Текст книги "Сага о Бельфлёрах"

Автор книги: Джойс Кэрол Оутс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 52 страниц)

Слуга исчез. Лея осталась в одиночестве. В ожидании она рассматривала цветы и раздумывала, не владеет ли мистер Тирпиц плантацией орхидей – наверняка так и есть, он много чем владеет. Не так давно дядя Хайрам вспоминал о Тирпице в связи с каким-то делом, и Лея отметила уважение в голосе дяди, впрочем, подробностей она не помнила. Как удивятся Хайрам и все остальные, когда она вернется с известием о том, что Тирпиц поддержит разработки их месторождений в Контракёре! Как удивится Гидеон, как он будет завидовать и ревновать…

(Гидеон. Нет, о Гидеоне думать она не станет. Она редко вспоминала о Гидеоне и никогда, если предвкушала нечто приятное.)

Сидя в кресле, Лея пила бурбон и ждала; спустя минут пятнадцать ей сделалось скучно, и тут она заметила – или это восточный юноша смущенно обратил ее внимание? – лежащий на серебряном подносе конверт. На нем красными чернилами было выведено «Для миссис Бельфлер». Лея взяла конверт и надорвала его. И прочитала слова, написанные теми же красными чернилами, той же легкой руной:

Лея, дражайшая моя, таких, как мы с вами, больше нет, я вижу вас насквозь и знаю, что вы насквозь видите меня, и если вы пройдете в следующую комнату, я осчастливлю вас и раз-раз-разумеется, вы бесконечно осчастливите меня, и тогда вы вернетесь к вашим диким Бельфлёрам с величайшим УСПЕХОМ!!!

Выпустив листок из рук, Лея охнула от удивления – от потрясения – от огорчения. Она вскочила и наклонилась было, чтобы поставить стакан, но затем снова поднесла его к губам и сделала несколько больших глотков. Щеки ее горели. Она осушила стакан, разжала пальцы, и он упал на пол. Едва не наступив на подол своей длинной юбки, Лея шагнула к двери. И остановилась. «Грязный старый сукин ты сын, – прошипела она, – старый похотливый мерзавец, да будь моя воля, я бы тебя по миру пустила, я бы тебя жжииивьем сожрала и кости обглодала… – Лея поправила шляпу и посмотрела в зеркало, недоуменно разглядывая эту раскрасневшуюся гневную женщину. – Подонок, – прошептала она, – я расскажу Гидеону».

Она подумала о Жан-Пьере, томящемся в тюрьме за преступление – или преступления, – которых не совершал, и о том, как злорадствуют местные; она представила волшебное королевство, которое на протяжении столетий отбирали у ее семьи, кусочек за кусочком, участок за участком. Если бы только Джермейн находилась рядом… Будь здесь Джермейн, как легко было бы прижаться к ней и заплакать, уткнувшись в шею малышки. Откуда ты появилась, кто ты, зачем тебя послали, что мне следует сделать?.. Иногда, обнимая Джермейн и глядя ей в глаза, Лея видела – как же она это видела? – будто бы сон предыдущей ночи взывал к ее разуму: она видела то, что следует сделать.

Гостиничный номер был пуст – лишь мебель да орхидеи. Здесь царила тишина, и даже улица шумела где-то совсем вдалеке. Жан-Пьер, уже постаревший, чахнущий в тюрьме… Чудовищная резня в Бушкилз-Ферри… Унизительные торги, когда Ноэль и Хайрам были еще детьми… Утрата земель, когда на протяжении многих лет будто пилой отпиливали участок за участком. Каким наполненным казалось все это! И какой пустой вдруг почувствовала себя Лея Пим.

На полпути к двери она остановилась. Обернувшись, посмотрела на валяющийся на ковре стакан и на листок бумаги рядом со ним – белый квадратик. Она сглотнула и прижала ладони к горящим щекам. Если бы только заглянуть в будущее, в смятении думала она, тогда я бы точно знала, как поступить…

День рождения

Тот день, когда Иоланда сбежала из дома, чтобы больше не возвращаться – да, она больше никогда не вернется в усадьбу Бельфлёр, – был также первым днем рождения Джермейн.

Но была ли связь между этими двумя событиями?..

Вечером того августовского дня – он был сухой и беспощадно жаркий, и ветер не приносил свежести ни с Лейк-Нуар, ни с гор – планировался большой праздник, на который Лея сгоряча пригласила всех соседских детей и их матерей, разумеется, из так называемых «хороших семей». (Она пригласила и Рено, с которыми теперь виделась редко, и Стедмэнов, и Бернсайдов. Она даже Фёрам написала, но, когда перечитала текст, тон его покатался Лее каким-то унизительно просящим, и Лея выбросила приглашение.) В своем стремлении добыть финансовую и политическую поддержку для семьи она пренебрегала теми, кто жил рядом, и порой не вспоминала о них месяцами. «Приходите! Без вас день рождения нашей лапочки Джермейн не состоится!» – шутливо писала Лея.

К вечернему чаю должны подать огромный шоколадный торт квадратной формы с розовой глазурью и надписью ванильным кремом: «ДЖЕРМЕЙН 1 ГОДИК», а стол и каменная скамья на террасе будут завалены подарками; все наденут бумажные шляпы и будут свистеть в свистульки, самым маленьким детям приготовят угощение, а взрослые станут пить шампанское. Гостей ждут даже музыкальные номера (Вёрнон собирался играть на флейте, Иоланда с Видой, наряженные в длинные платья, вуали и найденные на чердаке боа из перьев, танцевать), а Джаспер и его молодой ирландский сеттер показывать трюки, которым мальчик все лето учил пса… «Мы повеселимся на славу и надеемся, вы составите нам компанию!»

Однако Иоланда и Кристабель решили устроить чуть менее пышный праздник в их «тайном месте» на берегу Норочьего ручья (дети в семействе Бельфлёр в каждом поколении заводили тайные местечки – в галереях, уголках и закоулочках, в шкафах и каморках, на сеновалах, под половицами заброшенного хлева, в зарослях вечнозеленых растений, за валунами, на деревьях, на крышах, зимой – в снежных пещерах, в башенках усадьбы, где пол был усеян птичьими, мышиными и крысиными скелетиками, в старых «римских термах», которые взрослые считали надежно заколоченными); они упросили Эдну разрешить им испечь и заморозить кексы и стащили из кухни полдюжины спелых персиков и немного сладкой черешни, а еще фунт голландского шоколада с ромовой пропиткой. Иоланда сунула в карман несколько маленьких свечек для кексов и стянула у Эдны из ящика коробок спичек. Ух и весело будет – без взрослых, и Лея не будет им в затылок дышать!

Утром они, как обычно, повели Джермейн играть в саду, но совсем скоро, ведя малышку за обе ручки, ускользнули через задние ворота. Они торопились к Норочьему ручью, к небольшой бухточке, где ручей впадал в озеро – там они собирались расположиться на сосновых бревнах, под низкими ветвями ив, и устроить свой собственный маленький пир, в тайне от всех остальных. (Совсем рядом с принадлежащего Бельфлёрам пирса ныряли шумные мальчишки – Гарт, Альберт, Джаспер и Луис и еще гостивший у них кузен из Дерби, Дейв Синкфойл; но девочек они не увидят, а Лея, и Лили, и Эвелин, и бабушка Корнелия как раз заняты с портнихой и ее помощницей, обновляя гардероб к осени, и планируют потратить на это все утро.)

– Это особый день, Джермейн, – Иоланда наклонилась поцеловать малышку, – сегодня твой первый день рождения, и он больше не повторится… Знаешь, ведь год назад тебя вовсе не было! А когда ты родилась, то была неразумным пупсиком, беспомощным и маленьким, не то, что сейчас!

Джермейн превратилась в крепкого карапуза, крупного и прехорошенького: с рыже-каштановыми кудряшками, маленьким вздернутым носиком и зелено-карими глазами, удивительно переменчивыми; в освещенной свечами спальне Леи они тревожно сверкали, а вот мирным солнечным утром блестели не ярче, чем у Иоланды и Кристабель (ведь обе девочки тоже были чрезвычайно привлекательны). И всё же Джермейн была самым обычным маленьким ребенком. Время от времени она демонстрировала редкостную, не по годам, сообразительность: слов она знала уже много, но произносила их выборочно. А спустя несколько секунд вдруг снова превращалась в несносное существо – она вопила, рыдала, размахивала руками и ногами. Окружающие замечали, что Джермейн ведет себя идеально, когда рядом нет Леи, однако сказать об этом самой Лее никто не осмеливался. Иоланда полагала, что она была бы для Джермейн лучшей матерью. («Твоя мама вечно носится с Джермейн, целует ее, обнимает и сюсюкается с ней, будто она и сама такая же малышка, и еще она все время смотрит на нее – я бы просто свихнулась!» – говорила Иоланда Кристабель. «А на меня она вообще не смотрит», – тихо отвечала Кристабель.)

Порой Джермейн выглядела этаким младенцем-Буддой – в такие минуты взгляд ее приобретал особую глубину, но оставался рассеянным, а кукольное личико застывало в маске бесстрастия. Поджав с присущим Бельфлёрам упрямством губы, она не отвечала на поцелуи, вопросы, ласковые пощипывания и даже шлепки. Она смущала слуг, неотступно следуя за ними. Она выводила из себя собак, неотрывно глядя им в глаза. Иногда она бросала игру и садилась на кованый стул в саду – тот, на котором обычно сидела Лея, – и с по-взрослому печальным видом сидела там, подперев ладонью голову. В детской она однажды поразила Ирену, восхищенно залопотав: «Птичка-птичка-птичка…» – и показывая на окно. И спустя секунд пять в стекло действительно ударилась крохотная птаха, кажется, пеночка – ударилась и, сломав шею, упала в кусты. Однажды Гарт запряг в повозку последнего оставшегося в усадьбе пони – ласкового вальяжного шетландца в бледно-коричневых яблоках – и присматривал за ней, пока Джермейн и Золотко, визжа от восторга, катались по заросшей сорняками тропинке. Гарт утверждал, будто малышка вдруг зажала руками уши и зажмурилась, а через мгновенье из-под копыт пони вылетел камень, угодивший в ось колеса, так что повозка едва не перевернулась… (В вечер своего дня рождения Джермейн не желала ложиться спать и ужасно вела себя во время купания. Лея, с пылающим лицом, принялась трясти малышку и ругать ее: «Не смей, поняла, скверная девчонка, ты же нарочно упрямишься, думаешь, ты главнее всех – нет, этого я не допущу!» – и, схватив дочь в охапку, сунула ее в кроватку. Девочка пиналась, вышвырнула из колыбельки подушку, она вопила, заходилась в плаче, давилась рыданиями, брызгала слюной и, упав на спину, забилась в истерике, но Лея, закусив губу, лишь наблюдала, не вмешиваясь: нет, манипулировать собой она не позволит. Наконец, спустя какое-то время Джермейн утомилась, вопли превратились во всхлипы, всхлипы – в тихие резкие вздохи, а потом глаза ее вдруг закрылись, и она уснула. Однако не прошло и часа, как девочка вновь проснулась и закричала с невиданным прежде отчаянием, а когда Лея бросилась к ней, малышка в мокрой от пота пижаме сидела на кровати, что-то лепеча – она вцепилась в Лею, устремила на нее взгляд и бормотала про огонь. Голос у нее был такой испуганный, что сердце у Леи оборвалось. Она успокоила дочку, переодела ее и отнесла к себе в кровать (в ту ночь Гидеон уехал по делам и собирался вернуться лишь на следующий день к чаю). Когда Джермейн уснула, Лея накинула халат и отправилась бродить по усадьбе, в страхе, что дом и впрямь загорелся – в прежние времена пожаров здесь было немало; что, если Джермейн действительно почувствовала запах дыма или каким-то образом предвидела пожар, – но, разумеется, ничего не обнаружила. В спальню Лея вернулась в четыре утра и увидела, что малышка крепко и умиротворенно спит, как и полагается годовалому ребенку.

Девочки пробыли в своем тайнике всего полчаса, когда к ним прибились двое рыжих котят недель семи от роду, крупных. Котята пробрались к ним сквозь высокую траву, и девочки встретили их умилительным аханьем: котят гладили, обнимали, целовали, скармливали им кусочки кексов и позволяли забираться Иоланде на шею, где они в ответ на ласки выпускали когти («Ой, щекотно! Ну какие глупенькие! Смотри – они так смешно топчутся лапами, и жмурятся, и мурлычат, им кажется, я их мама!» – ахала Иоланда), а затем наконец уснули на коленях у Иоланды и Кристабель.

А потом появился мальчишка.

Нет, сперва он кинул камень – здоровенный камень, упавший в воду всего в паре метров от Кристабель.

Девочки вскрикнули, а потом Иоланда завопила: «Ты, идиот, проваливай отсюда!» – решив, что это один из кузенов. Однако это был чужак – парень в рабочем комбинезоне и кепке. Лицо его скривилось в глупой насмешливой ухмылке. С силой разбрызгивая воду, он шагал по ручью.

Он запрыгнул на берег и схватил одного котенка. Прижав его к груди, он картинно надул губы и принялся грубо гладить котенка, пискляво передразнивая Иоланду, приговаривая: «Кисонька, сладенький, киса-киса-киса».

