Текст книги "Ретро-Детектив-4. Компиляция. Книги 1-10 (СИ)"

Автор книги: Георгий Персиков

Соавторы: Иван Погонин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 142 страниц)

7

Через неделю они с Николаевым опять были в Ревеле. Бывший конторщик показывал следователю место, где зарыл труп Бесберга. Потом поехали в Гапсаль. Там обвиняемый выдал револьвер, из которого был застрелен Лантайс, а также перевел все восемьдесят шесть тысяч, хранившиеся на его счету в Гапсальском отделении Балтийского торгово-промышленного банка, в банкирскую контору Гинзбурга, в счет возмещения причиненного этому банку ущерба. Ход с переводом посоветовал Кунцевич.

Свои 1300 рублей Тараканов получил через два дня. Положив тринадцать радужных купюр в бумажник, он поехал к Кунцевичу.

– По справедливости, деньги эти надобно поделить пополам, – сказал начальник. – Но, учитывая ваши заслуги в деле розыска и мое в настоящее время финансовое благополучие, я предлагаю поступить следующим образом: вам тысяча, мне триста. Идет?

– Идет.

– Вот и ладненько. Давайте денежки и доложите, что у вас по розыску вещей, похищенных из императорской библиотеки?

В сентябре Тараканов получил неожиданное письмо от Кудревича.

«Уважаемый Осип Григорьевич! Из столичных газет узнал о ваших успехах на сыскном поприще, с которыми и поздравляю.

У меня есть деловое предложение: как вам, наверное, известно, в Туле создано сыскное отделение. Туда нужен толковый начальник. Я предложил губернатору вашу кандидатуру, рассказав ему о вашей роли в деле раскрытия прошлогоднего экса, а также о ваших успехах в столице. Его превосходительство вашу кандидатуру одобрил. Согласен с вашим назначением и господин прокурор окружного суда.

Условия весьма неплохие: жалования с разъездными 1750 рублей, плюс 2700 на сыскные расходы и тысячу на канцелярию. Казенная квартира из трех комнат с кухней, с отоплением и освещением. В вашем подчинении будет три надзирателя и шесть городовых. Работа, конечно, есть, но ее не непочатый край. Прошу до пятнадцатого сего сентября телеграфировать свой отказ или согласие. Надеюсь на последнее. Искренне ваш, Кудревич».

До пятнадцатого оставалось четыре дня.

Тараканов встал с постели, поднял с пола брюки, вытащил из кармана портсигар, достал папиросу, прикурил и глубоко затянулся.

– Меня в Тулу переводят, начальником сыскного отделения. Жалование почти две тысячи, квартира казенная. Поедешь со мной?

– Нет.

Он резко обернулся.

– Почему?

– Не затем я, Ося, в Питер из деревни десять лет назад приехала, чтобы в деревню же и возвращаться.

– Тула – не деревня. Это губернский город, там сто тысяч населения. Конка есть.

– А трамвая нет?

– Нет, но планируют.

– А я уже не могу жить без трамвая, привыкла за год. Без Летнего сада не могу, без Крестовского острова, без театров императорских. Понимаешь? Да и потом, в качестве кого я туда поеду?

– В качестве моей невесты. Там и обвенчаемся.

– Господи! Я что, тебе разве не говорила, что я уже венчаная?

Тараканов так и сел.

– Надо же, забыла. Девчонкой меня в деревне окрутили с одним. Федором зовут. Его потом в солдаты забрали, а меня тесть с тещей в город отправили, чтобы я им деньги отсюда посылала. Так что венчаться я с тобой не могу. А к лицу ли будет полицейскому начальнику жить с чужой женой? Да и старше я тебя на шесть лет! Матушка твоя что скажет?

– Ничего она не скажет, – ответил Тараканов, но как-то неуверенно.

– Скажет, скажет, а как начнет говорить, так и не остановится. Не поеду я, Ося. А ты езжай. Карьеру сделаешь, может, в генералы выйдешь. Меня только вспоминай иногда. Иди, я тебя приголублю, чтобы не забыл раньше времени.

