Текст книги "Ретро-Детектив-4. Компиляция. Книги 1-10 (СИ)"
Автор книги: Георгий Персиков
Соавторы: Иван Погонин
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 60 (всего у книги 142 страниц)
В субботу, 24 апреля 1899 года в 11 часов дня, на довольно оживленном Большом Сампсониевском проспекте, что на Выборгской стороне, было совершено разбойное нападение на кассира механического завода Нобеля, перевозившего в тот день деньги для выплаты жалованья мастеровым. Кассир Хромов и сопровождавший ценный груз городовой Бандурка были убиты наповал, везший их извозчик и случайный прохожий – ранены. Похищено было 98 387 рублей.
Явившимся на место преступления чинам полиции и судебной власти предстала следующая картина: два изрешеченных пулями трупа, совершенно обезумевший от страха извозчик, который не мог вымолвить ни слова и, несмотря на поранение, все рвался куда-то убежать, и толпа любопытных обывателей. Свидетелей было множество, но никто из них не смог ни толково описать самих нападавших, ни даже указать их точного количества. Удалось выяснить только то, что гранд смастырила компания молодых ребят, одетых в черные и красные косоворотки и вооруженных револьверами. У одного из них был приметный широкий пояс желтой кожи, другой носил тирольскую шляпу с пером, у третьего очевидцы заметили на груди толстую часовую цепочку. Нападавшие прикрывали лица платками. Кто они и где их искать, никто не знал.
Получив уже весьма толстую папку с дознанием, Мечислав Николаевич сначала внимательно с ним ознакомился, а потом поехал на место происшествия.
Нападение произошло на углу проспекта и Ломанского переулка. Губернский секретарь отпустил извозчика и огляделся по сторонам.
– Кассир ехал к заводу, получается, оттуда. – Кунцевич посмотрел налево. – Напали отсюда. – Мечислав Николаевич оглянулся назад. – Из протокола следует, что труп городового лежал в одной сажени на север от забора. – Кунцевич остановил свой взгляд на ограждении строящегося здания приюта для увечных воинов. – Оттуда нападавшие и выскочили. Стало быть, стало быть?.. – Чиновник для поручений задумался, потом обратился к стоявшему рядом местному сыскному надзирателю: – Скажите, Альбицкий, а торговку квасом опрашивали?
– Какую торговку?
– Вот, видите – квасная будка, в ней сидит торговка, ее вы опросили? Я не припомню, чтобы ее показания были в деле.
– Я точно не опрашивал, может, следователь… Хотя… Вспомнил! Когда мы приехали, будка закрыта была! Точно – закрыта.
Кунцевич перешел дорогу и очутился перед дощатым киоском, в глубине которого сидела смазливая бабенка лет двадцати пяти.
– Кваску изволите, милостивый государь? – сказала она, оживляясь и поправляя косынку.
– А хорош ли у вас квас?
– Квас отличный, свежий, хозяин кажный день новый варит.
– Ну тогда налейте стаканчик.
Барышня проворно сполоснула посуду под рукомойником и, наполнив ее до краев, подала губернскому секретарю, не расплескав ни капли.
Тот, не торопясь, выпил:
– Да, действительно неплохой квас. И как у вас ловко его наливать получается! Давно торгуете?
– Давно, сызмальства. Здесь, правда, тока три дня, раньше я на Охте торговала, вразнос.
– С повышением, значит, вас! А прежняя торговка куда делась?
– А леший ее знает! Убегла куда-то. Ох уж и ругал ее Карп Поликарпыч, ох уж и костерил!
– Карп Поликарпович, это, я так понимаю, благодетель ваш?
– Он самый. Семь будок у него! И человек двадцать вразнос ходют. Летом квасом торгуем, зимой – сбитнем. Он хозяин хороший, нас, работников, не обижает.
– А где же мне его сыскать?
Дом 4 по Бабурину переулку стоял на заваленном мусором и навозом берегу длинного и узкого пруда, наполненного желтой зловонной водой.
