Текст книги "Ретро-Детектив-4. Компиляция. Книги 1-10 (СИ)"

Автор книги: Георгий Персиков

Соавторы: Иван Погонин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 142 страниц)

Глава 4
Метод личного сыска

Вечером 28 мая Тараканова вызвал к себе Маршалк.

– Вы знаете, что Мясоедов признался?

– В чем, в покушении на Ленина?

– Осип Григорьевич! – прошипел Маршалк. – Вы когда-нибудь договоритесь, поставят вас к стенке. В соучастии в ограблении поезда он признался.

– Я не удивлен. И где деньги рассказал, и подельников назвал?

– Подельников он якобы не знает, говорит, что познакомился с ними случайно, а деньги они будто бы с собой увезли. В общем, от его признания господам комиссарам ни холодно ни жарко – с них не признания какого-то босяка требуют, с них требуют девять миллионов найти. А они не могут. Может быть, мы постараемся, а, Осип Григорьевич?

– Так Розенблюм это дело Устюжину поручил.

– Розенблюм! Слава богу, пока я здесь начальник. – Маршалк помолчал. – Товарищ комиссар считает, что за полгода он и его пролетарии стали доками в сыскном деле и раскрыть любое преступление – им раз плюнуть. И значит, старые специалисты новой власти не особенно-то нужны. Понимаете, чем нам это грозит?

– Демобилизацией.

– Вы думаете, они нас с вами отпустят? Они нас не трогают только до той поры, пока без нас обойтись не могут. А как только им покажется, что потребность в нас отпала, они нам все припомнят. Мне – полицмейстерство и «Владимира» за восстановление порядка в Пскове в 1906 году, вам – что-нибудь другое. Ведь наверняка есть что припомнить?

– Я, Карл Петрович, всегда воров и убийц ловил, и их партийная принадлежность меня никогда не интересовала.

– Вас не интересовала, а новую власть заинтересует. И потому я вас и призываю воров и убийц ловить. Без оглядки на их партийную принадлежность. Много у вас сейчас дел в производстве?

– До черта и больше. Вчера вот весь день в Гавриковом переулке пробыл.

«В воскресенье, 26 мая 1918 года, примерно с 2 часов дня и до самого вечера во всей Москве слышались взрывы оглушительной силы. По всему городу тянулся густой темный дым. Горела товарная станция Казанской железной дороги в Гавриковом переулке. Пожар возник в результате поджога: на станции было большое количество вагонов с продовольствием и мануфактурными грузами. Охрана этот товар расхищала. Вагоны подожгли, узнав о предстоящей ревизии. Несколько десятков человек погибло и было ранено. Сгорело свыше пятисот вагонов, из них – 22 со снарядами. Кроме того, сгорели платформы и несколько домов. По предварительным подсчетам, убытков причинено на 300 миллионов рублей».

Из дневника обывателя.

– Слава богу, это дело сегодня ЧК себе забрало. Я постараюсь вас разгрузить. Займитесь вплотную ожерельевским ограблением. И мое поручение не афишируйте. О ходе розыска будете докладывать лично мне, а на общем совещании – помалкивайте. А теперь расскажите, как собираетесь искать?

* * *

Надо отдать Розенблюму должное – он пытался установить источник, из которого налетчики узнали о перевозке столь ценного груза, для чего направлял агентов в Наркомфин. Но ничего интересного в финансовом ведомстве найти не удалось – решение о выделении Тамбову девяти миллионов было принято накануне ограбления, причем принималось коллегией Комиссариата по требованию ВЦИК. Подозревать в налете всю финансовую верхушку республики не приходилось, поэтому в этом направлении копать перестали.

Тараканов решил искать не сверху вниз, а снизу вверх – выяснить, кто из трех убитых подводчик. Для этого требовалось изучить личности кондуктора, милиционера и чиновника. Этим-то Тараканов и занимался несколько следующих дней.

* * *

Заниматься, правда, приходилось урывками – несмотря на обещание, Маршалк от других дел его не освободил. Поэтому в распорядительный отдел Московской милиции Тараканов попал только 30-го. Там он узнал, что убитый младший милиционер – Дмитрий Терентьев, ратник ополчения второго разряда, мобилизован из Вологодской губернии зимой семнадцатого. Службу проходил в Москве, в запасном батальоне. После Октябрьского переворота Советом рабочих и солдатских депутатов был направлен в московскую милицию. Служил во втором Пятницком участке.

