Текст книги "Чернильно-Черное Сердце (ЛП)"

Автор книги: Джоан Кэтлин Роулинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 58 страниц)

– Э-э-э… Это области тела, не так ли?

– Немного больше, чем это. Индуистский тантризм, – сказал Нильс. Теперь он поднял свой мертвый косяк и показал его ей. – Ты не возражаешь, если я…?

– Нет, пожалуйста, – сказала Робин.

Нильс прикурил от старой и потрепанной Zippo. Из косяка вырвались огромные клубы дыма.

– Рак моего отца был в простате, – сказал Нильс из облака синего дыма. – Вторая чакра: свадхиштхана. Болезни второй чакры возникают из-за отсутствия творческого потенциала и эмоциональной изоляции. У меня тут кое-что есть…

Он неожиданно поднялся на ноги. За то время, что ему понадобилось, чтобы пересечь комнату, Робин успела достать свой мобильный, сфотографировать коллаж, а затем спрятать мобильный обратно в сумку.

– ... где же он? – пробормотал Нильс, роясь среди захламленных полок, отодвигая предметы, некоторые из которых падали на пол, не проявляя особого интереса к их судьбе.

– Осторожно! – сказала Робин с внезапной тревогой.

С полки упал меч с угловым лезвием и промахнулся мимо обутой в сандалии ноги Нильса на несколько дюймов. Он только рассмеялся и наклонился, чтобы поднять его.

– Клеванг моего деда. Я сделал на нем небольшую гравировку по стали – видишь? Знаешь, что там написано?

– Нет, – сказала Робин, глядя на слегка неровные греческие буквы на лезвии.

– κληρονομιά. “Наследие”... Где эта книга?

Он задвинул меч обратно на полку, но через минуту, после еще одного вялого рысканья вокруг, сказал: “Не здесь”, и вернулся к Робин с пустыми руками. Низкое кресло снова застонало, принимая тяжесть Нильса.

– Итак, – сказала Робин, – в случае с кем-то вроде – ну, – сказала она, указывая на фотографию Эди, – каким образом смерть Эди Ледвелл была исполнением?

– Ах, – сказал Нильс, уставившись на картину, – ну, это было связано с отсутствием того, что я бы назвал аристократическим мировоззрением. – Он сделал еще одну огромную затяжку и выдохнул, так что Робин смогла лишь смутно разглядеть его черты. – Я не имею в виду “аристократ” в узком классовом смысле… Я имею в виду специфическое мировоззрение… Аристократической натуре присуща отстраненность… широкий, великодушный взгляд на жизнь… может противостоять изменениям судьбы, хорошим или плохим… но у Эди был буржуазный склад ума… собственничество в отношении своих достижений… беспокойство об авторских правах, расстройство из-за критики… и успех разрушил ее, в конце концов…

– Вы считаете, что искусство должно быть свободным? – спросила Робин.

– А почему бы и нет? – сказал Нильс. Он протянул косяк. – Хочешь?

– Нет, спасибо, – сказала Робин. Она уже чувствовала легкое головокружение от вдыхания пассивного дыма. – Но – она смягчила вопрос легким смешком – вы же не думаете, что из-за беспокойства об авторских правах ее убили, верно?

– Не совсем из-за авторских прав… нет, Эди убили из-за того, кем она стала.

– Стала?

– Фигурой ненависти. Она сделала себя ненавистной… но она была художником.

Глядя на размытую зеленую фигуру на коленях с наклеенной на нее головой Эди, Нильс сказал,

– И что может быть большей данью силе творчества художника, чем то, что его уничтожают? Так что в этом смысле, знаешь, у нее был свой триумф в смерти… они признали ее силу… она была принесена в жертву своему искусству… но если бы она знала, как… как жить со своей силой… тогда все прошло бы лучше для нее…

Нильс сделал еще одну длинную затяжку. Его голос становился все более сонным.

