Текст книги "Ретро-Детектив-4. Компиляция. Книги 1-10 (СИ)"

Автор книги: Георгий Персиков

Соавторы: Иван Погонин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 142 страниц)

3

После действительно прекрасного обеда судейский и полицейский сидели в садике у дома Ивана Ильича, курили сигары и потягивали великолепный «Бенедиктин».

– Что узнали от прислуги, Осип Григорьевич? – спросил Недовесов.

Тараканов достал из кармана записную книжку:

– Накануне у Тименевых обедали гости – брат покойной Павел Аркадьевич Неверов с товарищем-студентом, неким Алинским. После обеда все поехали в электротеатр в Петровском парке. Проводивши господ, камердинер с горничной убрались в столовой и приготовили хозяевам постели. Оказывается, вскоре после свадьбы супруги стали спать врозь. Настояла на этом покойная, доказывая, что в порядочных домах всегда так живут. Тименев было поспорил, но скоро уступил, тем более что вставал он рано, а барыня покоилась часов до одиннадцати, а то и позже, ну и не хотел, значит, ее беспокоить. Вообще, по рассказам прислуги, супруги жили дружно, но дней за десять до происшедшего между ними как будто пробежала черная кошка. Барин ни с того ни с сего запьянствовал, а барыня все время у себя в комнате плакала. Они с неделю даже не разговаривали друг с другом, но потом вроде бы помирились.

– Ну, подобное случается в каждой семье. Тем более в такой молодой. Милые бранятся – только тешатся. Продолжайте, пожалуйста, – кивнул Иван Ильич.

– Так вот. Приехав из синематографа, господа пили в столовой чай, причем барыня жаловалась на нездоровье и головную боль. Разошлись скоро. Новой ссоры между супругами никто из прислуги в этот вечер не слышал. После чаю камердинер помог барину раздеться в кабинете. Надев халат, барин его отпустил. Уходя, камердинер проверил, хорошо ли заперта парадная дверь, которая обыкновенно замыкалась на ключ и, кроме того, на крючок, затем вышел черным ходом и запер его на ключ. Другой ключ от этого хода всегда висит на гвозде в черной прихожей. Мы с вами его обнаружили на указанном месте.

– Прошу прощения, но в дом мы с вами входили через парадную дверь, и она была открыта!

– В момент обнаружения убийства она была заперта и на ключ, и на крючок. Ее пристав отворял, – сказал Тараканов.

– Каков! А мне ничего не сказал. Надобно это будет отразить в протоколе. Извините, что все время вас перебиваю.

– Да будет вам. Идем далее. – Тараканов перелистнул страницу записной книжки. – Дворник утверждает, что после отъезда хозяев неотлучно сидел в своей будке, правда, ходил в людскую ужинать. Горничная и камердинер тоже ужинали в людской и сидели там до возвращения господ. Кухарка и прачка из людской вовсе не отлучались. Горничная показывает, что в то время, как помогала барыне раздеваться, та на головную боль уже не жаловалась, но была молчалива, беспокойна и, как ей показалось, недовольна, что барин так торопится с отъездом в деревню. Они чуть ли не завтра хотели уезжать в имение, на Оку, в Алексинский уезд. Когда Катя вышла из спальни в уборную, барыня заперла за нею дверь на ключ, горничная слышала, как щелкнул замок. Затем горничная пошла к барышне и помогала раздеваться ей. Потом она ушла в людскую.

– Скажите, а ворота после отъезда хозяев запирались? – спросил Недовесов.

– Нет, Иван Ильич. Поленился дворник. Он пытался оправдаться тем, что все время был при воротах, в будке, но тут же сообщил, что и ужинать ходил, и вздремнул малость. Ворота он запер только по приезде хозяев.

– Значит, за время отсутствия хозяев в дом мог пробраться кто угодно?

– Выходит, так.

– Получается, что, пока прислуга ужинала, убийца зашел на двор, проник в дом через черный ход и спрятался в укромном месте – под кроватью хозяина. Вы там обнаружили большое пятно свежевытертой пыли. Итак, обстановка, предшествовавшая убийству, нами восстановлена довольно подробно. Теперь попытаемся восстановить картину убийства. Начинайте.