К Булгакову Тараканов не пошел, послал Фокина. Герасим Ильич выяснил, что пятницких милиционеров частенько привлекают к сопровождению денежных грузов – вокзал-то на их участке. Вот и 23-го часов эдак в шесть вечера телефонировали из Моссовета и велели послать к восьми сотрудника к тамбовскому поезду. Булгаков Терентьева и послал. Тот еще ехать не хотел, больным сказывался. Но Булгаков велел не рассусоливать, а отправляться. Характеризовал своего подчиненного бывший стрелочник в целом положительно, взысканий тот не имел, впрочем, как и поощрений.

* * *

В Управлении Рязано-Уральской железной дороги, куда Осип Григорьевич пришел в последний день весны, охарактеризовать багажного кондуктора Илью Алексеева Бочарова затруднились – в связи с непродолжительным сроком службы. На место он поступил только месяц назад. Командировка у него была плановая. Об особо ценном грузе руководству дороги сообщили в день отправки, а Бочаров о нем узнал, только когда вагон принимал. Вообще-то отправка денег в простом багажном вагоне в последнее время не редкость, почтовых-то не хватает. Но таких значительных сумм никогда не перевозили.

Тараканов полистал тощее личное дело кондуктора. Оказалось, что московский мещанин Бочаров – питомец воспитательного дома, следовательно, круглый сирота.

– Мы его и похоронили за свой счет, – сказал помощник делопроизводителя.

– А его личные вещи где хранятся?

– Вещей-то никаких и не было. Шинель казенная, две пары белья, штиблеты, пиджак, штаны в полоску, пара сорочек – вот и все. Здесь все лежит.

– Ну а бумаги какие-нибудь, письма там, карточки?

– Паспорт мы в отдел записи браков и рождений сдали. Письма были, целая пачка. И карточка была. Но я их отдал.

– Кому?

– Барышня приходила. Та, чья карточка. Сказала, что это были ее письма. Еще у него деньги были, немного, что-то около трехсот рублей. Да и от дороги ему кое-что причиталось. Но денег я барышне не отдал – не жена она Бочарову.

– А что за барышня, как зовут, где живет, не знаете?

– Она не говорила, а я и не спрашивал. Сверил физиономию с карточкой, да и отдал. Портрет и письма ценным имуществом не являются.

Тараканов осмотрел вещи покойного и пошел осматривать его жилище.

Жил Бочаров на казенной квартире, занимал комнату вместе с неким Денисом Стрельцовым – младшим пассажирским кондуктором. Дениса субинспектор застал дома – тот отсыпался после двухдневной поездки и поэтому визиту милиционера не обрадовался.

– Ильюху мне жаль, мужик был справный. А я даже на похороны не смог прийти – в поездке был.

– А были ли у него друзья, не знаете?

– Не знаю. Если честно, мы с ним знакомы-то были мало. Он здесь всего с месяц как появился. А работа-то у нас, сами знаете, какая – то я в поездке, то он. Почитай, и не видались. И выпить вместе только один раз успели. Двадцатого, когда жалованье получили. Вспомнил! Барышня у него была, зазноба.

– Кто такая?

– Видать-то я ее ни разу не видал, Ильюха рассказывал. Нам двадцатого, как это обычно бывает, не хватило. Он мне и предложил съездить на Солянку, там, мол, найдем водочки. Я поначалу отказывался – видное ли это дело с Зацепа на Солянку за вином тащиться, чай, и здесь найти можно. А он говорит – здесь «катю» за разведенный спирт отдавать, а там – настоящей казенки бесплатно получим. У меня там, говорит, тестюшка будущий торговлю держит, он нас угостить не откажется. Поехали. Пока добрались, хмель почти сошел, трамваи, сами знаете, как нонче ходют. Зашли там в кухмистерскую, Ильюха велел мне подождать, а сам за буфет нырк. Вернулся быстро, полу пинджака отвернул, а там – бутылка. Ну мы ее, родимую, в парке у Воспитательного дома из горлышка и уговорили. Пока домой шли, Ильюха мне про любовь свою и рассказал. Девку он эту давно заприметил и даже сватался, да батюшка ейный отказал – мол, не отдаст дочку за гольтепу. Но в последнее время вроде подобрел. А что, место у Ильюхи хорошее было, хлебное. Имя у барышни его красивое – Аксинья.