– Люди не могут ничего поделать с тем, кем они являются… врожденно… Твой друг Пез… классический западный тип…

Робин услышал вдалеке голос Брэма, который снова пел на голландском языке, а затем крикнул: “Нильс?”. Нильс поднес толстый палец к губам и улыбнулся Робин.

– Нильс?

Они услышали шаги Брэма по коридору, затем раздался удар кулаком в дверь. Робин догадался, что Нильс обычно запирает ее, когда находится в студии, потому что Брэм не стал пробовать ручку.

– Я знаю, что ты там, папа, я чувствую запах травы!

Робин подозревала, что Нильс мог бы притвориться, что не слышит своего сына, если бы она не присутствовала. Вместо этого он рассмеялся и сказал,

– Хорошо, мальчик…

Поднявшись на ноги, он положил косяк и направился к двери. Брэм появился, широко раскрыв глаза при виде сидящей Робин, и закричал.

– Папа, ты пытался…?

– Это друг Пеза, – сказал Нильс, заглушив конец фразы Брэма. – Что ты хочешь?

– Могу я взять в школу меч Овергротвадера?

– Нет, мальчик, если ты это сделаешь, тебя точно исключат, – сказал Нильс. – Сейчас уходи. Иди играй.

– Дрек одинок и измучен, – сказал Брэм. – Дрек одинок и измучен. Дрек..

– Нильс? – произнёс женский голос. Появилась женщина со стрижкой, которую Робин видел раньше, с ребенком на руках. – Там парень у двери насчет котла.

– Я подожду в холле, – любезно сказала Робин Нильсу, поднимаясь на ноги. – Вы захотите снова запереть эту комнату, если вас здесь не будет.

Она надеялась, что, упомянув о запирании двери студии, напомнит обкуренному Нильсу о необходимости сделать это. Робин не очень нравилась мысль о том, что Брэм получит в свои руки клевант своего прадеда, и она с облегчением услышала за спиной звяканье ключей, когда уходила обратно в зал.

Пеза все еще не было видно, но мужчина в синем костюме из котельной с недоумением смотрел на гигантскую Monstera deliciosa, винтовую лестницу и сотни рисунков и фотографий, развешанных по стенам. Нильс пронесся мимо Робин в дыму конопли, поприветствовал ремонтника и повел его на кухню. Женщина со стрижкой улыбнулась Робин, затем поднялась по винтовой лестнице, что-то шепча малышу на руках, который хихикал.

Оставшись одна, Робин достала мобильный, чтобы отправить Страйку фотографию коллажа, которую она сделала . Но прежде чем она успела это сделать, пронзительный и громкий, как свисток, голос произнес почти у самого ее уха.

ДРЕК ХОЧЕТ ПОИГРАТЬ В ИГРУ, БВА!

Вскрикнув от неожиданности, Робин подпрыгнула и обернулась. Брэм подкрался к ней сзади, держа у рта маленькое пластиковое устройство. Увидев шок Робин, он разразился хохотом. Робин сунула мобильник обратно в сумку, сердце бешено забилось, и она заставила себя улыбнуться.

– Тебе нравится “Чернильно-черное сердце”, не так ли?

– Мне нравится Дрек, – ответил Брэм, продолжая говорить через устройство, которое искажало его голос до пронзительного воя.

– А другие голоса он делает? – спросила Робин, поскольку ее внезапно охватило подозрение.

– Возможно, – ответил Брэм. Он нажал на кнопку, и его голос стал хриплым и грубым. – Я могу сделать и этот.

– Откуда у тебя это? Выглядит забавно.

– Из Музея науки, – сказал Брэм хриплым голосом. Затем он опустил переключатель голоса и сказал: – Кто ты?

– Джессика, – сказала Робин. У меня здесь занятия по искусству.

– Я думал, ты подруга Пеза? – сказал Брэм, и подозрительность в его голосе и проницательность во взгляде заставили Робин понять, почему Джош сказал, что Брэм иногда кажется сорокалетним.

– Это тоже, – сказала Робин. Она указала на устройство для изменения голоса. – Это был бы очень хороший способ делать звонки-розыгрыши. Ты когда-нибудь делал это? Я делала, – солгала Робин, – с моим братом.

Брэм лишь ухмыльнулся.

– Хочешь посмотреть работы Пеза? – спросил он.

– С удовольствием, – ответила Робин, полагая, что ее сейчас направят к одной из картин на стенах вокруг них.

– Это наверху, – сказал Брэм, усмехаясь, приглашая ее следовать за ним по лестнице.

– Я не уверена, что мне стоит туда подниматься, – сказала Робин.

– Никого это не волнует, – сказал Брэм. – Здесь всем везде разрешено.

– Где именно находится работа? – спросила Робин, не двигаясь с места. Она не собиралась, чтобы Брэм вел ее в спальню Пеза. Как бы ей ни хотелось узнать, о чем они с Ормондом говорят друг с другом, она считала, что у нее больше шансов выведать эту информацию у Пеза за выпивкой, чем ворваться в его спальню вместе с Брэмом.

– Это в старой комнате Эди и Джоша, – сказал Брэм.

Искушение увидеть это было непреодолимым, поэтому Робин последовала за Брэмом по винтовой лестнице на следующий этаж.

Брэм казался странно взволнованным, когда вел ее по коридору, узкому, покрытому коврами и усеянному небольшими пролетами из двух или трех ступенек. Это место могло бы напомнить Робин небольшой отель, если бы большинство дверей не стояли небрежно открытыми, открывая взору неубранные спальни.

– Это моя, – сказал Брэм без всякой необходимости: комната была захламлена тем, что выглядело в основном как сломанные игрушки. – А это их.

В отличие от большинства других, дверь рядом с комнатой Брэма была закрыта. К удивлению Робин, мальчик оглядел пустой коридор, прежде чем достать из кармана ключ и отпереть ее.

Комната выходила на север. В ней пахло обугленным деревом и тканью с примесью сырой гнили. Верхняя лампа была без лампочки. Когда глаза Робин привыкли к полумраку, она поняла, что комната осталась в том же состоянии, в каком Джош оставил ее несколько месяцев назад. На окне по-прежнему висели потемневшие занавески, их оборванные концы слегка колыхались от ветерка, дувшего в открытую дверь. Двуспальная кровать была разобрана, и на ней лежал частично сгоревший матрас. Некоторые из набросков на стене превратились во фрагменты, все еще удерживаемые потускневшими булавками, но самое большое произведение искусства – если его можно было так назвать – осталось, потому что было нарисовано прямо на стене. Именно на это граффити указывал Брэм, с нетерпением ожидая реакции Робин.

– Кто-то – Пез, если верить Брэму, – нарисовал в шести футах длиной тщательно проработанное изображение пениса, входящего во влагалище. Над ней были написаны те же слова, что и на окне Мариам в кухне внизу.

Состояние Аноми невозможно

везде, где органы, солидарные друг с другом

находятся в достаточном контакте,

и в достаточно длительном контакте.

– Что ты думаешь? – спросил Брэм, едва подавляя хихиканье.

– Очень хорошо, – сказала Робин совершенно искренне. – Кто-то определенно знает, как рисовать гениталии.

Брэм, казалось, был слегка разочарован таким ответом.

– Это был Пез. Он сделал это, когда они гуляли. Эди это не понравилось.

– Правда? – равнодушно сказала Робин.

– Я знаю, кто ее убил, – сказал Брэм.

Робин посмотрела на него. Он был так высок, что находился почти на уровне ее глаз. Вспомнив, что случилось с его матерью, она не могла не пожалеть мальчика, но ни его жадное выражение лица, ни его патентованное желание внушить шок или страх не вызывали симпатии.

– Тогда ты должен рассказать об этом взрослому, – сказала Робин.

