Текст книги "Ретро-Детектив-4. Компиляция. Книги 1-10 (СИ)"
Автор книги: Георгий Персиков
Соавторы: Иван Погонин
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 142 страниц)
Михельсон внимательно выслушал Тараканова, достал из кармана пиджака пачку папирос и угостил водителя.
– А почему вы к Перисильду не пошли? Дознанием по этому делу он занимается.
– Не нравится мне херра Арвид, потому и не пошел.
– А я, стало быть, нравлюсь, – усмехнулся сыскной чиновник.
– Вы меня по ушам не били, – ответил Тараканов.
– Да, любит Перисильд руки распускать. Мозгов мало, вот кулаками и работает. Ну хорошо, с ним понятно, а начальнику почему не доложили?
– Да это же все равно, что Перисильду. Начальник мои соображения ему бы пересказал, тот бы и начал руки чесать. И еще неизвестно, как бы для меня это все обернулось.
– Логично. Что вы предлагаете делать?
– Никаких доказательств, кроме моих умозаключений, у нас нет, значит, их надо поискать.
– Это я понимаю. А поконкретнее?
– Меня смущает борода. Фальшивую бороду в мелочной лавке не купишь.
– Вот-с, правильно! Схожу-ка я в театр.
Тараканов хотел возразить, но не успел – в кабинет вошел Цейзиг.
– Зачем это вы в театр собрались?
– Как зачем? – Михельсон нимало не смутился. – Пьесу посмотреть.
– А какая там нынче пьеса идет?
– Не знаю. Я потому туда и собрался, что совсем оглох здесь за работой, совсем за культурной жизнью не слежу.
– Театр, конечно, дело хорошее, но сегодня нам туда не попасть. Вот постановление об обыске, поехали в Кадастик, я чувствую, мы и без театра там спектакль посмотрим.
Квартира малолетней проститутки поразила Тараканова своей ухоженностью и чистотой. Она помещалась во вросшем в землю первом этаже старого деревянного дома и состояла всего из двух комнат и кухоньки. Главы семьи дома не было, и дверь полицейским открыла опрятная дама лет шестидесяти пяти – бабушка Эмилии. Она внимательно прочитала постановление, расписалась там, где ей указали, и, пожав плечами, сказала:
– Обыскивайте.
Провозились с час, перевернули все вверх дном, но ничего не нашли – ни похищенного у Кербаума имущества, ни следов крови.
– Михельсон, составляйте протокол, – разочарованно сказал Цейзиг.
– Когда внучку отпустите? – спросила бабушка.
– А прям сейчас и отпустим, прова Родберг. Вот вернемся в присутствие, все документы оформим и отпустим, через пару часов дома будет.
– Вот, держите, – бабушка протянула Цейзигу двадцатипятимарочную купюру, – пусть извозчика возьмет.
Начальник КриПо отстранил руку с деньгами:
– Не надо, ее домой на нашем авто доставят.
В это время Михельсон задумчиво пошевелил носком сапога груду сложенных у кухонной плиты поленьев.
– А что-то, милостивая государыня, я у вас топора не приметил? Чем дровишки рубите?
Бабушка побледнела и опустила голову.
– Где топор, прова Родберг? – строго спросил Цейзиг.
– Я не знаю, куда-то делся, сама давеча искала. – По голосу отвечавшей сразу было понятно, что она врет.
– Видать, поторопились мы с протоколом. Надобно дальше искать. За работу, господа!
Осип Григорьевич вышел на улицу и закурил. Во дворе пышная блондинка лет тридцати вешала белье.
– Добрый день, мадам! – поздоровался Тараканов по-русски, безошибочно определив в даме соплеменницу. – Бог в помощь!
– Мерси вам, конечно, – улыбнулась блондинка, – только вместо того, чтобы Господа поминать всуе, лучше бы помогли одинокой женщине.
– С удовольствием! – Шофер КриПо отшвырнул едва начатую папиросу, подошел к даме и взял из ее рук корзину с бельем.
– Давно здесь жить изволите? – спросил Осип Григорьевич.
– А всю свою жизнь. Замужем только пять лет побыла в Ивангороде и опять сюда вернулась с ребятишками. А вы у нас какими судьбами?
– Да я по делу приехал, к мадам Родберг.
