Текст книги "Ретро-Детектив-4. Компиляция. Книги 1-10 (СИ)"

Автор книги: Георгий Персиков

Соавторы: Иван Погонин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 72 (всего у книги 142 страниц)

Глава восьмая

– Парамошка! Парамошка! Где ты колобродишь, чертов сын!

– Туточки я, дядя Федосей! – выкрикнул чумазый мальчонка, вынырнув из-за гигантской кастрюли с тряпкой в руке.

– Туточки, – и старший официант пририфмовал к этому веселому словечку непечатное ругательство. – Аллюр два креста, срочное донесение. Давай дуй на двор, кучи мусорные разбирать. А то сыскарь с врачом приходили допрашивать, как Стрыльникова укокошили, и замечание сделали: мол, кучи полдвора занимают, крысы и прочее. Сказали: придут – проверят.

– Так ведь ночь на дворе, – Парамошка почесал вихрастую голову.

– Ты, часом, не в управляющие метишь, друг ситный, а? – Федосей схватил мальчика за ухо крепкой жилистой рукой. Отрощенный ноготь на мизинце опасно впился в мочку. – Говоришь шибко много. От фонаря там свет идет, да из окна тоже. Да гляди у меня. Не управишься споро, высеку снова. Дуй шементом! А быстро поспеешь, двугривенный дам!

Мальчуган кинулся через черный вход ресторана «Монмартр» на грязный двор, через который и прошел свой последний путь несчастный Стрыльников вместе с неизвестным убивцем.

В «Монмартре» Парамошка работал мальчишкой на побегушках. Поднялся высоконько, потому что раньше служить пришлось даже в печально известной «Шилке» у Горбатого моста. «Шилка» эта – притон притоном. Там самая шушера собиралась: бедняки, крестьяне, а вечерами воры разных мастей и деловые люди. Хорошо, что Парамошка сбежал оттуда, а то, не ровен час, зарезали бы.

Ну а сейчас ему предстояло копаться в гигантской зловонной куче, отделять пищевое от непищевого, и далее поступать соответственно: непищевое (то есть грязные салфетки, надушенные записки, перечеркнутые счета, обгрызенные зубочистки, битую посуду) везти к углежогу дядьке Шишке – он мог поживиться старыми вещами, ибо ничем не брезговал, а потом дать для печей и каминов лучший уголек; а все пищевое (объедки, очистки, кости и косточки) – везти к Старому базару, там крестьяне возьмут на корм для свиней, а после будет у поваров самая свежая молочная свинина.

Копаясь в отбросах руками, защищенными высокими холщовыми рукавицами, Парамошка думал о том, что «глаза страшат, а руки делают» – и верно, одна зловонная куча потихоньку превращалась в две. Вдруг в руку попался большой ком бумаги, немного заляпанный в черной икре. Видать, записка! Записки Парамошка всегда любил. Грамоту он знал плохо, но все ж довольно для того, чтобы разобрать разные интересности, что обычно пишут в подобных посланиях. Например, бывало: «Вы – бес-искуситель! Вы погубили мою душу и честь моего бедного мужа! Будьте сегодня в номерах мадам Модиной и овладейте телом, отныне не принадлежащим вашей несчастной блондинке. Ваша навеки N». Или: «Моя несравненная госпожа! Я охотно бы положил к вашим ногам все свое состояние, но понимаю, что мои седины и бремя прожитых лет не позволяют мне стать искренне любимым вами, как это было бы возможно, скинь я полсотни лет. Примите же эту скромную безделушку в знак восхищения вашей ангельской красотой. Таинственный незнакомец». Тут, стало быть, еще и брильянт какой-нибудь был приложен.