Часть II
Тула, 1909 год1

В воскресенье, 7 июня 1909 года, в восемь утра, в то время, когда начальник тульского сыскного отделения губернский секретарь Тараканов завтракал в гостиной своей казенной квартиры, в дверь коротко позвонили.

Кухарка, накладывавшая в тарелку пшенную кашу, закончила свое занятие и, переваливаясь на больных стариковских ногах, как утка, пошла открывать.

В квартиру зашел сыскной городовой Семипудов.

– Убийство, ваше благородие.

– Где?

– В Заречье, на Миллионной.

– Кого?

– Господина Тименева.

Тараканов выругался.

– А я рапорт об отпуске написал. Кликни извозчика и поедем. Кто-нибудь на службу уже явился?

– Господин Маслов и домой не уходили. Мы по вчерашней краже из магазина Розенцвайга всю ночь занимались.

– Успешно?

– Успешно. – Семипудов посмотрел на свои кулаки. – Нашли мазуриков и довели до полного сознания.

– Чулковские?

– Не, нонче зареченские. Сейчас хотели ехать вещи уворованные изымать, так что извозчика уже подрядили. И господин Жемчужников за этим на службу пришел.

Тараканов на секунду задумался.

– Вот что, вы с Жемчужниковым кражей занимайтесь, мы с Масловым вдвоем справимся. На одного извозчика мы все равно не поместимся, так ты, будь другом, себе другого кликни. Да, и пошли кого-нибудь, мальчишку какого, что ли, за фотографом.

Губернский город Тула в полицейском отношении был разделен на четыре части, которые соответствовали историческим районам города. Две центральные части – первая и вторая – находились на левом берегу Упы. Их границей служила главная улица города – Киевская. Третья часть – Зареченская и четвертая – Чулково располагались на правом берегу Упы и разделялись между собой другой рекой – Тулицей. В обеих заречных частях располагались многочисленные тульские предприятия – Императорский оружейный завод, самоварные, гармонные, пряничные фабрики. Чулково, заселенное преимущественно пролетариатом, было самым неблагополучным в криминальном отношении районом города. В Заречье же селились не только рабочие, но и состоятельные горожане – фабриканты, купцы, богатые чиновники. Их красивые каменные дома располагались по преимуществу на центральной улице этой части города – Миллионной. Улица эта была хорошо вымощена и освещалась электричеством.

Когда подъехали к дому Тименева, Маслов сунул извозчику гривенник. Извозчик обиженно посмотрел на полицейского.

– Чего зыркаешь? И этому должен быть рад. Полиция может пользоваться извозчиками бесплатно.

– Для перевозки пьяных, арестованных и мертвых тел. – Извозчик проявил неожиданную эрудицию.

Маслов разозлился:

– Хочешь, чтобы все как положено было? Хорошо. Вот в этом доме мертвое тело. Тебе его в земскую больницу и везти. Только спервоначалу подождать придется. Пока доктор его осмотрит, а следователь протокол напишет. Часа три-четыре.

Тараканов порылся в кармане, вынул гривенник и дал его извозчику.

– На тебе еще и езжай. Больше нету.

Напуганный перспективой потерять без толку несколько часов, «ванька» так хлестанул свою лошаденку, что она понесла с места в карьер. Маслов свистнул ему вслед, и полицейские направились к дому.

По веселому, свежему виду этого хотя небольшого, но красивого одноэтажного здания сразу было заметно, что дом недавно выстроен или, по крайней мере, заново отделан. У ведущих во двор ворот с калиткой приютилась будка дворника.