Блондинка внимательно его оглядела:
– А вы, часом, не из полиции?
– А как вы узнали?
– Догадалась. Вид у вас не пролетарский, да и авто у ворот я приметила.
– Из полиции.
– А по какому поводу, если не секрет?
– Я не знаю, я шофер, мое дело возить начальство, куда прикажут.
– Может, и меня когда-нибудь прокатите?
– Почему же нет, могу и прокатить.
Помолчали.
– Дом-то, смотрю, старый у вас совсем, небось зимой холодно?
– Ой, не говорите, из всех щелей дует, дров уходит – прорва. А дрова-то нынче, сами знаете, сколько стоят!
– Так их надо об эту пору покупать, нынче они дешевле.
– Покупаем, покупаем, да не укупимся.
– А где же вы их храните? Дровяников во дворе-то нет.
– Так у нас, у всех жителей, сараи через дорогу, вон, под горкой, видите? У каждой квартиры свой. Мы летом там и ночуем, когда жарко, там прохладно, хорошо! Хотите, я вам покажу?
– А что, и у Родбергов сараюшка есть?
– А чем они хуже других, есть, конечно, вон, третья слева. Так пойдем смотреть?
– Пойдем, только не сейчас, сейчас я не могу, – сказал Осип Григорьевич и бросился в дом.
– Все вы только разговоры разговаривать горазды, а как до дела дойдет – бегом бежите, – проворчала женщина ему вслед, вздохнула и продолжила прерванное занятие.
Кровь нашли почти сразу – Цейзиг уже при входе обратил внимание, что один из углов сарая чистоплотной Родберг завален мусором. Когда сор разгребли, увидели лужицу запекшейся крови. Михельсон встал на колени достал лупу. Осип Григорьевич посветил ему своим немецким электрическим фонариком.
– Волосики! – Чиновник осторожно отделил от крови длинный светлый локон. – Я думаю, покойной они будут в самый раз. А ну-ка, Осип Григорьевич, посветите на стены, на них непременно должны быть брызги. Когда рубят по голове, всегда брызги летят.
Нашлись и следы крови на стене, и чемодан с вещами жены херра Кербаума, и топор.
Тараканов осветил лезвие и внимательно его осмотрел:
– Обратите внимание, господин начальник, сколько на нем свежих царапин, видать, кровь счищали.
Михельсон взял топор в руки и поднес к самым глазам:
– Ничего, отправим в Таллин, и там сразу определят, есть на нем кровь или нет. А вы, госпожа Родберг, собирайтесь, с нами поедете.
Домой Осип Григорьевич вернулся за полночь.
Настя не спала, сидела на кухне и шила.
– Ну началось! – сказала она, суетливо накрывая на стол. – Я уж и думать забыла, какова эта сыскная служба. Чем занимался?
– Убийство раскрывали. Помнишь, на Плитоломке барышню нашли, всю изрубленную?
– Конечно, помню! Разве такую страсть забудешь! Отыскали убийцу?
– Отыскали.
– И кто же он?
– Она. Лучшая подружка. А убила за пару платьев да дамский ридикюль.
– Господи, Боже мой! – всплеснула руками супруга. – Что творится!
Осип Григорьевич набросился на жареную свинину с гречневой кашей. Наевшись, он налил из самовара чаю в стакан и, посмотрев на жену сытыми глазами, спросил:
– А ты не знаешь, Настен, сколько Юрканов может заплатить за репортаж о раскрытии убийства?
– Ты ему что, рассказать собираешься?
– Нет, будем на пятьсот марок в неделю жить! Снова одну салаку есть начнем. И не буду я рассказывать, я сам заметку напишу. Дай-ка мне перо и чернила.
Редакция газеты «Нарвский листок» помещалась неподалеку от криминальной полиции – в одноэтажном каменном доме все на той же Кирочной улице рядом с Нарвским русским общественным собранием. Осип Григорьевич огляделся по сторонам, открыл дверь и юркнул вовнутрь.
Газета «Старый Нарвский листок», экстренный выпуск.
После долгих и тщательных розысков криминальной полиции с большим трудом удалось наконец пролить свет на кошмарное убийство молодой девушки, найденной 6 июня в одной из каменоломных ям на Плитоломке. Убитой оказалась 20-летняя девушка Альма Карафин, племянница Иоганны Карафин, проживающей на площади Rаhvаvаli № 3 в Нарве.