– А где на Солянке кухмистерская, в каком нумере?

– Нумер не припомню, как от площади идя, вы на Солянку повернете, так третий справа дом будет.

Зайдя в кухмистерскую, Тараканов заказал тарелку супа, кусок хлеба и чай. Заплатив за этот более чем скромный обед 13 рублей, субинспектор принялся хлебать довольно вкусную похлебку. Вместо ожидаемой чайной пары ему принесли только один стакан. Подавала барышня. Поставив перед посетителем чай, она стала протирать соседний столик. Осип Григорьевич ею залюбовался. Это была высокая брюнетка с пухлыми губками и бездонными карими глазами.

– А вас, барышня, часом, не Аксинья зовут?

Девушка испуганно посмотрела на Тараканова:

– А вам какая надобность в моем имени?

– Побеседовать с вами хочу по одному делу. Насчет Ильи Бочарова.

Подавальщица буквально сжалась в комок и быстро пошла по направлению к буфету.

– Куда же вы, красавица? – Тараканов поднялся вслед. Но к нему уже спешил широкоплечий паренек лет двадцати в белоснежном фартуке поверх косоворотки.

– Вам чего, гражданин, надо? Вы кушать сюда пришли или к дамам приставать? Если кушать – так ешьте, а коль поели, так милости просим, тут не вокзальный зал ожидания.

– С каких это пор в столовых время посещения ограничено?

– С прошлогодних.

– Колька, цыц! – К ним подошел крепкий пятидесятилетний бородач в летнем сером сюртуке, из нагрудного кармана которого виднелась массивная золотая часовая цепочка. – Для нас, гражданин, каждый посетитель – гость дорогой, но и вы себя должны вести прилично и не цепляться к услужающим, тем более, коли оне барышня.

– Я не цепляюсь. Вы хозяин будете?

– Угадали, хозяин пока еще. Лабухин Афанасий Дмитриевич, с кем честь имею?

– Тараканов Осип Григорьевич, субинспектор уголовно-сыскной милиции. Расследую дело об убийстве Ильи Бочарова. Вам это имя знакомо?

– Знакомо. Девки моей хахаль. Сватался к ней. Но я ему отказал.

– Почему?

– А потому что кажный родитель дитю своему только добра желает. А если бы Ксюшку за эту голь перекатную отдал бы, то несладкая была бы у ней жисть. Впрочем, она сейчас у всех несладкая. Так Илья еще при старой власти сватался. Он тогда на какой-то мануфактуре трудился за двадцать рублей в месяц. А Ксюша как барыня у меня жила, руки свои черной работой не марала, на то другие люди были. Это сейчас я всех повыгонял.

– Почему?

– А больно много просить стали. Жалованье им плати, да еще и корми. Теперь вот с дочкой и сыновьями управляюсь. Ребят-то у меня четверо. Младшие всегда при мне были, а старшие нонешней весной, слава Богу и советской власти, с войны пришли, живы-здоровы.

– А с Бочаровым в последнее время не общались?

– Поначалу-то нет, и Ксюхе запретил. Так и сказал – узнаю, что с Ильюшкой водишься – на улицу выкину. Она девка-то у меня послушная, по-старому воспитанная, отцу перечить не смеет. Но в последнее время Ильюха поднялся, в кондухторы вышел, жалованье хорошее получал, паек. Да еще и на слепых пассажирах[60]60
  Слепыми на железных дорогах Центральной России называли безбилетных пассажиров (от жарг. глаз – паспорт, безглазый, слепой – беспаспортный, безбилетный).


[Закрыть] зарабатывал. Он поднялся, а я опустился. Сравнялись мы с ним, ну а ровне чего не дружить? Глядишь, через месяц-другой и отдал бы за него Аксинью.

– С ней можно поговорить?