– Отпусти котенка! – потребовала Иоланда.

Он наш!

Парень не обращал на нее внимания. Он казался замкнутым и погруженным в себя, словно вокруг никого не было.

– Смотри, не напугай его, – слабо проговорила Иоланда.

Кристабель вскарабкалась на берег выше по течению и стояла, обхватив себя руками. Джермейн сидела на траве, а в ручке сжимала недоеденный персик.

Не сводя глаз с мальчишки, Иоланда медленно поднялась на ноги. Она испугалась. Но и разозлилась.

– Ты не имеешь права тут находиться, – прошептала она.

Тут парень впервые посмотрел на нее. Глаза у него были маленькими, водянисто-карими. На лбу залегли глубокие морщины, которые теперь, когда он притворно-озабоченно нахмурился, стали еще глубже.

– Это ты не имеешь права тут находиться, – проговорил он.

Не выпуская из рук котенка, он надвинул кепку ниже на лоб. Котенок отчаянно вырывался.

Тогда встревоженная Кристабель предложила ему угощение – пирожные, персик, а может, конфеты? – и парень отвернулся от Иоланды и по-прежнему невыразительно посмотрел на Кристабель.

– Конфеты, – проговорил он, двинувшись к Кристабель.

Он разинул рот и по-собачьи высунул мерзкий язык, показывая таким образом, что он хочет, чтобы она положила их ему прямо в рот. Хихикнув, она так и поступила. Парень разжевал две конфеты, передернулся и выплюнул их в ручей, но при этом даже не нагнулся, поэтому часть разжеванной массы упала ему на штаны.

– …Че за дерьмо… ты че, травануть меня хочешь… – забормотал он.

– Это лучшие конфеты! Голландские! – крикнула Иоланда.

Он схватил Кристабель за волосы и, подтащив ее к берегу, швырнул в ручей, так что девочка отлетела фута на три в воду.

– Тоже хочешь поплавать? – спросил он Иоланду. – Вместе с мелкой? Давай! Раздевайся и лезь в воду.

– Не смей ко мне подходить, – заявила Иоланда.

Он уставился на нее и усмехнулся, обнажив пожелтевшие от табака зубы. Иоланда понимала, что парень – ровесник Гарта, вот только с ним явно было что-то не так, ненормальный какой-то.

– Хочешь раздеться, да? И пойдешь со мной в речку? Давай, все вместе! Быстрей! Я знаю твое имя, мисси, – нежно проговорил он, – ты – Иоланда.

– Убирайся домой, – голос у Иоланды срывался, – уходи, иначе нарвешься на неприятности. Если сейчас же уйдешь, я никому не скажу…

– Проваливай, – вдруг обратился парень к Кристабель. Та с трудом сдерживалась, чтобы не заплакать, – и мелкую с собой забирай. Давай, вали отсюда! Еще лишних глаз мне не хватало…

– Пожалуйста, – сказала Иоланда, – оставь нас в покое…

– Давай купаться! Ты да я! Скидывай одежку и пошли купаться!

Джермейн тихонько захныкала, повалившись на траву. Парень посмотрел на нее и на миг замер, прижав к груди котенка, а потом проговорил:

– Валите отсюда! Уберите ребенка, она орет, только этого мне не хватало!

Иоланда подхватила Джермейн на руки и попыталась успокоить, а Кристабель, съежившись, юркнула ей за спину. Зубы у нее стучали, по голым ногам стекала вода.

– Слыхала, чего я сказал? Ты! – Парень показал на Кристабель. – Бери мелкую и вали отсюда! Еще орать она мне будет! А то я вам всем вот так! – Он дернул рукой, словно собираясь свернуть котенку голову.

Девочки закричали, он ухмыльнулся и показал им котенка – целого и невредимого, а потом снова схватил его за голову, девочки снова вскрикнули, а Джермейн заплакала. Парень засмеялся над их испугом, но через секунду разозлился и, стараясь заглушить испуганный плач малышки, почти прокричал:

– Да я сбешусь сейчас! Ты че, хочешь, чтоб я сбесился? Нет, Иоланда Бельфлёр, ты не хочешь, чтобы Джонни сбесился, потому что я знаю твое имя и знаю, как до тебя добраться – Иоланда Бельфлёр. Иоланда Бельфлёр, хочешь сунуть себе в киску моего дружка? Тогда заткни ребенка…

Но малышка плакала, не умолкая. И Кристабель, спрятавшись за Иоланду, зажала себе рот ладонью, чтобы не разрыдаться.

– Ненавижу, когда ревут, – бормотал парень. – А хочешь, чтобы я вас всех вот так… – Он снова дернул рукой, и на этот раз свернул котенку шею. Котенок взвизгнул и, вероятно, выпустил когти, потому что парень выругался и отшвырнул котенка в ручей – легко, будто камень кинул, – и тот, рыжее пятно посредине ручья, тут же ушел под воду. Все произошло так стремительно, что девочки даже не сразу осознали случившееся. Этот мерзкий парень убил котенка, свернул ему шею и выбросил в ручей… И он что-то говорит про малышку, он заберет малышку, и что ему надо от Иоланды?..

– Пошли купаться. Или давай туда, – парень мотнул головой в сторону стоявшего неподалеку на холмике заброшенного сарая. – Только ты да я, Иоланда. Все остальные пускай проваливают… А то я им всем шеи посворачиваю, хочешь, а? Так что кончайте скулить!

Было ясно, что он и сам боится. Его еще не огрубевший голос срывался от муки, от наглости, от невыразимого гнева. От нетерпения он топтался на месте, пританцовывал, его ботинки всё приближались к ногам девочек, он будто дразнился. Вот он протянул руку и коснулся волос Иоланды. Запустил руку ей в волосы и стиснул пальцы. Лицо его засияло – уродливая улыбка исчезла, теперь он просто смотрел на Иоланду. После долгого молчания парень проговорил, тихо, запинаясь:

– Вон тот сарай… мы с тобой… только на минутку… Иоланда… Иоланда Бельфлёр… На минутку…

– Сарай! Какой еще сарай! Где сарай… – прошептала Иоланда.

Парень показал пальцем ей за спину.

Иоланда засмеялась и, заслонившись от солнца ладонью, обернулась. Да, неподалеку действительно стоял сарай – один из тех, где прежде сушили хмель. Сейчас он весь прогнил и грозил вот-вот обрушиться, а на просевшей крыше зеленела трава и даже росли несколько тоненьких кленов.

– А, там… Сарай… – проговорила Иоланда.

Он потянул ее за волосы. Сильно. Еще сильнее. И стал вновь топтаться на месте, наступая Иоланде на ногу, подталкивая ее коленом. Иоланда, словно покорный щенок, не сопротивлялась, а когда его пальцы вцепились ей в волосы, не закричала.

– Хочешь, я вернусь сюда, вернусь как-нибудь ночью, я приду ночью и придушу вас всех, сверну всем Бельфлёрам башку и выкину в ручей, – тихо бормотал парень, прижимаясь к Иоланде, – хочешь, я…

– Нет, – ответила Иоланда, – нет, я согласна. Я пойду с тобой.

– Пойдешь со мной?

– Кристабель! – неестественно громко сказала Иоланда. – Отведи Джермейн домой. И оставайтесь там. Всё в порядке. Я пойду с ним. Все хорошо… Солнышко, не плачь, пожалуйста. Лучше мы его послушаемся, ладно? И тогда все будет хорошо. Поняла?

Кристабель поняла. Кажется, поняла. Хотя Джермейн была уже чересчур тяжелой, Кристабель взяла ее на руки и прошла так несколько ярдов, но потом опустила малышку на землю и повела за собой.

С улыбкой на мокром от слез лице она помахала на прощание Иоланде и парню. А Иоланда помахала ей в ответ. Парень стоял рядом с ней, по-прежнему запустив руку ей в волосы. Он был очень высоким, а кепку надвинул так низко на лоб, что голова теперь выглядела непропорционально маленькой. Эту кепку Кристабель запомнила – серая, с выцветшей надписью, то ли черной, то ли бордовой, и потертым козырьком. Она запомнила странную дерганую усмешку, водянистые глазки и словно повисшее в воздухе напряжение, как будто они стояли на готовом к извержению вулкане. И еще она запомнила неестественно прямую фигуру Иоланды. Ее спокойствие. Невероятное спокойствие! Она крепко стиснула зубы, чтобы те не стучали и по-кукольному широко распахнула глаза…

– До свидания! Я скоро вернусь! Позаботься о Джермейн! Успокой ее! Всё в порядке! Всё в порядке! – кричала Иоланда.

Конечно же Кристабель побежала звать на помощь – схватив малышку за руку, она бросилась к озеру, где купались мальчики, и сейчас они почти все собрались на мостках и успели одеться. Первым ее крики услышал Гарт.

Похоже, кто-то напал на Иоланду – или увел ее – и хочет утопить в ручье? – ее бросили в ручей? Или утащили в старый сарай?

Мальчики побежали вдоль берега, но никого не нашли, поднялись наверх – и там, в сарае, обнаружили Иоланду с тем парнем – Иоланду в разодранном платье, с голыми маленькими грудками, с гримасой ужаса на лице. «Остановите его! Помогите!» – кричала она.

Она вырвалась из рук мальчишки, тот отпрянул и замер, разинув рот от изумления: он смотрел на Гарта, Альберта и Джаспера так, словно не верил собственным глазам. Гарт узнал в нем одного из Доунов – сына фермера-арендатора – и заозирался, выискивая подходящий камень. «Не выпускайте его! Убейте его! Убейте его!» – выкрикивала Иоланда. Хотя Гарт в ее помощи не нуждался, она схватила его руку, подтолкнула вперед и даже ударила кулачком по плечу. «Убей его! – кричала она, а кудри разметались у нее по лицу. – Пускай он умрет!»

Так и случилось.

Не прошло и десяти минут, как сарай заполыхал. Кто-то из мальчиков чиркнул спичкой – и вот развалюха уже в огне. (Вот только кто из них? Джаспер утверждал, что видел спичку в руках своего брата Луиса, Луис это отрицал и валил на Гарта, а Гарт на Дейва. Дейв же выворачивал карманы и божился, что носит спички не в карманах брюк, а в нагрудном кармане, а рубашку он оставил на мостках и вообще он, кажется, видел спичку в руках у Альберта.)

Они закидали Доуна камнями, орали и свистели, двое встали у двери сарая, остальные швыряли в окна камни (некоторые тяжелые, почти неподъемные), щебенку, гравий, куски засохшей земли и навоза, даже ветки, даже ржавые железяки, отломанные от старых сельскохозяйственных машин – швыряли всё, что попадалось под руку, всё, что могло причинить боль. Иоланда, все еще в неприбранной одежде, полуголая, в исступлении бегала от окна к окну, бросала камни и в исступлении кричала – голос ее сделался вдруг совершенно незнакомым: «Убейте его! Грязная тварь! Грязная тварь! Он недостоин жить!»

Доун, всхлипывая, с рассеченным лбом и залитой кровью щекой, повинуясь инстинкту, забился в угол и закрыл руками голову. Тело его сотрясала дрожь. Но Гарт навалился на подоконник и ударил мальчишку по спине чем-то ржавым и острым, так что комбинезон его тут же пропитался хлынувшей кровью. А затем, спустя несколько секунд, сарай охватило пламя. Странно, очень странно – впрочем, мальчики осознали это лишь впоследствии, – что никто из них не забежал внутрь: по той или иной причине они оставались снаружи, атакуя Доуна на расстоянии, словно понимали, что заходить следом за ним в сарай опасно.

Парень пытался выбраться из пылающего сарая, на четвереньках он дополз до двери, и они снова стали швырять в него камни, крича и улюлюкая, и тогда он повалился назад и исчез; стена пламени скрыла его из виду, сам воздух накалился от жары, и вдруг ниоткуда (разве что с чердака – может, она там спала, а потом просидела там все время, пока мальчики кидали камни) на пороге возникла тощая рыжеватая псина, обезумевшая от страха, с тлеющей шерстью, дворняга, которой никто из мальчиков прежде не видал, скорее всего, бродячая; в запале они и ее закидали камнями, загнали назад, и смотрели, как она мечется из стороны в сторону, и слушали ее визги – визги обезумевшего от боли существа, – пока она наконец не умолкла.

Внезапно их накрыла усталость, и они отошли подальше от горящего сарая.

– Собака, – глухо проговорила Иоланда, – откуда она взялась…

Огонь громко трещал, огромные белые клубы дыма поднимались в воздух, а оранжевое пламя взмывало выше самых высоких в округе деревьев.

– Я никакой собаки не видел, – сказал кто-то из мальчиков.

– Там была собака. Там, внутри. Там была собака…

– И я видел собаку. Черт ее знает, откуда она взялась.

С трудом дыша и вытирая пот, они отступили еще. Во всей округе не было ничего, что притягивало бы взгляд сильнее, чем пылающий сарай с его зловещей красотой.

– Глупая псина, зачем она сунулась туда, к этому, – пробормотал один из мальчиков, – сама виновата.

– А я собаки не видел, – откликнулся другой.

– Нет, там была собака, верно, – сказал третий. – Там и осталась.