…Подозрение в убийстве, конечно, сразу же пало на Эмилию Родберг, но при допросе она заявила, что следы крови в сарае и наличие окровавленного топора объясняются тем, что она недавно зарезала здесь петуха. После долгих препирательств, под перекрестный допрос чинов криминальной полиции, Эмилия Родберг, видя бесполезность дальнейшего упорства, созналась в убийстве Альмы Карафин. Зверь – убийца Эмилия Родберг, дочь простых родителей, родилась 24 июля 1909 г. Ей всего лишь 15 лет, скоро будет 16. Она маленького роста, брюнетка, для своего возраста немного полная и не лишена миловидности. Глаза бесцветные, даже как будто мутные, говорит развязно, фамильярничает, вспоминает, как она впервые отдалась мужчине, когда ей было 13 лет: «Я не хотела, а он взял меня насильно!» Эта фраза звучит как радость и даже гордость. Ни капли сожаления за утраченную в столь раннем возрасте девичью честь. Но вот Эмилия Родберг весело, без намека на раскаяние начинает свое жуткое повествование о совершенном ею при ужасных обстоятельствах убийстве.
«С покойной Альмой я была знакома три года, мы были самыми хорошими закадычными подругами. Вместе гуляли, веселились, проводили время в кругу «кавалеров», на танцульках, одним словом, жили душа в душу… В роковой день Альма принесла ко мне украденные ею у Кербаума вещи и попросила их спрятать, опасаясь, что Кербаум все-таки заявит полиции и у нее будет произведен обыск. Я согласилась спрятать вещи, но попросила взамен отдать мне синее платье в горох. Альма только рассмеялась и сказала, что ничего она мне не даст, а если я не спрячу вещи, между нами все кончено и мы больше не подруги. Мне пришлось уступить. Вечером мы отправились на танцы в городской пожарный сад. Альма надела платье провы Кербаум, мне же пришлось, за неимением хорошего, надеть старое ситцевое платьице, и вот тут-то загорелась в моем сердце ненависть к подруге.
Я решила во что бы то ни стало и какими угодно средствами отнять у нее платье. Эта мысль весь вечер не давала мне покою. Около 2 часов ночи, возвращаясь домой, Альма решила переночевать в нашем доме, но двери оказались закрытыми. Я побоялась стуком разбудить отца, и нам пришлось устроиться на ночлег в сарае. Неотвязная мысль о платье подруги, – спокойно продолжает свой страшный рассказ Эмилия Родберг, – не давала мне покою, и уже в 4 часа утра я проснулась и больше не могла заснуть. Снеся завтрак отцу, работавшему в это время у рыбака Поликарпова, около 7 часов утра я вернулась домой, зашла в квартиру, где в это время работала бабушка, и решила, что сейчас самый подходящий момент разделаться навсегда с Альмой Карафин. Подруга продолжала безмятежно спать в сарае, и я, схватив лежавший поблизости топор, нанесла острием его первый удар в левый висок. Альма не проснулась, а лишь застонала и движением руки прикрыла раненое место. Первый удар меня не смутил, пришлось лишь обтереть брызги крови с лица. Второй удар пришелся почти в это же самое место, раздробил кисть руки, раскроил лицо, отчего вытек левый глаз. После этого удара Альма в предсмертных судорогах перевернулась на живот, и я стала наносить удары топором по затылку, а когда раздался предсмертный хрип, перевернула тело подруги снова на спину и несколько раз ударила по лбу и горлу. Когда же я убедилась в смерти Альмы, то покрыла труп мешками и, тщательно вымыв свои окровавленные лицо и руки в стоявшей на дворе бочке с водой и переодевшись в другое платье, отправилась гулять в город. За время моего отсутствия из дома бабушка направилась в сарай проверить имевшиеся там куриные яйца и, случайно приподняв мешок, увидела руку убитой. Насмерть перепугавшаяся старуха побежала к себе в комнату и, дождавшись, когда я после нескольких часов безрассудного шатания по городу вернусь домой, рассказала мне, убийце, о страшной находке. Я, в свою очередь, сообщила бабке, что Альму убил какой-то неизвестный молодой господин, одетый в черный костюм, и что теперь необходимо труп куда-нибудь спрятать, иначе нас заподозрят в совершении убийства. Я поняла, что бабушка мне не поверила, но труп спрятать она согласилась. В эту же ночь, зашив труп Альмы Карафин в мешки и положив его на маленькую лестницу, заменившую нам носилки, мы понесли убитую к расположенной в двухстах шагах от дома и наполненной водой каменоломне и бросили туда труп, оттолкнув его от берега шестом. Возвратившись никем не замеченные благополучно домой, я и бабушка принялись очищать сарай от следов крови, забросали пол мусором и немного соскребли со стен кровавые пятна».