– Зачем девке рану-то бередить будете? Она так кажную ночь волчицей воет. Никак забыть его не может.

Подумал, подумал Тараканов и решил девичью рану не бередить. При родителе.

* * *

На следующий день, с утра, субинспектор отправился в Наркомат финансов. Там многого про бывшего коллежского асессора Владимира Ивановича Тимофеева тоже рассказать не смогли.

– Видите ли… – замялся его начальник, – Наркомат перевели в Москву всего пару месяцев назад, питерские чиновники сюда переезжать отказались и вообще службу, как это сейчас принято говорить, саботировали, вот и собрали в новое ведомство с бору по сосенке. Я, например, раньше по акцизу служил, а Владимир Иванович – в губернском казначействе. В общем, служащие друг с другом ранее знакомы не были. А служба наша к близким отношениям не располагает – у каждого свой стол, свое делопроизводство, свои документы. Я знаю о нем совсем немного – по нашему ведомству он служил более двадцати лет. Из дворян Смоленской губернии. Чиновник исполнительный, аккуратный. В командировки ездил часто.

Оказалось, что о поездке в Тамбов Тимофееву сообщили только накануне – выплата была неплановой, Тамбовскому совету удалось выбить кредит в девять миллионов для выплаты фабричным рабочим, которые от безденежья уже собирались бастовать. Нежелания ехать Тимофеев не высказывал, хотя из предыдущей командировки вернулся буквально накануне.

– Скажите, а какие-нибудь личные вещи у него на службе остались? Бумаги, документы? Где его стол?

– На его место товарищ Беляев назначен. – Начальник показал на интеллигентного вида мужчину лет сорока пяти с бородкой клинышком, который что-то усердно записывал в огромную канцелярскую книгу: – Он сейчас его стол занимает. Мы оттуда все личные вещи Владимира Ивановича вот в эту коробку убрали. Все никак не соберемся вдове передать, право слово, стыдно.

– Разрешите, я посмотрю?

В коробке лежал дорогой, даже на вид, письменный прибор с дарственной надписью, черепаховая расческа и записная книжка. Тараканов ее полистал. Из книжки выпал лист бумаги, на которой красивым почерком старого канцеляриста была сделана карандашная запись: «Ожер. Остановиться Литейный, 60, «Интернационал». Главпочтамт до востребования Абакумову готов полностью и номер комнаты».

Узнав домашний адрес Тимофеева и получив разрешение забрать на время записную книжку, Тараканов попрощался, попросив начальника при поступлении новых сведений ему протелефонировать.

* * *

Он уж было хотел нанять извозчика, и только запрошенные «ванькой» 50 рублей пыл субинспектора охладили. Тараканов взял штурмом трамвайный вагон и всю дорогу мысленно подгонял вагоновожатого. Дверь к начальнику отворил без стука. Но Маршалка в кабинете не оказалось. На его месте важно восседал Розенблюм.

– Тараканов, тебя в гимназии стучаться не учили, что ли?

– А где Карл Петрович? – удивленно спросил субинспектор.

– Кончился твой Карл Петрович. Получил разрешение на выезд в свою Курляндию и тут же смылся. Но ничего, мы и без него справимся. Кстати, а ты какого черта занимаешься ожерельевским разбоем? Своих дел не хватает?

– Товарищ комиссар, так вы меня вроде от этого дознания не отстраняли. Я считал своим долгом…

– Не отстранял? Ты что, непонятливый? Если я тебе после возвращения из Каширы заданий по этому гранду не давал, значит – отстранил. Долгом он своим считал! Этим делом занимается специально созданная группа, в которую ты не входишь. И нечего у людей под ногами крутиться, понял? Мы как-нибудь без вас, бывших, разберемся.

– Понял.

– А раз понял, то ступай, работай.

– Слушаюсь, – сказал Тараканов и вышел из кабинета.

О результатах своих поисков он начальству докладывать не стал.

Глава 5
Бывшие

Прошло несколько дней. 9 июня на утреннем совещании Розенблюм обратился к Швабо:

– Казимир Станиславович, собирайся, в Питер поедешь.

– Зачем?