Обстановка комнат показывала, что Тименев – человек со средствами и любит комфорт, но не тот изысканный, аристократический комфорт, который встречается у людей со вкусом, а бросающийся в глаза и бьющий на эффект комфорт нувориша. Расположение комнат было весьма удобно. На улицу, начиная от ворот, выходили в ряд окна кабинета хозяина, залы, парадной, или, как говорят, чистой прихожей, гостиной и будуара молодой жены Тименева, Веры Аркадьевны. На двор выходили окна спальни хозяина, столовой, прихожей черного хода, комнаты Антонины Аркадьевны – младшей сестры хозяйки, уборной. В углу дома располагалась спальня хозяйки. Единственное окно этой комнаты выходило не на двор, а на пустынный, глухой переулок.

Подобные переулки часто встречаются в губернских городах рядом с большими, красивыми улицами. Этим закоулкам не известны ни мостовые, ни тротуары, ни фонари. По сторонам их украшают исключительно заборы, местами обвалившиеся и полуразрушенные. Если путник, не знающий города, случайно забирается в такой переулок, то в тот момент, когда ему удастся выбраться из него на большую улицу, он весело приободряется, чувствуя в сердце приятное облегчение, как человек, успешно перебравшийся в утлой ладье через бурную реку.

Высокий забор, украшенный большими иглами для обеспечения от посетителей, имеющих дурное обыкновение являться недозволенными способами и в недозволенное время, окружал небольшой двор дома, на котором находились всего три постройки: в одной располагалась кухня с людскими, в другой – сараи, конюшня и погреб, а в третьей, летнем флигеле, была устроена квартира для гостей. Таким образом, со двора дома был единственный выход – через калитку в воротах, на Миллионную.

Труп убитого обнаружил его камердинер Григорий. Сегодня он проснулся, по своему обыкновению, около семи часов утра, вышел на двор, умылся у кадки с водой, стоявшей у двери кухни, вернулся в людскую, тщательно причесался, надел сюртук, пошел через двор к господскому дому, вынул из кармана ключ, отворил дверь черного хода и, пройдя тихонько прихожую, чтобы не обеспокоить Антонину Аркадьевну, вошел в залу.

Здесь он постоял несколько минут посреди комнаты, почесал затылок, потом подошел к окну и заглянул на пустынную еще улицу. Исполнив это важное дело, он отправился в кабинет.

Отворив дверь, Григорий остановился. На полу у двери в спальню в луже крови лежал Тименев, с закинутой назад головой и страшно вытаращенными глазами.

Пораженный камердинер некоторое время стоял неподвижно. Потом, опомнившись, подошел медленным, нетвердым шагом к барину и со страхом дотронулся до его руки. Тименев был мертв, и, по-видимому, уже несколько часов: труп был совсем холодный.

Григорий отшатнулся и несколько секунд не мог прийти в себя, потом развернулся и побежал так быстро, как только позволяла его объемная фигура. Выбежав на двор, он стал звать дворника таким дрожащим, испуганным голосом, что высыпала вся прислуга. Из женской людской выбежали горничная Катя, кухарка и прачка, а в дверях мужской появился кучер.

– Тимоха! Тимоха! – кричал растерявшийся камердинер. – Беги в полицию! Барина убили!

В первую минуту прислуги остолбенели, а потом бросились толпой в дом.

Женщины остановились в дверях кабинета, не смея войти, глядели на мертвого с любопытным страхом, крестились, охали и причитали. Мужчины же решились переступить порог и робко подошли к трупу, стараясь не пачкать обувь кровью, распространявшей тяжелый, удушливый запах.

– Что же вы стоите? Тимоха! Чего ждешь? Беги же скорее в полицию!

– Поднять бы, – проговорил дворник.

– Баран! Разве можно? Тут полицию надо. Говорят тебе – беги! И к Павлу Аркадьевичу беги. Скорее!

Дворник кинулся на улицу.

Вдруг Катя вскрикнула, всплеснула руками и побежала в спальню барыни, а остальная прислуга отправилась к дверям комнаты Антонины Аркадьевны.

Григорий постучался. Сначала ничего не было слышно, потом слабый, тихий голос спросил:

– Кто там? Что нужно?

– Барышня! Отворите, Христа ради!

– Сейчас.

Через несколько минут дверь отворилась и на пороге показалась Антонина в белом пеньюаре. На прислугу с беспокойством смотрели большие серые глаза.

Увидя испуганные, растерянные лица, девушка отступила на шаг.

– Что случилось? – пробормотала она. – Сестра?

– Никак нет…

– Барина убили! – брякнул кучер Парфен.

Антонина побледнела и бросилась было вперед, но вдруг остановилась. Глаза ее широко открылись и устремились в пространство на какой-то невидимый предмет. Она зашаталась и упала без чувств на руки бросившихся к ней людей.

В эту минуту прибежала Катя.

– Григорий Иванович! – кричала она. – К барыне не могу достучаться! Дверь заперта на ключ. Стучала, стучала, не подает голоса… Что это с барышней-то? Ах господи!

– Что ты городишь, дурища? Пойдем.

Григорий побежал в уборную.

– Да отсюда заперто, барыня ведь вчера сама заперла! – заявила Катя. – Я слышала, как щелкнул замок.

Не слушая возражений горничной, Григорий начал стучаться в спальню сначала тихо, потом все сильнее и сильнее. Но никто не отзывался, там была мертвая тишина.

– Ох ты господи. Неужто и с ней что случилось? Пойдем, поглядим в окно.

Сопровождаемый Катей, камердинер быстро направился назад. В прихожей он встретил городового.

2

Почти одновременно с пролеткой, на которой приехали сыщики, к дому подъехал другой экипаж. Из него стремительно выскочил высокий молодой человек весьма приятной для дам наружности, одетый в прекрасную чесучовую пару. Он принял у сидящего в экипаже мужчины кожаный портфель и подал руку. Опираясь на руку юноши, на землю спустился тучный господин в полосатых брюках и линялом бумажном пиджаке. Он достал из кармана огромных размеров фуляровый платок, снял с большого красного носа золотые очки и вытер лицо.

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – поприветствовал толстяка Тараканов.

– Какое тут с вами здравие, – пробурчал мужчина, подавая Тараканову руку. – Дом осмотрели?

– Только что прибыли-с. Не успели.

– Тогда пойдем смотреть вместе.

Тучный мужчина, судебный следователь первого участка города Тулы Иван Ильич Недовесов, служить начал еще в царствование Александра Освободителя и в ближайшее время должен был выслужить пенсию. Он постоянно жаловался, что устал от службы – от осмотров, обысков, выемок, допросов подозреваемых, плача потерпевших и составления бесконечных протоколов следственных действий. Иван Ильич говорил, что хочет только одного: получить усиленную пенсию, а к ней чин статского, уехать в деревню под Веневом, пить там парное молоко и ходить на Осетр рыбачить.

Тем не менее службой он не манкировал и, получив дело, прилагал все усилия и способности, которыми обижен не был, к тому, чтобы открыть преступника.

Приехавший же с ним молодой человек, его письмоводитель Слепнев, младший кандидат на судебные должности, был полной противоположностью своего патрона. Юноша только в прошлом году окончил курс в университете, жаждал славы и успеха на избранном им поприще, поэтому за любое порученное ему дело брался с таким жаром, что Ивану Ильичу очень часто приходилось охлаждать его пыл.

Сыщики и судебные власти проследовали в прихожую. У двери в кабинет дежурил городовой. В зале находился камердинер и пристав третьей части Руднев.

Слепнев, который был вхож в этот дом, поинтересовался:

– Что у вас тут случилось, Григорий? С барином несчастье?

– Уж какое несчастье-то, сударь, господи упаси! – поклонился камердинер. – Барина убили, просто насмерть убили! – покачал он головой.

– Где убили? Как убили? Поймали ли преступника? – торопливо спросил Слепнев.

– Убили-то сегодня ночью в кабинете, а кто убил – Господь ведает! И откуда он, душегубец, влез? Вхожу я это…

Следователь перебил камердинера:

– Постой! Постой! Что же – неужели ни малейших признаков жизни?

