Текст книги "Сага о Бельфлёрах"

Автор книги: Джойс Кэрол Оутс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 52 страниц)

Осенний пруд

Возможно, причиной тому была необычайно долгая жара (фермеры в один голос жаловались на засуху, а сосны день ото дня становились все более ломкими и, казалось, вот-вот вспыхнут); а может, всему виной были дети собирателей фруктов, которые скакали, плескались и крушили все вокруг в своем припадочном веселье (ведь они, как с ужасом убедился Рафаэль, не только с корнем рвали кувшинки, рогоз и болотные лютики – они усеяли берег пруда трупиками сотен жаб, которых, очевидно, ловили голыми руками, чтобы размозжить о ствол дерева или друг о друга). Не исключено, согласно бытовавшей в долине молве, что подземные работы в рудниках Маунт-Киттери были губительны для речек, которые текли у подножия горы – в том числе, для Норочьего ручья, питавшего Норочий пруд; а может, он просто-напросто состарился, и ему, как и всем старым прудам, пришла пора усохнуть: он все стремительнее зарастал (Рафаэль сам наблюдал, скорее с недоумением, чем с тревогой, что ивы высились теперь рощицей, добравшись до самого центра пруда и отвоевав плодородное тинистое дно у камыша), так что от него остались лишь отдельные водные пространства – скорее, лужи, отрезанные друг от друга. В них, как в ловушках, металась несчастная живность: щурята, водяная змея, последний большеротый окунь – весил он, должно быть, фунтов двадцать, но уже начал поворачиваться животом кверху, значит, скоро издохнет. А может, все это свершилось в наказание Рафаэлю за то, что он полюбил что-то намного больше – настолько больше, чем свою семью. Он не знал. Но пруд, без сомнения, умирал.

Его плот из березовых веток, частично разобранный пришлыми детьми, кособоко лежал на маленьком островке, поросшем тростником; Рафаэль направился к нему, босой, утопая ногами в теплой, обволакивающей черной тине; несколько жаб заквакали в испуге и запрыгали прочь, а одинокая черная утка улетела, в панике хлопая крыльями.

Не нужно бояться меня! – хотел закричать мальчик.

Он сел на плот, скрестив ноги по-турецки и ухватив себя за щиколотки. Долго, очень долго он обозревал свое маленькое королевство, чувствуя скорее замешательство, чем уныние.

Замешательство, переходящее в страх.

Ведь пруд в самом деле умирал.

Но – в нем все еще кипела жизнь. Жизнь не сдавалась. Жизнь во всех ее формах.

Жуки-ныряльщики, водомерки, водяные скорпионы, стрекозы и улитки, личинки насекомых, плакун-трава и плавучий рдест, дикий сельдерей и кабомба, пескарики и грибы – плотные и упругие, словно сделанные из резины, хотя крошились при малейшем прикосновении. Осока, растущая в изобилии, как никогда раньше, ярко-алые ягоды трилиума и пружинистый разноцветный мох, не имеющий названия. Но здесь всегда будет планктон и водоросли, думал Рафаэль, и всегда будут пиявки.

Он резко наклонил голову набок: вроде раздался какой-то звук? Голос?

Голос пруда?

Он прислушивался долго-долго, весь дрожа. Много лет назад – у него в голове не умещалось, сколько это выходит в человеческом измерении, хотя, возможно, в измерении пруда это случилось лишь на позапрошлой неделе – этот голос, утонченный до одного-единственного звука, успокаивал его, и вдохновлял, и спас ему жизнь. Мальчик Доунов – так, кажется, его звали? какое гадкое имя, Доун! – но теперь из Доунов никого не осталось, они исчезли, рассеялись, их дом-хибарка стерта с лица земли, амбары и дворовые постройки разрушены… Однажды этот мальчик попытался убить Рафаэля, но потерпел неудачу; и в тот самый день, в тот самый час пруд явил себя ему. Он вобрал его в свои глубины, заключил в объятия, прошептав его имя, но не Рафаэль, это имя ничуть не напоминало слова Рафаэль или Бельфлёр.

Иди сюда, иди ко мне, я заберу тебя к себе, я подарю тебе новую жизнь…

В последние несколько лет мать Рафаэля, Лили, стала «религиозной». (Так родственники насмешливо называли произошедшие с ней изменения. «Теперь она у нас “религиозна”! Догадайтесь почему!») Порой она зазывала с собой в церковь детей, но Альберт, разумеется, со смехом отказывался, Вида сходила раза два, не больше, заявив, что там все так медленно и скучно, мальчики ее возраста такие неинтересные, а девочки нестерпимо пресные; Рафаэль тоже отказывался, в своей характерной робкой, но упрямой, безмолвной манере. «Но ведь Христос обещает вечную жизнь! – говорила расстроенная Лили, с огорчением, хмурясь, нетвердым голосом. – Рафаэль, разве ты не хочешь… Неужели ты не боишься лишиться вечной жизни?»