– Затем. Раз говорю, значит надо. Вчера приказ пришел – послать в бывшую столицу сотрудника. Тамошние наши коллеги восстановили, как смогли, картотеку Центрального регистрационного Бюро царского Департамента полиции. Надо их работу обревизировать, принять все по описи, проследить погрузку в вагон и сопроводить до новой столицы. Езжай, это дело как раз для тебя.

– Товарищ комиссар, а нельзя ли послать кого-нибудь другого? У меня жена серьезно больна, я не могу ее сейчас одну дома оставить.

– Разрешите мне съездить, товарищ комиссар? – подал голос Тараканов.

Розенблюм хотел было заупрямиться, но потом передумал:

– Черт с тобой, Тараканов, раз захотел, езжай. Только учти, они там уже конину есть начали. Что, не передумал? Ну тогда иди, оформляй командировку.

В коридоре Швабо крепко пожал ему руку:

– Спасибо, Осип Григорьевич, выручил. Я и вправду никак не могу, у супруги – воспаление легких, того гляди помрет.

* * *

Петрограда Тараканов не узнавал. Город из помпезной и нарядной столицы империи превратился в уездное захолустье. Впечатление было такое, что улицы не убирали с зимы. Большинство магазинов было закрыто, от роскоши их витринных выставок не осталось и следа, кое-где и самих витрин не было – их пустые глазницы были заколочены досками и фанерой. Краска на дворцах Невского сразу как-то потускнела и облупилась, довоенная, неспешно прогуливающаяся публика превратилась в серую, куда-то спешащую массу. Извозчиков стало меньше раз в десять, трамваи почти не ходили. Зато в городе появилось множество автомобилей, которые бешено мчались по улицам, везя куда-то людей в серых солдатских шинелях и черных матросских бушлатах.

Постояв на Знаменской площади, Тараканов двинул на Фонтанку, где в доме номер 16 размещались новые судебные установления и Управление розыскной милиции.

* * *

Начальник петроградского сыска Аркадий Аркадьевич Кирпичников принял его весьма любезно.

– Вот-с, полюбуйтесь. – Кирпичников показал на штабель аккуратно сложенных картонных папок: – Здесь все, что удалось спасти. Регистрационные карточки на без малого пятьдесят тысяч человек. А было в десять раз больше! Да и состояние тех, что сохранились, оставляет желать лучшего. Фотографий вообще почти не осталось, да и алфавит практически уничтожен.

– Ничего, восстановим все со временем. Те ребята, которые для утраченных фотографий позировали, без дела сидеть не любят. Когда-никогда снова попадутся, будут сфотографированы, дактилоскопированы, и их «формуляры» снова займут свое достойное место в картотеке. Как же вы решились такое сокровище в Москву передать?

– А куда было деваться? У меня приказ. А себе я копии сделал.

Окончив осмотр остатков картотеки, гость и хозяин уселись в кабинете последнего и стали пить чай из морковки.

Тараканов нерешительно начал:

– Товарищ Кирпичников…

– Зовите меня Аркадий Аркадьевич.

– Спасибо. Аркадий Аркадьевич, я сюда не только из-за картотеки приехал. Концы одного нашего дела к вам ведут. Мне бы ваша помощь не помешала.

– Ну разумеется! А что за дело?

Тараканов рассказал об ограблении багажного вагона и о листке из записной книжки.

– Можно взглянуть? – попросил Кирпичников.

Пока начальник питерского сыска рассматривал карандашную запись, Тараканов продолжал излагать свои умозаключения:

– Скорее всего, это пустой номер. Если это способ связи Тимофеева с бандитами, то на мою телеграмму никто не ответит и на встречу не придет – члены шайки прекрасно осведомлены о его смерти. Скорее всего, он уже пользовался всей этой конспирацией, а бумажку просто забыл выбросить. Но проверить все равно надо.

– Проверить… Хорошо, если никто не придет, а если кто-то клюнет? Будут ждать одного человека, а увидят другого? Не дай бог, сразу палить начнут!

– Вот поэтому я и прошу вашей помощи.

– Вы думаете, в такой ситуации вам кто-то сможет помочь? Бросят бомбу под ноги – и поминай как звали.

– Может, так, а может, нет. Волков бояться – сыском не заниматься.

