Текст книги "Ретро-Детектив-4. Компиляция. Книги 1-10 (СИ)"

Автор книги: Георгий Персиков

Соавторы: Иван Погонин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 120 (всего у книги 142 страниц)

Глава 15

Недолгие раздумья привели Георгия к ближайшему от таинственного дома зданию – единственной в Александровске школе. Родин поднялся на крыльцо, постучал, дверь ему распахнул мужичок с плутоватым взглядом, одетый в серую хламиду, перешитую из арестантской робы. Из глубины коридора послышался нетерпеливый женский голос, старавшийся быть повелительным и строгим:

– Ефим, почту принесли?!

– Нет, Анна Давыдовна, приезжий господин, должно, до вас прибыли-с.

Не успел Родин вымолвить и слова, навстречу ему выбежала молодая женщина. Несмотря на позднюю осень, она была одета в белую блузку с камеей у ворота, черную суконную юбку и персидскую шаль. Ни напускная строгость в голосе, ни прическа курсистки-отличницы не могли скрыть любопытного взгляда задорных глаз. Перейдя на шаг, женщина представилась:

– Анна Давыдовна Кононыхина, здешняя учительница.

– Георгий Иванович Родин, доктор. Я, собственно, вот по какому поводу…

– Уверена, что знаю! Конечно, вам не терпится взглянуть на наших детей, ощутить их тягу к наукам. Ведь только открыв для них прекрасный мир знаний, мы сможем вырастить поколение новых людей, с радостью и восторгом обустраивающих мир вокруг себя. Тогда наш остров преобразится, расцветет, зазеленеет пашнями и станет служить образцом гармоничного сочетания счастливых людей и укрощенной природы!

– Не довелось ли вам…

– Мой муж – горный инженер. У него есть замечательный проект по устройству электрического снабжения домов и улиц. Вообразите, как будет сиять ночами наш Александровск, как чисто и светло будет в нем! Правда, проекты его не слишком успешны, но… Надо подождать, надо подождать – и все будет…

– Анна Давыдовна! Вы, конечно, как профессионал наверняка обратили внимание на японского мальчугана, который недавно приехал в город, а потом внезапно пропал. Жил он в доме на отшибе на третьей улице.

– Вот в чем дело! – улыбнулась молодая учительница. – Видите ли, хотя мы здесь уже больше трех месяцев, этих людей я видела всего несколько раз, и то в первое время. Должно быть, они переехали. В этом доме жили двое мужчин и мальчик. Один из них явно отец мальчика, а второй, скорее всего, его дядя. Оба очень трогательно заботились о ребенке: ни на шаг от него не отступали. Даже когда малыш играл с местными детьми, они всегда стояли поодаль.

– И часто они гуляли?

– На улице я его видела всего пару раз. Надо заметить, что с нашими ребятишками у него не заладилось: местный юный народ достаточно жестокий. Впрочем, с ним играла какая-то женщина, по виду каторжанка. Пару раз – наш местный юродивый. Как-то, видимо, они друг друга понимали. Но чаще гуляли в лесу, я видела, как они уходили по тропинке.

Родин поспешил откланяться, пообещав всенепременно зайти и познакомиться с мужем. «Тоскливая промозглая сахалинская осень. Это ли не лучшее время для прогулок по окрестным лесам? Не по грибы же они туда ходили. Очевидно, и мне пора отправляться в лес на поиски удивительного ребенка», – думал Георгий, шагая по улице под то ли дождем, то ли снегом.

А что это за шум доносится из избы? Неужто кабак?

* * *

В питейной лавке на окраине Александровска атмосфера стояла под стать сахалинской погоде – унылая и сумрачная. В углу компания оборванцев резалась в штосс, изредка прерывая тишину короткими выкриками радости или разочарования, в зависимости от поворота картежной фортуны. Рядом, положив полуобритую голову на грязный стол, спал перепившийся каторжник. В воздухе пахло кислятиной. Но парочку завсегдатаев, занимавших место возле маленького тусклого оконца, эта гадкая обстановка ничуть на смущала. Бутыль, водруженная на стол между ними, была пуста уже наполовину, и между политическим ссыльным Вадимом Казачковым и его младшим товарищем Ромашей кипел жаркий спор. Несмотря на то, что прочие посетители кабака мало интересовались окружающим миром, каторжные революционеры старались говорить шепотом, но выпитое давало о себе знать, и Вадиму приходилось время от времени шикать на Мезольцева, который к концу каждой фразы неизменно поднимал голос почти до крика и нависал над столом, опираясь на него худыми бледными руками. В разговоре постоянно звучало слово «письмо».