Эмилия Родберг представляет из себя замечательный психологический тип. Несмотря на молодость, она на редкость хладнокровна, чужда каким бы то ни было волнениям, о себе говорит много и обстоятельно и с гордостью напоминает: «У меня отец вспыльчивый, и я в него пошла!» Убитую, бывшую ее лучшей подругой, Эмилии вовсе не жалко.
– Дура я, не догадалась, что платье от крови испортится, надо было мне ее не рубить, а придушить.
Так совершилось ужасное преступление малолетней убийцы Эмилии Родберг, которой в скором времени вместе со своей соучастницей, бабушкой Розалией Родберг, предстоит явиться перед судом справедливости».
– Ну как? – спросил Осип Григорьевич супругу.
Она отложила газету:
– Да, это не Чехов… И даже не Влас Дорошевич… Больше не пиши, Ося!
Михельсон разлил чай по чашкам и придвинул к Тараканову вазочку, доверху наполненную вишневым вареньем:
– Угощайтесь, коллега.
– Благодарствую, херра Михельсон.
– Послушайте, – сыскной чиновник перешел на русский, – давайте по старинке, по имени-отчеству друг к другу обращаться? Я большую часть жизни в Петербургской губернии прожил[73]73
До 1917 года город Нарва относилась к Ямбургскому уезду Петербургской губернии.
[Закрыть], и хоть немец на все сто процентов, а все-таки больше русский, чем эстонец. Хм. Во я сказанул!
– Я согласен.
– Еще бы вы не были согласны. Тяжело язык дается?
– Я кроме русского еще три языка знаю: немецкий, польский и эстонский. Первые два легко выучил, и говорю на них свободно, а с эстонским беда – текст разбираю отлично и пишу без ошибок, а вот с произношением… Никак не даются мне местные звуки!
– Я это заметил. Ну ничего, выучитесь со временем. У меня супруга, покойница, была рязанской уроженкой, а после пяти лет здешней жизни так язык выучила, что лучше некоторых эстов разговаривала. Она у меня даже в любительских спектаклях участвовала на местном наречии. Царствие ей небесное, – чиновник вздохнул. – Ну, коль мы про театр вспомнили, давайте про дело поговорим. Не зря же я вас к себе в гости позвал? Значит, вы считаете, что в театр идти не надо?
– Ни в коем случае Конрад…
– Оттович.
– Ни в коем случае, Конрад Оттович. Что нам даст поход в театр? Ну узнаем мы, кто ему предоставил бороду, и что? Убедимся лишний раз, что он – это он, так нам от этого ни холодно ни жарко не станет. А вот преступник, прознав про то, что мы ищем фальшивую бороду, насторожится и затаится.
– Да, в ваших словах есть резон. Что же вы предлагаете делать?
– Воспользоваться другим искусством – изобразительным.
– Как вас понимать прикажете?
– Полиции в культурных странах давно прибегают к услугам профессиональных художников для составления портретов преступников по описаниям очевидцев. И такие опыты дают весьма неплохие результаты. Мой друг и учитель, господин Кунцевич, в тысяча девятьсот тринадцатом году с помощью художника отыскал крупного фальшивомонетчика!
Михельсон помешивал чай, и думал.
– Ну, хорошо, – наконец сказал он, – найдем мы художника, нарисует он портрет «Экспедитора» по описанию конторщика товарной станции, а дальше что? Карточки всех нарвских мазуриков мы конторщику показали, он никого не признал, выходит, жулик этот не здешний. Отправим его портрет в Ревель, в Центральную картотеку? И как там будут по нему искать преступника? Сличать со всеми имеющимися фотографиями? Нет, никто этим заниматься не будет. Это для нас два с половиной миллиона марок сумма о-го-го, а для столицы – пустяки. Там подобные мошенничества, почитай, каждую неделю регистрируют.
