Текст книги "Ретро-Детектив-4. Компиляция. Книги 1-10 (СИ)"

Автор книги: Георгий Персиков

Соавторы: Иван Погонин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 142 страниц)

– Не извольте сомневаться, в лучшем виде сделаем-с!

Вечером грек доложил, что Фекас в гостинице проживает, причем зарегистрирован под своим именем. В пять вечера он вышел из гостиницы, спустился в Галату и там посетил одну из портовых кофеен. По словам Панайотиса, место это пользовалось определенной репутацией у местных «деловых» людей и служило им своего рода клубом. Фекаса там приветствовали как завсегдатая. Из кофейни он не выходил долго. Желая выслужиться перед работодателем и не потерять уже полученные и частично потраченные рубли, люди Панайотиса проявили инициативу – пробрались в номер Фекаса и аккуратнейшим образом все осмотрели. Золота и бриллиантов им обнаружить не удалось.

– Так, так, так. – В глазах у сыщика загорелся охотничий азарт. – Или спрятал хорошо, или при себе держит.

– Скорее второе, ваше высокоблагородие, в номере их прятать практически негде, а мои люди хорошо искали.

– Значит, похищенное при нем. Его надо арестовывать немедленно. Едем!

Кунцевич позвонил и приказал коридорному бежать в номер Донского и просить его срочно прийти. Сыскной надзиратель явился через пять минут и вид имел только что разбуженного человека.

– Егорыч, ну сколько можно спать! Я прямо поражаюсь.

– Это я впрок, ваше высокоблагородие, дома вдоволь не поспишь.

– Немедленно едем, и револьвер не забудь. Будем арестовывать Фекаса.

Грек кашлянул.

– Ваше высокоблагородие! Нам втроем не справиться, даже с револьверами. Я же вам говорил, что эта кофейня – разбойничий притон. Они скорее нас всех там положат, чем дадут вывести оттуда Фекаса.

– Как же нам быть?

– Я предлагаю заручиться поддержкой турецких властей.

– А захотят ли они нам помочь?

– Я знаю местного пристава. Но понадобятся деньги на расходы.

– Рублями возьмете?

* * *

Панайотис привел русских сыщиков к какому-то невзрачному дому, над подъездом которого развевался турецкий флаг. Пристав, оказавшийся невероятно толстым мужчиной лет пятидесяти, был сама любезность. Усадив гостей за стол, он угостил их прекрасным кофе. Панайотис старательно переводил:

– Я не знаю, как благодарить Бога за ту высокую честь, которую вы изволили мне оказать своим посещением. Турция бесконечно дорожит дружбой с великой Россией и ежедневно возносит горячие молитвы Аллаху за драгоценную жизнь Белого Царя. Сегодняшние минуты останутся лучшим воспоминанием моей жизни, так как я, скромный и ничтожный раб моего Повелителя, удостоился счастья, ничем мною не заслуженного, принимать вас у себя!

Кунцевич растерялся и стал бормотать в ответ что-то бессвязное. Грек, нимало не смутившись, перевел:

– Всемилостивейший Паша, и для меня минуты, проведенные в вашем очаровательном обществе, – лучшие в моей жизни! И я благодарю Бога, что важное дело дало мне возможность обратиться к вам.

Лицо пристава расцвело. Договорились быстро. Полицейский, нимало не смущаясь, принял пятидесятирублевую купюру, сунул ее в верхний ящик письменного стола, что-то крикнул и, когда в кабинет забежал какой-то полицейский чин, отдал ему громкую команду.

Через полчаса в кабинет пристава втолкнули Фекаса. Воротник его сорочки был разорван, из верхней губы сочилась кровь. Руки у задержанного были связаны за спиной. Пристав встал, подошел к Фекасу вплотную и стал на него орать, а потом внезапно ударил по лицу. Грек упал на пол. Городовые тут же поставили его на ноги и стали ловко обыскивать. Из карманов были извлечены брошки, кольца, браслеты и огромных размеров бумажник. В его секретном отделении полицейские нашли 900 рублей и бланк банковского перевода на 8000 франков, из одесского отделения Лионского кредита в парижское отделение этого же банка. Получателем перевода был указан Николай Фекас, отправителем – некая М. Георги. Среди бумаг Фекаса нашли и таможенную квитанцию, согласно которой на таможне им был оставлен на хранение пакет с драгоценностями, оцененный в 32 000 франков.

Кунцевич ликовал.

Внезапно задержанный стал что-то громко и довольно грозно говорить приставу по-турецки.

– Что он говорит? – спросил Кунцевич у Панайотиса.

– Говорит, что теперь не старые времена и что у пристава будут неприятности. Говорит, что эти драгоценности он привез из России для нужд революции и что когда его друзья в новом революционном правительстве узнают о его задержании, приставу не поздоровится.

Лицо пристава стремительно меняло цвет, и к концу тирады Фекаса из малиново-красного стало белым.

Пристав прошелся несколько раз по комнате, сел за стол, стремительно встал, опять зашагал. Потом опять подошел к столу, взял в руки паспорт грека и стал его внимательно изучать. Положив паспорт на стол, обернулся к Кунцевичу и заговорил.

Панайотис слушал, разинув рот, и стал переводить только после того, как рассерженный Кунцевич дернул его за рукав.

– Пристав говорит, что не имеет права передать задержанного русским, поскольку Фекас является греческим подданным. Он немедленно свяжется с греческим консулом и передаст Фекаса и все у него изъятое греческим властям. И все переговоры мы должны будем вести с ними. Страхуется, ваше высокоблагородие.

Ни выдавать задержанного, ни отдавать отобранные у него драгоценности греческие дипломаты не спешили. Чем дольше шли переговоры, тем выше становился их уровень. Когда русский посол сообщил Кунцевичу, что по поводу возникшего инцидента им подготовлено письмо на имя греческого министра иностранных дел, коллежский асессор понял, что больше ему в Османской империи делать нечего, и купил себе и Донскому билеты на ближайший пароход, следовавший в Одессу.

* * *

В Одессе Кунцевича ждал приятный сюрприз. Через день после его отъезда в Турцию Карабасси пыталась навестить какая-то весьма симпатичная дама. Городовой принял от нее рублевку, корзинку с провизией и записку, но устроить свидание с арестованным соглашался только за 30 рублей. Таких денег у барыни при себе не было. Сговорились, что она придет на следующий день. Черкасов к ее визиту подготовился основательно. Своего знакомого городового дама на посту не обнаружила, а его коллега заявил, что мзды не берет, ему, мол, царева жалованья хватает. Дамочка была так расстроена, что всю дорогу до своего дома проплакала и, естественно, не обращала никакого внимания на двух мужчин, следовавших за ней неотлучно от самого полицейского управления. Господа эти оказались столь нахальными, что зашли в квартиру барыни вместе с ней, не спрашивая никакого разрешения. Когда дама возмутилась и сказала, что позовет полицию, один из мужчин сообщил, что делать этого не следует, поскольку полиция уже явилась, и предъявил свою карточку. Потом пригласили дворника с подручным и приступили к обыску. На вопрос сыщиков, есть ли у нее какие-либо предметы, добытые преступным путем, барыня с негодованием ответила, что таковых не имеет, но когда из рукава ее летнего сака, висевшего в шкафу, были извлечены завернутые в рогожу кольца и браслеты, сама достала из буфета два аналогичных свертка. На вопрос о происхождении вещей дама, назвавшаяся греческой подданной Марией Георги, сообщила, что изъятые у нее драгоценности были ей частью подарены, а частью оставлены на хранение Евангулой Янко, ее знакомой, уехавшей в Турцию. После того как Георги сообщили, что она арестована, дама обрадовалась, но, узнав, что в одну камеру с Карабасси ее посадить никак невозможно, вновь начала рыдать.

Всю дорогу до Петербурга Кунцевич с удовольствием читал в газетах о своих похождениях и домой вернулся триумфатором.

Следствие по этому делу длилось долго, более двух лет, а суд состоялся только в конце января 1911-го. Каравья и Карабасси получили по 3 года и 9 месяцев арестантских отделений, с зачетом 1 года и 9 месяцев предварительного заключения, Янко дали один год тюрьмы, Перельман отделался тремя месяцами ареста. Головко и Георги были оправданы. В январе 1913 года греков выдворили из России без права впредь пересекать границу империи.

* * *

Библиотекаря судили гораздо раньше. Его дело слушалось 7 октября 1908 года в Особом присутствии Санкт-Петербургской судебной палаты с участием сословных представителей. Бывшего старшего помощника заведующего собственной Его Императорского Величества библиотеки в Зимнем дворце коллежского советника Н. К. Лемана обвиняли в растрате золотых медалей, золотой, украшенной бриллиантами крышки альбома с видами Константинополя, бриллиантов с портрета болгарского княжича Бориса, ценных книг, гравюр, рукописей и акварелей. Шлотгауэра обвиняли в укрывательстве. Суд признал обоих виновными. Леман был приговорен к лишению всех особенных прав и преимуществ и к отдаче в исправительные арестантские отделения на три с половиной года, а Шлотгауэр к заключению в тюрьму на один год.

Днем позже Кунцевич обедал у Лейнера, на Невском, 18.

Дама не пришла, поэтому ел Кунцевич в одиночестве.

– Разрешите?

Рядом со столиком стоял следователь 12-го участка города Санкт-Петербурга Александров.

– Будьте любезны, присаживайтесь, Павел Александрович. – Мечислав Николаевич поднялся и пожал Александрову руку.

Только тогда, когда непрошеный гость сел за стол, Кунцевич увидел, что он сильно пьян.

– Награду уже изволили получить? – спросил следователь и неприлично икнул.

– Награду?

– Ну да. За раскрытие кражи из библиотеки.

– Да. Вот-с, полюбуйтесь. – Довольный Кунцевич протянул следователю руку, на которой сиял крупным драгоценным камнем перстень с вензелем императора.

Александров с минуту тупо разглядывал украшение, а потом поднял осоловелые глаза на его обладателя:

– А меня, батенька, обнесли! Ни черта не дали. А знаете почему? Нет? Так я расскажу. Вы ведь видели эти гравюры? Согласны, что им в притоне разврата надобно висеть, а не в царском дворце? Но как вам известно, я все найденное имущество должен передать законному владельцу. И вот, приезжаю я к Зимнему, на трех подводах приезжаю, груженных доверху. Принимайте, говорю. А они не хотят. Не наше, говорят имущество, и все. Как же говорю не ваше, если на каждой гравюре, на каждой литографии – штамп библиотеки! Полчаса уговаривал. Еле взяли. Да-с, скандал вышел. Вот за свою настойчивость и остался я без награды. Ведь всех наградили, даже ваших вольнонаемных агентов. Нет, я согласен, люди работали, старались. Вот вы, например, – соучастника разоблачили. Заслужили вы перстень с царским вензелем? Заслужили! Так и я не баклуши бил! Было указание – расследовать дело в кратчайший срок, так я следствие за полтора месяца кончил, и это по такому-то делу! Я у себя в камере ночевал! У меня один письмоводитель убежал, а другой ослеп от неустанной писанины! От меня жена чуть не ушла. И что мне за это? Шиш? Разве это справедливо? А-а, давайте выпьем, Мечислав Николаевич! Человек! Неси коньяку!

Вечер продолжили в квартире Кунцевича.

Совершенно пьяный следователь рассказывал:

– Знаете, как государь библиотекой пользовался? Нет? Приходит в библиотеку и говорит Леману, что ему хочется что-нибудь почитать; и знаете, эдак свою бородку рукой поглаживает. – Александров показал, как именно государь гладил свою бороду.

– Что прикажете, ваше величество? – спрашивает его библиотекарь. – Исторического содержания или что-нибудь из беллетристики?

– Да, да… что-нибудь. Из беллетристики.

– Из новейшей или из старой?

– Из старой… После только, потом.

– Так и уходит, ничего не взяв, – следователь засмеялся.

– Павел Александрович, я тебе больше коньяку не налью.

– Почему?

– Совсем ты от него окосел, крамольные речи говоришь! Хорошо, что я в охранном не служу, а то бы не поздоровилось тебе. Давай-ка лучше спать ложиться. Я тебе прикажу в гостиной на диване постелить.

– Нет, я домой.

– Куда ты в таком виде? Я твоей жене телефонирую, скажу, что ты у меня остался, не переживай.

Когда следователь уснул, Кунцевич налил себе рюмку, с наслаждением выпил, протер платком камень на перстне, полюбовался игрой его граней и тоже отправился спать.