Кунцевич и Альбицкий прошли в ворота и оказались в грязном немощеном дворе. Сыскной надзиратель быстро нашел дворника, и тот повел их к стоявшему в глубине двора трехэтажному деревянному флигелю. Шли по импровизированному тротуару – чтобы лишний раз не пачкать обувь, жильцы набросали в грязь досок, палок, битого кирпича и камней. Дворник, который этот путь проделывал много раз ежедневно, передвигался так ловко, что его сапоги ни разу не коснулись грязи. Мечислав Николаевич же несколько раз сплоховал, оступился и испачкал свои новые французские штиблеты в чем-то, сильно напоминающем экскременты. Из-за этого чиновник для поручений был очень зол.
Квартира торговки помещалась в третьем этаже. Сопровождавший их дворник открыл входную дверь, и сыщики очутились в абсолютно темных сенях.
– Здесь поаккуратнее будьте, ваше благородие, – предупредил дворник, но было поздно: Кунцевич всем корпусом ударился о наполненную водой бочку и чуть не упал.
– Твою мать! – не сдержался губернский секретарь.
Миновали сени и пошли по длинному коридору, в обеих стенах которого были окна – в левой наружные, через давно немытые стекла которых чиновник видел все тот же залитый грязью двор, окна в правой стене освещали жилые помещения. В квартире нестерпимо воняло клозетом.
Дворник отворил обитую рваной клеенкой дверь, и сыщики очутились в полутемной кухне, с грязными стенами и закопченным потолком.
Посредине кухни стояла небольшая дровяная плита, рядом – некрашеный, явно кустарной работы стол, скамейка, три табуретки. Вдоль стен помещались три кровати, две из которых были завешаны ситцевыми пологами, а одна оставалась открытой. На ней лежал грязный матрац из набитой соломой рогожи и засаленная крошечная подушка, ни простыни, ни одеяла не было.
Возле стола сидела худая женщина с серым лицом, качавшая на руках маленького ребенка.
– Анна Семеновна, – сказал ей дворник, кивая в сторону сыщиков. – К Авдотье из сыскной.
Женщина испуганно посмотрела на незваных гостей:
– Из сыскной? Чего ж это она натворила?
– Она дома? – спросил Альбицкий.
– Дома, пойдемте, я вас отведу.
Они прошли через одну, такую же, как и кухня, грязную комнату и очутились в не менее грязной другой. В трех углах этого узкого и короткого помещения стояло по кровати, а в четвертом – сундучок, в полтора аршина длиной, на котором, поджав ноги к самой шее, лежала девочка лет десяти, укрытая большим дырявым платком. Авдотья сидела на колченогом табурете у единственного окна и большим ножом рубила в чугунок капусту. Увидев сыщиков, она отвела от глаз прядь волос и встала.
– К тебе, из полиции, – сказала Анна Семеновна и прислонилась к дверному косяку, явно не собираясь никуда уходить.
– Позвольте поговорить нам с Авдотьей Степановной тет-а-тет, – попросил ее Кунцевич.
– Чего?
– Уйди, тебе говорят, – рявкнул Альбицкий.
Квартирохозяйка зыркнула на него, но, ничего не сказав, ушла.
Сыскной надзиратель притворил дверь и встал на пороге, скрестив руки на груди.
– Что с девочкой? – спросил Кунцевич.
– Дохтор говорит – скарлатина. Малой неделю назад убрался, и эта, видать, скоро дойдет. Поскорей бы, уж оченно мучается, бедная.
Сказав это, баба так тоскливо посмотрела на чиновника для поручений, что тому резануло по сердцу:
– Ее в больницу надобно.
– Носила я ее в больницу, не взяли, местов, говорят, нет. Дохтор только посмотрел и велел порошки давать.
– Так чего ж не даете?
– Где я их возьму? Мой ирод опять всю получку пропил, нам хлеба не на что купить, а вы про порошки спрашиваете!
– А что же она у вас на сундуке лежит? Вы бы ее на кровать положили!