– Ты взрослая, – сказал Брэм. – Если я скажу тебе, ты должна будешь что-то с этим сделать, не так ли?

– Я имела в виду взрослого, как твой отец или Мариам.

– Как ты узнала, что она не моя мама? – спросил он.

– Кто-то сказал мне это, – ответила Робин.

– Ты знаешь, что случилось с моей настоящей мамой?

– Нет, – сказала Робин.

– Мужчина задушил ее до смерти.

– Это ужасно, – серьезно сказала Робин. – Мне очень жаль.

Она подозревала, что Брэм ожидал, что она обвинит его в лжи. На долю секунды его ухмылка ослабла. Затем он громко сказал,

– Мне все равно. С Нильсом жить лучше. Он дает мне все.

– Повезло тебе, – с улыбкой сказала Робин и окинула взглядом остальную часть комнаты.

Она подумала, что это не может быть то место, где Джош и Эди записывали то раннее видео, когда они были так явно влюблены, потому что в той комнате стояла односпальная кровать. Она не увидела ни бумажника Джоша, ни ключей. Доска для дартса уцелела во время пожара, потому что висела в противоположном конце комнаты, и к ней был приколот рисунок, из которого торчали три дротика. Любопытствуя, Робин подошла к доске и с легким удивлением увидела, что это довольно плохой карандашный рисунок Иниго Апкотта, который она опознала в основном по тому, что Катя написала его имя над своей собственной подписью.

– Кто повесил рисунок этого бедняги на доску для дартса? – негромко спросила она Брэма.

Не получив ответа, она повернулась и уставилась прямо в морду дохлой крысы.

Робин вскрикнула, привалилась спиной к стене и почувствовала, как оперенье дротиков укололо ее затылок. У крысы, частично сгнившей, не было глаз: зубы были желтыми, толстый, похожий на червяка хвост – жестким. От нее воняло спиртом, и Брэм, смеясь, подталкивал ее к ней. Большая банка, полная мутной жидкости, стояла на полу рядом с кроватью, крышка была снята.

– Нет, – крикнула Робин, оттолкнула Брэма, наполовину выбежала из комнаты в пустынный коридор и поспешила обратно, стараясь не поддаться первобытному желанию бежать, хотя и не слышала, как Брэм бежит за ней.

Когда она добралась до верха лестницы, то увидела, что Пез стоит один в коридоре внизу и выглядит раздраженным, но выражение его лица прояснилось, когда она начала спускаться по лестнице.

– Я думал, ты сбежала.

– Нет, – ответила Робин, пытаясь взять себя в руки. – Брэм хотел показать мне кое-что наверху.

– О Боже, – сказал Пез, выглядя немного позабавленным. – Что?

– Что-то, что ты нарисовал на стене, – сказала Робин, пытаясь сделать такое же забавное выражение лица.

– Черт, он тебе это показывал? – сказал Пез с поникшим видом. – Это была шутка – и эта дверь должна быть заперта.

Робин только что вышла в холл, когда Брэм с грохотом спустился за ней по лестнице.

– Где ты взял ключ от комнаты Джоша? – потребовал Пез у мальчика.

– Брэм нагло пожал плечами, а затем посмотрел Робин прямо в глаза.

– Это сделала Зои, – сказал он с широкой ухмылкой и скрылся за углом, направляясь на кухню.

Глава 67

Теперь он считает меня раздосадованным.

Думаю, я задрапировался в женскую гордость.

с идеальной целью.

Элизабет Баррет Браунинг

Аврора Лей

– Что Зои сделала? – спросил Пез.

– Без понятия, – соврал Робин. – Он забавный мальчик, не так ли?

– О да, “забавный”, – сказал Пез с фырканьем. – Пойдем. Мы идем в Гейтхаус.

Прежнее хорошее настроение Пеза, казалось, было испорчено разговором с Ормондом, хотя его настроение восстановилось, когда они вышли на мягкий предвечерний воздух. Пока они шли к пабу, он расспрашивал Робин о ее карьере маркетолога, которую она, к счастью, придумала достаточно подробно, чтобы дать готовые ответы.