– Я думаю, что дело было так: когда Тименев вошел в спальню и собрался лечь спать, убийца сзади ударил его ножом в шею. Потом для верности нанес еще два удара. Нож он брал хозяйский, из чего следует две версии. Первая: убийство было без ранее обдуманного намерения. Мне в эту версию верится мало. Убийца прокрался в дом, спрятался, да и удар нанес не в ходе ссоры, в борьбе, а по-предательски, сзади. Нет, очевидно, что в дом он пришел убивать. А орудия убийства не взял. Почему? Он мог быть застигнут прислугой в доме до совершения убийства. В этом случае отсутствие при нем ножа дает больше шансов оправдать его появление там. Получается, что убийца надеялся найти орудие на месте. Из этого следует вторая версия: убийца бывал в кабинете Тименева и знал, что там на стене висит нож. Вывод: он из знакомых жертвы.

– Браво! Далее.

– Далее. Преступник берет с собой нож и идет в спальню второй жертвы.

– Погодите. Погодите мчаться в спальню хозяйки. Мы еще у хозяина не все разобрали. Вот-с протокол осмотра места убийства. Читаем. Тэк-с… Вот. На письменном столе в кабинете – лужа крови продолговатой формы, шириной в вершок и длиной три вершка с четвертью. Откуда? Что вы скажете насчет путешествия убийцы к письменному столу?

Тараканов замешкался.

– Не знаю. Может быть, он все-таки что-то искал в столе?

– Я думаю, да, а иначе зачем же ему было класть кинжал? Ведь именно от кинжала остался кровавый след, это видно по его форме.

– Но зачем же он лазал в стол, если ничего не взял?

– А почем мы знаем, что он ничего не взял? Он мог взять только то, что ему было нужно, например какое-нибудь письмо или вексель… Наконец, даже деньги. Мы же не знаем наверно, сколько было в столе денег. Может, там были десятки тысяч! Сто тысяч взял, а две оставил, чтобы мы думали, что ограбления не было, и в этом направлении не искали. А?

Тараканов задумался.

– Надо счетные книги проверить.

– Уже. Я дал Слепневу поручение найти сведущего человека. Он поехал в казенную палату, обещал привезти знакомого бухгалтера. Давайте дальше. Теперь можно переходить в спальню хозяйки.

– Тут тоже интересно. У порога в спальню – лужица крови. Выходит, преступник, прежде чем войти, у двери постоял, иначе бы столько крови с ножа не натекло. Ни дверь, ни замок в спальню повреждений не имеют. Получается, что хозяйка либо дверь не замкнула, либо открыла ее убийце сама!

– Опять молодец. Послушайте, а вы ведь служили под начальством известного Кунцевича?

– Да-с.

– Видно школу. Значит, хозяйка открыла дверь сама… Ждала?

– Выходит, ждала. По показаниям горничной, дверь в уборную Вера Аркадьевна закрыла на ключ сразу же после ухода прислуги. То есть от сестры, которая могла пройти к ней из своей комнаты через уборную, она закрылась.

– Не хотела иметь случайного свидетеля своего тайного свидания?

– Выходит, так.

Следователь задумался:

– Послушайте, а ведь показания прислуги тайное свидание подтверждают! Камердинер показывает, что она в столовой, при муже, жаловалась на нездоровье и головную боль, горничная же говорит, что в спальне барыня о своей больной голове ни разу не упомянула. Это ненатурально. Я немного знаком с Верой Аркадьевной. Это избалованная и изнеженная барыня, упокой господи ее душу. Если бы у нее трещала голова, то она об этом рассказывала бы всем и каждому. Ясно, что голова тут ни при чем – она просто хотела избавиться от мужа. Не хотела этой ночью видеть законного супруга у себя в спальне. С другим о встрече договорилась? Если так, то получается, что убийца – воздыхатель Веры Аркадьевны. Дошел до точки в своей страсти, устранил соперника, явился доложить об этом его жене, а когда та отреагировала на это для него неожиданным образом – не бросилась к нему на шею, а, наоборот, была возмущена, – посчитал это за предательство его любви и убил и ее. Да-с. Шекспиром попахивает. Но, как говорил классик, весь мир театр, и в жизни случаи встречаются похлеще, чем в романах. Вот, к примеру, лет десять назад за Московской заставой мужик на почве неразделенной любви сжег предмет своей страсти вместе с избой и всем семейством. А тут публика интеллигентная, тонкая, нервная. По-моему, мы с вами верно обстоятельства дела восстановили?