– В принципе, шансы на то, что вы останетесь целы, все-таки есть. Организатору встречи зачем-то понадобилось, чтобы гость остановился в определенном месте. Видимо, для обратной связи. Поэтому они или явятся прямо в «Националь», или пришлют вам ответное письмо с указанием места рандеву. В любом случае мы успеем подготовиться.

Тараканов задумался.

– А может быть, организатор таким образом хочет меня проверить? Он же просит остановиться в конкретном отеле. А вдруг там служит его сообщник? Я пошлю телеграмму с указанием номера занимаемой комнаты, получатель телеграммы сообщит об этом служащему меблирашек, и тот станет за мной следить? И если обнаружит, что меня прикрывают чины милиции, то сообщит об этом организатору и встреча не состоится? Нет, нам надо быть предельно осторожными. Наблюдать за мной должны издали, иначе весь смысл операции пропадает.

Кирпичников поднялся:

– Да-с. Задаете вы мне задачку. Почему на такое сложное дело Маршалк прислал вас одного?

– Карл Петрович больше в милиции не служит, недавно было удовлетворено его прошение об отставке. А новый начальник о моих изысканиях ничего не знает.

– То есть как?

– Не доложил я ему.

– Ну и дисциплинка у вас там, в Москве! Впрочем, у меня ненамного лучше. Я сейчас приглашу субинспектора Кренева, это один из моих лучших сотрудников, бывший чиновник для поручений. Втроем подумаем.

Совещались более двух часов. Вроде обо всем договорились, все продумали.

– Ну-с, до завтра! Завтра день будет сложный, поэтому сегодня отдыхайте, наслаждайтесь красотой бывшей столицы. – Здесь Кирпичников поморщился, как от зубной боли. – Вернее тем, что от нее осталось. Да, вот талоны в нашу столовую. Если станете питаться по вольным ценам, командировочных вам и на день не хватит.

Тараканов съел в трибунальской столовке невкусный ужин и отправился на Литейный, 60. Меблированные комнаты «Интернационал» (бывшие – «Националь») находились на четвертом этаже огромного пятиэтажного дома, субинспектор, пока поднялся, запыхался. «Старею», – с сожалением подумал он. Получив номер, он сразу же завалился спать. Ему было не до красот бывшей столицы.

* * *

Он как убитый спал всю ночь и проспал бы до полудня, если бы его не разбудил с вечера предупрежденный коридорный. Тараканов поставил свой чемодан на подоконник и пошел на почту. Отправив телеграмму, он попросил в номер самовар, снял с подоконника чемодан и лег на кровать со свежим номером «Известий». Вместо самовара ему принесли только стакан чаю.

Вечером ему доставили запечатанный конверт без каких-либо надписей. Субинспектор разорвал конверт и прочитал:

«В восемь в Летнем саду. Сядьте на любую скамью у памятника Крылову, рядом положите сегодняшний номер «Социал-демократа», заголовком вперед, на газету – свой головной убор. Руки скрестите на груди».

Текст был набран на пишущей машинке.

– Кто записку принес? – спросил Тараканов у коридорного.

– Пацан какой-то. Еще, стервец, отдавать не хотел, пришлось ему рублевку дать.

– Вот вам «зеленая» за труды.

– Мерси! Чайку не желаете?

Тараканов посмотрел на часы. Они показывали половину восьмого.

– Нет, спасибо. Мне бы сегодняшний номер «Социал-демократа» раздобыть.

– Так этого добра у нас навалом, сей момент принесу.

Получив газету, субинспектор опять поставил чемодан на подоконник и поспешил на улицу.

* * *

Чудные аллеи с выхоленными клумбами цветников, газоны и золотые песчаные дорожки сада были загажены, заплеваны, засыпаны семечками и папиросными окурками. Фигуры мраморных статуй украшали афиши с воззваниями, многие из скульптур были опрокинуты и повреждены. Создавалось такое впечатление, что в саду шли бои.

Парк кишел людьми в военной форме, лузгающими зерна подсолнуха и прогуливающимися под ручку с бедно одетыми, но самодовольно выглядевшими девушками. Интеллигентной публики видно не было.

Тараканов после поступления на службу в милицию стал одеваться по-пролетарски, поэтому своей косовороткой и потрепанным пиджаком от других посетителей сада не отличался.