– Тебе не кажется это скучным? – спросил Пез.

– Конечно, кажется, – ответила Робин, и Пез рассмеялся.

– Извини, что я так долго был наверху, – сказал он.

– Ничего страшного. Я разговаривал с Нильсом.

– Да? – сказал Пез, ухмыляясь. – Что думаешь о нем?

– Интересный, – сказала Робин, и Пез снова засмеялся.

– Ладно, ты можешь сказать, что он странный. Это не странно, если он мой отец. О чем он говорил?

– Э… индуистский тантризм, капитализм, самоубийство, Аномия– Робин краем глаза следила за любой реакцией, но не увидела ее – аристократическое мировоззрение, смерть – это исполнение…

– Ты пересказал все его лучшие хиты, – сказал Пез, ухмыляясь. Он безобидный, просто эксцентричный, как… он считает себя прирожденным аристократом, потому что пережил, когда его отец оставил ему миллионы.

– Должно быть, это было настоящим испытанием, – сказала Робин, и на этот раз, когда Пез рассмеялся, он протянул руку и слегка коснулся ее руки.

– Ты забавная, – сказал он, слегка удивленный.

– Он также показал мне кое-что из своего искусства.

– Да? И что ты думаешь? – Прежде чем Робин успела ответить, Пез сказал: – Чертовски ужасно, правда? Не волнуйся, мы все знаем, что это дерьмо. Он прошел через все: живопись, скульптуру, офорт, гравюру, цифровые технологии – а на прошлой неделе он говорил о том, чтобы заняться ксилографией.

– Он когда-нибудь что-нибудь продавал? О нет, подожди – он считает, что искусство должно быть бесплатным, так?

– Да, – сказал Пез. – Легко говорить, если у тебя уже есть миллионы в банке, например. Иногда он устраивает небольшие индивидуальные выставки в Норт Гроув, и все старожилы, студенты, которые торчат там годами, приходят, пьют вино и говорят, что он гений. Думаю, некоторые из них даже верят в это. Очень мило… Он сказал тебе, какой ты расы?

– Какой расы? – повторила Робин. – Что ты имеешь в виду?

– Наверное, нужно выпить пива, прежде чем мы туда влезем, – сказал Пез. Гейтхаус был уже в поле зрения: большое черно-белое деревянное здание с сиденьями и столиками снаружи.

– Ты хочешь сидеть внутри или снаружи? – спросил Пез.

– Внутри, – сказала Робин. Теперь, когда они с Пезом больше не стояли под тенистым пологом деревьев на кладбище, она опасалась пристального внимания к парику и цветным контактным линзам.

– Что ты будешь? – спросил Пез, когда они вошли в очень большой бар с кирпичными стенами и деревянным полом, в котором стояло множество столиков, треть из которых уже была занята.

– Бокал красного, пожалуйста, – сказала Робин. – Я только отлучусь в туалет.

Обои в женском туалете были с изображением рододендронов и попугаев. Робин заперлась в кабинке, отправила Страйку сообщение с фотографией коллажа Нильса с Эди, а затем позвонила ему. Он ответил почти сразу.

– Ты разве не на уроке рисования?

– Его отменили, так что вместо этого я пью с Пирсом. Слушай, я только что послала тебе фотографию картины, которую Нильс де Йонг подарил Гранту Ледвелл – скопировал, чтобы отдать ему, я имею в виду – и теперь мне нужно, чтобы ты записал все, что произошло, пока я еще могу все это вспомнить, потому что у меня нет времени сделать это самой. Пез ждет меня в баре.

– Давай, – сказал Страйк.

Робин вкратце пересказала визит Ормонда к Пезу, все, что смогла вспомнить о бреднях Нильса по поводу смерти Эди, подробно описала комнату Джоша и закончила кратким рассказом о поведении Брэма, кульминацией которого стало его обвинение против Зои. На протяжении всего рассказа она слышала быстрое царапанье ручки Страйка.