– Я тебе, Ромаша, в десятый раз повторяю, так и было написано! И баста! Ты думаешь, во главе партии дураки сидят? Думаешь, они ради шуточки с таким трудом это письмо сюда доставили? Да сядь ты уже наконец! – шипел Казачков возбужденным шепотом, искоса поглядывая на компанию картежников; близость уголовников явно нервировала его.

Молодой адепт партии эсеров досадливо махнул рукой и шлепнулся на лавку. Еще вчера его наставник полунамеками рассказал о послании с инструкциями от товарищей по партии, полученном с материка. Когда Казачков увидел на полях письма от своей несуществующей тети условленные закорючки и кляксы, которые по договоренности должны были отмечать тайную партийную корреспонденцию, его пламенное революционное сердце екнуло, а после стало биться в два раза чаще. Тем же вечером, подперев дверь палкой и для конспирации завесив тряпьем окна, он дрожащими пальцами нагрел драгоценный листок над стеариновой свечкой и, довольно крякнув, убедился – между чернильными строками с досужими вопросами о погоде на острове под воздействием температуры проступал скрытый текст. Чтобы миновать каторжную цензуру, досматривавшую письма политических заключенных с особым тщанием, все важные сообщения между заговорщиками писались между строк обычным молоком. После этого листок высыхал, и буквы становились видны только при нагревании. В этот раз послание от товарищей по партии начисто лишило Казачкова сна на ближайшую ночь.

– Да ничего я не думаю, – не унимался Мезольцев, – ради дела революции готов положить свою голову хоть сейчас. Только где ж искать его, а?

– А я вот думаю, – вздохнул Казачков, – как рука поднимется? Я понимаю, в чиновника, в толстопузого ворюгу бомбу кинуть. Или генерала какого, у которого руки по локоть в крови, из револьвера застрелить – это революционная деятельность, террор… тут, может, я и сам жизни не пожалел бы… А такая операция не по мне… За что его-то?

Ромаша хлопнул налитое в стакан, не дожидаясь собутыльника, и обиженно засопел, ковыряя бугристую картофелину «в мундире». Зерновые на холодном и сыром Сахалине приживались плохо и почти никогда не успевали вызревать, так что картошка давно стала для жителей острова вторым хлебом. Наконец студент прищурил покрасневшие от недосыпа глаза и иронически посмотрел на собеседника:

– Не за что, а для чего.

– Ну, и для чего же? – хмуро удивился Казачков, набив рот картофелем.

– Для победы над империализмом, – торжественно поднял палец с грязным ногтем Ромаша.

Его собеседник удивленно вскинул брови.

Мезольцев выдержал паузу, наслаждаясь произведенным эффектом. Потом поманил пальцем собутыльника и начал быстро шептать:

– Ты только представь, этот пацаненок – ключик от часов истории. Он для японцев – священная корова, стоит ему погибнуть, и выйдет страшный скандал. А сейчас между Россией и Японией – только спичкой чиркни, все взорвется. Начнется война. Святая война с чужеземцами-империалистами. Вся Россия кровью умоется, пожарище до самого Петербурга дойдет, а там и поднимутся наши товарищи-рабочие, сбросят ярмо проклятых Романовых, поднимут высоко знамя революции. Тут, Вадим, и наступит наше время, мы с тобой…

Внезапно хлопнула дверь. Студент осекся и нервно глянул через плечо. На пороге стоял не по-местному опрятно одетый, коренастый молодой господин и оглядывал помещение питейной лавки внимательными зелеными глазами.

* * *

Родин вошел в кабак, пригнувшись под низкой притолокой, и сразу невольно поморщился – в нос ударила волна тяжелого кислого запаха немытых тел, дешевого табака и застарелого перегара. Что же, за годы практики молодому врачу приходилось бывать и не в таких заведениях. Георгий пожал плечами и шагнул в душную полутьму, направляясь к дальнему столу, из-за которого его рассматривали двое неряшливо одетых пьяниц – в них с трудом можно было узнать членов социал-демократической партии Казачкова и Мезольцева. Расспросы о пропавшем ребенке особых результатов пока не дали, и Родин возлагал большие надежды на беседу с местными политическими ссыльными. Возможно, они обладали большей любознательностью, чем уголовники. По крайней мере, насколько Георгий знал политических, они точно должны быть охочи до слухов.