Он нашел свободное место на скамье, положил рядом с собой газету, на нее водрузил кепку, скрестил на груди руки и стал ждать.

– Что, Осип Григорьевич, нужда заела? – послышался за спиной до боли знакомый голос.

* * *

Кунцевич постарел и осунулся – не новый, но еще неплохо смотревшийся чесучовый костюм висел на нем мешком, кончики усов обвисли. Но блеск в глазах сохранился.

– Пойдемте к реке, Осип Григорьевич, а то в обществе этих эмансипированных кухарок и их кавалеров я чувствую себя неуютно.

Облокотившись на гранитный парапет набережной, бывший чиновник Департамента полиции смотрел на Петропавловскую крепость.

– Вот, слава богу, и дожили мы до лета. Ну-с, – Кунцевич обернулся, – что хотите продать?

Тараканов ничего не понимал, но виду не подал:

– Ничего, Мечислав Николаевич. Я здесь по службе.

– Вот оно как! – Казалось, бывший начальник нимало не смутился. – Поступили к большевикам?

– Обстоятельства…

– Понимаю-с. Я сам в прошлом году просился в милицию. Не взяли старика, а то бы, глядишь, вместе бы всякую контру ловили. У Карла Петровича изволите служить?

– Да, в розыскной милиции, но не у Маршалка, Карл Петрович уволился.

– Уволился? Не слышал. А почему милиция? Такими, как я, вроде ЧК занимается?

Тараканов внимательно посмотрел на бывшего начальника. Тот отвел взгляд.

– А ведь у меня дома вам бывать не приходилось?

– Нет.

– Тогда милости прошу в гости.

Тараканов снял кепку и протер вспотевший лоб платком.

Их встретила горничная в белом переднике. Она приняла у хозяина трость и канотье и вопросительно взглянула на Тараканова. Тот замешкался, а потом передал барышне свою мятую кепку.

В прихожую вышла красивая дама лет тридцати пяти.

– Танечка, позволь представить тебе моего бывшего коллегу – Осипа Григорьевича Тараканова. Встретились сейчас совершенно случайно и вот пришли поболтать о былом. Моя супруга – Татьяна Федоровна, – обращаясь уже к Тараканову, представил даму Кунцевич.

– Очень приятно, мадам.

– Милости просим, я всегда рада гостям, тем более, если они старые друзья Мечислава Николаевича, – приятным голосом проговорила мадам Кунцевич, протягивая Тараканову руку для поцелуя. – Я прикажу Дуне собирать на стол.

– Благодарю вас, я не голоден.

– Никакие возражения не принимаются. Сейчас в кабинете проглотим по аперитивчику и отобедаем! – Кунцевич взял Тараканова под локоть и повел к одной из выходивших в прихожую дверей.

От прекрасного эриванского коньяка на душе сразу стало легко.

– Как у вас хорошо, Мечислав Николаевич, будто ни войны нет, ни революций. Как вам это удается?

– Это – роскошь показная. Вся обстановка безнадежно заложена, мы с вами допиваем последнюю бутылку из моих довоенных запасов. – Бывший начальник поставил бокал на стол. Улыбка с его лица исчезла. – Как вы узнали о моих сегодняшних занятиях?

– О ваших делах мне ничего не известно. А вышел я на вас благодаря вот этой записке. – Тараканов протянул листок из записной книжки.

Кунцевич внимательно его прочитал.

– Как у вас эта бумажка оказалась?

Осип Григорьевич рассказал про разбойное нападение.

Хозяин квартиры откинулся на спинку кресла, сложив руки на груди.

– Уж не думаете ли вы, милостивый государь, что ваш покорный слуга на старости лет переквалифицировался в налетчики?

– Нет, конечно, Мечислав Николаевич, не думаю. Но мне бы хотелось знать, каким боком вы прикосновенны к этой записке.

Кунцевич наполнил опорожненные бокалы, подал один из них Тараканову, сделал глоток из своего.

– Видите ли, Осип Григорьевич, сейчас я служу бухгалтером в одной конторе, я по первой профессии – бухгалтер. Получаю шестьсот рублей в месяц, да чувствую, что и контора моя скоро накроется. Поэтому вынужден подрабатывать. Вам, вероятно, известно о Декрете от 15-го сего января?