– Господи Иисусе, этого достаточно для продолжения дела, – сказал Страйк, когда она закончила. – Молодец.

– Итак, тебе нужно войти в игру прямо сейчас, – продолжила Робин. – В последний раз, когда я смотрела, Аноми там не было, но это было более трех часов назад.

– Становлюсь Баффипоус, пока я говорю, – сказал Страйк, и она услышала, как его пальцы стучат по клавиатуре.

– Хорошо, я позвоню тебе, как только закончится выпивка.

– Точно. Удачи.

Робин повесила трубку, вышла из кабинки, проверила свое отражение в зеркале, чтобы убедиться, что ни парик, ни контактные линзы не сместились, поставила мобильный на запись, положила его в сумку, надеясь, что он уловит разговор Пеза в шуме паба, и снова вышла из ванной.

Пез сидел за круглым столиком на двоих в дальнем углу, у окна, перед ним стояли бокал красного вина и пинта пива. Он подвинул свой стул ближе к стулу Робин, так что вместо того, чтобы сидеть напротив друг друга, они оказались практически бок о бок.

– Итак, – сказала Робин, улыбаясь, когда села, отряхивая при этом свою черную замшевую куртку – взгляд Пеза автоматически переместился на ее грудь и снова на глаза, – что там было насчет того, что Нильс говорит людям об их расах?

Приблизившись, Робин снова почувствовала запах тела Пэза. Его голые руки были мускулистыми, ногти грязными. Если убрать джинсы и футболку, он был бы похож на святого Караваджо с его большими темными скорбными глазами и спутанными черными вьющимися волосами.

– Он делит людей, которых встречает, на расы, – сказал Пез, потом, увидев выражение лица Робин, добавил: – Только белых европейцев, типа. Он вычитал это из старой книги. Да, шесть рас белых европейцев. Он читает странные вещи, о которых никто никогда не слышал, и любит спорить, даже если он под кайфом. Противоречивый, типа.

– Так когда он сказал мне, что ты типичный западный человек, это было связано с расой?

– Ха, правда? – сказал Пез, слегка закатив глаза. – Да. Я западный человек. Маленький и смуглый.

Робин чуть было не сказала: “Ты не маленький”, но не успела произнести эти слова: она подумала о росте, но эти слова могли быть истолкованы совершенно иначе.

– Хотя, по сравнению с Нильсом все невысокие, – сказала она.

– Да, но вестерны латиноамериканские, эмоциональные и любят зрелища.

– Так к какой расе себя относит Нильс?

Нордический, – сказал Пез. – Большой светловолосый воин-создатель. Лучшая раса, очевидно.

– Так это все шутка, но Нильс происходит из расы мастеров? – сказала Робин. Пез засмеялся.

– Да. Мариам очень злится, когда он начинает говорить о расе, но Нильс говорит, что она просто злится, потому что она динарского типа, а они уступают нордикам.

Робин рассмеялась вместе с ним, хотя ей это не показалось очень смешным.

– Однажды Нильс сказал одному старику в инвалидном кресле – это была вечеринка по случаю окончания семестра, у нас они постоянно проходят, любой повод – что он классический альпиец. Это настоящая внутренняя шутка для Норт-Гроувс, потому что любого, кто не нравится Нильсу, он называет альпийцем, типа. Alpine – это в основном код для “скучного засранца”. Мелкий буржуа, узколобый.

Робин, которая размышляла, мог ли предполагаемый альпиец быть Иниго Апкоттом, рассмеялась как раз вовремя.

Но самое смешное, что этот старик знал книгу, из которой Нильс писал, ха-ха-ха, поэтому он знал, что Нильс говорил, что он обычный, вялый и все остальное, что присуще альпийцам. Почему ты не пьешь свое вино?