Тараканов ответил не сразу:

– Иван Ильич. Если все было так, как вы говорите, то между убийцей и жертвой должен был состояться разговор, и крупный. Ведь так? После сообщения об убийстве мужа Вера Аркадьевна больше таиться бы не стала.

– Продолжайте, продолжайте.

– Я после вашего отъезда к Тименевым возвращался. И провел эксперимент. Антонина Аркадьевна так и не оправилась от потрясения. С утра она не проронила ни слова. Брат приказал перенести ее, прямо вместе с кроватью, в дворовый флигель.

– Я знаю, он у меня был с час назад.

– Ну, я этим и воспользовался. Мы с камердинером и горничной прошли в спальню хозяйки, я попросил их начать между собой разговор, а сам зашел в уборную и прикрыл дверь. Я просил слуг говорить сначала громко, потом тихо и повторить так несколько раз. Из уборной я прошел в спальню барышни и тоже закрыл дверь. Так вот, когда слуги разговаривали громко, разговор был слышен и при двух закрытых дверях, правда, в этом случае слов уже было не разобрать. А если слушать через дверь из уборной в спальню хозяйки, то при громком разговоре можно разобрать и слова!

– Выходит дело, Антонина Аркадьевна должна была слышать?

– Если только не спала как убитая.

Следователь встал, заложил руки за спину и прошелся туда-сюда перед продолжавшим сидеть Таракановым.

– А вы знаете, Осип Григорьевич, я думаю, что она слышала разговор. Более того, она узнала голос собеседника своей сестры.

– С чего вы это взяли?

– Как вы думаете, натурально ли, что она упала вдруг без чувств, узнав о смерти зятя? В этих случаях, насколько мне известно, женское горе выражается больше плачем, рыданиями. Но лишиться чувств, то есть совсем, знаете, в полном смысле этого слова? И заметьте, как долго она не могла прийти в себя.

– Я с барышней незнаком. Видимо, она сама по себе натура нервная, впечатлительная. Сильное потрясение, вызванное сообщением о смерти близкого человека…

– А был ли ей так близок ее зять, которого она знала всего год с небольшим, чтобы, узнав о его смерти, грохнуться на пол? Скажите, пожалуйста, возможное ли дело, чтобы, придя после этого в себя, девушка могла пролежать почти неподвижно, с закрытыми глазами в течение нескольких часов? Ведь она не открыла глаз и не проронила ни слова даже тогда, когда ее переносили во флигель! Это уже, согласитесь, факт из ряда вон выходящий! И главное – не задала за это время никому ни единого вопроса о случившемся. Может, тут совсем другая причина? Может быть, ночью она услышала разговор между сестрой и известным ей лицом, утром узнала о произошедшем в доме убийстве и упала в обморок из-за того, что поняла, что убийца именно это, известное ей лицо!

– Иван Ильич, мне кажется, вы сами себе противоречите. Зять не был так близок, чтобы падать из-за него в обморок, а из-за любовника сестры упала?

– А может быть, он не только любовник сестры, а и ее любовник? Или не любовник, а любовь?

– Так тогда она должна была нам сразу сообщить, кто убил ее сестру, коли она его узнала!

Иван Ильич посмотрел на Тараканова.

– Осип Григорьевич, при всем к вам уважении… Простите меня покорно, но вам не хватает опыта. Такого опыта, которому ни один Кунцевич не научит. Опыта общения с прекрасным полом. Этому искусству мы обречены учиться всю нашу жизнь, но ученье это у большинства из нас движется так плохо, что к преклонным годам мы способны понимать только самые азы этого искусства. Но тут и азов хватит. Итак: Антонина Аркадьевна ночью идет, извините, в уборную и слышит из комнаты сестры голоса. Она узнает голос любимого ею человека. Девушка настолько благородна, что подслушивать не может, она бежит дальше от этого голоса и, видимо, всю ночь мучается на своей постели. Узнав об убийстве, она понимает, что тот человек, который был у Веры, убил перед этим Тименева. Любимый ею человек – убийца! От этого известия она падает без чувств. Когда она приходит в себя, то не в состояния видеть никого, ни с кем говорить, она думает. Ей нужно решиться. Открыть ли убийцу или нет? Она лежит молча, с закрытыми глазами, думает, долго думает и, наконец, решается молчать. И тут она вспоминает о сестре. Ведь Вера утром тоже узнала о совершенном преступлении, узнала, что человек, бывший у нее, убил ее мужа. Что сделала Вера? Как она поступила? Павел Аркадьевич рассказал мне, что сестра позвала его к себе и буквально начала пытать, спрашивая про Веру. Я думаю, ее в большей мере интересовала не судьба сестры, а то, открыт ли сестрою убийца. Как только Павел Аркадьевич сказал Антонине Аркадьевне о смерти Веры, у нее началась горячка. Она поняла, что ее предмет убил не только зятя, но и ее родную сестру! От такого известия любой нормальный человек с ума сойти может. Доктор нашел состояние Антонины Аркадьевны весьма опасным – стоит угроза воспаления мозга. – Следователь тяжело вздохнул. – В общем так, Осип Григорьевич, узнаем мы, кто был предметом Антонины Аркадьевны, откроем убийцу. Простите за вопрос, но мне обязательно надо знать. Вы в обществе приняты? – Нет. Но помощник мой принят.