– Вот как все было-то! – Мечислав Николаевич поднял бутылку, потряс и, обнаружив, что она совершенно пуста, поставил на пол. – А вы говорите, забыл Аркадий Францевич, перепутал! Ни черта он не перепутал, специально так написал!

Оба помолчали.

– Его где похоронили? – спросил Клопп.

Старый сыщик вздохнул:

– Там же, где и меня похоронят – в Сент-Женевьев-де-Буа.

– Съездим, проведаем?

– Конечно, съездим! В воскресенье и поедем.

На десятый день знакомства со столицей Франции Клопп взбунтовался:

– Что хочешь со мной делай, Настя, а сегодня я из номера не выйду. Меня уже ноги не носят.

– Ты с ума сошел? У нас только четыре дня осталось, а мы и половины из намеченного не осмотрели! На сегодня я Монмартр запланировала: Сакре-Кер, Мулен-Руж. К тому же в воскресенье я одна вынуждена была по городу ходить, когда вы с Мечиславом Николаевичем на кладбище ездили. Так что не дури, Ося, и собирайся, дома отдохнешь.

– Это когда же я отдохну? Мне на следующий день по приезде на службу. С корабля, как говорится, на бал.

– Вот на корабле и отдохнешь. Целые сутки можешь вообще с кровати не вставать, я прикажу тебе обеды в каюту носить.

– Нет, Настя, нет. Если я сегодня куда-то пойду, то завтра вообще не поднимусь. У меня ноги опухли, в ботинки не помещаются. Да и от соборов и дворцов этих я уже устал. Они у меня в голове все перепутались. Давай устроим перерыв, полежим, газеты почитаем, а?

Губы баронессы фон Клопп задрожали, на глазах появились слезы.

– Боже мой! Дикарь, сущий дикарь. Как был лаптем тульским, так и остался, никакая Европа его не берет. Я тридцать лет в Париж стремилась, а он мне предлагает в номере сидеть и газеты читать!

Крупную семейную ссору предотвратил громкий стук в дверь.

– Антре! – крикнул Клопп.

В номер вошел улыбающийся Кунцевич.

– Доброе утро, Анастасия Александровна. – Поцеловав баронессе ручку, Кунцевич поздоровался с Осипом Григорьевичем. – А я, когда к вам шел, сомневался, встали ли вы или еще почивать изволите. Сначала хотел визитную карточку с коридорным послать, но потом все-таки решился лично явиться и вижу, что не прогадал.

– Это мы еще сегодня проспали, а так каждый божий день в семь утра встаем, – проворчал Клопп. – Я дома на службу позже просыпаюсь.

– В семь утра! Это за какой же такой надобностью?

– А это для того, чтобы как можно больше времени осмотру города посвятить. Завтрак глотаем, и бегом! Так до вечера и бегаем, без всякого обеда. По тридцати-сорока верст в день делаем, как почтовые лошади.

Баронесса вспыхнула:

– Если бы ты мог меня сюда каждое лето возить, мы бы так не бегали. Мне, Мечислав Николаевич, теперь как можно больше хочется увидеть, потому что, – она уничижающе посмотрела на мужа, – в Париж я, скорее всего, никогда не вернусь, с его-то доходами.

Кунцевич улыбался все шире:

– Желание похвальное, Анастасия Александровна, но в любом, даже самом приятном времяпрепровождении иногда нужно делать перерыв. Иначе быстро насытитесь и потеряете остроту вкуса.

– Парижем насытиться невозможно, – твердо заявила мадам фон Клопп.

Кунцевич сочувственно посмотрел на ее супруга и вздохнул, но тут же опять повеселел.

– В день вашего приезда я обещал каждое воскресенье сопровождать вас в ваших экскурсиях по городу. К сожалению, в прошедший выходной мне свое обещание выполнить не удалось – мы с вашим супругом отлучались из города. Зато сегодня я совершенно свободен и к вашим услугам. Скажите, мадам, а нет ли у вас желания познакомиться с нашими литераторами?

– С литераторами! – ахнула баронесса. – С кем именно?

– В то место, куда я намерен вас пригласить, много кто захаживает. Куприн, например. Я приятельствую с господином Ходасевичем и его супругой, мадам Берберовой. Сегодня зван к ним на обед. Милости прошу со мной.

– Вы знаете Ходасевича? Боже мой! – Баронесса аж захлопала в ладоши. – Я обожаю его стихи:

 
В моей стране – ни зим, ни лет, ни весен,
Ни дней, ни зорь, ни голубых ночей.
Там круглый год владычествует осень,
Там – серый свет бессолнечных лучей.
 

Но… – в голосе Анастасии Александровны засквозило разочарование, – вас звали, а нас-то нет…

– О, на этот счет не извольте беспокоиться, у них без церемоний. Проходной двор-с.

– А во сколько надо быть?

– В пять.

– В пять! А мне совершенно нечего надеть. Ося, мне надобно в магазин, срочно.

Кунцевич притворно вздохнул:

– А вот тут я вашим чичероне быть не смогу. Совершенно не знаю, где лучше покупать дамские наряды. Давайте поступим так: сейчас я телефонирую Татьяне Федоровне, мы возьмем такси, поедем ко мне, заберем ее, и она сопроводит вас по магазинам.

– Будет ли это удобным? Может быть, у Татьяны Федоровны на сегодняшний день другие планы?

– Никаких планов у нее нет, а по магазинам она ходить обожает.

– Ну что ж, тогда мы с удовольствием принимаем ваше предложение. Осенька, ты денежек дай мне, пожалуйста.

Четыре следующих часа Кунцевич и Клопп провели в одном премиленьком кабачке на rue de Rivoli, рядом с Grand Magasin du Louvre, в котором Анастасия Александровна с помощью мадам Кунцевич все это время выбирала себе наряд. Помощнику комиссара нарвской сыскной полиции наконец-то удалось вдоволь напробоваться французского вина. Впрочем, к пяти вечера он практически протрезвел.

Берберова долго и бесцеремонно смотрела на Клоппа, а потом спросила:

– Скажите, а как вас угораздило поступить в полицию? Там же служат одни… плохие люди. А вы на плохого человека не похожи.

– Спасибо. Только отчего вы считаете, что в полиции нет хороших людей? Вы часто имели дело с полицейскими? – Клопп поставил недопитый бокал на ручку кресла и также бесцеремонно уставился на Нину Николаевну.

– Нечасто, но имела. И определенное впечатление составила.

– Что же, и обо мне у вас негативное впечатление? – с обидой в голосе спросил сидевший рядом Кунцевич.

– А в вас, Мечислав Николаевич, я до сих пор так до конца и не разобралась, – ответила Берберова, обворожительно улыбаясь. – Ну так что вы мне можете сказать, милостивый государь? – вновь обратилась она к Осипу Григорьевичу.

– В любом государстве люди, даже самые законопослушные, относятся к полиции предвзято. Мы же в какой-то мере ограничиваем каждого человека. А кому понравится тот, кто его в чем-то ограничивает? Да, и если честно сказать, очень много поводов мы, полицейские, даем для того, чтобы к нам плохо относились. Не знаю, как во Франции, а в России среди полицейских мздоимство и лихоимство всегда цвело пышным цветом. А что касается вашего вопроса, то на него у меня несколько ответов. Дело в том, что в полицию я «попадал», как вы изволили выразиться, не один раз, а целых четыре. И всегда по разным причинам. Первый раз – по нужде, исключительно ради куска хлеба, второй – потому что служба мне эта тогда очень нравилась, третий – против своей воли, по мобилизации, ну а четвертый – и из-за нужды, и из-за любви к ремеслу сыщика.

– Вот как! Целых четыре раза, говорите? Интересно, надобно будет вас на досуге об этом поподробнее порасспрашивать.

– К сожалению, Осип Григорьевич вряд ли сможет удовлетворить ваше любопытство, – вмешалась в разговор Анастасия Александровна, беря мужа под руку. – Мы скоро уезжаем домой.

– Ну не сегодня же вы уезжаете!

– Не сегодня, но встретиться еще раз с вами мы вряд ли сможем. У нас каждый день буквально по минутам расписан.

– Вот как. Ну что ж, значит, я не узнаю истории Осипа Григорьевича. Жаль, очень жаль. Ну а вы-то, Мечислав Николаевич, как стали полицейским, по нужде или из-за любви к искусству?