– Ну, во-первых, портрет можно показать всем сотрудникам нарвской КриПо, вдруг кто опознает. А во-вторых, его можно еще кой-куда направить, есть у меня по этому поводу одна идейка.
– Ладно, уговорили. Только где нам найти живописца?
– Я уже нашел.
Осип Григорьевич постучал в дверь.
– Не заперто! – послышалось изнутри.
Тараканов открыл и очутился в мрачной прокуренной комнате, имевшей из обстановки только кровать и большой мольберт на треноге. На подоконнике стояла наполовину пустая бутылка водки и консервная банка, доверху набитая окурками.
– Разрешите?
– Прошу, прошу! Вы по объявлению?
– Да-с. Вы Ратмиров?
– Точно так-с, выпускник Центрального, подчеркиваю, Центрального, а не местного, – здесь живописец скривился, – училища технического рисования, Игорь Александрович Ратмиров, свободный художник-с. Карточку принесли?
– Какую карточку? Ах, да. То есть нет, карточку не принес.
– Желаете портрет с натуры? И это умеем-с. Вас будем рисовать или кого-нибудь другого? Могу пастелью, углем, французской тушью. Могу в красках, но это дороже…
– Можно тушью, это не принципиально. Видите ли, заказ у меня будет не совсем обычный. Вы сможете нарисовать портрет по описанию?
– Как вы изволили сказать? По описанию?
– Ну да. Один человек вам будет описывать внешность другого человека, а вы с его слов попытаетесь написать портрет. Сможете?
– Вы знаете, я никогда не пробовал… А с другой стороны, почему нет? Только тушью будет неудобно – много бумаги изведу. Тут надобно карандашом. Тысяча марок!
– Эка вы хватанули! Двести.
– Да как вы смеете! Я выпускник столичного училища технического рисования! Я писал портреты лиц второго класса! А вы… Пятьсот и ни пенни меньше!
– Триста, или я ищу другого художника.
– Черт с вами, грабьте!
Цейзиг выслушал Михельсона и Тараканова, повертел в руках портрет и разразился бранью:
– Шерлоки Холмсы, мать вашу! Почему вы его сразу не взяли?
– Так ведь никаких улик против него нет, – стал оправдывался сыскной чиновник.
– Улик нет! Арвид с ними бы поработал, и улики вмиг бы нашлись!
Осип Григорьевич пришел на выручку товарищу:
– Когда я сообразил, что к краже с товарки причастен Наумов, его уже в городе не было. Три дня назад он съехал из квартиры, не сказав хозяйке, куда.
Начальник КриПо аж застонал:
– Ведь в руках, в руках у меня был! Правильно Пересильд говорил, не надо было вас выпускать. А теперь придется за ним бегать.
– Если бы вы меня не выпустили, я бы не съездил на Товарную станцию и не догадался бы про Наумова.
– Да пошел ты… Лекок! Ладно… Что делать предлагаете?
Тараканов насупился, но ответил:
– Надо ехать в Печоры, у него там дядька мызу имеет. Сдается мне – он у него.
– Это почему тебе так сдается?
– Он мне сам рассказывал, что испытывает к дядьке сыновьи чувства. Да и проверил я кое-что. Наумов закончил городское училище. Я сходил туда и побеседовал с его преподавателями. Они его прекрасно помнят. Так вот, в школе он был изгоем, знаете ли, эдаким предметом насмешек. Рос он без отца, был болезненным, хлипким, одет всегда как оборванец, вечно грязный, с немытой головой. Его часто били. Все это продолжалось до тех пор, пока в школу не заявился его дядя. Он разом разобрался со всеми обидчиками, да так, что после его визита Сашку никто не трогал. Да и сам Наумов сразу изменился – стал заниматься гимнастикой, следить за собой, одежонка у него появилась. В общем, дядя для него большой авторитет.
Цейзиг встал и стал ходить по кабинету.
– Чтобы доехать до Печор третьим классом, на двоих надо около тысячи. В два конца – две, еще тысячу – командировочных. В принципе, деньги небольшие.