Родин подошел к столу и, слегка поклонившись арестантам, представился. На его приветствие они ответили натянутыми улыбками и дежурными вопросами:

– Врач? Очень интересно. Не из Петербурга ли? Как вам здешний климат? Сыровато? Да, не слишком здоровый климат. Для легких не полезно. Где остановились? У Марфуши? Ага. Выпьете с нами? Закусить чем Бог послал, конечно…

Георгий, с сомнением взглянув на маслянистое содержимое бутылки, вежливо отказался. Собутыльники, пожав плечами, опрокинули по полстакана и, еще больше размякнув от спиртного, повели беседу уже более расслабленно.

– Вы, Георгий Иванович, человек, видно, образованный, должны понять. Мы же здесь в полной, так сказать, интеллектуальной изоляции находимся. Кто здесь нас окружает, – Казачков понизил голос и выразительно глянул на компанию в углу, – страшные серые люди, самые что ни на есть подонки общества. Мы, конечно, пытались вести просветительскую деятельность, создать, так сказать, политическую дискуссию, но… – революционер с досадой поскреб щеку. – Так сказать, не встретили понимания. Я же говорю, дикие люди, особенно их главари – «иваны», сущие звери, их надзиратели боятся. А насчет политики, так мы давно уже раскаялись, перековались. За родину, за веру, за царя готовы живот положить!

– Но это ничего, ничего… – Осоловевший Ромаша блаженно улыбался и жмурил мутные от разбавленного спирта глаза. – Срок наш каторжный недолгий, вот-вот на поселение уйдем, избу нам дадут в Александровской слободе справную, с огородом, вместо нашей гнилушки. Бабу дадут, как поселенцам, для хозяйства. По порядкам местным нам баба положена. – Недавний студент смаковал слово «баба», растягивая звуки и мечтательно глядя в потолок.

Парочка каторжных политиков на Сахалине оказалась непригодна ни к какому тяжелому труду. Ни корчевать пни, ни таскать бревна они были физически не способны. Умений в каких-либо ремеслах тоже не наблюдалось. Ромаша, помыкавшись, нашел место писаря в тюремной канцелярии. Вадим же, презирая всякий труд во благо царского режима, иногда помогал с переводами горному инженеру Кононыхину, который делал какие-то темные делишки с японцами (вот уж кто истинный прощелыга, вот кто!), но чаще пил горькую, спуская свой скудный арестантский паек, и предавался мрачным философским раздумьям. С такими активами на Сахалине даже продажная любовь каторжанок становилась недостижимой роскошью. Понятно, что мысли о скором выходе на поселение и уютной теплой женщине под боком наполняли сердца каторжан истомой.

Родина постепенно стала раздражать эта парочка разнюнившихся пьяниц, и он решил, что настало время перейти к основному вопросу.

– Да, с женщинами тут, смотрю я, туговато. Да и детей нет почти. – Родин испытующе посмотрел на размечтавшихся арестантов. – Вот не слышали, тут случай был, мальчик пропал, лет семи. Загадочная история.

Казачков забегал глазами и начал суетливо искать что-то в карманах грязного сюртука.

– Нет, не слыхали. Да что нам за дело, собственно, до детей? У нас своих дел хватает.

– Да? Странно… – Георгий как мог изобразил удивление. – Ведь рядом совсем дело было, тут, на окраине, рядом со школой изба, где он жил. Неужели ничего не слыхали?

– Что? Нет, что за чушь! Мы ничего подобного не слышали. Чего вы вообще решили, что мы что-то знаем?

Ромаша, до этого насупленно изучавший матерные слова, вырезанные на столешнице, вдруг вскинул голову и в тон учителю поддакнул:

– Нет нам никакого дела до этого япончика!

Родин усмехнулся: так-так, ну и новости! Стоило заговорить про пропавшего ребенка, как их будто кипятком ошпарило. Нет, кто-то знает явно больше, чем говорит.

– Япончика? Простите, как вы догадались? Я вроде бы не говорил, что ребенок – японец.

Уши бывшего студента побагровели за долю секунды. Все пропало! Ромаша в отчаянье взглянул на учителя, но тот глядел в ответ так же беспомощно.