– Этих декретов столько, что запомнить просто невозможно. О чем он?

– О казенной монополии на торговлю золотом и другими драгоценными металлами.

– Что-то слышал.

– По этому Декрету все ювелирные изделия, вес которых превышает шестнадцать золотников, должны быть сданы государству по цене тридцать два рубля за золотник. У нас сейчас тридцать два рубля три фунта конины стоят! Между тем за неисполнение этого декрета советская власть грозит страшными карами. У меня есть один знакомый, который имеет много наличных и хочет поменять их на что-то более существенное. А я подыскиваю ему людей, у которых, наоборот, есть драгоценности, но нет наличных денег, и получаю за это определенный процент.

Тараканов поставил бокал на стол.

– Спекулируете, значит?

– Да. Раньше это называлось коммерцией. А сейчас – это тяжкое преступление. Вот поэтому такая конспирация. Дело-то приходится иметь в основном с незнакомыми. У нас все строится по принципу пирамиды: мы купили золото у одного, тот рассказал другому, этот – третьему.

– А вам не страшно этим заниматься? Вдруг нарветесь на чекистов?

– Страшно, но мне еще хочется пожить. А на шестьсот рублей в месяц и паек по третьей категории мы втроем не вытянем. За долгие годы беспорочной службы я смог накопить только пять тысяч, они давно кончились, поэтому я и вынужден рисковать.

– Мне кажется, что при существующей системе конспирации разоблачить вас довольно просто.

– Поверьте, коллега, вам это только кажется, – сказал бывший начальник обиженным тоном.

– Почему же? Будь я верен милицейскому долгу, мы бы сейчас не коньяк пили, а протокол обыска составляли.

– Будь вы верны милицейскому долгу, вы бы меня сегодня не увидели. Я следил за вами от самых меблирашек и подошел только тогда, когда убедился, что вы один.

– А если бы мы посадили агентов на Главпочтамте? Они бы проследили получателя телеграммы и накрыли бы вас еще до нашей встречи.

– Если бы вы посадили на почтамт всю московскую милицию, у вас все равно бы ничего не получилось. Ваша телеграмма до сих пор лежит не востребованной. Вспомните наше ялтинское приключение. Один из служащих почтамта, увидев, что на имя Абакумова поступила телеграмма – мне телефонирует. Причем это не тот чиновник, который выдает телеграммы, и даже не телеграфист. Эх, так и быть, вам я откроюсь – это сторож. Два раза в день он делает уборку. Телеграммы раскладывают в алфавитном порядке в особый ящик, поэтому телеграмма на имя Абакумова почти на сто процентов всегда будет лежать сверху. Сторож смотрит ящик, и если видит нужную телеграмму, то телефонирует мне с общественного телефона, когда уходит обедать. А в номерах у меня – прикормленный коридорный, который следит за вашей реакцией. Если бы вы, получив записку, снеслись с кем-нибудь, я бы про вас просто забыл. Я специально оставил только полчаса от момента получения записки до времени встречи – сбегать вы никуда не успевали, могли только телефонировать, что сразу же бы стало известно коридорному. В половине восьмого я пришел на Литейный, сел в кафе напротив и стал ждать появление человека, словесный портрет которого мне уже был известен. Дождался вас, получил от вышедшего следом коридорного сигнал, что все в порядке, проводил до Летнего сада, еще раз убедился, что за нами никто не следит, подошел. Все!

– Ловко! Мечислав Николаевич, посмотрите на эту карточку. Этот человек вам знаком? – Тараканов показал фотографию Тимофеева, взятую у его вдовы.

Кунцевич внимательно ее разглядел.

– Да, я имел с ним дело. Это москвич. Он продал нам превосходное ожерелье с брильянтами. Я тогда хорошо заработал.

– Когда это было?

– Седьмого, или по-новому – двадцатого сего мая.

– Вы точно это помните?

– Абсолютно. Двадцать второго был Николин день, и благодаря деньгам этого господина я смог организовать прекрасный праздничный обед, ну и помянуть покойного папеньку. Даже телятинки себе позволил.