– Хозяин мой не разрешает, заразы боится. Коли узнает, что она на кровати лежала – обеих нас убьет.
– А где он?
– Знамо где – на фабрике.
Кунцевич критически оглядел одну из стоявших у кровати табуреток, подвинул ее к себе и сел.
– Вы на проспекте квасом торговали?
Баба опустила голову и пробурчала:
– Не видала я ничего.
– А чего же тогда с места ушли, даже расчета не попросив? Кого боитесь?
– Не видала ничего, – упрямо повторила баба.
– Авдотья Степановна, мне что, вас в сыскную везти? Ведь за недонесение и на Шпалерную угодить можно! Представляете, что тогда станет с вашей дочкой?
Баба затряслась в беззвучном плаче.
– Доктор вам рецепт дал?
Авдотья подняла голову и непонимающе уставилась на сыщика:
– Чего?
– Ну написал, какие порошки покупать надо?
Женщина закивала и, вытащив из-под подушки мятую осьмушку бумажного листа, подала ее Кунцевичу. Тот достал из кармана сюртука бумажник, вытащил из него зеленую купюру и протянул сыскному надзирателю:
– Господин Альбицкий, не в службу, а в дружбу, сходите в аптеку, купите для девочки лекарств. Ну и покушать чего-нибудь, ситного там, колбасы.
– Я и впрямь никого из них не приметила! Вот вам крест! – Баба размашисто перекрестилась. – Все в один миг случилось. Только дрожки с моей будкой поравнялись, как они из-за забора и выскочили. Выскочили и давай палить из револьвертов. Сначала кассир из дрожек выпал, потом городовой. Они мешок с деньгами схватили, и в переулок, только я их и видела.
– Почему же вы место-то бросили?
– Я вовсе бросать и не думала поначалу. Посля пальбы испужалась, сбегла, но следующим утром пришла, открыла торговлю. С полчаса не проторговала – подходит ко мне какой-то мастеровой, требует квасу, я наливаю, а он кружку в руки не берет и говорит: «Что, баба, жить хошь?» У меня так сердце и перехватило! «А коли хошь, так забудь все, что вчерась видала!» После этого я и сбежала. Больно страшно.
– Интересно! – сказал Кунцевич, почесав подбородок. – Там таких, как вы, свидетелей человек двадцать было, а угрожали вам одной. Почему?
– А мне почем знать?
– Значит, налетчики считают, что вы видели что-то такое, чего не видели другие. Вспоминайте!
Баба замотала головой:
– Ничего не видала, ничего!
– Может быть, вам был знаком кто-то из громил?
– Господь с вами! Никого не знаю, никого.
В это время вернулся Альбицкий. Он поставил на стол ивовую корзинку с продуктами и протянул Авдотье завернутое в бумагу лекарство.
– Вот, три раза в день давай, после еды.
Баба бухнулась перед ними на колени.
Они вышли во двор и запрыгали по досточкам к воротам. Когда сыщики уже практически достигли цели, на крыльцо выскочила торговка:
– Постой, постой, ваше благородие!
Баба подобрала юбку и побежала к ним, не разбирая дороги.
– Вспомнила! Мальчонка-то, которого убили, одного из разбойников по имени называл!
– Какой мальчонка? – Мечислав Николаевич непонимающе глядел на бабу.
– Кудрявцев, – пришел на помощь Альбицкий. – При нападении был тяжело ранен крестьянин Павел Кудрявцев, тринадцати лет. Только мы его не допросим – он через час умер в больнице.
– Точно, Павка, – подтвердила баба. – Евойный хозяин его ко мне каженый день посылал. Когда пальба началась, я как раз ему квас наливала. Сама-то я от страху в соляной столб обратилась, а парнишка прямо у будки на землю сел, да и закричит: «Трошка!» или «Прошка!», я не разобрала. Потом я в себя пришла и под прилавок спряталась, а когда выглянула – он уж, бедный, весь в крови на земле валялся.