Но эта записка была не совсем обычной, потому что была написана на серой, будто бы подгоревшей бумаге. Развернув ее, Парамошка по складам прочитал слова, написанные красными чернилами: «Господину Стрыльникову лично в руки». Он вдруг съежился от страха: про убийство известного на всю Россию фабриканта в их ресторане уже было известно всему городу, говорили о нем все, кому не лень. Говорили, упился вусмерть, так ведь он, бывало, и больше пил. Неспроста это, неспроста…

Когда Парамошка развернул записку и прочитал ее всю, в голове все смешалось. Что делать? Нести записку в полицию? Так ведь потом по судам да по допросам затаскают, это он еще по покойному батюшке помнил. Кинуть в кучу, чтобы Шишка в печи сжег? Так ведь ухайдакали душу христианскую нипочем зря, а Парамошка будет убивца покрывать. Сунул он записку к себе в глубокий карман и продолжил разбирать кучу.

Вечером, когда вторая смена переодевалась, официанты лениво потягивали шампанское из ведра и дуванили дуван – делили чаевые. Тридцать процентов полагалось тем, кто обслуживал столик, а остальное делила смена: официанты, повара, половые, посудомойки и мальчишки. Парамошка вернулся на кухню. Федосей кинул ему два рубля, и тот ловко поймал их на лету.

– Наш пострел везде поспел, – опять срифмовал Федосей. – А тут обратно легавые приходили, покуда ты прохлаждался. Всю душу вытрясли.

Парамошка проверил записку: на месте.

– Ладно, – подытожил Федосей. – Дуй домой, завтра с утра чтоб как штык был. На вот, – и он кинул Парамошке полбутылки вина.

Это хорошо. Парамошка сам не потреблял пока, а вино можно перелить и продать на рынке.

– На вон гуся еще, домой неси, пусть мамка в печке запечет, – добавил добрый толстый повар Корней Семенович. И еще погрозил, когда официанты слабо запротестовали. – Пусть малец отъедается, а то тощой, как шкелет. И сестренок пусть подкормит. Нечего им одними объедками питаться. Пусть хоть прошедшее Рождество отпразднуют. Иди, иди, Парамошка, отдыхай. Смотри, гусак какой косоглазый. Ровно япошка.

Уже потом мальчик показал письмо доброму повару дядьке Корнею. Тот внимательно прочитал, а потом сказал:

– Ты вот что, Парамошка. Носить это никуда не носи. Город у нас небольшой – один другому скажет, так и разнесется молва, что, мол, Парамошка – легавым помощник. Или в газете напишут, мол, добровольный сотрудник. Надо ли тебе это?

Парамошка в страхе покачал головой.

– То-то. Федосея вон, и Петруху, и Миколая тоже таскали на допрос, да они промолчали, мол, ничего не видали, ничего не слыхали. Но и сжигать тоже негоже – все же хорошего человека погубили, хоть и непутевого. Поганые люди руку приложили, не честные разбойнички (Корней провел лет десять на Акатуйской каторге, отчего его мировоззрение сформировалось несколько своеобразно), стало быть, тоже скрывать не следовает. Понятно, что у легавых – своя правда, а у нас – своя, а все же где-то они и пересекаются. Дай-ка ты эту записку мне, а я снесу ее нашему отцу Феликсу. Он человек мудрый, рассудит как надо, а ежели и снесет в сыскное, то хоть про тебя не скажет. А я тебе дам полкастрюли белых грибов в соусе ля конакли, что с банкета остались.

На том и порешили.

Парамон бежал, крепко прижимая к груди теплую тушку присмиревшего гуся: мимо «Шилки», где он показал язык своему приятелю Ахмедке, мимо высоких дровешниц, где гремел со своим корытом на колесиках углежог Шишка, мимо краеведческого музея, где в окнах горел яркий электрический свет и раздавались веселые крики, мимо пустого Старого рынка, где под парой возов храпели мужики, – бежал прямо к домику священника отца Феликса, но думал вовсе не о спасении души. Он размышлял: испечь ли гуся? Или продать? Или (о, смелая мысль!) купить еще гусыню и разводить гусенят?

* * *

По пути домой Родин заехал в лавку купца Шокина и купил пирожков с вишней, лучших в городе. Таинственный охотник за сокровищами, с одной стороны, оставил массу следов, но с другой – следы эти, как пока выходило, вели в пустоту. Убийство выглядело каким-то совершенно нелепым и одновременно дьявольски профессиональным, а улики, такие обнадеживающие и очевидные вначале, одна за другой превратились в ребусы. Ясно было одно: преступник овладел картой и «Витязем», но для того, чтобы отыскать сокровища шайтана, этого недостаточно. Возможно, третий элемент где-то рядом, а возможно, его и нет в природе…

Даже записка, переданная фабриканту в ресторане, вела в никуда.

– Родин, – сказала Лилия, отправляя в рот кусочек пирожка, – ты правда меня исцеляешь… ты великий врач… Пирожки с вишней, точно как в детстве… Когда я была маленькая куколка, мама была жива, папу еще не убили… все восхищались моими стихами… И все у меня было хорошо и радостно… впереди ждала жизнь, полная света…

– Лилия, – улыбнулся Родин, – тебя и сейчас ждет жизнь, полная света. Ты еще молода, мы оба молоды, и все только начинается! Все впереди!

Девушка засмеялась тоненьким беззащитным смехом.

– Мне сегодня было так страшно… Так жутко… Все плохо, Родин… Ты меня обязательно бросишь, как все они… Просто ты добрее и лучше, но ты же все равно меня бросишь…

Родин погладил девушку по руке:

– Кушай пирожки. А когда тебе жутко, пиши стихи. У тебя это славно получается.

– А может, и не бросишь, – продолжала Лилия с набитым ртом, – может, ты и правда рыцарь и волшебник… И все это – сказка, которую мне в детстве читала мама… И всегда добавляла, что сказки иногда сбываются… Ну все, я вижу, что ты опять в своих мужских делах. Это хорошо, так должно быть. Я не мешаю. Я просто рядом.

Она замолчала, а Родин уселся в кресло-качалку, раскурил трубку и задумался. Лилия встала сзади и положила руки ему на плечи, поглаживая и массируя.

Георгий принялся по памяти анализировать записку мнимого приказчика, которую Торопков приобщил к делу в качестве наиважнейшей улики. Пока выходило негусто: бумага обыкновенная, писчая, недорогая, за копейку пачка. Георгий в графологии разбирался не идеально, но счел, что почерк писавшего был не слишком аккуратный, но разборчивый, мелкий, очевидно, что автор писал обычно помногу. Интересно. Переписчик? Разная высота букв и неравные промежутки между словами говорили о нем как о человеке нервического склада, а сила нажима свидетельствовала о целеустремленном характере. Так, далее. Содержание записки.

Родин стал повторять про себя текст:

Милостивый государь, глубокоуважаемый господин Стрыльников! Я имею честь повторно донести до Вашего сведения информацию особой важности, касаемую интересующего Вас дела. К сожалению, встреча в музее не удалась по не зависящим от меня обстоятельствам. Ежели сей предмет Вас по-прежнему занимает, соблаговолите выйти сейчас во двор.

Ваш друг

P. S. Если Вас не затруднит, то прошу оную записку уничтожить.

Родин вспомнил фактуру бумагу и мерзкий запах, исходивший от нее, словно продолжал держать клочок скомканной бумаги в руках.

Размышления прервала Лилия:

– Пирожки от Шокина. Мама у него всегда покупала.

– Ага… – рассеянно улыбнулся Родин. – Погоди, а как ты узнала, что от Шокина?

– Так тут подписано, – засмеялась девушка с набитым ртом и протянула промасленную бумагу, в которую были завернуты пирожки.

На бумаге четко отпечатались слова, которые приказчик написал карандашом на оберточном пакете: «Пирошки пошокински с вишнею 5 коп. дес.».

Георгий посмотрел на текст сначала с улыбкой, потом, через секунду, с некоторым напряжением, а еще через мгновение сильно хлопнул себя по лбу, пробормотав:

– Черт побери, ну конечно!

Он поднялся со стула и крепко поцеловал Лилию.

– Не изучили мы записку с изнанки! – сказал он ей. – А все познается с изнанки. Спасибо!

– Спасибо тебе, Родин, – ответила девушка. – Ты и правда меня спасаешь.

* * *

В одиннадцатом часу вечера Родин без стука вошел в кабинет Торопкова, который за неимением семьи частенько засиживался на службе допоздна.

– Какие новости? – спросил Георгий, заметив, как сыщик недовольно скребет щетину.