4

За время, прошедшее с момента отправки Кудревичу телеграммы о согласии занять должность главного тульского сыщика до назначения на эту самую должность, произошло множество разных событий.

Во-первых, уволили от службы самого Кудревича. Он по незнанию обобрал какого-то купца, имевшего то ли родственника, то ли друга детства в Сенате, купец пожаловался и из столицы прибыла ревизия, которая нашла в деятельности тульского полицмейстера столько нарушений, что того впору было отправлять соболей ловить. Чтобы этого не произошло, Кудревичу пришлось снять со счета в банке все свои сбережения. Он уехал к теще в Козлов и подвизался там в акцизном управлении.

Во-вторых, сменился начальник губернии. 7 октября 1908 года Государь Император подписал указ об увольнении в отставку по прошению тульского губернатора Михаила Арцимовича и переводе казанского вице-губернатора Дмитрия Кобеко на вышестоящую должность в Тулу.

В Петербурге долго не решались назначить Тараканова на должность – роль сыграла и отставка ходатайствовавшего за него Кудревича, и возраст претендента – Тараканову в ту пору только исполнился 21 год. «Как его в градоначальство-то могли на службу принять? Ведь для столичной полиции возрастной ценз в 25 лет установлен!» – возмущались бюрократы из департамента полиции.

Решающую роль в назначении Тараканова сыграл новый тульский губернатор. Ознакомившись с личным делом кандидата на должность, Кобеко узнал про активное участие Тараканова в борьбе против врагов существующего строя, учинивших в 1906 году экспроприацию в Кашире. А революционеров губернатор ненавидел не только по долгу службы, но и по личным причинам: 25 сентября 1906 года в Кобеко, проезжавшего из губернаторского дворца в Казанский кремль для приема посетителей, революционерами были брошены две бомбы, одна из них взорвалась, в результате чего вице-губернатор получил опасное ранение.

Перед вступлением в должность всех новых начальников сыскных отделений направили на краткосрочные курсы, которые длились полтора месяца, так что к своим непосредственным обязанностям глава тульской сыскной полиции смог приступить только после Рождества. В первый же день службы Тараканова срочно вызвали к прокурору окружного суда. В приемной он увидел исправляющего должность полицмейстера коллежского асессора Голунского.

– У меня к вам, господин губернский секретарь, просьба будет. Видите ли, прокурор нас вызвал по поводу одной кражи, сейчас будет спрашивать, скоро ли мы ее откроем, так вы пообещайте в ближайшее время.

– Как я могу обещать, ежели мне вообще ни про какую кражу ничего не известно?

– Вчера вечером во второй части у вдовы Гречихиной пол-обстановки вынесли. Я всю полицию на ноги поднял, и вы сейчас же, как отсюда выйдем, начинайте заниматься.

– Слушаюсь.

Прокурор встретил чинов полиции очень холодно.

– Это что же творится! Практически среди бела дня, почти в самом центре города обывателей обворовывают, а полиция и в ус не дует. Постового городового допросили?

– Так точно, ваше высокоблагородие. Не только допросили, но уже и уволили от службы за нерадение. А в чайную он, видите ли, зашел чайком погреться!

– Негодяй! Проведите дознание, надобно посмотреть, нет ли в его действиях состава преступления, это же пренебрежение службой! А это что за юноша?