Но пруд говорил куда более ясно. Ведь он не использовал человеческую речь.

Иди же, иди ко мне, я заберу тебя к себе, я подарю тебе новую жизнь…

В некоем трансе Рафаэль растянулся на своем плоту. О, как роскошен, как чувственен, как насыщен аромат распада! Он вдохнул глубже. И не мог насытиться. Долгие месяцы, а может, годы он вдыхал этот густой, тяжелый запах гниения, болотную вонь, не осознавая, что это такое. Он только понимал, что этот аромат отличается от запаха свежей проточной воды. Свежей воды, солнечного света и ветра. И прозрачно-пенистых, стремительных вод Норочьего ручья, бегущего в нескольких милях отсюда, – правда, он не видел его уже несколько лет. (Но, возможно, ручей тоже обмельчал? Возможно – как говорят, – разработки на Маунт-Киттери уничтожили его?)

Рафаэль этого не знал. Мир за пределами пруда, простиравшийся во все пределы, не представлял для него интереса. Этот мир просто существовал; или – не существовал; почем он знал. Ему он не принадлежал.

Распад… гниение… разложение деревьев и водяных растений… Рыбы, всплывшие брюхом вверх… В этом даже была какая-то красота безмятежности. (Только сейчас он заметил: окунь издох. Возможно, уже много дней назад.) Рафаэль так долго вдыхал аромат разложения, не осознавая этого, что привык к его насыщенности, родственной ночи, словно тайный ночной кошмар обитал здесь на протяжении дня, бросая вызов грубоватой витальности солнца. У того было собственное знание, а у пруда – свое: Иди сюда, иди ко мне, я заберу тебя к себе, я подарю тебе новую жизнь…

Крысы

Изощренными и амбициозными были той осенью планы Бельфлёров по расширению своей империи, а судьба не скупилась на неожиданные дары, которые щедро подбрасывала семье: так, на одном благотворительном балу в особняке губернатора Хорхаунда юная Морна безо всякого расчета (ведь она была еще совсем ребенок) привлекла внимание его старшего сына, который теперь пылко ухаживал за ней; а однажды погожим октябрьским деньком Бельфлёры получили уведомление о том, что Эдгар Шафф скоропостижно скончался от сердечного приступа в Мехико и, согласно последней воле, оставил все состояние, в том числе усадьбу Шафф-холл, своей жене (несчастный брошенный муж так и не изменил завещания, невзирая на вероломное поведение Кристабель, будто надеялся, что когда-нибудь сможет вернуть беглянку домой).

(Загвоздка, по выражению Леи, заключалась в том, что Кристабель все еще скрывалась, по всей вероятности, со своим любовником Демутом, и даже сыщики, нанятые Бельфлёрами, не смогли разыскать ее. Они тоже проследили ее путь до мексиканской границы – но дальше след терялся. Бельфлёры никак не могли наложить лапу на состояние Шаффа, если Кристабель не явится и лично не заявит на него право. Потому что его родня во главе с драконихой-мамашей не теряла времени на траур и немедленно оспорила завещание. Ибо Шафф-сын, отравленный страстью к своей слишком юной жене, оставил ей всё. Газеты, инвестиции, поместье, бесценное собрание древних артефактов, все частные коллекции – и шестьдесят тысяч акров стратегически удачно расположенных земель.)

А еще Юэн, после досадного случая (он был вынужден арестовать собственного дядю, обвиненного в убийстве) – теперь пользовался небывалой популярностью: в результате серии молниеносных операций против подпольных казино, включая известный инцидент в Пэ-де-Сабль, подробно освещавшийся в прессе (было установлено, что группа индейцев-полукровок хладнокровно и подчистую выманивала у наивных белых юношей все сбережения, автомобили и даже фермерскую технику), он добился выделения для округа беспрецедентного бюджета и, кроме того, значительного количества огнестрельного оружия, боеприпасов и подрывных средств для применения по необходимости. Гидеон, довольно медленно восстанавливаясь после аварии, тем не менее начал активную деятельность – продал все свои автомобили и вел переговоры с владельцем одного аэропорта в Инвемире (в 75 милях к северо-востоку от Лейк-Нуар) о деловом партнерстве – эта затея очень встревожила консервативных членов семейства, у которых самолеты вызывали глубинное недоверие; Лея же пришла от этой новости в бурный восторг.

На фермах Бельфлёров, под надзором Ноэля, были произведены серьезные изменения: старые амбары снесли, построив на их месте новые, с алюминиевыми крышами; появились полуавтоматические элеваторы и зернохранилища с электрическим освещением; курятники переделали в инкубаторы, где в сотнях клетей содержалось целых сто тысяч красных род-айлендов, питавшихся специальным кормом, который стимулировал яйценоскость и увеличивал размер яиц; с внедрением системы стойлового содержания молочные коровы тоже проводили всю свою жизнь в цементных загонах, получая корм (преимущественно люцерну) из навесного конвейера. При всех гигантских вложениях в новое оборудование Бельфлёры должны были сэкономить с течением лет немалые суммы, тратившиеся на содержание сотен ненадежных фермеров-арендаторов и их работников; теперь для обслуживания практически автоматизированной системы им требовалось лишь несколько человек. Альберт выразил горячее желание руководить этим процессом. «Вот бы еще избавиться от запаха этих созданий», – как-то обронила Эвелин. Разумеется, она имела в виду животных.

Не обошлось, конечно, без некоторых неприятностей – ибо дела никогда не идут идеально. Лея знала, что в устройстве мира заключена порочность. Они с Лили так старались, чтобы именно Вида, прелестная малышка Вида привлекла внимание сына губернатора, но он выбрал Морну, и теперь Эвелин кичилась перед ними «своим» успехом; планы Леи по строительству нового хорошенького поселка на пятьдесят акров на берегу озера, где сейчас в убожестве проживала упрямица тетя Матильда, пришлось на время отложить – но лишь на время: безумная старуха наотрез отказывалась съезжать; а вскоре после «сложностей» с собирателями фруктов (именно так Бельфлёры называли между собой события августа) Гарт с Золотком и своим маленьким сыночком решили покинуть свой каменный дом в деревне и переехать на другой конец страны. Гарт заявил, что хочет завести собственную ферму, в Айове или Небраске; они с женой желают жить там, где никто не слышал фамилию Бельфлёр.

(«Что ж, быть посему, только не вздумай прибегать обратно в слезах, даже на коленях приползать не смей!» – сказал ему Юэн. Его так глубоко ранило решение сына, что он даже не пожал ему руку перед отъездом и отказался взглянуть на Гарта-младшего, хотя Золотко протянула плачущего малыша деду для прощального поцелуя. «Слышишь, не вздумай возвращаться обратно, мальчик мой, потому что мы тебя не примем. Ты понял меня?» – кричал Юэн. Гарт лишь коротко кивнул, отступая назад. Они с Золотком обменяли свой желтый «бьюик» на небольшой фургон, который был доверху нагружен их домашним скарбом.)

Так что без мелких неприятностей, без небольших огорчений не обошлось. Но в целом – даже пессимист Хайрам был вынужден согласиться – дела семьи шли как нельзя лучше; ведь, даже не считая свалившегося на них наследства Шаффа, Бельфлёрам теперь принадлежало больше трех четвертей первоначальной собственности, а остальное они надеялись прибрать к рукам за два-три года.

«Нам необходимо полностью сосредоточиться на цели, – твердила Лея. – Мы не должны ни на что отвлекаться».

Губернатор Хорхаунд с семьей и часть его свиты были приглашены в замок для недельной охоты, как только откроется сезон; до приезда гостей оставалось меньше недели, и вот Паслён обратился к Лее с необычайным предложением.

– Как вам известно, мисс Лея, – смиренно сказал он, – у нас существует проблема – крысы.

– Что-что?

– Крысы, мэм.

– Крысы?

– Да, мэм, крысы. Они водятся в стенах, на чердаке и в дворовых постройках.

Лея изумленно уставилась на слугу. Она уже настолько привыкла к карлику, что почти не замечала его – и сейчас, при взгляде на умное узкое личико с острыми, как осколки стекла, глазками и заметным углублением посреди лба, ей стало не по себе. Страшновата была и безгубая улыбка, напоминающая шрам от уха до уха. Впрочем, это было не совсем верно: никто не назвал бы эту гримасу улыбкой. Дети жаловались, что Паслён пугает их жутким зверьком-грызуном, склеенным из частей высушенных мышей, жуков, змей, жаб, птенцов, черепашек и других животных, хотя он всячески отрицал, что делает это нарочно. Эта штуковина была размером с кулак Паслёна (который был не меньше, чем у Юэна), и от нее исходил неприятный тухловатый запашок – точно такой же, как от самого карлика.

Лея прогоняла детей, ее раздражали эти глупые байки. Она не верила, что горбун состряпал такую дурацкую безделицу и уж тем более что он пугал с ее помощью детей. И неправда, что от него чем-то воняет, она лично ничего не чувствует. Интересно, что этот достойный жалости человечек за последнее время как будто подрос на дюйм-другой; его беспощадно скрюченное тело постепенно стало выпрямляться. Возможно, сказывался благотворный эффект хорошего питания, которое он получал в замке, а также спокойной обстановки и неизменно доброго к нему отношения.

И вот теперь он обратился к ней с совершено неожиданной просьбой: позволить ему изготовить отвар, который избавит замок от паразитов раз и навсегда.

– Прежде чем пожалуют губернатор и его приближенные, мисс Лея, – проворковал он.

– Но у нас нет крыс, – запротестовала было Лея. – Ну, может, есть несколько – где-нибудь на дворе… Скажем, в старых сараях… Или, может, в подвале. Ну и мыши: вот мыши точно есть.

Паслён с прискорбием кивнул.

– Да. Мыши имеются.

– Но не так уж их много, чтобы беспокоиться, правда же? В противном случае мы бы давно вызвали профессионального морильщика. К тому же у нас есть кошки.

Губы Паслёна искривились, но он промолчал.

– Значит, ты утверждаешь, что крысы есть? – спросила Лея с нарастающим раздражением.

– О да, мисс Лея. Целые полчища.

– Но откуда ты знаешь? Ты сам их видел?

– Я способен на определенные умозаключения, мэм.

– Но… Я думала, что наши кошки справятся…

Карлик прищелкнул языком.

– О нет, мисс Лея. Куда уж им.

И вот Паслён приготовил в кухне замка свое ядовитое зелье на основе мышьяка. Он наполнил разбавленным ядом два чайника, по галлону каждый, и оставил на медленном огне на несколько часов, пока почти вся жидкость не выкипела. Этот яд, как всех уверял карлик, привлекал только грызунов – и был смертелен только для них. Кошки и собаки не притронутся к нему; детей он тоже не заинтересует – при обычных обстоятельствах.

– Но ведь крыс не так уж много, – строго сказала бабка Корнелия. – Соглашусь, полевые мыши иногда проникают в подвал… ну и конечно, в амбары… Возможно, есть и пара лесных хомяков, я почти не сомневаюсь – препротивные твари, но вряд ли это серьезно. Не понимаю, зачем нам понадобилось это массовое уничтожение.

– Кажется, это несколько чрезмерно, – сказал дядя Хайрам.

– Но раз уж Паслён приготовил свой отвар, – с лукавой улыбкой заметил дедушка Ноэль, – мы, конечно, должны испробовать его. Жаль, если такие старания пропадут втуне.

И вот утром на следующий день, когда почти все члены семейства еще спали, Паслён прошелся по всем комнатам замка и по хозяйственным помещениям, разбрасывая кристаллы отравы белоснежного цвета по всем углам. Затем он наполнил водой ведра и миски и расставил их в больших залах замка, на всех трех этажах; он притащил несколько тяжелых тазов с водой в подвал, а еще несколько поставил снаружи – среди кустов, рядом с декоративными деревьями и на ступенях черного входа. Его лоб, побледневший, весь в складках от напряжения, вскоре покрылся каплями пота, а с лица не сходила деревянная улыбка. Домашние кошки при его появлении рассыпались в стороны или запрыгивали куда повыше и оттуда следили за ним блестящими прищуренными глазами. То одна, то другая из собак принималась лаять, но неуверенно, как-то робко. Паслён не обращал ни малейшего внимания на животных, но сосредоточенно расставлял свои ведра, миски, кастрюли, тазы и даже корыта, покряхтывая от усилий.

А потом уселся и приготовился.

Ждать пришлось недолго: через полчаса появились крысы.

Из подвалов, из стен, из кладовок и шкафов, с сеновалов и из-под половиц, из плотно набитых диванных подушек, из чуланов, из библиотеки Рафаэля (где книги сплошь в кожаных переплетах) полезли крысы – они пищали, скреблись и сверкали глазами, обезумев от жажды. Были особи длиннее фуга, были и детеныши, розовые, безволосые. Все они бежали, неслись, словно спятив, налезая, царапая друг друга, повизгивая, перестукивая коготками по полу, топорща усики. Как страшно они хотели пить! Они с ума сходили! Осатанели. Взбесились. Они отвоевывали друг у друга очередь к воде, бросались в тазы с головой – некоторые, в своем отчаянном желании напиться, и правда утонули. Сколько было писку и визгу! Никто никогда не слышал ничего подобного.