– Непонятно какие, – ответил тот, – то ли хорошие, то ли плохие. Наступил срок обнародования завещания Стрыльникова. К нам приходили его стряпчие… Признаться, я до сих пор не могу прийти в себя…

– Ну так не тяните! Кому достанутся все его миллионы? Ведь этот человек вполне может оказаться причастным к…

– Увы. Это не один человек.

– Даже так? А сколько их? Двое?

– В том-то и дело, что их тысячи, если не больше. Наш благородный разбойник завещал все состояние всем арестантам губернских тюрем, всем заключенным следующих тюрем с центральным подчинением: Александровской, Печенежской, Иркутской, Николаевской, Тобольской, Усть-Каменогорской, Усть-Кутской, Харьковской и Псковской. А также всем каторжанам первого, второго и третьего разрядов всех каторжных тюрем Нерчинской, Карийской и Сахалинской каторг. Политические при этом не должны получить ни копейки. Помимо этого, несколько сотен тысяч рублей велено передать тамбовскому дому призрения. Еще сто тысяч – сиротскому приюту Святой великомученицы Тамары в Старом Осколе. И еще сто завещаны Ипатьевскому монастырю. Такая вот бухгалтерия, – подытожил Торопков.

Внимательно выслушав финансовый отчет, Родин качнул головой, словно был готов к такому повороту событий, и сказал:

– Что и требовалось доказать. Версия с наследством и раньше представлялась мне маловероятной. Теперь же она и вовсе не имеет смысла, что лишний раз подтверждают приведенные вами, уважаемый Гаврила Михайлович, выкладки. Поэтому предлагаю не тратить на нее времени, а сосредоточиться на более перспективных гипотезах.

– Да, вот еще, – добавил сыщик. – Все движимое и недвижимое имущество Стрыльникова, согласно завещанию, уже выставлено на аукцион. Цены, конечно, там заоблачные, но наши российские миллионщики не хотят в грязь лицом друг перед другом ударить. Все раскупают, все! И завод механический уж купили, по-моему, Соловейко; металлургический завод, кажется, кто-то из Твери; и скалы в Крыму, где гостиницу он строил, прямо со строительной концессией, только там теперь монастырь будут возводить; и чугуноплавильный завод, чуть ли не Путилов; и даже особняк его купил кто-то из наших толстосумов! А вот на землю, где он завод свой военный возводить собирался, никто не позарился. И скальный участок тоже уже купили – наш меценат Яхонтов монастырь там собирается строить!

Родин кивал, глядя в окно. А потом сказал, с трудом сдерживая нетерпение:

– Мне кажется, найденная записка поможет нам сделать шаг вперед в наших поисках, если мы с вами попробуем сделать ее полную экспертизу.

– Как же?

– Могли ли отпечататься на этой страничке буквы, которые автор записки писал на странице предыдущей?

И тут Торопков хлопнул себя по лбу:

– Черт возьми, Георгий Иванович! Это мы сейчас проверим!

Он извлек из стола лупу и долго подносил бумажку к лампе и отводил в тень. Родин при этом нервно покусывал губы, стараясь чтобы это выглядело не очень заметно.

– Есть! – наконец закричал Торопков. – Видать!

Тут уж Георгий не удержался, бросился к столу, и вместе они прочитали отпечатки букв:

«…ные кольца – 14 шт.

…ечники ст… – 4 ш…

…ерстень серебр… – 1 шт.»

– Ну что, Георгий Иванович! – довольно захохотал Торопков. – Не приказчик? Может, архидиакон?

* * *

Итак, теперь основным подозреваемым стал в самом деле неведомый приказчик – охотник за сокровищами. Эту версию подтверждала и единственная улика – записка, благодаря которой убийце удалось выманить Стрыльникова на улицу, вела следствие в некий магазин свадебных подарков или ювелирный салон.

Об этом было доложено полицмейстеру, и именно в этом направлении с утра до вечера рыли землю сыщики и агенты в штатском. Ходили по лавкам и ресторанам, смотрели бухгалтерские книги, брали на карандаш продавцов и приказчиков, узнавали, где делал покупки Стрыльников лично и через своих людей. Таких выходило немало, их задерживали, выясняли алиби, проводили очные ставки. Пока все было без толку.

