Текст книги "Ретро-Детектив-4. Компиляция. Книги 1-10 (СИ)"

Автор книги: Георгий Персиков

Соавторы: Иван Погонин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 142 страниц)

5

– А револьвер-то у вас есть? – спросил у Тараканова ялтинский уездный исправник Гвоздевич.

– Есть. – В доказательство он достал из-за пояса револьвер, который так и не вернул Батурину.

– Это хорошо. А стрелять доводилось?

– Нет.

– Это плохо. Но хоть как это делается, представление имеете?

– Надо прицелиться и нажать на курок.

– Курок надо взводить. А нажимать нужно на спусковой крючок. Смотрите. – Гвоздевич ловко выщелкнул из барабана своего нагана все патроны и показал Тараканову, как взводить курок и как нажимать на спуск. – Взвести нужно один раз, желательно заранее. Потом он будет стрелять самовзводом. Когда взведете, держите в руках стволом вверх, не вздумайте в таком положении совать за пояс, а то отстрелите себе чего-нибудь, не дай бог. А у вас, Мечислав Николаевич, оружие имеется?

– Избави меня бог! Мне начальник наказал ни в коем случае не рисковать, уж очень он ценит мою голову. Посему я в сторонке постою, я целиком и полностью на вас надеюсь. Да и зачем вам славу поимки такого опасного преступника с пришлым делить?

Последний аргумент возымел на исправника решающее действие.

Проследив за Рассохиным, Тараканов доложил Кунцевичу. Тот надел сюртук и поехал к главноначальствующему. Думбадзе, узнав про Спектора, вызвал исправника и велел доложить ему о задержании убийцы в течение двух часов.

Предложение Кунцевича подождать, пока Спектор выйдет из дачи, и взять его на улице было с гневом отвергнуто.

– Вы, милостивый государь, не понимаете, в каком городе находитесь? Ялта – летняя резиденция Государя и монаршей семьи! И я не потерплю в городе экспроприаторов. Ни одной лишней минуты не потерплю! Быть может, он вовсе из дому не станет выходить? Прикажете его месяц ждать, пока Государь не приедет? Немедленно арестовать и доложить!

После того как Кунцевич рассказал ялтинским полицейским о «подвигах» Спектора, Гвоздевич решил задействовать в операции все наличные силы полиции. План у исправника был простой, точнее, его вовсе не было: он хотел всем отрядом идти на приступ виллы через сад, а там – как бог на душу положит. Кунцевич с этим планом не согласился.

– Вы знаете, что в питерских квартирах двери везде двойные и весьма прочные? Если бы мы всякий раз, задерживая очередного гайменника, брали бы квартиры приступом, то не успевали бы хоронить наших агентов. Для таких операций мы прибегаем к простому, но удобному трюку: засаду прячем в парадном подъезде и на черной лестнице, а к квартире посылаем какого-нибудь прикормленного мазурика. Тот звонит и на вопрос хозяина: «Кто?» – кричит: «Шухер, фараоны за тобой выехали, вот-вот будут, беги!» Преступник выскакивает из квартиры, а мы его в подъезде и хватаем.

– Что же вы предлагаете?

В пять часов десять минут вечера к почтово-телеграфной конторе подъехали две пролетки. В первой сидели исправник и его помощник, а во второй – двое городовых.

Полицейские вихрем ворвались в почту, попросили публику покинуть залу и на глазах всех служащих стали требовать у почтмейстера выдать им корреспонденцию на имя Марфы Митрофановой Ивановой, которая, по их словам, обвиняется в нескольких тяжких государственных преступлениях.

Почтмейстер натиску не поддался и в свою очередь попросил предъявить ему постановление окружного суда о разрешении выемки почтово-телеграфной корреспонденции, в противном же случае выдавать чего-либо господам полицейским отказывался. Те покричали, погрозили немцу всяческими карами и удалились.

Через пять минут после отъезда чинов полиции почтовый чиновник Рассохин сослался на расстройство желудка и отпросился домой. Домой однако же он не пошел, а что было сил припустил к вилле «Ванда».

Тараканова, как самого неопытного, поставили на самый безопасный участок – к заднему забору виллы. Ялта расположена на холмах и застроена террасами. Поэтому забор виллы, с уличной стороны не превышавший полутора аршин, с задней стороны достигал почти двух саженей, и вероятность того, что Спектор будет скрываться именно этим путем, равнялась нулю. Остальные полицейские окружили виллу с других сторон, сосредоточив основные силы в кустах у калитки. Дело в том, что через минуту после того, как виллу покинул Рассохин, оттуда выбежал хозяйский мальчишка и побежал к располагавшейся неподалеку извозчичьей бирже. Возвращался пацан, важно развалившись в кресле фаэтона. Фаэтон остановился у калитки, а паренек побежал к дому докладывать об удачном найме. Гвоздевич резонно решил, что уходить Спектор будет на извозчике.

Но Идель Гершкович полицейские хитрости знал прекрасно. Да и к возможным неприятностям он подготовился сразу же, как снял виллу. Он стал для хозяйского пацаненка лучшим другом, и тот показал ему потайной ход, позволявший уходить со двора без спросу матери. Для этой цели паренек спрятал в саду, у забора, собственноручно сколоченную лестницу. Узнав о предстоящем визите полиции, Спектор отослал мальчишку за фаэтоном, поцеловав Матильду и велев ей ничего не бояться и действовать по уговору, приставил к забору лестницу, вмиг по ней поднялся и был таков.

Если бы Спектор не споткнулся и не упал бы, Тараканов его бы упустил – надзиратель в это время смотрел совсем в другую сторону. Обернувшись на шум, он увидел давнишнего случайного попутчика сидящим на земле.

– Не вставайте! Сидите на месте! – Тараканов направил на налетчика револьвер.

Спектор посмотрел на полицейского, и у того по спине побежали мурашки.

Но тут бандит узнал надзирателя.

– Ба! Старый знакомый! А почернели-то как! Видать, не от хорошей жизни. Что, мзду по-прежнему не берете? Знаете, а мне вас жаль. Вот никого жаль не было, а вас почему-то стало. В чем дело – не пойму. Видно, с возрастом я становлюсь сенти…

Тараканов так и не смог понять, откуда в руке у Спектора появилось оружие. Оно будто бы из воздуха материализовалось. Налетчик, не прекращая говорить, выстрелил. Точнее, хотел выстрелить, но пистолет дал осечку. Идель Гершкович от крымского воздуха, моря и вина расслабился, перестал следить за оружием, и оно подвело. Спектор лихорадочно нажимал на спусковой крючок, но пистолет никак на это не реагировал.

Офицерский наган бывшего кавалериста Батурина тоже не был в идеальном состоянии, его новый владелец и вовсе за ним не следил. Однако продукт тульских оружейников создавался именно для российских условий, с некоторым запасом надежности, учитывающим в том числе и потенциальное раздолбайство его хозяев. Поэтому револьвер не подвел. Правда, первая трехлинейная пуля полетела совсем не в том направлении, которое хотел ей придать Тараканов, и разбила глиняный горшок, висевший на заборе соседнего дома. Зато вторая и третья попали в цель – одна неопасно ранила Спектора в левую руку, а другая прострелила ему печень. Когда Гвоздевич со своими подчиненными прибежали на выстрелы, Спектор был уже мертв.

От казенных трех сотен осталась какая-то мелочь, поэтому обратно ехали на пассажирском, хоть и вторым классом, но без мест для спанья.

– Вот вы, милостивый государь, молоды и поэтому еще не думаете об экономии. А я, батюшка мой, пожил. И сызмальства трудом своим копеечку зарабатываю. Поэтому каждую копеечку и ценю. Можно было бы, конечно, спать на белых простынях, роскошествовать, обедать в ресторанах! Ну и к чему бы это привело? Приехали бы домой без копейки денег! У вас получка жалования двадцатого?

– Да.

– Вам повезло. А у меня – первого, мне еще полмесяца ждать. Нет, надо быть экономным, откладывать по возможности, не в богадельню же в старости идти!

Прощались на перроне Николаевского вокзала в Москве.

Кунцевич крепко пожал Тараканову руку.

– Завидую я вам! Пол под ногами у вас больше ходить не будет! Спать скоро станете на маменькиной пуховой перине, а мне еще почти сутки сиднем сидеть. Спина болит ужасно. Ну, прощайте, прощайте!

Когда Тараканов отошел на несколько шагов, Кунцевич его окликнул:

– Осип Григорьевич! Постойте. – Кунцевич подошел. – Вы мне понравились. Филиппов вам предлагал службу, и я к его предложению присоединяюсь. Перебирайтесь в Питер, а?

– Вы знаете, Мечислав Николаевич, я об этом думал. Но вынужден от вашего предложения отказаться. Кто я буду в Питере? Полицейский надзиратель сыскного отделения приравнен к околоточному, а это практически нижний чин, тем более в столице. А у себя дома я начальство, полицией города руковожу, да и Кудревич мне место своего помощника обещал. Кроме того, мать у меня, дом свой. «И невеста», – подумал он, но вслух не сказал.

– Так фамилия вашего исправника Кудревич? Уж не Витольд ли Константинович?

– Да. А вы его знаете?

– Знаю. Еще по варшавской гимназии. Да и потом по службе приходилось сталкиваться. Гнида редкостная. Кстати, можете это ему передать. Ну да ладно, была бы честь предложена. Я надеюсь, когда-нибудь свидимся. Прощайте!

Эпилог

В апреле командующий округом объявил большие маневры, и в город вошел 10-й пехотный Новоингерманландский полк, квартировавший в Туле. Военные должны были простоять в городе неделю. Дворянское собрание заблестело золотом эполет, каширские дамы буквально требовали ежедневно устраивать танцевальные вечера. Через неделю ингерманландцы ушли в Москву, а еще через два дня исчезла Варенька.

Купец Подпругин пригласил к себе полицейского надзирателя, поставил на стол полуштоф водки и передал ему письмо от дочери.

Варенька просила у отца прощения и благословения, сообщала, что влюблена безумно, и заявляла, что в любом случае до свадьбы домой не вернется. Несколько последних строчек были написаны крупным мужским почерком. Поручик Ермолаев-Молодцов тоже извинялся и просил руки дочери «глубокоуважаемого Антона Вавиловича».

– Как же она меня опозорила-то! И с кем сбежала – с офицером! У него жалование сорок рублей! На что они жить будут? Да и как жить? Кругом народ бунтует, война только кончилась, того гляди, новая начнется! Разве такую партию я для дочери желал? Не видать ей моего благословения, не видать!

– Зато они любят друг друга. Да и фамилия у подпоручика – не чета моей. Давайте выпьем, Антон Вавилович!

Домой Тараканов вернулся в совершенно бессознательном состоянии, и в избу его занес кучер Подпругина. Но, вопреки опасениям, на следующее утро мать его не упрекнула ни одним словом, отпаивала капустным рассолом, а сама потихоньку плакала.

Успех таракановской командировки обернулся надзирателю боком. Кудревич так грамотно составил рапорт на имя губернатора, что к лету был назначен тульским полицмейстером. Тараканову губернатор выдал очередную сотню и свое «спасибо» в приказе по полиции. С собой Кудревич Тараканова звать не стал.

Новый исправник, назначенный в город откуда-то из Малороссии, без обиняков заявил, что на ключевых постах в уезде и в городе хочет видеть своих людей.

Исправник стал придираться к каждой мелочи и сделал службу Тараканова невозможной.

На улице было тихо и безветренно. Они с матерью сидели на лавочке во дворе, слушали доносившиеся издалека девичьи песни и грызли зерна подсолнуха.

– А ведь меня, мамаша, в столицу звали служить!

– Кто звал?

– Начальник сыскной полиции.

– Генерал он али кто?

– Статский советник, почти что генерал.

– И что же ты, дурья башка, не пошел?

– А вы думаете, стоило идти?

– Нет, век в болоте нашем сидеть! Конечно, надо было идти!

– А как же вы?

– А что я? Али я неспособная какая? Мне только сорок пять годов, и здоровьем Господь не обидел, тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить. Не все тебе со мной сидеть. Корова, опять же, у меня. Да и ты про мать не забыл бы, посылал бы, небось, из столицы денежки-то, а?

Утром, едва дождавшись открытия почтовой конторы, Тараканов отправил в Питер телеграмму:

«Санкт-Петербург зпт Офицерская зпт полицейский дом Казанской части зпт сыскная полиция зпт Кунцевичу тчк Возможно ли еще получить место впр Тараканов».

На следующий день почтальон принес ответ. Он состоял из одного слова: «Приезжайте».

Убийство на Миллионной
По мотивам уголовных романов

Часть I
Петербург и окрестности
Июнь 1907 – сентябрь 1908 г.1

Денег не хватало катастрофически. Первого числа каждого месяца Тараканов получал 54 рубля. 15 рублей он отдавал за комнату, 10 отсылал матери. На провизию, керосин, свечи, баню, парикмахерскую и на всякие разные мелочи уходило еще 15 рублей. Привыкший к скромной провинциальной жизни Тараканов мог бы и откладывать, если бы не Анечка…

Познакомились они в начале осени. Анна Никитична служила в модном магазине на Морской и в один прекрасный, как потом оказалось, день была послана с заказом на Галерную. Заказчица долго примеривала принесенное платье, и, когда Аня вышла на улицу, было уже темно. Тараканов возвращался в участок из какого-то притона и залюбовался стройной женской фигуркой. Он прибавил шагу, обогнал девушку и взглянул на ее лицо. Лицо фигуре соответствовало, и коллежский регистратор решился заговорить. К его удивлению, барышня разговор поддержала, более того, разрешила ее проводить и от предложения встретиться в воскресенье не отказалась.

С той поры долги коллежского регистратора росли в геометрической прогрессии, хотя Анна Никитична от него ничего особенного не требовала, да и он ее по «Дононам» и «Кюба» не водил. Но не вечно же гулять по улицам! А на острова ни один извозчик меньше чем за полтинник ехать не соглашался. Ну не на конке же, в самом деле, барышню везти? Полтинник извозчику, рубль на двоих за вход, вино, фрукты, цветы, конфекты… Хорошо, когда только одной синенькой бумажкой в вечер отделывался… В ноябре Анюта обмолвилась, что в пальто своем стареньком мерзнет. Полушубок с куньим воротником не только съел все его мизерные сбережения, но и заставил кредитоваться. Но грустил он по этому поводу недолго. Примерив обновку, Нюра так его отблагодарила, что он готов был ей после этого каждую неделю по полушубку покупать. Правда, самому пришлось занять пятьдесят рублей у Кунцевича, чтобы вызволить из ломбарда свое зимнее пальто, сданное туда еще в сентябре. На уплату этого долга пошли все рождественские наградные. А весной Анне Никитичне понадобились новые сапожки…

Тараканов перестал обедать в кухмистерской, утром ограничивался чаем с ситным, вечером ел селедку с картошкой. Но такая экономия помогала не сильно. Он исхудал, пообносился, уже в середине марта снова отнес зимнее пальто в ломбард. Он изломал всю голову, стараясь придумать законный способ получить прибавку к своему жалованью, но так ничего и не придумал. Ремеслами он никакими не владел, давать уроки и заниматься перепиской бумаг у него не было возможности – Аня и так стала упрекать его, что из-за своей проклятой службы он уделяет ей слишком мало времени.

Наконец ему повезло: в располагавшемся в его участке банкирском доме Гинзбурга неизвестный мошенник по поддельной квитанции получил на сто тысяч рублей четырехпроцентных бумаг государственной ренты, принадлежавших купеческой вдове Куприяновой.

Сам факт хищения обнаружили только через месяц после его совершения.

1 мая 1908 года Ефросия Псоевна Куприянова лично явилась в банк и потребовала выдать ей десять тысяч. Деньги вдова собиралась отправить своему беспутному сыну, который, находясь на французских курортах, запутался и засыпал горячо любимую матушку телеграммами со слезными просьбами о незамедлительной финансовой помощи.

Каково же было удивление коммерции советницы, когда от служащего банка она узнала, что никаких бумаг ей выдано быть не может, поскольку все они были получены ее поверенным еще до Пасхи. Вдова возмутилась, стала требовать управляющего. Случился скандал, послали за полицией.

Первоначальным дознанием было установлено следующее:

В понедельник, 24 марта, в канун Благовещения, около одиннадцати часов утра, в контору явился некий помощник присяжного поверенного по фамилии Рудаков, высокий брюнет лет тридцати пяти, предъявил прописанную в меблированных комнатах господина Смирнова паспортную книжку, подлинник квитанции на вклад госпожи Куприяновой, доверенность от ее имени и потребовал выдать ему все принадлежащие вдове бумаги. По существующим в банке правилам выдача процентных бумаг была назначена через два часа после обращения клиента. За это время конторщик снял с принесенных Рудаковым документов копии и распорядился вынуть из хранилища вклад Куприяновой. В час дня Рудаков вновь приехал в банк, расписался в услужливо поданных конторщиком бумагах, сложил ценности купчихи в новенький кожаный портфель, на котором золотом были вытеснены его имя и звание, да и был таков.

Поговорив с управляющим и конторщиком, Кунцевич позвал Тараканова на улицу.

– Дело, Осип Григорьевич, интересное. Я бы сам им с удовольствием занялся, но именно сегодня не могу-с. Обещал к пяти вечера быть в одном месте. Так что целиком и полностью полагаюсь на вас. Плохо, что у них нет описи процентных бумаг. Они ее составляют только по желанию клиента, а купчиха не пожелала. Жаль, могли бы проверить по банкирским конторам, хотя на деньги эти ценные бумаги, скорее всего, поменяли в день получения. Но все равно поискать есть где. Прежде всего обратите внимание на квитанцию. Управляющий меня уверяет, что бланк не поддельный. В этом направлении и копайте. Сегодня я с вечерних занятий у начальника отпросился, так что о результатах доложите мне завтра.

Пожелав удачи, Кунцевич удалился.

Когда Тараканов возвращался в банк, в дверях он чуть не столкнулся с конторщиком, выдавшим вклад Куприяновой.

– Прошу прощения, вы будете это дело расследовать?

– Да.

– Тогда извольте пройти к управляющему, они вас очень ждут-с.

Банкир усадил Тараканова в мягкое кресло в своем кабинете и предложил коньяку и гавану. Ни от того, ни от другого надзиратель не отказался.

– Разрешите отрекомендоваться: Мейдельберг Генрих Карлович. А вас как звать прикажете?

– Коллежский регистратор Тараканов.

– А по имени-отчеству?

– Осип Григорьевич.

– Очень приятно. Осип Григорьевич! Моя судьба целиком теперь в ваших руках. Понимаете ли, дела у нас в последнее время и так идут неважно, а тут сто тысяч украли! Мы должны госпоже Куприяновой все компенсировать, и эта компенсация очень больно по нам ударит. Так что, голубчик, выручайте! Найдите деньги, а мы в долгу не останемся. Один процент от суммы разысканного вас устроит?

– А нельзя ли два?

– Давайте сойдемся на полутора, чтобы никому не было обидно.

– Договорились. Только нашу сделку я прошу не афишировать.

– Само собой разумеется. Так вы найдете?

– Я постараюсь, с вашей помощью.

– Я весь ваш. Наверняка потребуются деньги на расходы?

– И это тоже, но я сейчас не про деньги. Мне начальство сообщило, что квитанция, по которой мошенником были получены процентные бумаги, не поддельная?

– Нет, самая настоящая.

– А заполнена она кем?

– Процентные бумаги Куприяновой в прошлом году принимал конторщик Николаев. Он заполнял приходный ордер, стало быть, он же и выписывал квитанцию.

– Почерк на квитанции, предъявленной мошенником, Николаев признал за свой?

– К сожалению, Николаев в январе умер от туберкулеза. Но почерк похож, весьма похож.

– Скажите, а та квитанция, которую сегодня принесла Куприянова, тоже настоящая?

– В том-то и дело, что да!

– То есть мы имеем две подлинные квитанции на один вклад. Как такое возможно?

– Ума не приложу!

– У вас квитанции номерные?

– Разумеется!

– Номер ставится типографским способом или пишется от руки?

– От руки. Видите ли… практически всегда для совершения операций по вкладам одновременно обращается несколько человек, и, чтобы клиентам было удобно, мы держим несколько приходных книг. Есть еще журнал, куда вписываются все вклады. Так вот, конторщик, приняв вклад, выписывает ордер, квитанцию, потом заносит краткую запись в журнал, указав в нем номер приходной книги, а порядковый номер записи в журнале проставляет в ордере и квитанции. Это делается для того, чтобы потом не искать запись о вкладе по всем приходным книгам, – когда вкладчик предъявляет квитанцию, конторщик по ее номеру и дате сверяется с журналом и находит номер соответствующей приходной книги. Понятно я объяснил?

– То есть в самих приходных книгах номера ордеров идут не по порядку?

– Да-с.

– Ну, теперь все понятно. Мошенник вырезал из одной из ваших приходных книг чистую квитанцию, подделав почерк, заполнил ее на вклад Куприяновой, поставил соответствующий номер и дату и предъявил квитанцию к выдаче.

– Боже мой! Выходит, это может быть не первое и не последнее мошенничество!

– Да, система записи вкладов у вас порочна. Но такую аферу можно провернуть лишь в том случае, если в самом банке у афериста есть сообщник. Ведь посторонние доступа к приходным книгам не имеют?

– Нет конечно.

– Значит, установить номер квитанции, по которой Куприянова сдала свои процентные бумаги, а также номера самих бумаг и дату их приема мог только свой в банке человек. Этот же человек и вырезал из одной из ваших книг пустой бланк квитанции. Кроме того, он или сам подделал почерк Николаева, или предъявил образец почерка своему сообщнику, искушенному в подделках. Кстати, все книги надо проверить.

– Я немедленно распоряжусь. – Управляющий потянулся к звонку.

– Подождите, распорядиться вы теперь успеете. Давайте лучше еще побеседуем. Так вот, я уверен, что афера не могла быть реализована без участия служащих вашего банка. Скажите, а не обратил ли кто-нибудь из них на себя внимания чем-нибудь особенным за время, прошедшее после выдачи вклада Куприяновой?

– Ничего не замечал, – ответил разводя руками и как-то растерянно управляющий.

– Никто не манкировал особенно службой? Никто не делал бросающихся в глаза расходов?

– Никто… ничего не видел…

– А за это время из банка много народу уволилось?

– Нет-с. Я, впрочем, точно не знаю, я распоряжусь, сейчас подготовят справку.

На этот раз Тараканов управляющего останавливать не стал.

– Будьте любезны.

Управляющий позвонил и потребовал у явившегося артельщика позвать какого-то Аркадия Митрофановича, пояснив надзирателю, что этот человек буквально кладезь нужных сведений.

Через пять минут явился сутулый человек лет пятидесяти в заношенном сюртуке. Управляющий представил его помощником главного бухгалтера.

– Аркадий Митрофанович, скажите, много ли народу получило у нас расчет за последние два месяца?

– Если брать во внимание нижних служителей, то семь человек.

– А без нижних служителей? – спросил Тараканов.

– Четверо. Все конторщики.

– А каковы причины увольнения?

– У всех разные. Ильин запьянствовал, Смирницкий выгодно женился и теперь служит у своего тестя, Свирин получил наследство, а Лантайс уехал на родину, в Ревель.

Тараканов задумался. Все четверо на роль помощника афериста подходили одинаково. Придется проверить всех.

– Давайте поговорим о них поподробнее. Итак, Ильин. Всегда был склонен к пьянству?

– Всегда. Он к нам поступил по протекции и держался на месте до тех пор, пока была в силе его рука. Как только эта рука из банка убралась, мы его уволили. Говорят, что он сейчас на излечении в больнице, на Пряжке.

– Понятно. Скажите, а как алкоголик мог работать в банке? Вы не боялись, что он начнет воровать?

– Знаете, Ильин, при всех его недостатках, был патологически честен. На службу мог неделю не являться, когда у него запой случался, это да, ходил в каких-то обносках, но никогда ни одной копейки из кассы не позаимствовал. Да и дядюшка ему всегда деньгами помогал.

– Хорошо-с. А Смирницкий?

– Этот молодой человек обладает такой примечательной внешностью, что может позволить себе вообще не служить. Он из альфонсов. Всегда возле него цветник из дам. Ему оставалось только выбирать. Вот он и выбрал дочку купца-миллионщика. Об их свадьбе даже газеты писали, до того роскошна была. Папаша-то невестин вначале ни в какую не хотел дочку за нашего Андрюшку выдавать. Но та пригрозила уксус выпить, пришлось купцу уступить. Видел я Андрея Львовича недавно в «Аркадии». Прикатил с целой ватагой прихлебателей на собственном авто, заняли они отдельный кабинет, а потом туда хористок пригласили. И заметьте, без молодой жены был!

– С этим тоже все более-менее ясно. Пойдем далее. Свирин. Вам известно, от кого ему досталось наследство?

И управляющий, и Аркадий Митрофанович покачали головами.

– Нет, он ничего не говорил, – признался Генрих Карлович, а Аркадий Митрофанович добавил:

– Он сказал мне и другим сослуживцам просто, что вот, мол, я получил наследство и служить более не намерен.

– А не говорил он вам или не слышали ли вы от других, как велика сумма доставшегося ему состояния?

Генрих Карлович опять отрицательно помотал головой, а помощник главного бухгалтера ответил:

– Сто тысяч.

– Это вы слышали от него самого?

– Да, он сам говорил, что получил сто тысяч.

– Это вы помните положительно?

– Положительно, господин полицейский.

– А когда Свирин заговорил о наследстве, задолго ли до его получения?

Аркадий Митрофанович задумался.

– А вы знаете, это обстоятельство, признаться, сейчас меня самого стало несколько удивлять.

– Почему же?

– Изволите ли видеть: Свирин, на мой взгляд, вообще человек слабохарактерный. Жил он всегда выше своих средств, всегда и почти у всех здесь в отделении состоял в неоплатном долгу. Странно, что о наследстве своем человек такой заговорил только дней за пять до его получения…

– To есть вы полагаете, что его характеру было бы свойственнее, скорее, все разболтать, похвастать?

– Да, во-первых, похвастать, а во-вторых, постараться поднять свой крайне расшатанный кредит. Кроме того, есть еще одно обстоятельство, которое меня теперь ужасно поражает.

– Какое?

– Одно маленькое совпадение.

– А именно?

– Я сейчас узнал, что вклад был выдан в понедельник, в канун Благовещения. В Благовещение мы закрыты, по воскресеньям тоже. Так вот, Александр Петрович Свирин, как я сейчас припоминаю, отпросился от службы для получения причитающихся ему по наследству денег в субботу, двадцать второго марта, и просил отпустить его на три дня. Так как из этих трех дней присутственным был только понедельник, я о его просьбе по начальству докладывать не стал и отпустил своею властью. А двадцать шестого он явился и сразу же заявил о своей отставке. Но… я не знаю, это, может быть, одно только совпадение…

– Мы это обязательно проверим. Теперь о последнем. – Тараканов заглянул в свою записную книжку. – Лантайс.

– Отто Федорович прослужил в нашем банке более тридцати лет. К сожалению, выше должности помощника бухгалтера подняться не смог, может быть, по этому поводу и был обижен, не знаю, во всяком случае, на службе это никак не сказывалось, работал он безупречно. А в конце апреля Лантайсу предложили место бухгалтера-инспектора в банкирской конторе в Ревеле. Он не раздумывая согласился. Он и родом оттуда.