– Какое там! Уж совсем похолодели…

– Как же барыня, барышня? Очень испугались? Что с ними?

– Барышня, сударь, узнавши, лишились чувств… Так и грохнулись! Только теперь, кажись, очнулись. Катерина при них… А к барыне достучаться не можем.

– Как достучаться не можете? – удивился следователь.

– Да никак не можем! Наперво из будвара стучались и звали их, а потом через уборную пробовали, да толку нет. Отовсюду изнутри заперлись, не откликаются… Просто господь знает что такое! – развел руками Григорий.

Следователь повернулся к приставу.

– И я стучался, Иван Ильич, – отозвался тот. – Молчат, не отзываются.

– Вы за доктором послали?

– Да-с, я ему телефонировал. В доме есть телефон.

В это время в залу вошел околоточный с двумя понятыми и слесарем. Иван Ильич, прежде чем разрешить ломать замок, решил лично удостовериться, что и другая дверь заперта.

– Помилуйте, ваше высокоблагородие! Ведь туда надо идти через комнату барышни! А они больны, совсем больны, – сказал камердинер. – Ведь мы же стучались…

– Вы не обеспокоите Тоню.

Все обернулись на голос. На пороге комнаты стоял Павел Аркадьевич Неверов – брат хозяйки. Лицо его было бледнее, чем надетая на нем крахмальная сорочка. – Ее кровать за ширмами. Ради бога – пойдемте поскорее!

Когда вся процессия подошла к двери комнаты Антонины Аркадьевны, следователь приложил палец к губам, пропустил вперед себя Павла, а остальным сделал знак рукой, чтобы они оставались на месте. В комнате Антонины было совершенно тихо. Из-за ширмы на них с любопытством глядела Катя. Недовесов поманил ее к себе и вопросительно указал глазами в сторону кровати барышни.

– Как будто поспокойнее! – прошептала горничная. – Лежат с закрытыми глазами.

– Плакала?

Катя отрицательно покачала головой:

– Точно еще не понимают, в себя не пришли… А что барыня?

– Сейчас узнаем.

Следователь прошел через уборную к спальне хозяйки. Дверь в эту комнату действительно была заперта изнутри, и ключ находился в замке. Следователь и Павел Аркадьевич через будуар проследовали к другой двери спальни, где Иван Ильич велел сломать замок.

В спальне был полумрак от тяжелых опущенных занавесок. Вера лежала на постели на спине, как-то странно, неестественно вытянувшись. Голова и верхняя часть груди были покрыты подушкой.

Слепнев бросился к кровати, поднял подушку, и все увидали мертвенно-бледное лицо с открытыми глазами. Молодая женщина была задушена.

Павел схватил сестру за плечи и принялся трясти. Его еле оторвали.

Тараканов внимательно обвел глазами комнату и, взяв следователя за кончик рукава пиджака, указал ему на стол, стоявший около двери в будуар. На столе лежал большой кавказский кинжал. Лезвие кинжала было в крови.

– Неужели она сама? – пробормотал увидевший нож Слепнев.

– Сама что, задушила себя? – слабо усмехнулся Иван Ильич.

– Задушила? А разве?.. Да как же, двери-то заперты… Тараканов подошел к окну, распахнул занавески и внимательно оглядел раму. И верхняя, и нижняя задвижки были открыты.

– Вот она – дорога, – сказал он.

Место происшествия осматривали несколько часов. Фотограф сыскного отделения, явившийся с фотографическим аппаратом Бертильона новейшей конструкции, продемонстрировал собравшимся чудеса техники, запечатлев убитых в лежачем положении. Слепнев, изучивший несколько научных трудов и множество газетных публикаций о дактилоскопии, мазал все попадавшиеся ему под руку предметы сажей, которую по его указанию камердинер принес в бумажном кульке из кухонной плиты. Толку от применения новой науки неопытным ее адептом не было долго: кандидат на судебные должности вымазал руки и лицо, заляпал сажей свой дорогой костюм, но ни одного пригодного для идентификации пальцевого отпечатка не добыл. В конце концов следователю эти эксперименты надоели, и он заставил молодого человека писать протокол.