– Все это могло быть подстроено, – резюмировал Родин. – Впрочем, давайте еще раз пройдемся по нашей истории в хронологическом порядке.

– Давайте, – с радостью согласился Торопков.

– Итак, сделаем небольшую таблицу, где будем отмечать по пунктам, что происходило. – С этими словами Родин принялся чертить таблицу и заполнять ее столбцы аккуратным мелким почерком.

24 марта. Стрыльников получает заказ от военного министерства на строительство завода и разработку орудий и снарядов для флота.

3 апреля. Стрыльников покупает на бернском аукционе карту сокровищ Ахмет‑бея.

7 апреля. Профессор Смородинов и адъюнкт Гусев находят на раскопках статуэтку золотого витязя и везут ее в Старокузнецк.

15 апреля. К Стрыльникову приезжает человек, представившийся архитектором Лоренцо Биацци, исследует всю усадьбу и потом уезжает.

20 апреля. Стрыльников приглашает Смородинова расшифровать карту и прогоняет его, надавав тумаков.

24 апреля. В краеведческом музее демонстрируют «Золотого витязя». Однако некий приказчик травмирует британских подданных и похищает статуэтку.

Стрыльникова приглашают в музей на выставку. Он туда приезжает, взяв с собой карту без шкатулки. Вскоре уезжает в ресторан.

К Стрыльникову подходит приказчик, зовет его выйти. Тот не выходит. Через пять минут приказчик повторяет просьбу, и Стрыльников выходит.

Стрыльников следует за приказчиком к домику углежога. Через пять минут его находят с головой, разбитой камнем. Лицо искажено гримасой. Причина смерти – разрыв сердечной мышцы.

30 апреля. Некто нанимает взломщика сейфов Лукина по кличке Крот, утверждая, что он подглядел часть кода сейфа Стрыльникова. Они взламывают сейф, некто забирает шкатулку. При аресте я наношу Кроту удар в область сердца. Через час Лукин умирает от разрыва сердечной мышцы, лицо так же искажено, как и у Стрыльникова.

3 мая. Строительство завода для военного министерства приостановлено.

– Все верно, вроде бы ничего не забыли, – прокомментировал Торопков, разглядывая таблицу.

– Ну и какие у вас появились мысли?

– Ну что эти события не обязательно должны быть связаны, вот какие!

– Это верно. Но ведь между некоторыми связь имеется. Не так ли?

Торопков долго крутил таблицу в руках.

– Голова идет кругом. План слишком сложный для приказчика.

– Правильно, план слишком сложный для приказчика… Только вы пришли к ложному выводу: что это два разных человека. А вывод такой: этот приказчик на самом деле никакой не приказчик. Он и есть охотник за сокровищами. Он нарочно выбрал такой маскарад и способ убийства такой нелепый. Все было подстроено заранее, чтобы мы искали приказчика, а на самом-то деле искать нужно человека, который знал о карте, человека изобретательного, сильного и безжалостного.

– Вы уверены?

– Конечно, нет. Но пока я считаю эту версию самой убедительной. И мне кажется, что разгадка где-то очень близко…

* * *

Ночью Георгий никак не мог заснуть. Лилия уже спала на своей половине постели, разметав по подушке длинные белокурые волосы и беспокойно вздрагивая во сне.

Сегодня вечером Георгию снова вспомнились слова деда про знак свыше. Казалось бы, был дан этот знак, он нашел ту самую, которую долго искал: невероятно, нечеловечески красивую, немного странную, о которой нужно заботиться, которую нужно спасать, чтобы каждый день чувствовать себя героем и рыцарем. А ей от тебя ничего не надо, она тебе доверяет и любит, не это ли счастье?

Но знак был дан совсем не такой, какой хотелось. Когда Родин вернулся домой, то увидел Лилию рыдающей на полу, рядом валялась пустая коробочка из-под кокаина, раскрытая опасная бритва и обрывки бумаги, исписанные аккуратными строчками.