– И вам наверняка известно, что это не простой ребенок… – Под взглядом Родина политические конфузились все сильнее и сильнее. – Японская легенда гласит, что это сын богини. Он способен творить чудеса и может даже изменить ход истории.

Наконец Ромаша не выдержал и, вскочив, почти заорал:

– Да все уши уже прожужжали этими сказками! Будто бы этот пацаненок что-то изменит! Да только нет его! Пропал он, и никто его не видел! Все равно он не способен ничего изменить! Изменить что-то может только революционный террор! – Ромаша остановился и со все еще выпученными глазами осмотрелся.

Весь кабак изумленно глядел на него. Даже перепившийся каторжанин пробудился и поднял на Ромашу мутный взгляд. В немой сцене замерли игроки в штосс, но, перехватив заинтересованный взгляд Родина, суетливо продолжили игру, причем понтирующий перепутался с банкометом, и карты пошли невпопад.

Георгий встал, коротко откланялся и быстро направился к выходу. Что-то тут было нечисто. Как будто каждый житель города что-то скрывал. Каждый что-то недоговаривал и отводил глаза. Во всем этом предстояло разобраться.

Глава 16

Родин подошел к небольшому дому возле школы. Дверь отворил Ефим.

– Анна Давыдовна, к вам опять господин лекарь пожаловал.

– Георгий Иванович! – послышалось из глубины дома. – Проходите, проходите!

Родин разделся и прошел в комнату. Она была весьма неплохо обставлена. «Видимо, хорошо платят японцы», – мелькнула у Родина мысль. Анна Давыдовна сидела за книгой. Книги тут вообще были повсюду: стояли на полках, лежали стопками или по одной на обеденном столе, открытом секретере, на сундуках.

– Давайте чаю выпьем, я как раз собиралась, – Хозяйка сделала знак Ефиму, и тот удалился на кухню. – Как вы поживаете? Как больница?

– Спасибо, Анна Давыдовна, не жалуюсь, да и больница с каждым днем улучшается. Стараюсь понемногу. А как вы? Как школа?

– Школа – прекрасно! Детки наши радуют меня каждый день. Такая удивительная тяга к знаниям! Маленькие светочи науки.

– Это прекрасно. Я чего пришел-то – мне ведь так и не выпало чести быть представленным вашему супругу. Вот выдалась свободная минутка, я и подумал…

– Ах, Михаила Степановича сейчас нет дома, он на службе.

Ефим принес поднос с горячим чаем и ароматными пирогами. Анна Давыдовна вскочила, убирая со стола книги, чтобы освободить место под поднос.

– Так ведь поздно уже, день почти на исходе.

– Да он ведь, знаете ли, всегда запаздывает, все старается побольше успеть за день, – сказала Анна Давыдовна, пододвигая к нему чашку с дымящимся чаем. – Угощайтесь, Георгий Иванович.

– Спасибо. Не бережет себя, а я вам как доктор скажу, нужно отдыхать иногда, особенно в таком-то климате, – заметил Родин, отхлебнув чаю.

– Конечно же, вы правы, но ведь это все на благо. На благо нас с вами, на благо людей вокруг, на благо новой светлой жизни! – говоря это, Анна Давыдовна неотрывно смотрела куда-то вдаль, как будто там она явственно видела это самое светлое будущее.

– А все-таки вы, как женщина, его берегите. А то так и не доведется нам с ним даже познакомиться, – улыбнулся Родин и подмигнул Анне Давыдовне. – А интересно с образованным-то человеком встретиться, особенно в такой глуши.

– А знате что? Вы вот пойдите прямо к нему сейчас, увидите его в работе. Ефим вас проводит.

Родин заметил Кононыхина издалека. Тот ходил по берегу в сопровождении нескольких каторжников. Приблизившись, Георгий увидел, что двое каторжников везли за ним тележку с инструментами, один нес чертежи. Сам инженер также ходил с картой, в которой делал какие-то пометки.

– Добрый день, Михаил Степанович. Имею честь представиться: Родин Георгий Иванович, доктор.

– Здравствуйте. Наслышан о вас. Прошу меня извинить. Макар! – он окликнул паренька в тулупе. – Макар, поди сюда, пометь вот это место на карте как годное для бурения. – Макар тут же подбежал, забрал у него из рук карту и начал делать в ней пометки. – Толковый парень, даром что уголовник, – сказал Кононыхин, кивнув головой на Макара. – Это надо закончить дотемна сегодня, возможно, завтра будем пробовать искать горное масло. – Пройдемся? – обратился он к Родину.

– Интересным делом вы заняты. Слышал от вашей жены, что планы у вас грандиозные. У вас, – Георгий сделал паузу, – и у тех, кто вас поддерживает.

– Верно. Японцы готовы помогать в поисках нефти. И когда мы ее найдем, это станет отправной точкой в истории развития всего края. Сахалин – кладезь для России, только слепой этого не видит! Слышали, из Лондона вон даже англицкого геолога послали сюда разведывать, есть ли нефть. Я надеюсь найти нефть раньше его. Поэтому торопимся. Все это должно послужить человечеству, все должно пойти на благо.

– И как же успехи? Нашли уже нефть?

– Пока еще нет, но мы близки к этому. Очень близки.

– Как вам удается наладить контакт с японцами? Они же люди совершенно других понятий.

– Как специалист со специалистами, тут, знаете ли, уважаемый, национальность большой роли не играет.

– Ну извольте, сударь. Я слышал… – начал Родин.

Инженер, кажется, его не слушал. Он шел по берегу, внимательно глядя под ноги.

– Я слышал, – продолжал Родин, в то время как Кононыхин достал из кармана кусок бумаги и начал в нем что-то рисовать, – они верят в такую ересь, которая нам, добрым христианам, и во сне не приснится.

– Ересь? – спросил инженер, не поднимая головы от своей схемы.

– Например, у них много богов. Не один, а тысячи, как в темные времена язычества, прости Господи. Бог горы, бог дома, богиня песка…

Тут Родин истово осенил себя крестным знамением. Инженер же не перекрестился, а равнодушно сделал еще одну пометку в карте и махнул рукой каторжнику с тележкой.

– А еще я слышал, – Георгий покосился на подошедшего мужчину и перешел на шепот, – будто они верят в то, что сын их императора был рожден богиней, – сказал он многозначительно. Но, кажется, Кононыхин не придал этой информации никакого значения. – Одной из их богинь, – после паузы добавил Родин.

Инженер оторвал взгляд от карты и посмотрел вопросительно на собеседника.

– Родин, вы же образованный человек, врач. Почему вы верите во всю эту чепуху?

– Так я сам удивлен, что об этом говорят.

– Мало ли что говорят, некоторым просто нечем заняться.

– Да просто интересно, что они за люди. У нас, знаете ли, в губернии японцев почти не встретить. А здесь много. Почти повсюду. Вон и поселение там есть. А еще говорят, двое японцев с мальчиком останавливались прямо в городе. Странно, почему они со своими не жили в поселении? Вы, верно, видели их, они ведь прямо рядом со школой жили.

– С мальчиком? Не припомню. У меня, знаете ли, не очень хорошая память на лица, не приметил. Про детей вы лучше у жены моей спросите, она тут про детей все знает, любит их очень, все время в школе проводит. Это хорошо, надо учить молодых наукам. Наука – это все, наука – это наше будущее. Я попрошу извинить меня, Георгий Иванович, дело зовет.

– Понимаю, ваше дело очень важное и ценное для жителей. Простите, что отвлекаю.

– Спасибо за понимание. Но ваше дело тоже очень важно и ценно для края.

– Верно, да только, боюсь, если все идет к войне, то и мое, и ваше дело – под угрозой.

– А мне что война? Любое государство заинтересовано в добыче ресурсов. Я и при микадо буду заниматься любимым делом.

– Не буду вас больше отвлекать, Михаил Степанович, вижу вам дотемна надо управиться. Приятно познакомиться, заходите на чай, если будет свободная минутка. Всегда интересно потолковать с образованным человеком.

– Конечно, конечно, – закивал Михаил Степанович, делая пометки в карте, – и вы заходите.

С отсутствующим видом он пожал Родину руку и принялся разглядывать карту, в которой Макар что-то чиркал по его указаниям.

Родин отправился к дому. Он порядком замерз, прогуливаясь на ветру, поэтому ускорил шаг. С теплотой подумал о Марфе, еде, чае и водке, которую та уже, верно, подготовила к его приходу.

Беседу с инженером вряд ли можно было назвать полезной. Ничего он, по сути-то, и не сказал. Странно все это. Все кивают друг на друга, мол, я не знаю, спроси другого. Так и ходит он уже сколько времени от одного к другому. А дело все стоит, ничего не ясно, и где мальчик – тоже непонятно.