– Сейчас Иван Ильич, окно только проверю.

Письмоводитель стал мазать сажей деревянную раму.

На гладкой крашеной поверхности отчетливо проступили отпечатки пальцев.

– Иван Ильич! – радостно закричал письмоводитель.

Все сгрудились у окна, Слепнев тем временем мазал раму другой створки. Там тоже проявлялись папиллярные узоры.

– Теперь надобно все сфотографировать, а затем распечатать в натуральный размер, для чего положить рядом линейку. Есть у кого линейка?

– Разрешите! – К окну протискивался фотограф. – Сейчас все сделаем в лучшем виде.

– Иван Ильич! Я сниму отпечатки у прислуги, на раме могут быть и их следы. – Слепнев от возбуждения не мог устоять на месте.

– Снимайте, Михаил Алексеевич, снимайте. Только… кхм… надо и у убитой… да и у хозяина покойного…

Слепнев смутился и опустил глаза. Его выручил фотограф:

– Разрешите мне, ваше высокоблагородие, нас обучали.

Тараканов и Маслов, внимательно осмотревшие комнаты, теперь беседовали с прислугой.

Приехали два доктора. Один – вызванный приставом частный[13]13
  Здесь – полицейский врач третьей части.


[Закрыть], другой – приглашенный Павлом семейный врач Тименевых. Брат очень беспокоился за здоровье младшей сестры, находившейся все время в странном, как бы бесчувственном состоянии. Она лежала неподвижно, с закрытыми глазами и как будто ничего не слышала.

При осмотре трупов было установлено, что Тименев убит ударом колюще-режущего предмета, каковым вполне мог быть и кинжал, в спину, несколько ниже шеи. По мнению врача, удар был нанесен так верно и такою сильною рукою, что Тименев умер, даже не успев вскрикнуть. Кроме этой раны у него было найдено еще две в левой передней части груди, но, по всей вероятности, он был уже мертв, когда их нанесли. Смерть Веры произошла от удушения. Постель покойной была в большом беспорядке, что говорило о том, что между убийцей и жертвой произошла борьба и убийца должен был обладать большой физической силой, раз смог удушить сильную молодую женщину, не дав ей закричать и позвать на помощь. Ран на ее теле не было.

Окровавленный кинжал, найденный на столе в спальне Веры, был хорошо известен всем домашним: он принадлежал хозяину дома, достался ему еще от отца и висел на стене в его кабинете. Вещи как в кабинете, так и в спальне Веры были все налицо. Часы, перстни и другие ценные предметы оказались нетронутыми. На письменном столе Тименева лежали ключи от его ящиков. В том ящике, где он хранил деньги и документы, нашли различных акций, облигаций, билетов и векселей более чем на восемьдесят тысяч и, кроме того, деньгами две тысячи четыреста пятьдесят два рубля. Сколько именно было у Тименева в доме наличных денег, никто не знал, так как покойный вел дела всегда сам, откровенностью относительно своих денежных оборотов не отличался, а проверка счетных книг, которые лежали в этом же столе, требовала времени. Таким образом, преступник, по-видимому, ничем не воспользовался, хотя имел к тому полную возможность. На краю письменного стола в кабинете покойного, на полу прихожей, залы и у дверей из будуара в спальню Веры Аркадьевны были найдены следы капель крови, причем на хозяйском столе и на досках пола у дверей спальни хозяйки эти капли образовали небольшие лужицы.

Тараканов, рассудив, что до прихода хозяина преступник где-то должен был прятаться, стал искать в кабинете и спальне Тименева укромное место. Посредине спальни стояла обширная кровать, покрытая свисающим до пола покрывалом. Тараканов лег на пол и поднял покрывало.