– Я не могу писать, мне плохо! – рыдала девушка. – Я одна, я снова одна! Я не нужна тебе, я не нужна себе, я не нужна никому!

Родин долго ее успокаивал, целовал, говорил самые нежные, самые теплые слова, и наконец Лилия перестала всхлипывать.

– Просто мне показалось, что ты никогда не придешь, – наконец сказала она. – Что ты ушел к этой Полиньке, с которой вы постоянно переглядываетесь, когда она проезжает мимо дома… Я дура, да? Я ревную, как дура! Прости меня, Родин… Я ужасно тебя люблю, и мне никогда еще не было так хорошо… Только не уходи, не бросай меня…

Родин поправил разметавшиеся волосы Лилии и вдруг вздрогнул. Прямо на виске, чуть повыше уха была выбрита огромная плешь.

– Сбрила себе волосы, – пробормотал он. – Вот он, знак. И знак нехороший.

Он поднял из-под кресла клочок бумаги с порванным стихотворением и прочитал:

 
Ночью черной
Каркал ворон
В бесконечном переулке
Звезды дырки крошки булки
Черной черной
Словно ворон
Он зовет меня с собой
В черный терем гробовой…
 

– Знаки, знаки, – прошептал Родин, – нехорошие знаки…

Да, теперь не заснуть… Наверное, придется взять книжное снотворное. Для редких случаев бессонницы у него имелось отличное средство. Он брал какую-нибудь книгу поскучнее и читал ее до тех пор, пока буквы не начинали расплываться перед глазами. Георгий владел весьма обширной библиотекой, и «снотворных» томов там тоже было немало. Скажем, Лао-Цзы усыплял Родина за полчаса максимум, а Фома Аквинский и вовсе за десять минут.

Георгий уже стоял перед книжным шкафом, слушая неровное посапывание Лилии и колебался между Монтенем и Эразмом Роттердамским, как вдруг его взгляд упал на стол, где лежала брошюра профессора Смородинова, которую он прихватил после столь драматично и скандально закончившейся демонстрации «Золотого витязя». Книжица была хоть и небольшой, но вполне многообещающей в плане здорового сна, поэтому Родин отложил в сторону философов и углубился в изучение историко-географического материала. Брошюра, набранная мелким шрифтом, очевидно в целях экономии, изобиловала датами, историческими фактами, описями предметов, найденных во время раскопок, неожиданными и даже парадоксальными заключениями профессора.

Вскоре книга в самом деле начала действовать. Георгий медленно запрокинулся на подушку. Брошюра выползла из его рук и тихо прикорнула на одеяле.

Сны были спокойные, хотя нелогичные: золотые обручальные кольца, смыкающиеся в цепь, увенчанную двумя острыми наконечниками, и сарматский воин в доспехах, хрипящий странно знакомым голосом: «Нас на бабу променял?»

Проснулся Родин среди ночи, потому что Лилия забросила на него холодную гладкую ногу. Он выпрямился. В голове почему-то все легло упорядоченным образом, только непонятно почему. Приснилось, что ли, что-то важное и логически выверенное? Такое у него часто случалось. Из книжки, лежащей на кровати, на Георгия смотрело нарисованными глазами чучело половецкого мурзы в полном облачении. Снизу было написано:

«…копках в Заболоцкой пади было обнаружено:

кольчужные кольца – 14 шт.,

наконечники стрел – 4 шт.,

перстень серебряный – 1 шт.,

сабля сломанная – 1 шт.,

шлем с личиной – 1 шт.

Раскопками руководил проф. Смородинов.

Эти артефакты было решено передать в музей, чтобы оборудовать ростовую фигуру половецкого мурзы (зал № 1)».

Родину не нужно было перечитывать эти слова несколько раз, чтобы понять, что ему нужно делать. Он снова лег на подушку, решив, что еще пара часиков спокойного сна ничего не изменит.

* * *

Окончательно проснулся Родин, по обыкновению, рано. Лилия спала, и ее выбритая плешь в лучах рассвета выглядела уже не так пугающе, как ночью, а как-то жалко и печально. Георгий укрыл девушку одеялом, наскоро позавтракал, приказал запрягать коляску и поехал в другой конец Старокузнецка, где за небольшим леском и знаменитыми тринадцатью поворотами располагался университетский городок.