– Это наш новоиспеченный начальник сыскного отделения губернский секретарь Тараканов.

– Вам сколько лет, милостивый государь?

– Двадцать два. Будет. Летом.

– Господи! А ведь я лично согласовывал вашу кандидатуру, как я мог не обратить внимания на возраст! Постойте, я вспомнил, вы же из столичной сыскной к нам прибыли?

– Да-с. Сыскной опыт имеется.

– Опыт – это хорошо. Вы уж, молодой человек, постарайтесь. А я не забуду.

На улице Тараканов спросил у полицмейстера:

– Ваше высокоблагородие, а что прокурор так за каждого обокраденного обывателя переживает?

Голунский скривился.

– Дама сердца это его. И говорят, что он полностью под ее каблуком. Видимо, досталось. И нам достанется, если не найдем вещичек мадам Гречихиной. Едем ко мне, я вам передам дознание.

Так получилось, что кражу Тараканов раскрыл в этот же день. Обедать он пошел к своей тетушке – кухаркой обзавестись еще не успел. А у той была соседка, которая в нарушение государственной монополии торговала у себя на дому водкой, распивочно и навынос. Плату принимала не только деньгами, но и вещами. Купив какую-нибудь вещь за сороковку водки, предпринимательница тут же несла ее к состоятельным соседям и продавала за половину ее настоящей стоимости. Вот и в этот день шинкарка пришла к тетке и в присутствии Тараканова, о месте службы которого она ничего не знала, стала предлагать купить бронзовую статуэтку мальчика, вынимающего занозу. А статуэтка эта входила в список похищенного у госпожи Гречихиной, с которым Тараканов уже успел самым внимательным образом ознакомиться. Начальник сыскной представился тетушкиной соседке и потребовал незамедлительно сообщить ему, кто принес статуэтку, а также выдать другие предметы, принесенные этим лицом. В случае отказа Тараканов пригрозил закрыть шинок, а саму соседку привлечь за скупку заведомо краденого. На счастье Тараканова, личность продавца шинкарке оказалась знакомой. Остальное было делом техники. Задержав обоих воров и изъяв львиную часть похищенного, губернский секретарь на извозчике привез добычу к зданию окружного суда. Наказав «ваньке» ждать, он поднялся в кабинет прокурора. Тот сначала не поверил, выбежал на улицу, даже не накинув пальто, а увидев узлы с вещами, долго жал Тараканову руку и обещал свои преференции.

Так что служба задалась с самого начала. Правда, помещение под сыскное городские власти выделили самое что ни на есть неподходящее – сняли у хозяина полуразвалившийся дом в Заречье, кое-как его подлатали, завезли три сажени сырых осиновых дров и посчитали свою обязанность перед МВД выполненной. Тараканову пришлось долго хлопотать, прежде чем сыскной предоставили приемлемое помещение – принадлежащий городу дом на Ново-Павшинской, недалеко от центра и управления полиции.

Еще хуже дела обстояли с заполнением штата. Первый месяц Тараканов трудился с одним только надзирателем – бывшим чулковским околоточным Моисеевым. Это был сорокалетний отец многодетного семейства, единственной заботой которого было накормить свою ораву. По полиции он стал служить сразу после ухода в запас с военной службы, от крестьянского труда отвык, никакому ремеслу обучен не был, поэтому местом дорожил и обязанности свои исполнял старательно. Особым умом и смекалкой Моисеев не отличался, зато за пятнадцатилетнюю службу в Чулкове изучил всех тамошних обитателей, склонных к совершению преступлений, поэтому некоторые преступления открывал еще до того, как потерпевшие успевали сообщить о них в полицию. В первую неделю службы они с Таракановым выехали на кражу из казенной винной лавки в Чулкове. В лавку пробрались в то время, когда сиделец поехал с отчетом в акцизное управление. Воры сломали заднюю дверь и вынесли четыре ведерных бутыли водки. Моисеев покрутился около лавки, подошел к Тараканову и сказал:

– Подмога нужна, ваше благородие, двоим нам к Маруське соваться опасно, там сейчас вся местная хевра собралась.

– К какой Маруське?

– Машке-Промокашке, фамилию ее не помню, живет на Безымянной, у кладбища.

– А с чего ты решил, что там надо искать?