Глава 3Несмотря на то что Пашку подстрелили всего в нескольких десятках саженей от Военного клинического госпиталя и квалифицированная помощь ему была оказана быстро, спасти его не удалось – пуля повредила яремную вену. При погибшем никаких документов не было, но личность его установили в тот же день – в первый участок Выборгской части явился шорных дел мастер Панкратьев и заявил о пропаже своего ученика.
Шорник жил в подвале деревянного дома на Куликовской улице и вместе со своими подмастерьями и мальчиками занимал двухкомнатную квартиру с кухней. Кухня и одна из комнат были заставлены верстаками, служившими днем по своему прямому назначению, а ночью – спальными местами работавшим на них мастерам. На протянутых поперек этих комнат веревках были развешаны верхнее платье, нижнее белье и онучи рабочих – видимо, у них недавно прошла большая стирка. Комната, занимаемая семьей хозяина, была гораздо чище и просторнее, но и в ней у окна стоял верстак, заваленный конской сбруей.
Фадей Панкратьев – маленький, удивительно некрасивый мужичонка, встретил полицию неприветливо – сыщики завалились к нему в девятом часу вечера, когда вся ватага ужинала, а ее предводитель только-только собирался опрокинуть первую рюмку.
– Пашка? – Фадей почесал затылок. – Хоть, барин, о покойниках плохо и не говорят, а я все ж скажу – бедовый был мальчишка. Я его и держал только из-за того, что евойный отец моей жены двоюродный брат. А так бы выгнал давно!
– Что, лодырь? – спросил Кунцевич.
– Да нет, работник он был хороший. Да у меня и не забалуешь, чуть кто из энтих дармоедов зевать начнет, так я его вот энтим, – шорник показал на старую уздечку. – На руку Пашка был нечист.
– И ты за эту самую руку его поймал?
– Не ловил, врать не буду, он, паршивец, хитрющий был. А токо то, что обокрал он меня, мне доподлинно известно.
– Это как же так?
– А вот так. Пашка-то раньше у другого нашего земляка в учениках состоял – у Акима Прохваткина, он на Кирочной живет. На Богоявление родилась у Акима дочка, он меня в крестные отцы и позвал. Окрестили мы младенца и, как это у русских людей полагается, решили спрыснуть это дело. Пошли к Акимке на фатеру, и встретил я в его доме одного парня. Смотрю, а полушубок у него моим поясом подпоясан!
– Что за пояс?
– Пояс справный, я его для себя делал, ну и постарался. Кожа лучшая, желтая, мягкая!
– Ага, и на поясе том написано: «Я – Панкратьева».
– Вот потому-то, барин, что не написано, и не вывел я Пашку на чистую воду. Поясок-то вроде мой, а вроде не мой, мне ж его щупать никто не давал – тот паренек просквозил мимо меня, да и был таков. К тому же выпимши я уже был – мы еще в санях с кумом по сороковке уговорили. А тока спросил я у Акимки, мол, не приходил к ним на двор кто из моих ребят, не приносил ли шорного товару? Тот сказал, что товару маво не видал, а вот Пашку на второй день Рождества встретил. А пояс-то у меня как раз в сочельник и пропал! Я тогда в трактире лишнего хватанул, и как домой попал – не помню. Думал, что пояску моему кто-то из собутыльников ноги приделал, а оказалось – Павлушка. Вернулся я домой и давай дубасить родственничка своего, но он так и не сознался. Да так искренне клялся и божился, что непричастен, что меня сомнения брать начали. В общем, оставил я его в сильном подозрении.
– А что за парень в твоем поясе ходил, у Акима не спрашивал?
– Спрашивал, тот вспоминал, вспоминал, да не вспомнил. У них в дому да во флигелях почитай полтыщи народу живет, всех не упомнишь.
Когда прощались, шорник спросил:
– А что, хоронить-то мне Пашку на свой счет?
– Ну а на чей же?
– Дык он же через казенное дело пострадал, можа, казна его и похоронит?
Кунцевич посмотрел на Панкратьева, выругался по-польски и ушел.