Крысиные реки, мышиные и землероечные потоки налезали друг на друга, топотали внутри стен и, как только находили отверстие или непрочное место, просовывали головы и выбирались наружу, устремляясь к воде… Бельфлёры в ужасе забирались на мебель, как можно выше, кто-то устроился даже на обеденном столе в главной зале, не сводя глаз с кишащей, попискивающей массы. Господи, как их много! Кто бы мог подумать! И как невыносима была их жажда, с какой алчностью они пили воду, пили, пили и пили, словно никак не могли напиться! Нет, никто из Бельфлёров никогда не видел ничего подобного.

А потом, почти сразу, началась агония.

Каждую секунду десятки тварей буквально взрывались, словно воздушные шарики, и вскоре уже катались по полу, забираясь друг на друга, пища, визжа, царапаясь, кусаясь. Они извивались, из пасти у них шла пена. Лапы трепыхались в судорогах. Их писк, и без того резкий, стал совсем невыносим, и обитателям замка пришлось изо всех сил зажимать уши, чтобы не закричать самим.

Какая дикая картина, завораживающая в своей омерзительности. Все эти раздутые крысиные тельца! Брюшки побелели от натуги, кожа растянута и вот-вот лопнет, лапки молотят в воздухе, будто пытаясь выгрести, хвосты – твердые и прямые, как палки. Смерть невидимкой металась от одной крысы к другой, касаясь усатой морды там, надутого живота здесь, пока, по прошествии немалого времени, последняя из тварей не околела. У всех вывалились языки, тоже раздутые и ярко-розовые. В смертельном успокоении самые крупные экземпляры напоминали человеческих младенцев.

Паслён надел рыбацкие сапоги, доходящие ему до бедер, и стал бродить меж трупиков, беря один за другим за хвост и складывая в брезентовые мешки. Если какая-нибудь тварь умерла не до конца, он наступал ей на брюхо, с силой надавливал – исход был предрешен. (Некоторые из Бельфлёров отворачивались. А другие в ужасе смотрели, не в силах отвести глаз. Кого-то отчаянно тошнило, но до рвоты дело не дошло, и они просто глазели, не имея сил пошевелиться.) Хотя Паслён работал споро и эффективно, хотя никто из грызунов не оказал сопротивления и не пытался уползти прочь, все же «уборка» заняла у него порядочное время.

В каждый из мешков уместилось от пятидесяти до ста крыс, в зависимости от размера тварей. (Были среди них гиганты норвежской породы, а землеройки, напротив, – меньше мыши.) Всего же на круг вышло тридцать семь мешков.

Тридцать семь!..

Но, когда Паслён с поклоном приблизился к Лее, необычайно бледный после тяжелого дня, она сказала, что недовольна тем, что он не предупредил членов семьи; ведь никто и представить не мог, сколько паразитов водится к замке. Это было неприятно, проговорила она дрожащим голосом, весьма неприятно… особенно для старшего поколения. Вся эта возня, писк, визг и эта отвратительная агония. В самом деле, мерзкое зрелище.

– Тебе следовало предупредить нас, Паслён.

Паслён поклонился еще ниже. Через некоторое время он осмелился поднять глаза и впился взглядом в край ее юбки.

– Но мисс Лея не сердится, правда?

– О, ну что ты – я, сердиться!.. – Она нервно рассмеялась.

– Возможно, я действовал неосторожно, – пробормотал Паслён. – Но ведь крысы подохли. Как вы сами видели.

– Да. Верно. Я видела.

– Так, значит… Мисс Лея не сердится на меня?

– Пожалуй, нет. Ты и впрямь славно потрудился.

– Славно?

– Превосходно! – устало сказала Лея. На какой-то миг ей стало дурно, стены и потолок словно закачались, и ее обдало волной густого и таинственного болотистого запаха, который источал низкорослый слуга. – И все же мы были захвачены врасплох – ведь, знаешь, мы были уверены, что наши кошки вполне…

– Ах, это… – произнес Паслён с неожиданно широкой улыбкой, до самых ушей. – Ваши кошки!.. Ну, куда уж им.

Тридцать семь мешков, набитых доверху и крепко-накрепко обмотанных сверху веревками, вскоре исчезли. Как избавился от них карлик, не знал никто, и Лея предпочла не спрашивать.