Текст книги "Сага о Бельфлёрах"

Автор книги: Джойс Кэрол Оутс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 52 страниц)

Ангел

Как-то весенним днем к Иедидии явился юноша с совершенно прямыми тонкими платиновыми волосами и индейскими чертами лица – поразительное сочетание – и представился, слегка заикаясь, как брат Шарля Ксавье. Когда Иедидия сказал ему, что не знает такого, молодой человек смутился, потом улыбнулся, присел на корточки, так что каблуки его сапог ушли в грязь, и явно задумался; несколько минут он молчал, что-то рисуя указательными пальцами на мягкой податливой земле, а потом повторил, очень мягко, что он брат Шарля Ксавье и пришел уговорить Иедидию вернуться.

– Вернуться? Но куда?

– Домой, – отвечал юноша с легкой улыбкой.

– Но мой дом – здесь, – ответил Иедидия.

– Домой. Туда, вниз, – сказал юноша.

– То есть, к моей семье!.. – презрительно воскликнул Иедидия.

Молодой полукровка медленно покачал головой и взглянул на пришельца с сожалением.

– У тебя больше нет семьи, – сказал он.

– Как, нет семьи?

– Нет. Твои братья мертвы. Твой отец мертв, твои племянники и племянница тоже мертвы; у тебя нет никого.

Иедидия так и уставился на него. В то утро он занимался расчисткой подлеска, и от напряженной работы, хотя и приятной для тела, у него немного звенело в голове, так что он не был уверен, что правильно расслышал.

– Никого нет? Нет Бельфлёров?..

– Все мертвы. Их убили. А твой брат Харлан пришел отомстить за них и сам был застрелен на их могиле, куда пришел, чтобы оплакать их. Его застрелил шериф, на которого он бросился, – возможно, именно такую смерть он и мечтал принять.

– Харлан? Отомстить? Я не понимаю… – сказал Иедидия.

Юноша вытащил что-то из-за пазухи – это оказалась испачканная мужская перчатка, лимонно-желтая. Он держал ее с почтением и пояснил, что это перчатка Харлана: когда тело убитого унесли, он обнаружил ее в грязи рядом с одной из могил. Может, Иедидия хочет забрать ее себе? Остальные вещи в полиции – скорее всего, их передадут Джермейн, но пока все конфисковано: и модная черная шляпа, и мексиканские сапоги, и пистолет с серебряной рукояткой и прекрасная мексиканская кобыла с длинной-предлинной гривой и хвостом (все так говорили, да и сам брат Шарля Ксавье видел собственными глазами), которые блестят, точно кварц или горный хрусталь. Они забрали всё! Точнее, украли! Обобрали вдову! Конечно, она хотя бы отчасти испытала удовлетворение, узнав, что Харлан застрелил четверых из пяти убийц…

– Не понимаю, – проговорил Иедидия. У него задрожали колени, и он тяжело осел на землю. – Я… Ты хочешь сказать… Вся моя семья убита?.. И отец, и брат…

– Да, твой отец и брат Луис, и племянники, и пятнадцатилетняя племянница, – сказал юноша мягким, певучим голосом, – а потом и твой брат Харлан. Четверых из пяти убийц застрелил твой брат Харлан – как они того и заслуживали. Но остальные остались в живых; все в поселке знают, кто это. Я назову тебе имена, когда придет время действовать.

Иедидия закрыл лицо ладонями.

– Отец, и брат, – шептал он. – Мои братья, племянники, и племянница, и…

– Нет, – коротко возразил пришелец, – жену твоего брата они не убили. – Она осталась в живых, несчастнейшая из женщин. Конечно, ты прекрасно ее помнишь. И она помнит тебя – и ждет тебя.

Иедидия расплакался.

– Как, мой отец, и братья… Неужели я их больше не увижу!

– Ты их больше не увидишь, – сказал юноша.

– Они правда мертвы? Их убили?..

– Ты сделал свой выбор – и ушел от них. И жил на Маунт-Блан двадцать лет; и вовсе не по воле Господа – лишь по твоей собственной.

– Двадцать лет! – Он оторвал руки от лица и посмотрел на пришельца. – Не может быть, что так долго.