– А я, Нина Николаевна, как и Осип Григорьевич, тоже поступал в полицию не единожды.

– Вот те раз! Ну уж вы-то от меня никуда не денетесь, все расскажете!

– Как-нибудь расскажу.

По следам фальшивых денег

[29]29
  По мотивам романа Павла Чернецкого «Старый грех».


[Закрыть]

До отхода поезда оставалось десять минут. Мужчины обнялись, дамы расцеловались.

– Как же время летит! Две недели прошло, а кажется, что вы нас тут встречали полчаса назад, – вздохнул Клопп.

Кунцевич товарища поддержал:

– Это да, время летит, мчится, как курьерский поезд. Говорите, не заметили, как две недели прошло? А я, батенька, жизнь прожил и не заметил. Мне же в ноябре шестьдесят пять! Сколько моих ровесников уже к праотцам отправились. Кошко в прошлом году схоронили, Филиппова так вообще шесть лет назад! Да-с. Ну, не будем о грустном. Все-таки на пароме решили?

– Уговорил он меня, Мечислав Николаевич, уговорил окаянный, – пожаловалась мадам фон Клопп. – Ой, Ося, если потонем, я даже не знаю, что с тобой сделаю!

– Иначе мне на службу не поспеть. Я тебе предлагал вариант – на день раньше отправиться, тогда можно было бы и на поездах, – возмутился Клопп.

– Ты же знаешь, что о более раннем отъезде не могло быть и речи. Я и так почти ничего не увидела.

– Да вы, Анастасия Александровна, не беспокойтесь, – ободрил баронессу Кунцевич. – Ничего не случится с паромом. Летом Балтика спокойна. К тому же на корабле намного удобнее – завтра будете в Ростоке, заселитесь в каюту и поплывете с комфортом. Спать станете на кроватях, есть – не торопясь и через пару ночей – дома. А на поездах как? Спать приходится сидя, есть на бегу, все время прислушиваясь, не дали ли свистка, да и пересадки эти бесконечные, половину вещей можно растерять.

– Вы, Анастасия Александровна, ему верьте, – вступила в разговор мадам Кунцевич. – Он у меня всю Европу в свое время объездил, все про путешествия знает.

– Что правда, то правда, много где мне довелось побывать. Да и не только в Европе, но и в Азии. До Благовещенска добирался! И знаете с кем? – Мечислав Николаевич лукаво улыбнулся. – С вашим, Анастасия Александровна, супругом.

– Это когда же? – спросила баронесса и подозрительно посмотрела на мужа.

– Весной тринадцатого это было.

– А-а! Это тогда, когда у нас Ванька только появился, а ты вместо того, чтобы жене помогать, на три месяца исчез? Он мне, – обратилась фон Клопп к Татьяне Федоровне, – все это время врал, что в Питере тогда был, прикомандировали его якобы к Департаменту полиции. А ты, оказывается, в Сибирь ездил? – Она вновь обратилась к мужу: – Почему мне не сказал?

– Говорить начальство не велело – секретная была командировка-то.

– Ося! Что ты меня за ребенка держишь? Большевики все царские секреты двенадцать лет назад отменили.

– Да как-то недосуг мне было после октября семнадцатого тебе про свои приключения рассказывать, у нас тогда, если помнишь, другие темы были для разговоров.

Анастасия Александровна хотела надуться, но передумала – любопытство пересилило.

– Ну сейчас, слава богу, не семнадцатый и не восемнадцатый, времени свободного у нас с тобой в ближайшие три дня будет много, поэтому придется тебе все рассказать про свои секретные командировочки.

– Расскажу с удовольствием. Мне и самому приятно те времена вспомнить.

– А мой мне ничего не рассказывает, – пожаловалась Татьяна Федоровна. – За двадцать лет совместной жизни ни об одном розыске не поведал.

В дороге Тараканов рассказал своей жене про секретную командировку. Но несмотря на то, что с той поры прошло шестнадцать лет, рассказал далеко не все.

А Мечислав Николаевич Татьяне Федоровне так ничего и не рассказал. Он жалел, что вспомнил про тот розыск. Старый грех, мучивший его душу все эти годы, напомнил о себе с новой силой.