На узкой дороге среди цветущих лужаек белело круглое пятно. Это была коляска Савостьяновых. Правил сам Виталий Кузьмич, профессор биологии Старокузнецкого университета, его дочь, Полина Витальевна, сидела сзади. Еще издалека завидев Родина, Полинька помахала ему рукой в белой перчатке.

Родин улыбнулся своему бывшему преподавателю, учтиво склонил голову перед девушкой. Коляска завернула за один из тринадцати поворотов, и тут странное настроение неожиданно подтолкнуло Георгия на романтический поступок. Он остановил коляску, взял нож и, забежав на лужайку, срезал букетик цветов: одуванчиков, пастушью сумку, примулу, зеленеющие колоски пшеницы. Затем подождал, когда коляска его соседей, помещиков Савостьяновых, приблизится, и, спрятав букетик за спиной, приподнял шляпу. Поравнявшись с бывшим студентом, Савостьянов остановил коляску.

– Здравствуйте, коллега! Мы вот в город собрались: сын-то мой, Максимка, на пенсию выходит! Испытывали новые снаряды против японцев, мелинитовые… Так и пушка и полкорабля в щепки разлетелись… Два ранения… А потом, не поверите, стоял их корабль в Бомбее, так ввязался в поножовщину – и еще одна рана. Вот встречать его едем. А вы куда собрались в такую рань? Неужто на охоту? – спросил профессор, поправляя пенсне. – Так вы бы лучше с карабинчиком, разве из вашего пугача чего настреляешь?

Родин с неудовольствием заметил, что пола его сюртука распахнулась, когда он нагибался за цветами, и оттуда виднеется большая деревянная кобура с длинноствольным револьвером ручной работы тульских мастеров.

– Ой, Георгий Иванович! А зачем вам револьвер? – прикрыв рот ладошкой, спросила Полинька.

Романтический момент оказался смазан.

– Это так-с, ничего-с, – ответил Родин, запахивая сюртук. Дуло револьвера с мушкой тем не менее осталось торчать снизу – слишком уж велико было.

– А что вы за спиной прячете? – вдруг игриво спросила Полинька.

– Полина! – укоризненно покачал головой профессор.

– А что, папá? – с улыбкой ответила дочь. – Может быть, Георгий Иванович преподнесет мне милый подарок, как романтический герой?

– Полина, твое поведение безрассудно! – возмутился профессор. – Сейчас же извинись перед уважаемым господином Родиным. Очевидно, он выехал по своим неотложным делам, а ты во всем готова увидеть шалости!

– Отчего же, – сказал Родин, улыбнувшись, – это и в самом деле подарок, – и он протянул Полиньке букет, избегая взгляда профессора.

Недоуменное покашливание Виталия Кузьмича заставило его взглянуть на свою вытянутую руку. К своему ужасу, Родин увидел, что в букете отсутствует самая его главная часть – соцветия, в кулаке были зажаты только куцые травинки. Тут же, так нелепо извлеченный из своих радостных мыслей, он услышал за спиной громкое чавканье. Очевидно, мерин Савостьяновых, Пестик, подумал, что самая нежная часть букета предназначалась ему и, воспользовавшись задумчивостью Родина, съел все цветки.

– Это вам для исследований, – после короткой паузы нашелся Георгий, – стебли полевых цветов. – И, скомканно попрощавшись, прыгнул в свою коляску, которая сразу же покатила к университетскому городку. «Ну не всегда же быть победителем на поле любовной брани, – прошептал он, глядя на удаляющихся соседей. – Может, это тоже знак?»

– Папá, все же он очень мил, – улыбнулась Родину вслед Полина Витальевна, прикалывая на шляпку маленькие влажные стебелечки.

– Мил, это точно, – сказал Савостьянов, а про себя тоскливо вздохнул, как может вздохнуть только отец двадцативосьмилетней дочери, которая не торопится замуж.

Что думал при этом Пестик, мы не знаем, но наверняка что-то хорошее.