– Да, двадцать лет. Сейчас тысяча восемьсот двадцать шестой. Тысяча восемьсот двадцать шестой год от Рождества Христова.

Цифры ничего не значили для Иедидии, который сидел и неотрывно смотрел в светлые, довольно дерзкие глаза юноши.

– Что ты несешь! – прохрипел он. – Все это ложь! Ты пришел сюда, чтобы… чтобы…

Он дико огляделся по сторонам. Где его оружие? Разве что топор, отброшенный в сторону, да ручная пила, вся ржавая. А этот злонамеренный индеец, возможно, вооружен…

– Твоя сноха Джермейн ждет тебя, – ровным голосом продолжал юноша, глядя на Иедидию все с тем же жалостливым выражением. – Ты должен вернуться и жениться на ней. Должен продолжить род Бельфлёров. И свершить месть над твоими врагами.

– Жениться? На Джермейн?.. Я…

– Она не посылала меня сюда. Никто не посылал меня, – сказал молодой человек, протягивая грязную перчатку Иедидии, но тот был еще слишком ошарашен и не взял ее. – Я действую из искренней любви и уважения к твоей семье, потому что я единственный выживший брат Шарля Ксавье.

– Джермейн? Ждет меня? Меня?.. Но ведь у нее есть Луис…

– Луис мертв. Его убили на глазах несчастной жены, как его отца и всех детей. И любовницу его отца тоже – но об этом тебе знать ни к чему. Не время.

– Я должен вернуться, и продолжить свой род, и…

– И отомстить своим врагам.

– Отомстить? Что ты такое говоришь…

– Отомстить. Как это сделал твой брат Харлан.

Око за око, зуб за зуб. Как сказано в Писании.

– Но я не верю в такие вещи, – прошептал Иедидия. – Я не верю в кровную месть.

– Во что же тогда ты веришь? – спросил юноша, и губы его скривились в иронической усмешке.

– Я верю… верю… Я верю в эту гору, – отвечал Иедидия. – В самого себя, в свое тело – в свою кровь, кости и плоть… Верю в свою работу, в это поле, что я расчищаю… В диких гусей, что прямо сейчас летят над нами – ты слышишь?

– Ты ни во что не веришь, – бесстрастно сказал юноша. – Сидишь на своей горе в полном эгоизма одиночестве, и ничто из того, во что ты веришь, не делает тебя абсолютно счастливым.

Иедидия дернул себя за бороду, уставившись на лицо гостя с резкими индейскими чертами.

– Но когда-то я верил! Верил в Господа, как и все остальные, – сказал он неуверенным голосом. – Истинно верил, но давно, а потом вера покинула меня… Я освободился от своего безумия… А потом… потом…

– Потом ты перестал верить, и сейчас не веришь ни во что, – произнес индеец. – Только в свою гору и в свое абсолютное счастье.

– Значит, быть счастливым – это грех? – прошептал Иедидия.

– Двадцать лет ты скитался в горах, – проговорил юноша и снова протянул перчатку Иедидии, – воображая, будто сам Бог призвал тебя сюда. На двадцать лет ты погряз в самом худшем из грехов.

– Но я не верю в грех! – воскликнул Иедидия. – Я очистился от этого – от всего этого…

– Сейчас тебя ждет твоя сноха. Там, внизу. Та самая женщина – почти та самая, от которой ты бежал двадцать лет назад.

– Она ждет меня? Джермейн? – с сомнением спросил Иедидия.

– Джермейн. Она, только она. Та, которую ты любишь и на которой должен жениться как можно скорее.

– Жениться?..

– Да, и чем скорее, тем лучше.

– Но ведь мой брат…

– Луис мертв.

– А их дети, их малютки…

– Мертвы.

– Но значит, Бога и правда нет! – резко крикнул Иедидия. – И никому не удастся обмануть меня. Я знаю то, что знаю.

– Ты знаешь только то, что знаешь ты.

– Но они и впрямь мертвы? И Харлан тоже?

– Харлан тоже.

– Харлан пришел, чтобы отомстить, и…

– Убил четверых из пяти убийц. Убил негодяев, которые желали извести род Бельфлёров.

– Извести! – прошептал Иедидия.

– Именно. Отвратительное слово, верно?

– И выжила только Джермейн?

– Только она. И ты.

– Только Джермейн, – прошептал Иедидия. И снова увидел румяное ее личико шестнадцатилетней девочки, и блестящие карие глаза, и родинку – кажется, под левым? – да, под левым глазом. – Только Джермейн. И я.

Индеец выпрямился; теперь он возвышался над Иедидией, который от слабости не имел сил встать. Он в третий раз протянул Иедидии перчатку, и теперь тот, словно на ощупь, не вполне осознавая, что делает, взял ее.

– Только Джермейн, – повторял он, растерянно глядя на перчатку. – И я.

Как ясно виделось ему прелестное девичье лицо, смуглое, словно светящееся, и ее прекрасные глаза! Словно и не было этих двадцати лет – он не мог отсутствовать двадцать лет. Иедидия посмотрел на молодого-незнакомца с резкими индейскими чертами, гладкими светлыми волосами, что падали ему на плечи, и странным, всезнающим взглядом, который в другое время пробудил бы в нем дикую ярость (потому что он бы сразу смекнул, что это демон или, в лучшем случае, лукавый горный дух) и даже склонил к насилию; но сейчас, этим утром, он не знал, просто ничего не знал, и ему хотелось плакать навзрыд от сознания своего невежества.

– Что ж – она ждет тебя. Там, внизу. И те, другие – убийцы, – они тоже ждут, – промолвил юноша.

И он повернулся, чтобы уйти.

Иедидия с трудом, тяжело дыша, поднялся на ноги.

– Но я не верю в кровную месть…

– Хорошо, – с раздражением сказал юноша. – Но хотя бы в брак ты веришь? В детей? В кровь Бельфлёров?

Он отступал назад. В лице его больше не было жалости; Иедидии казалось, что теперь оно выражает гнев, изумление и гнев. Но все же он уходил, собирался покинуть его, а Иедидия был слишком слаб, чтобы пойти за ним.

– Я… я… Я не знаю, во что я верю, – всхлипывая, бормотал он. – Я хотел всего лишь счастья… Одиночества… Сохранить душу в чистоте…

Юноша махнул рукой: мол, ладно – то ли с досадой, то ли с отвращением, Иедидия понять не смог. Он снова плюхнулся на зад, в голове у него звенело, перед глазами плясали пятна, словно он получил солнечный удар и вот-вот лишится сознания. Но ведь он не так долго работал на солнце, он был уверен, что не работал сегодня дольше чем час-другой…

Когда в прошлом году Иедидия освободился от веры в Бога, его вера в духов и демонов тоже испарилась, и с тех пор он больше не опасался посетителей; как ни удивительно, случалось даже, что Иедидия приглашал гостей к себе в хижину. Но теперь, пряча пылающее лицо в ладонях, он думал, что, наверное, это была ошибка: вот этот дерзкий пришелец, к примеру, принес такие горькие вести…

– Я не знаю, – шептал он. – Не знаю, во что я верю… Я хотел лишь одиночества. Я…

Девичье лицо снова возникло перед его взором, он увидел ее застенчивую улыбку; она прижимала к груди младенца, она кормила его – какой же он маленький, должно быть, и месяца нет! Иедидия глядел на них в изумлении. Чей это младенец? Не может быть, чтобы минуло двадцать лет – полукровка, должно быть, что-то напутал, ошибся в подсчетах. Иедидия не мог находиться вдали от Джермейн двадцать лет.

Индеец ушел. Иедидия снова остался один на небольшой поляне, сидя на влажной земле посреди пней и подлеска. Было неразумно вот так сидеть сиднем, но он слишком ослаб и был слишком ошарашен, чтобы устоять на ногах. Но что он такое держит, крепко сжимая в дрожащих пальцах? Да это господская перчатка прекрасной выделки, совершенно непрактичного лимонно-желтого цвета, сшитая из узорчатой замши, но теперь совсем перепачканная. И она обладала неоспоримой реальностью, не меньшей, чем Маунт-Блан.

Его отец – мертв?

И брат, и племянники с племянницей?

И его ждет Джермейн?

И бремя мести?

– Я не знаю, во что мне верить! – громко прокричал Иедидия, сжимая перчатку в руке.