В огромном пятиэтажном доме номер 12 по Кирочной улице по данным адресного стола было прописано 356 человек, из коих по летам и полу на нападавшего походило свыше полусотни. Прохора среди них не было, а вот Трофим был. Когда чины сыскного отделения и наружной полиции явились на квартиру подозреваемого, то дома его не застали – со слов родителей Трофим Чуйков отделился от них сразу после Нового года, и с той поры они его не видели. Однако из квартиры Чуйков почему-то выписываться не стал. Отругав старшего дворника за нерадение [143]143
За соблюдение паспортного режима отвечал домовладелец, который обычно перекладывал эту «почетную» обязанность на плечи старшего дворника.
[Закрыть] и получив от главы семейства фотографическую карточку блудного сына, Мечислав Николаевич подозвал к себе сыскного надзирателя третьего участка Литейной части, в чьем ведении находился Трошкин дом, и приказал ему тщательно проверить связи разыскиваемого. После этого Кунцевич кликнул извозчика и велел везти его домой – он чертовски устал, хотел есть и спать.
На следующий день, в самом начале вечерних занятий, в кабинет вплыла дородная дама в трауре. Вплыла, брезгливо оглядела обстановку и, не спрашивая разрешения, примостилась на один из стоявших вдоль стены стульев. Мечислав Николаевич слегка растерялся:
– Чем могу служить, мадам?
– Вы Кунцевич?
– Точно так-с.
– Вы дознаете Алешину гибель?
– Прошу прощения?
– Моя фамилия Хромова, звать Агриппина Бернгардовна. Вчера я похоронила мужа.
– Приношу вам свои глубочайшие соболезнования, мадам. Да, именно я занимаюсь розыском по этому делу.
– Значит, следователь мне не соврал. По крайней мере, в этом. Вчера мне вернули Алешины вещи. Там не хватает монет.
– Монет? Прошу прощения, каких монет?
Хромова поднялась и прошипела ледяным тоном:
– Алеша увлекался нумизматикой, имел весьма ценные монеты и в тот роковой день некоторые из них взял с собой – хотел после службы показать таким же, как он, любителям. Вчера, когда я получила вещи мужа, бумажника среди них я не нашла. Следователь сказал, что на теле мужа никаких денег обнаружено не было. Я долго с ним беседовала, взывала к его совести, и наконец он отправил меня к вам!
«Дьявол его побери!» – подумал Кунцевич, а вслух сказал:
– Мадам, я в осмотре места происшествия не участвовал, я получил дознание только через три дня после нападения. Из протокола осмотра действительно следует, что при погибших не имелось ни кошельков, ни бумажников. Так что никаких монет я тоже не видел.
Хромова опустилась на стул и запричитала:
– Конечно! Несчастную вдову всякий обидеть может! Мужа лишили, а теперь и капитала лишить хотите! Но, смею вас уверить, милостивый государь, у вас ничего не выйдет! Я к их превосходительству… Я к государю… Вас в шею с места погонят!
Кунцевич разозлился:
– Если монет нет, мадам, значит, их похитили те же лица, что и убили вашего супруга. Вот вам перо, бумага – пишите жалобу, мы приобщим ее к делу и станем искать и ваши монеты тоже. А обвинять полицию в нечистоплотности без весомых на то оснований я не позволю. За это можно и к мировому.
Дама вскочила, как ужаленная:
– Что? Меня обворовали, и меня же к суду привлекать? Да я вас… да вы…
Хромова опрометью выскочила из кабинета и так хлопнула дверью, что в окне звякнули стекла. Мечислав Николаевич еще раз чертыхнулся и сделал в своем рабочем блокноте пометку – встретиться с вдовой кассира и его друзьями-нумизматами и подробнее расспросить их о пропавших ценностях.