Михельсон тихо кашлянул:
– Кхм. И еще триста – художнику.
– А вот это нет! Почему казна должна платить за вашу самодеятельность? Вот раскроете дело, Грунс вам расходы и возместит.
Михельсон хмыкнул:
– Я этого Грунса двадцать лет знаю, и все двадцать лет он в одном и том же костюме ходит. У него жена недавно от истощения в больнице лечилась, как же, отблагодарит он!
– Ну не он, так от начальства что-нибудь получите. Все, хватит канючить! Собирайтесь, завтра на курьерском поедете, в пять двадцать. В третьем классе! Авось ехать недолго, не помрете.
В Печоры приехали только в пять вечера – долго ждали в Тапсе пересадку.
Они вышли на дебаркадер и спустились по лестнице на привокзальную площадь. Прибывшие пассажиры живенько расхватали всех извозчиков, и на площади осталась только одна «линейка». Она имела такой затрапезный вид, что поначалу нарвские сыщики нанять ее не решились.
– Добрый вечер! – обратился Михельсон по-эстонски к проходившей мимо бабе. – Не подскажете, как пройти в криминальную полицию?
– Чего, милай? Ты по-русски говори, а то я тя не пойму.
– Как нам до сыскной добраться, мать? – спросил Тараканов на родном языке.
– В сыскную? Так она отседа далече. Коли деньги есть, возьмите лучше извозчика.
Пришлось идти к полуразвалившейся повозке.
– Дорого ли до сыскной возьмешь? – Осип Григорьевич с недоверием разглядывал запряженную в «линейку» лошадь.
– Тридцать марок положите, так сговоримся.
– А «одр» твой довезет нас? Не подохнет на полдороге?
– Довезет! Вы, барин, не смотрите, что у него вид такой, это не конь – зверюга, домчимся в пять минут!
Сыщики сели на узкую скамейку, «ванька» взмахнул веревочным кнутом, лошадка напрягла все свои силы, «линейка» скрипнула, вздрогнула и медленно покатилась. Возница взмахнул кнутом еще раз, и лошадь попыталась изобразить рысь.
Через полчаса повозка остановилась у дома 27 по Псковской улице. Михельсон расплатился, и они зашли в одноэтажный деревянный домик, у дверей которого висела табличка «Petseri kriminaalpolitsei»[74]74
Печорская криминальная полиция.
[Закрыть].
Справа от входа за деревянной конторкой сидел дежурный и пил чай. Он окинул вошедших безразличным взглядом и спросил по-русски, жутко коверкая слова:
– Чефо натопна?
– Нам бы господина начальника повидать, – ответил ему по-эстонски Михельсон.
Дежурный оживился и даже встал:
– А вы кто будете?
– Мы – ваши коллеги из Нарвы. – Сыскной чиновник показал удостоверение.
– Подождите минуточку, я доложу. – Дежурный подошел к обитой искусственной кожей двери и аккуратно постучался. Получив разрешение войти, он скрылся за дверью, через минуту высунулся в коридор и поманил гостей пальцем.
– Ты помалкивай, – приказал Михельсон Тараканову, и они зашли в кабинет.
Начальник печорского сыска Торукас – тучный господин лет пятидесяти с огромной шевелюрой черных, с проседью, волос, вышел из-за стола и протянул нарвитянам огромную ладонь:
– Рад, весьма рад видеть у себя ребят господина Цейзига. Как он там поживает?
– Нормально, работает, вот письмецо вам передал.
– Спасибо! – Торукас раскрыл конверт и быстро прочитал короткую записку. – Помнит, значит, старого товарища! Вернетесь, обязательно от меня привет передавайте! Мы с Андресом в каких только переделках не бывали, когда в Таллине служили. Чайку с дороги?
– Не откажемся – обедать сегодня не пришлось.
– Понял! Брингер! – крикнул начальник.
В дверях кабинета тут же появилась голова дежурного.
– Соорудите-ка ребятам чайку и бутербродов, – приказал Торукас.
– Слушаюсь, господин начальник. – Голова исчезла.
– Ну, докладывайте, что вас привело в этот забытый богом край.
Михельсон достал из своего чемоданчика кожаную папку, а из нее портрет, аккуратно завернутый в газету.