– Я пью, – сказала Робин, делая глоток. – Так человек в инвалидном кресле сказал: “Как ты смеешь называть меня вялым и узколобым”?

– Нет, он сказал, – Пец перешел на тон напыщенного возмущения, – Расовые теории мистера Уорревера – старого фашиста – полностью дискредитированы, – и укатил. Позже я поссорился с тем же парнем из-за “Битлз”, после чего он сказал своей жене, что пора уходить, и укатил оттуда, и больше мы его не видели, ха-ха.

– Кому из вас нравились “Битлз”, а кому нет? – спросила Робин.

– О, нам обоим они нравились, – сказал Пез. – Битлз, да? Я уже не помню, как мы к этому пришли, но в итоге мы поспорили о том, на каком альбоме есть песни только Маккартни и Леннона. Я был прав, – сказал Пез. – Hard Day– s Night. Быть родом из Ливерпуля и любить “Битлз” – чертово клише, но…

Он оттянул вниз горловину футболки, обнажив тонкий кружок рисунка, идущий вокруг основания его сильной шеи. Робин наклонилась поближе, чтобы прочитать, и быстрым движением головы Пез поцеловал ее.

За всю свою жизнь у Робин Эллакотт побывали во рту всего двое мужчин: ее муж, с которым она начала встречаться в семнадцать лет, и мальчик, с которым она встречалась в пятнадцать, чьи поцелуи были небрежнее, чем у ее семейного лабрадора. На долю секунды она напряглась, но Джессика Робинс не была Робин Эллакотт: у нее были все те парни, которых не было у Робин; она была на Tinder; она посещала лондонские клубы со своими подружками, поэтому Робин ответила ему взаимностью с притворным энтузиазмом, а Пез запустил руку в ее волосы, чтобы удержать ее голову неподвижной, его губы плотно прижались к ее губам, его язык работал у нее во рту так, что она почувствовала вкус недопитого пива и горячее дыхание Пеза на своей верхней губе.

Когда она решила, что с Джессики – у которой был весь тот опыт, которого не хватало Робин, но которая не была слабой – уже достаточно, она отстранилась, и Пез отпустил ее, проведя рукой по парику, который, к счастью, был сделан из человеческих волос. Робин пришлось оправдывать расходы, когда она покупала его, но она сказала Страйку, что вблизи синтетические парики просто не такие.

– Ты чертовски великолепна, – сказал Пез хриплым голосом.

– Я просто пыталась прочитать твою татуировку, – скромно ответила Робин.

– Становится трудно быть кем-то, Но все в твоих руках, для меня это не имеет большого значения, – процитировал он. Strawberry Fields Forever. Она проходит по всей задней части моей шеи.

– А для тебя это не имеет большого значения? – спросила Робин, думая, как лучше втянуть это в разговор.

– Не очень, – сказал Пез. – А что? Тебе нравятся мужчины, которые водят большие машины и зарабатывают большие деньги?

– Нет, они надоедают мне до смерти, – сказала Робин, и Пез разразилась смехом. Если бы это было настоящее свидание, подумала Робин, в то время как ее сердце учащенно билось от нервов и волнения, она бы справилась на отлично. – Итак, как ты оказался в Норт Гроув?

– Я был здесь однажды ночью и познакомился с парнем, который жил там, когда мне было трудно платить за квартиру. Он уже уехал, но он сказал мне, что у них есть свободная комната. Я пошел и познакомился с Нильсом, я ему понравился и он сказал: “Да, присоединяйся к нам”. С тех пор я там и работаю. Где ты живешь?

– В Кентиш-Тауне, – сказала Робин, которая уже подготовилась к ответу.

– Да, Зои сказала мне, что ты живешь рядом с ней, – сказал Пез. – Одна?

– Нет, у меня две соседки, – сказала Робин, преследуя цель пресечь любые предположения о том, что они уединятся в ее квартире. – Нильс сказал, что Зои сегодня заболела.