– Эй, кто-нибудь, лампу дайте!

Григорий зажег керосиновую лампу и протянул ее сыщику. Тот посветил под кровать. Потом удовлетворенно крякнул, встал и стал отряхивать колени.

Закончили только к полудню. Иван Ильич и Тараканов вышли на крыльцо. Сыщик угостил судебную власть папиросой:

– Осип Григорьевич, вы во сколько обычно обедаете?

– Обычно я не обедаю. Во время обеда я обычно по городу рыскаю.

– Это очень вредно для желудка. Вы это, милостивый государь, бросьте. Ну, раз у вас нет специально предназначенного для утоления своего чрева времени, позвольте мне вас пригласить на обед сегодня в три часа пополудни. Я холостякую, семейство в имении, но кухарку я с ними не отпустил, в деревне местные бабы им готовят. А моя кухарка насчет кулинарии просто волшебница. Приходите, заодно и дела наши грешные обсудим. Сегодня я формально допрошу брата убиенной, перепишу набело протокол осмотра и этим, пожалуй, ограничусь, так что к трем буду совершенно свободен. Придете?

– Непременно.

Тараканов вышел на Миллионную, поглядел по сторонам, заметил в собравшейся у дома толпе сутулую фигуру человека в картузе со сломанным козырьком и взмахом руки подозвал его к себе.

– Ты Ивана Ермолаича хлопец?

– Не знаю я никакого Ивана Ермолаича.

– Попроси его через полчасика в «Хиву» прийти, скажи, Тараканов чайком желает попотчевать.

Сказав это, Тараканов развернулся и пошел по направлению трактира «Хива», располагавшегося в двух кварталах от дома Тименевых. Субъект в поврежденном временем картузе посмотрел ему вслед и со всех ног бросился на другой конец улицы.

В «Хиве» Тараканов прошел на чистую половину, заказал чайную пару, полфунта тульского пряника и стал с наслаждением пить чай.

Ровно через тридцать минут за его столик сел благообразный мужчина лет пятидесяти, одетый в добротный костюм-тройку, красную косоворотку и польские сапоги-бутылки. От верхней пуговицы жилетки к карману шла золотая часовая цепочка в палец толщиной.

Увидев гостя, Тараканов привстал:

– Наше вам, Иван Ермолаич!

– И вам не хворать, господин начальник. Это не мои.

– А чьи?

– И вовсе не фартовые. Это бары промеж собой разбираются. Почто Сережке Рябому два зуба выбили?

– А он без зубов лучше говорит. Что тебе Сережка?

– Да так спросил. Коли не может кулаков ваших выдержать, мне такой товарищ не нужон. Сегодня про пустяки рассказал, завтра, глядишь, про что сурьезное.

– Про убийство Тименева, например.

– Не мои, говорю, ваше благородие! Ведь не пропало с фатеры ничего? А? Не пропало? Не пропало. А зачем честному вору «мокрое» без барыша?

– А может, был барыш, может, кто попросил дело сделать за золотишко? Тот, кто сам не может?

– Нет. Обчеству это не выгодно. Вы ж начнете шухер наводить теперь?

– А куда деваться? У убиенного сам губернатор давеча в гостях был! Начнем.

– Вот я и говорю, невыгодно. Я таких делов у себя на земле не позволяю. А против воли моей тут никто идти не может. Так что, господин начальник, наводи шухер – не наводи, а не мои. Может, не надо шухера?

– Ты же знаешь, Иван Ермолаич, я бесполезную работу делать не люблю. Мне тоже кажется, что это не блат. Но коли начальство прикажет, извини, начнем шерстить. Да и не бывают повальные облавы совсем уж бесполезные, кого-нибудь да зацепим. Ну а уж если дознаюсь, что это все-таки кто из твоих, то… жизнь попорчу, ты меня знаешь.

Тараканов вышел на улицу и пошел было к остановке конки. Но вдруг остановился, развернулся и быстрым шагом направился к дому Тименевых.