– Вот этого субчика ищем.
– Кто таков? – Главный печорский сыщик взял портрет в руки и стал его внимательно рассматривать.
– Подозревается в мошенничестве с мануфактурой на два с лишним миллиона.
– Ого! Печорский?
– Мы точно не знаем, но весьма вероятно, что из здешних мест.
– Нет, – сказал начальник, – этот тип мне незнаком. Я сейчас прикажу заведующему регистрацией проверить его по картотеке, может быть, найдем кого похожего.
Торукас сделал необходимые распоряжение и вместе с гостями уселся пить чай. Через полчаса из регистрационного бюро сообщили, что ни одно лицо, изображенное на хранившихся у них фотографиях, на портрет неизвестного не похоже.
– А у вас картотека с какого года ведется? – спросил Михельсон
– С двадцатого, с момента создания криминальной полиции.
– А он ведь и при царе мог судиться, если вообще судился.
– Дореспубликанских учетов у нас нет. В Печорах, по-моему, при царе и сыскной не было, а если и была, то ее картотека сгорела в пламени революций. Если этот субчик после двадцатого года проблем с законом не имел, то сведений о нем вы в наших учетах не найдете.
– А если порасспрашивать старых сотрудников?
Торукас улыбнулся:
– Откуда им взяться? До двадцатого здесь жили три эстонских семьи, а русских на государственную службу теперь брать не велено. Поэтому самый старый сотрудник здесь я. Хотя… есть в уездной полиции один районный, он недавно тридцать пять лет службы праздновал. Уникальный человек, скажу я вам, служил по полиции при всех режимах: и при царе, и при немцах, и при красных, и сейчас служит. Говорят, он даже пенсию себе выхлопотал, ему службу в нижних чинах зачли!
– А нет ли в вашей картотеке господина Михаила Жилина? – подал голос Тараканов.
Начальник в упор уставился на Осипа Григорьевича.
– Вот те раз! А я думаю, что это он все молчит да молчит. Вы русский?
– Русский.
– В нарвскую полицию стали брать русских?
– Он у нас водителем числится, – вмешался в разговор Михельсон.
– А вы что, к нам на авто прибыли? – удивился Торукас.
– Нет, на поезде.
– Так вы вроде сказали, что он водитель, а не машинист.
Михельсон смутился:
– Он привлечен к розыску в качестве старого специалиста. Осип Григорьевич служил в питерской и московской сыскной.
– Наша Республика уже давным-давно обходится без царских специалистов. Сами, слава Богу, можем жуликов ловить. У меня, например, раскрываемость под семьдесят процентов, при этом сотрудники – сплошь эстонцы. – По лицу начальника печорского сыска было видно, что он заводится. – Да, не похоже это на Андреса.
– Господин начальник, – сказал Тараканов, поднимаясь из-за стола, – я сюда приехал, чтобы помочь отыскать имущество, украденное у гражданина Республики. Потерпевшему все равно, кто найдет его мануфактуру – эстонец, русский или немец. Раз мне доверили искать, значит заслужил. Можете помочь – помогите, а коли не можете или не хотите, – тогда спасибо вам за чай, за сахар, и разрешите откланяться.
Торукас тоже поднялся:
– Не смею задерживать.
Встал и Михельсон:
– Господин начальник! Вы простите моего коллегу за излишнюю резкость, но кое в чем он прав – мы сюда приехали не для развлечений, не для того, чтобы вас сыскному ремеслу учить, а чтобы преступление раскрыть, и на вашу помощь надеялись.
– А я еще раз, герр Михельсон, повторяю: не для того мы за независимость воевали, чтобы русаки да немцы опять нами командовали!
Михельсон схватил со стола свою шляпу и, ни слова не говоря, покинул кабинет. Тараканов вышел следом за ним.
– У вас папиросы есть? – спросил сыскной чиновник на улице. – А то я свои на столе у этого упыря забыл.
Осип Григорьевич молча протянул ему пачку.
Михельсон сунул папиросу в рот и стал чиркать спичками. Руки у него заметно тряслись.
– Это надо же быть таким дураком! – наконец закурив, сказал он. – Ведь в русском уезде живет! Как он только преступления раскрывает? «Чефо натопно?» Тьфу!