Участковый сыскной надзиратель Литейной части доложил, что двадцатидвухлетний Трофим Чуйков был сыном довольно зажиточных родителей – батюшка его, Игнат Чуйков, держал на Шпалерной мелочную лавку. Трошка окончил городское училище, но дальше продолжать образование не стал – начал помогать отцу торговать. Помогал плохо – соседи неоднократно слышали, как старший Чуйков называл младшего лодырем и дармоедом. После одной из крупных ссор с родителем Трофим ушел из дома и устроился на завод Нобеля. Служил он там до прошлого ноября, потом снова стал жить с родителями, а после Нового года – пропал. Подняли архив адресного стола и установили место жительства Чуйкова во время службы на заводе – дом 21 по Литовской улице. Сыскной надзиратель первого участка Выборгской части Шпынев посетил бывшую Трошкину квартиру, поговорил с тамошними обитателями и среди прочего узнал, что лучшим другом разыскиваемого был некий Ильюшка Черный. Сожители Чуйкова знали только то, что этот Илья работал на Нитяной мануфактуре, но ни фамилии его, ни места жительства сообщить не могли.
Выслушав доклад Шпынева, Кунцевич велел ему искать извозчика, достал из несгораемого шкапа револьвер, сунул его во внутренний карман сюртука и отправился на Выборгскую – лавры открывателя разбоя он терять не хотел.
Мастер – толстый и добродушный на вид немец, сразу же назвал сыщикам фамилию Ильи.
– Это Лисисын, сукин сын Лисисын. Он у нас сещас не слюжит, ми его прогонял.
– За что? – поинтересовался чиновник для поручений.
– Он называль меня, сфой мастер, плохой слово. Посылаль в исвесный направлений.
– А другие Ильи есть на фабрике?
– Есть, Ильи много русски луди, но такой мощенник отин. Я так и думаль, што как-нипуть за ним придет полицай. – Мастер нагнулся к самому уху Мечислава Николаевича и прошептал: – Он говориль плохи слова про сарь! Про государь император! Я писаль жандармер, но они не приходиль.
– А где он живет, вы знаете?
– Та, мы всех рапотник записаль спесиально бух, эээ… книха!
Лисицын жил в доме матери – в конце Литовской улицы, а огород этого дома выходил на самое Горячее поле.
Приказав Шпыневу без его команды домой к Лисицыну не соваться, Кунцевич свистнул извозчику и велел везти его на Офицерскую. Прибыв в сыскное отделение, он сразу же прошел в кабинет начальника, доложил об успехах и принялся канючить:
– С одними надзирателями я не управлюсь, боюсь, утекут, а на поле мы их вовек не сыщем. Может быть городовых из резерва [144]144
Резерв – полицейское формирование, в котором вновь принятые на полицейские должности лица проходили первоначальную подготовку. Городовые и околоточные из резерва постоянно привлекались как к несению патрульно-постовой службы, так и к участию в различного рода полицейских операциях.
[Закрыть] попросите? Человек двадцать.
Шереметевский, довольный результатом розысков, не прекословил:
– Конечно, конечно! Я сейчас же составлю отношение в градоначальство. Когда планируете задержание?
– Днем туда не сунешься – нас сразу приметят. Я думаю, что собраться надо в участке часа в три ночи, чтобы к четырем выдвинуться.
– Хорошо-с, я попрошу их превосходительство направить городовых в Выборгскую часть к этому времени.
Впереди идущий городовой закрывал луну, Мечислав Николаевич не заметил в потемках дырку в дощатом тротуаре, угодил туда ботинком и чуть не упал. Он чертыхнулся и в это время услышал выстрел, за ним – еще один, потом еще, еще. Стреляли с той стороны, в которую они шли.
– А ну, братцы, бегом! – скомандовал Кунцевич, на ходу вынимая револьвер и взводя курок.
Около избы Лисицыных стояла группа людей, один из которых держал в руках зажженный керосиновый фонарь. Услышав шум приближающейся толпы, этот мужчина поднес фонарь к лицу и предупредительно поднял руку вверх:
– Охранная полиция, господа! – закричал он. – Я коллежский асессор Яременко.
Кунцевич опустил револьвер и недоверчиво оглядел говорившего. Это был поджарый господин лет пятидесяти, одетый в короткий пиджак, узкие брюки и высокие сапоги. На голове у него красовалась щегольская спортсменская кепка.
– Чиновник сыскной полиции Кунцевич, – представился Мечислав Николаевич. – Вы тут какими судьбами, ваше высокоблагородие?
– Мы пришли арестовать здешнего жильца, некоего Лисицына. Встретили вооруженное сопротивление, должны были ответить. А вы что тут делаете?
– Мы тоже пришли по его душу. Разыскиваем в связи с недавним разбойным нападением на кассира завода Нобеля.
– Ах, вот оно что. Теперь я понимаю причину агрессии этих господ. А то, право слово – недоумевал: мы Лисицына хотели забрать совсем по пустячному поводу.
– Удалось кого-нибудь задержать?
– Живым, к сожалению, никого. Трех бандитов мы уложили, среди них и Лисицын. Нескольким удалось бежать. Мои люди погнались за ними, но надежд на то, что эта погоня окончится успешно, я не питаю.
Кунцевич покосился на дом:
– Обыскивать кто будет?
– Ну, разумеется, станем искать сообща. Вы – то, что вас интересует, мы – то, что нас. А интересует нас различная противоправительственная литература-с. Прокламации, книжонки, ну и так далее. Если кто-нибудь из ваших людей нечто подобное обнаружит, дайте знать, будьте любезны.
– Слушаюсь. Скажите, а имя Трофим Чуйков вам по службе незнакомо?
– Чуйков? Трофим? Нет, не припомню. Впрочем, могу и соврать – всех их не упомнишь – сейчас нигилистов-социалистов всяких развелось, как собак нерезаных. Вы направьте нам официальный запрос, я лично посмотрю.
Приступили к обыску. Дом, состоявший из сеней и двух комнат, осмотрели за час – богатством обстановки он не отличался. Вдоль стен одной из комнат протянулись простые деревянные нары, на которых лежали набитые соломой тюфяки, смятые одеяла и подушки. Кунцевич насчитал шесть спальных мест. В другой комнате, служившей кухней, помещалась хозяйка – мать Ильи Лисицына. Сейчас убитая горем женщина выла, зажавшись в угол.
Нашли три черных косоворотки и одну красную, тирольскую шляпу с пером, широкий пояс желтой кожи, несколько фуражек и шляп, совершенно новый мужской костюм. Окно, выходящее из кухни в соседний двор, было распахнуто настежь.
В карманах убитых нашли несколько мятых десятирублевых кредитных билетов, но никаких документов при них обнаружено не было.
В печке отыскали обгорелый лист плотной бумаги, явно вырванный из какой-то книги. На листе кто-то делил в столбик 48387 на 7. Кунцевич бережно спрятал лист в папку: «Интересно, а пятьдесят тысяч куда они дели? Остальные поровну, значит, поделили, по-братски. Троих покойничков мы имеем, стало быть, найти надо еще четверых. И пятого, которому основной куш достался. Проклятые охранники, все карты мне спутали! Ищи теперь их, свищи. И денег нет…»
Никакой противоправительственной литературы в доме найдено не было.
Мечислав Николаевич подошел к стоявшей около русской печки кадушке с водой, снял с вбитого в стенку гвоздя железную кружку, недоверчиво ее осмотрел, сполоснул, вылив воду прямо на пол, наполнил до краев, с наслаждением выпил и велел надзирателю Альбицкому писать протокол.
На другой день в прозекторской клиники баронета Вилле провели опознание. Увидев, что страшные налетчики мертвы, свидетели осмелели, уверенно признали в них разбойников и вспомнили много ранее начисто забытых деталей происшедшего. Но розыску это не помогло.
Не помог и ответ на запрос в Отделение по охранению общественной безопасности и порядка, который тоже пришел удивительно быстро – на третий день. В нем сообщалось, что никакими сведениями о Трофиме Чуйкове Отделение не располагает.
Чуйков как в воду канул.