– А вот, изволите видеть – след от калоши. – Моисеев показал на едва заметный след. – А посередке шов. Эти калоши Гундосый носит, а он сейчас у Машки живет. Пьют они уже четвертый день, видно, деньги кончились, вот и решили бесплатно угоститься.

В указанном Моисеевым доме была и хевра, и Гундосый в характерных калошах, и уже ополовиненные бутыли.

В марте Тараканов получил в подчинение второго сотрудника – тульский мещанин Маслов служил сыскным надзирателем в Москве и перевелся в Тулу по семейным обстоятельством: за год у него умерли оба родителя, и на его попечении остался тринадцатилетний брат. Жить вдвоем с братом в Москве было накладно, а в Туле родители оставили братьям в наследство дом на Коммерческой.

Двадцатисемилетний Маслов был уже опытным сыщиком, поэтому именно ему Тараканов поручил организацию стола приводов и антропометрического бюро. Обучив искусству криминальной регистрации двоих вольнонаемных писцов и фотографа, Маслов стал заниматься непосредственно сыском. Надзиратель и начальник вскоре подружились. Не на людях Маслов по настоянию Тараканова стал обращаться к нему на «ты».

В марте же в сыскном появилось и трое городовых. Один из них, Семипудов, был переведен в сыскное в качестве наказания – обматерил кучера экипажа, а когда сидевший в экипаже старичок сделал ему замечание, обматерил и его. Откуда Семипудов мог знать, что старичок этот – статский советник? Ведь был старик в партикулярном, а на лице то у него не написано! Двое других городовых были вчерашними солдатами, уволенными в запас. Использовать всех троих можно было только в качестве грубой физической силы.

Самой интересной фигурой в сыскном отделении был помощник начальника – коллежский регистратор Петр Александрович Жемчужников.

Единственный сын одного из столпов города, Петя от родителей ни в чем не знал отказа. Выйдя из гимназии, он пожелал немного отдохнуть от учения, поэтому в университет поступать не стал. Прочитав в длинные зимние вечера множество пятикопеечных книжек с окровавленными кинжалами на обложках, Петя заявил родителям, что желает служить по полиции.

– Совсем с ума сошел! – кричал отец. – Я все твои книжки велю сжечь, тебя высеку и отправлю в Петербург, в университет!

Пришлось Петеньке закрыться в своей комнате и три дня из нее не выходить, отказываясь от пищи. Только после этого papa поддался уговорам maman и поехал к губернатору хлопотать сыну о месте.

Тараканова, что называется, поставили перед фактом.

Он спорить с начальством не стал и решил извести новоявленного Лекока, на месте которого он видел Маслова, измором. Узнав от своего помощника, что родители профессиональный выбор сына, мягко говоря, не одобряют, Тараканов съездил к отцу Петеньки, заручился его поддержкой и стал претворять в жизнь свой план возвращения блудного сына в лоно семьи. Индивидуальных поручений Жемчужникову он не давал, но с другими надзирателями ездить заставлял на каждое происшествие, ставил на ночные дежурства через сутки, просил Моисеева и Маслова водить его по самым жутким притонам. К тому же помощнику начальника, как самому образованному, было поручено составлять все протоколы и рапорта, так что Петя очень часто, днем набегавшись по городу, не шел домой, а оставался в сыскном скрипеть пером. Петя исхудал, почернел лицом, но пока держался.

Чины сыскной полиции, впрочем, как и всей полиции Империи, праздничного отдыха не знали и на службу должны были являться и в неприсутственные дни. Но, несмотря на значительные нагрузки, новая служба Тараканову очень нравилась. Нравилось ему и его материальное положение. Кроме казенного жалования имел губернский секретарь и еще один, весьма полноводный источник дохода. Его тетка, родная сестра матери Пелагея Сафоновна, владела мясной лавкой на Пятницкой улице. Дела у тетушки шли хорошо, и она подумывала открыть еще одну лавочку и уже присмотрела помещение на Посольской. Когда племянник рассказал, что обзавелся капиталом в тысячу рублей, тетушка посоветовала капитал этот попусту не тратить, а пустить в оборот и вложить на паях в ее новую лавку. Тараканов подумал, подумал и согласился, оформив дело на мамашу, так как чинам полиции участвовать в торговых заведениях не дозволялось. У опытной мясной торговки и в новой лавке дела пошли хорошо, так что к своим ста с лишним рублям жалования Тараканов ежемесячно прибавлял еще по пятьдесят рублей.