– Их тоже можно понять, – сказал Тараканов, – много наши с вами соплеменники эстонцам кровушки попили. Особенно ваши, – сказал и улыбнулся.
– Так вы что, тоже германофоб? – улыбнулся и Михельсон.
– Бываю иногда. Особенно когда моя баронесса щи пересолит.
Минут десять шли молча, потом Конрад Оттович спросил:
– Кстати, а что за фамилию вы называли Торукасу? Что за Жилин?
– Понимаете, я подумал: дядька Наумова – это или брат его матери, или брат отца. Если по отцу дядька, то фамилия у него тоже Наумов, а если по матери – то другая. Наумову под двадцать, он мне рассказывал, что первый ребенок в семье, получается, его родители венчались около двадцати лет назад. Вот я и решил обойти все нарвские православные храмы, благо их всего четыре, и узнать девичью фамилию его матери. Во второй же церкви – в Успенской – я нашел то, что искал. Сначала запись о рождении Сашки, а потом – о венчании его родителей. Мещанин города Нарва Сергей Наумов взял в жены мещанку заштатного города Печоры Псковского уезда Псковской же губернии Александру Жилину. Сыночка в честь матушки назвали!
– Или в честь Пушкина, он же Сергеевич.
– Точно! А я об этом и не подумал.
Переночевали на постоялом дворе. Тараканов всю ночь не спал – мешали клопы, храп Михельсона и запах навоза, вползавший в настежь открытое окно. Утром едва встал и пришел в себя только после того, как вылил на голову ведро колодезной студеной воды.
Сначала пошли к Сорока Мученикам, оттуда – к Варваре. В этой церкви нужные записи нашлись.
– Вот, извольте взглянуть, – молодой батюшка показал Тараканову запись в огромной метрической книге. – Мая в пятый день одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года священник сей церкви отец Георгий совершил обряд крещения родившейся у Капитона Жилина и жены его Евпраксии дочери Александры. Кто восприемники, интересует?
– Нет, батюшка, спасибо. Нам бы узнать про других детей сей благочестивой четы.
– А когда отроки сии таинство крещения приняли?
– А это-то нам и надобно выяснить. А отрок один нас интересует – Михаил. И родился он раньше сестры своей Александры.
– Намного раньше?
– А Бог его ведает.
– Не упоминайте имя Господа всуе, молодой человек, тем более в храме Божием.
– Прошу прощенья, святой отец.
– Скоро служба начнется, а мне еще подготовиться надо. Посему – вот вам книжки за восьмидесятые годы, садитесь за столик у окна – там посветлее, ищите.
Уездное управление полиции располагалась в центре города, на Юрьевской.
У начальника как раз были приемные часы, и нарвитянам пришлось ждать в очереди.
– А если и этот таким же дураком окажется? – тихо спросил Михельсон.
– Тогда будем действовать своими силами, – ответил Тараканов.
В это время из кабинета начальника вышел очередной проситель, и дежурный кивком пригласил сыщиков зайти.
Начальник печорской полиции господин Тоотс принял нарвских гостей холодно – из-за стола не встал, руки не подал, но сесть предложил.
Он внимательное выслушал Михельсона, задал несколько уточняющих вопросов и позвонил. Когда в кабинет вошел и щелкнул каблуками дежурный, Тоотс приказал:
– Запросите в адресном столе сведения о Михаиле Капитонове Жилине, десятого ноября тысяча восемьсот восьмидесятого года рождения. Трофимов еще в участок не уехал?
– Лошадь запрягает.
– Ко мне его.
– Есть! – Дежурный козырнул, развернулся на каблуках и скрылся.
Через пять минут на пороге появился подтянутый старик лет шестидесяти, с окладистой седой бородой и русской медалью «За храбрость» на мундире.
Он встал во фрунт, козырнул и гаркнул:
– Районный начальник четвертого участка Трофимов по вашему приказанию прибыл!
По-эстонски старый служака говорил едва ли не хуже Тараканова. Тоотс аж поморщился и поправил круглые очки в металлической оправе:
– Вольно. Подойдите сюда, взгляните. Вам этот человек не знаком?
Районный взял рисунок в руки, отодвинул его далеко от себя, внимательно рассмотрел, положил на стол и опять гаркнул:
