильность. Я состою в секции английского бокса при атлетическом обществе, и господин тренер меня очень хвалит.
– Тренер? Вами занимается тренер? Вот отчего вы все про лошадок вспоминали!
Все опять заржали. Бедный юноша чуть не плакал [114]114
Тренерами в XIX веке называли преимущественно лиц, занимавшихся дрессировкой лошадей.
[Закрыть].
– Ну хорошо, хорошо, ступайте и вы, – поспешил успокоить его начальник. – Как фамилия?
– Левиков, ваше высокородие!
Вечером следующего дня в портерную господина Почечуева ввалилась полупьяная компания рабочих и заказала две дюжины пива.
Пролетарии сели за угловой столик и стали пировать.
У самого буфета расположилась другая компания, тоже состоявшая из пятерых мужчин. Обе группы изредка бросали друг на друга взгляды.
– Наши, – сказал Кунцевич, незаметно кивая на рыжего мужика, восседавшего по правую руку от огромных размеров детины с густой черной бородой. – А рядом с ним, похоже, лишачок.
– Чур, каторжный мой! – сказал Левиков.
Кунцевич пожал плечами – твой так твой, хочешь погеройствовать – ради Бога.
В это время надзиратель Абакумов, покрутив по сторонам головой, достал початую бутылку и налил водку в только что опустошенный стакан из-под пива[115]115
В портерных продажа и распитие крепкого алкоголя были запрещены.
[Закрыть].
– Давай-ка и нам, Санек. – Надзиратели стали двигать к нему посуду.
От компании беглых отделился вертлявый молодой человек в нагольном полушубке и подошел к переодетым полицейским:
– Не угостите ли соседей, почтенные? – спросил он, крутя в руках железную вилку.
Абакумов посмотрел на него осоловевшими глазами:
– Угостить-то можно, у нас этого добра хватает. Только и вы нас угостите – купите закусок – яичек там, букербродов, а то буфетчик уже на нас волком смотрит.
– Об чем разговор, монеты есть! – заулыбался вертлявый, обнажив полупустой рот. – Мы бы и сами водки купили, кабы ею здесь торговали, а на улицу выползать неохота – вьюга поднялась.
– Вот что, – предложил Кунцевич, – давайте столы сдвинем да в одной компании сядем!
Предложение было принято. Когда новые приятели выпили по первой, бородач уставился на Кунцевича и спросил:
– А вы кто, робята?
– Мы с Лешкой, – Мечислав Николаевич кивнул на Левикова, – наборщиками в типографии, а остальные у Сан-Гали трудятся.
– У Сан-Гали? На Лиговке? А за каким вас сюда-то занесло?
– На кладбище были, приятеля помянули. Год сегодня, как схоронили. А вы откуда?
Бородатый усмехнулся:
– Мы тоже рабочие… Наливай, что ли!
Через полчаса все бандиты, за исключением чернобородого, были абсолютно пьяными. Хоть главарь от собутыльников и не отставал – знай только успевал опрокидывать в свой огромный рот очередной стакан, но при этом не пьянел совершенно.
Вертлявый, подперев рукой щеку и облокотившись на стол, затянул:
Ты воспой, воспой, жавороночек,
На крутой горе, на проталинке.
Ты утешь, утешь меня молодца,
Меня, молодца, во неволюшке.
В тюрьме каменной за треми дверьми…
Неожиданно для всех песню подхватил Левиков:
За треми дверьми за дубовыми,
За треми цепьми за железными…
– Молодец! – сказал вертлявый. – Ты где эту песню выучил?
– Так… Дружок петь любил, я и запомнил слова.
– Хороший у тебя друг!
Еще через полчаса водка кончилась.
– Господа! – Левиков поднялся. – Я предлагаю продолжить наш банкет у меня. У меня дома хранится четверть. Правда, я припас ее к именинам, но, – Левиков махнул рукой, – еще наживу. Гулять так гулять, господа!
– Хорошее предложение, – сказал Кунцевич. – До твоего дома отсюда недалече. Земляков захватим? Вы как, ребята?
Ребят уговаривать не пришлось.
Сыщики и каторжные гурьбой вывалились из портерной. На улице бушевала метель, видно было на две-три сажени, не больше. Из снежной мглы показались извозчичьи санки. В них тут же залезли бородатый и еще один бандит [116]116
По тогдашним ПДД в санках можно было возить только двоих пассажиров, да больше туда бы и не поместилось.
[Закрыть].
– Погодь! – крикнул Левиков. – Вы куда собрались-то? Вы что, знаете где мой дом?
Блатные переглянулись:
– Так ты адрес «ваньке» скажи, – предложил лишак.
– «Ванька» мои хоромы без меня не найдет. Я в проулке живу рядом с Химическим, как туда проехать, на месте показывать надо. Еще и метель началась. Давай я с одним из вас сяду, чтобы дорогу показать, а вы, остальные, с моими ребятами садитесь.
Левиков залез в санки. Рядом уселся бородатый, и они тут же исчезли в снежной карусели.
– Пойдем в сторону Забалканского, – предложил Абакумов, – а то тут мы больше извозчиков не найдем.
Компания поплелась к проспекту. Но опасения сыскного надзирателя не оправдались – через несколько минут извозчика подрядила очередная парочка, потом – еще одна, и наконец на улице остались Кунцевич и вертлявый. Они проходили в это время мимо мелочной лавки.
– Ты говорил, у тебя деньги есть? – спросил сыскной надзиратель.
– А что? – вертлявый немного напрягся.
– Да у Лехи дома-то небось кроме водки жрать нечего. Давай в лавку зайдем, колбаски купим, ситного.
– Об чем разговор! – Вертлявый первым толкнул дверь.
Через несколько минут он вышел нагруженный свертками. Руки у бандита теперь оказались занятыми, и Кунцевич сразу почувствовал себя гораздо увереннее.
– А вот и «ванька»! – показал он на стоявшие на углу санки. – Садись.
– Куда прикажете? – спросил возница.
– На Химический.
– Тридцать копеек!
– Двугривенного тебе хватит, – начал торговаться сыскной надзиратель.
– В эдакую-то метель? Не, господин хороший, мене чем за пятиалтынный с гривенником не поеду.
– Ладно, только вези веселей.
– У меня кобыла стоящая, вмиг долетим! – сказал «ванька» и помахал кнутом.
Лошадь и вправду с места пошла неплохой рысцой.
За треми дверьми за дубовыми,
За треми цепьми за железными… —
затянул вертлявый.
«Это хорошо, – подумал Мечислав Николаевич, – сейчас на проспект выедем, нас городовой непременно должен остановить за нарушение порядка, а уж вдвоем мы этого мазурика вмиг схомутаем».
Но на Забалканском ни одного полицейского видно не было – попрятались от метели.
Бандит в это время петь прекратил, его голова склонилась вниз, и вскоре он засопел – вертлявого укачало.
Кунцевич ткнул «ваньку» в спину, а когда тот обернулся, прижав палец к губам, показал ему свою полицейскую карточку:
– Давай-ка в участок! – сказал он шепотом.
В это время они уже подъехали к Обводному. Извозчик повернул направо, и они помчались на Глазовскую, и вскоре санки остановились у ворот Третьего участка Александро-Невской части. Бандит проснулся только тогда, когда городовые выволакивали его из санок.
В целом операция прошла успешно, практически без потерь. Не повезло одному Левикову. Сопровождаемый им лишак, оказывается, только казался трезвым и вскоре тоже уснул в санях. Алексей обрадовался и, вместо того чтобы доставить бородатого до первого полицейского участка, как это было предусмотрено планом, решил отвезти его в сыскное. Когда сани остановились на Офицерской, 28, каторжный открыл глаза, узнал знакомый дом и среагировал мгновенно – так звезданул Лешке своим кулачищем, что своротил ему челюсть. Хорошо, что везший их извозчик был переодетым сыскным агентом – он засвистел в свисток и бросился на громилу сверху. Подбежали городовые, парочка куривших у крыльца надзирателей, впятером силача скрутили.
У всех задержанных нашли как холодное, так и огнестрельное оружие.
Глава 5Рыжий смотрел на Кунцевича и нагло ухмылялся.
– Фамилия, имя, звание?
– Семен Иванович Васильев, из крестьян.
– Лет сколько?
– Лета не считал.
– Согласно учетной карточке – ты семьдесят первого года рождения, стало быть, тебе двадцать семь. Так?
– Можа и так, тебе, барин, виднее, ты грамотный.
– Где жительство имеешь?
– А нигде, по ночлежным домам живу.
– Отчего так?
– Мне ж прописаться в городе нельзя, меня правов лишили. А в ночлежке пачпорт не спрашивают.
– А револьвер тебе зачем?
– Дык поэтому и ношу – от лихих людей отбиваться.
– От лихих людей? Навроде тех, которые с тобой в портерной пьянствовали?
Васильев засмеялся:
– Не со мной, а с нами. Али забыл, барин, как водку с пивом мне мешал?
Кунцевич откинулся на стуле:
– Дерзишь?
– Избави бог!
– А по-моему, – дерзишь. Что за люди с тобой пили, отвечай?
– Люди незнакомые – познакомились прям там, в портерной, подсел к ним для кумпании, потому как в одиночку пить грустно. Сначала с одной кумпанией пьянствовал, потом ваша привалила, с вами пить стал.
– За что последний раз судился?
– За бесписменность [117]117
Проживание в городе без действительного вида на жительство.
[Закрыть].
– Зачем этап ломал?
– А чего мне дома делать? Тятьку с мамкой объедать? Они и без меня не жируют.
– Сидел вместе с Митькой Николаевым?
– Не знаю такого, – быстро ответил задержанный.
– Не знаешь? Вот – выписка из журнала учета арестованных Спасской части. В ней указано, что Николаев и ты сидели в одной камере с девятого по двенадцатое ноября минувшего года.
– Нас там много сидело, в той камере-то. Можа и был про меж нас какой Николаев, мне почем знать?
– У нас есть свидетели, которые подтверждают, что ты обсуждал с Николаевым планы убийства торговца льном Симанова.
– Чего? – Задержанный вскочил. – Ты чего мне пришить собираешься? Убийство? А вот это видел? – Васильев сложил из пальцев дулю и сунул ее под нос сыщику. Тот тоже встал и саданул рыжему в нос. Семен упал.
– Ты чего дерешься? – спросил он, поднимаясь и утирая кровь. – Сейчас драться нельзя, не те времена! Я его превосходи…
Договорить он не успел – Кунцевич ударил его еще раз, а после того, как Васильев опять упал, стал колошматить ногами по ребрам. Успокоился он только через несколько минут. Подошел к подоконнику, взял оттуда графин, трясущимися руками налил воды в стакан и выпил в пару глотков.
Задержанный лежал на полу и громко стонал.
– Вот что, Семен Иванов Васильев, – Мечислав Николаевич наклонился над ним, взял за волосы и притянул голову бандита вплотную к своему лицу, – это тебе не бесписменность. Это – убийство девяти человек. И от тебя тут никто не отстанет, пока ты правду не начнешь говорить. До смерти забьем, а не отстанем.
Он отпустил задержанного, выпрямился и стал поправлять съехавший набок галстук.
Васильев кряхтя поднялся и сел прямо на пол.
– Не стану я, барин, тебе ничего говорить. А твово битья я не боюсь. Меня такие бивали, что ты супротив них – тьфу, и растереть. Не убивал я никого, не убивал – и точка.
Антропометрия показала, что чернобородый великан – это кронштадтский мещанин Павел Демьянов, носивший кличку Павлушка-Ермак. Пять лет назад Демьянов был осужден Санкт-Петербургским окружным судом за убийство с заранее обдуманным намерением с целью ограбления к ссылке в каторжные работы на пятнадцать лет. С каторги бежал в прошлом году. В сыскной была и карточка вертлявого – им оказался Владимир Царев, мещанин города Крестцы Новгородской губернии. Он тоже должен был быть сейчас на каторге, правда, за менее тяжкое преступление – разбойное нападение на мелочную лавку у себя на родине.
Личности двух других собутыльников пока так и не установили – никаких документов при них не было, антропометрические измерения ничего не дали, а себя они называли не помнящими родства [118]118
Иван, родства не помнящий, – так тогда называли лиц, по каким-то причинам скрывавших свою личность, живших либо совсем без документов, либо по подложным видам на жительство.
[Закрыть]. Дело об убийстве семьи Симанова было изъято у Обух-Вощинского и передано следователю по особо важным делам Санкт-Петербургского окружного суда.
Шереметевский надавил пальцами на глаза и просидел так с полминуты.
– Извозчик со станции Дно явно узнал рыжего, Царева и Ермака. Но толку от этого никакого – Иванов трясется, как осиновый лист, и следователю говорит, что никого из них в тот вечер не возил. Других свидетелей у нас нет. Если ребята не разговорятся, то предъявить им будет нечего.
– Надобно их логово искать, вдруг там что-нибудь из симановских вещей спрятано, – сказал Кунцевич.
– Надо, так ищите, Мечислав Николаевич! Кстати, – начальник выдвинул ящик стола и достал из него серебряный портсигар с вензелем императора, – вот, нашли у одного из задержанных, у того, который родства не помнит. Вещица интересная. Две недели назад ее забрали у действительного статского советника Цепельбаума, причем забрали в ста саженях от Невского, на Екатерининском канале. Цепельбаум говорит, что грабителей было двое, но лиц их ему в темноте разглядеть не удалось. В этом направлении тоже стоит поискать. В общем, идите, ищите да обрящете!
Розыски Кунцевич начал с хозяина портерной. Сыскной надзиратель 1-го участка Нарвской части, в чьем ведении находилось заведение Почечуева, сообщил, что торговец пивом грешит скупкой краденого, но за руку его поймать пока не удалось.
Мечислав Николаевич получил от Шереметевского разрешение на обыск портерной [119]119
Действовавшее тогда уголовно-процессуальное законодательство позволяло чинам полиции в случаях, не терпящих отлагательств, проводить обыски без постановления следователя. Однако в столице для этого нужно было получить разрешение начальника полицейского учреждения.
[Закрыть], взял с собой пятерых прикомандированных к сыскной городовых и двинулся на Заставскую.
Реакция хозяина на постановление об обыске Кунцевичу не понравилась – уж больно спокоен был господин Почечуев.
– Ну надоть так надоть. Ищите. Только что искать будете? Сами-то знаете?
– Вещи, добытые преступным путем. Выдать добровольно не желаете?
– Кабы были такие, сразу бы отдал.
Искали долго – часа четыре, но ничего предосудительного не нашли. Городовые сняли шинели, но все равно сильно упрели и то и дело поглядывали на надзирателя. Тот выглядел растерянным.
Хозяин все эти четыре часа просидел в буфетной, подливая себе чай из ведерного самовара.
– Можа, хватит, ваше благородие? Было б чего незаконного, давно бы сыскали. Может, лучше чайку? Чай у меня отличный – перловский! [120]120
Популярный в то время чай фирмы «В. Перлов с сыновьями».
[Закрыть]
Кунцевич сел за стол, принял от хозяина стакан с чаем, не сказал ничего против, когда Почечуев влил туда добрую порцию коньяку, отхлебнул и одобрительно покивал:
– Да, чаек хороший. Значит, говоришь, ничего противозаконного не держишь?
– На кой мне? Мы и от портерной неплохо кормимся, канкарентов-то рядом нет.
– А мне говорили, что ты окромя пива еще и темными [121]121
Темные – краденые.
[Закрыть] вещами приторговываешь?
– Брешут, брешут, ваше благородие! Завистников-то у меня хватает.
В это время звякнул дверной колокольчик, и в помещение вошла девица лет двадцати в хорьковой ротонде с бобровым воротником.
– Здравствуй, Максимушка! – улыбнулась она Почечуеву.
Но тот визиту явно не обрадовался – сразу сделался хмур и суетлив:
– Ступай, ступай в контору, не видишь – занят я.
Девица пожала плечами, хмыкнула и направилась по указанному ей направлению. Кунцевич отставил недопитый стакан и поднялся:
– Один момент, барышня!
Девица остановилась:
– Вы мне?
– Вам, тут вроде других дам нету. Какая ротонда у вас чудесная! Где покупали?
– Ндравится? Максим Фаддеич подарил! – ответила польщенная девушка.
– Дура глупая! – простонал Почечуев.
– А что? – барышня захлопала глазами.
– Ротонда хорошая, только воротник подгулял самую малость – чтой-то он у вас сзади зеленый?
Решили так – Кунцевич хлопочет перед следователем, чтобы Почечуев оставался по делу свидетелем, а тот дает показания против Васильева. Сообщать что-либо против Демьянова и других членов шайки портерщик наотрез отказался:
– Мне и так из-за вас придется из Питера уезжать, а если я против Ермака чего скажу – он меня везде сыщет, лучше уж сразу меня в тюрьму сажайте. Семка мне шубу принес, о том, что она уворована, я не знал, все, боле ничего не скажу.
– Ну, этого совсем мало – за такие сведения следователь тебя свидетелем делать не согласится. Ты хотя бы скажи, где эти упыри жили? Можно без протокола.
Проживали бандиты в доме № 35 по Киевской, в квартире служащего при банях Фишмана. Там была найдена «парадная» одежда бандитов – та, в которой они, по-видимому, ездили на Псковщину, а в одном из пальто – три билета в вагон третьего класса от станции Дно до станции Бологое, датированные двадцать четвертым января. Это было уже кое-что.
Но самый приятный сюрприз ждал Мечислава Николаевича в сыскном – через полчаса, после того, как он уехал на обыск, туда ввалился закутанный в башлык урядник Юдин, привезший в столицу задержанного накануне в своей деревне Митьку Николаева.
Бывший симановский работник клялся и божился, что ни с кем о своем хозяине не разговаривал, но после очных ставок с Андреевым и Богдановым признался, что действительно говорил с Васильевым о Симанове, но в этом разговоре никаких планов ограбить торговца льном они не строили. Он только жаловался сокамернику на кулака-мироеда, который ему ни гроша не заплатил, несмотря на то, что он пахал на него все лето.
Записав показания, Мечислав Николаевич велел отправить задержанного в Спасскую часть и привести оттуда Васильева. Теперь ему было что предъявить рыжему.
– Ну, здорово, Семен Иванович!
– Наше вам, ваше благородие! Что, опять кормить [122]122
Кормить – бить (жарг. конца XIX в.).
[Закрыть] будете?
– Нет, сегодня обойдемся без битья. Сегодня я тебя бумагами прижимать буду. Грамотен?
– Читать по печатному могу.
– По печатному пока не получится, бумаги у меня все рукописные, поэтому я тебе их сам прочитаю. Итак. Вот бумага первая – показания Митьки Николаева. Он утверждает, что говорил с тобой про Симанова.
– Да не знаю я никакого Николаева! Хотя… Погодь… Вспомнил! И вправду сидел со мной в хате какой-то чудной парень, рассказывал, как ему тяжко было жить у хозяина. Костерил его по-всякому… И по фамилии называл. Как ты говоришь – Симанов? Вроде так и называл. А может, это он его пришил, а?
– Нет, не может.
– Почему?
– А потому. Слушай дальше. Вот вторая бумага – протокол обыска в квартире мещанина Фишмана, у которого ты последнее время жил. Изъято среди прочего – из кармана черного мужского пальто на вате – три билета со станции Дно. Фишман говорит, что в этом пальто ты хаживал.
Васильев упер взгляд в пол:
– Никакого Фишмана не знаю, я вообще с жидами не вожусь. И не жил я у него, я ж говорю – по ночлежкам скитался.
– А почем ты знаешь, что Фишман не немец, а еврей? А? Я тебе про его жидовское происхождение ничего не говорил. Устрою я промеж вас очную ставку, тогда и посмотрим, жил ты у Фишмана или нет. Ну и третья бумага, самая главная. Крестьянина Максима Фаддеева Почечуева знаешь?
– Нет.
– Нет? Ну как же так – это же его заведение на Заставской, где мы с тобой пиво с водкой мешали! Так вот, господин Почечуев дал мне письменные показания о том, что в конце сего января приобрел у тебя, Семена Васильева, хорьковую шубу с бобровым воротником и эту шубу перешил в женскую ротонду его знакомый портной Великанов. Великанов, – Кунцевич порылся в пачке бумаг, – вот-с, Великанов это подтверждает. Оба говорят, что на воротнике было зеленое пятно. Откуда у тебя хорьковая шуба с бобровым воротником, по приметам схожая с похищенной у Симанова? Ась?