– Правда? – спросил Пез без особого интереса. – Ну, у нее анорексия, типа. Никогда не ест. Типичная фанатка Чернильно-Чёрного Сердца.

– Что ты имеешь ввиду?

– Они все долбанутые, те, кто действительно в этом разбирается. Ищут что-то, типа. Самоповреждение и все такое. Почему ты не пьешь свое вино?

– Я пью, – сказала Робин, хотя на самом деле она сделала всего три глотка, в то время как Пез почти допил свою пинту. – Я не большой любитель выпить.

– Мы должны что-то с этим сделать, – сказал Пез.

– Кто-нибудь звонил Зои, чтобы узнать, все ли с ней в порядке?

– Мариам, наверное, – сказал Пез. Он сразу же выпил остаток пинты. – Это было мне нужно, – сказал он, и Робин подумала, не из-за разговора ли с Ормондом ему захотелось выпить.

– Я принесу тебе еще одну, – сказала Робин.

– Ты даже не…

– Это же не соревнование, да? – спросила Робин, улыбаясь, и Пез улыбнулся в ответ.

– Хорошо, твое здоровье.

Она встала и направилась к бару, чувствуя на спине взгляд Пеза. Она намеренно проигнорировала его первое упоминание о “Чернильно-черном сердце” и собиралась вернуться к этой теме только после того, как он выпьет еще немного.

Когда Робин вернулся со своей пинтой, Пез протянул свободную руку и взял ее, когда она села.

– Ты не такая, как я думал, – сказал он, рассматривая ее с легкой улыбкой на лице.

– А что, ты думал, что я альпийка? – спросила Робин, позволяя ему переплести свои пальцы с ее.

– Нет, – сказал Пез, усмехаясь, – я думал, что ты будешь более скованной, типа.

– Я очень скована, – сказала Робин. – Ты, наверное, что-то во мне пробудил.

Пез засмеялся. Его рука была горячей и сухой.

– Так ты часто возвращаешься в Ливерпуль? – спросила она, вспомнив страницу Пеза в Instagram, на которой он рассказывал о месячных скитаниях по родному городу.

– Да, – ответил он. – У моего старика болезнь двигательного нерва. Он овдовел. Сам по себе.

– О, это печально, – сказала Робин, смутившись.

– Моя сестра в основном присматривает за ним, но у нее двое детей-аутистов, поэтому я иногда езжу домой, чтобы внести свою лепту. Даю ей передышку, типа.

– Это очень мило с твоей стороны, – сказала Робин. – Вау… ты тоже не такой, каким я тебя представляла.

– Да? – сказал Пез, глядя на нее с полуулыбкой, его теплые пальцы крепко сжимали ее. – Что это значит?

– Ты добрый, – сказала Робин. – Приличный. Я думала, ты… не знаю… художник-плейбой.

– Почему? Потому что я снял свою экипировку для художественного класса?

– О, я была не против, – сказала Робин, и Пез снова рассмеялся. – Так, какая еще музыка тебе нравится?

– Любая хорошая, мне все равно, – сказал Пез, пожав плечами. – Когда ты рассталась со своим парнем?

– Около шести месяцев назад, – ответила Робин. – А что у тебя?

– Я не виделся толком ни с кем уже больше года. Хотя у меня все в порядке.

– Еще бы, – сказала Робин, и Пез притянул ее к себе для очередного поцелуя. Когда она притворилась восторженной, его зубы столкнулись с ее зубами, а когда он прижал ее лицо к своему, его рука снова оказалась на ее затылке, Робин пожелала, чтобы он перестал трогать ее парик, и не могла отделаться от подозрения, что ее используют, как и пиво, чтобы отвлечь Пеза от его забот. В этом бесцеремонной тактике была какая-то безрассудность. И снова именно она разорвала контакт, и он издал небольшой стон, когда она это сделала.

– Обычно я не занимаюсь подобными вещами при свете дня, – прошептала она, оглядывая других посетителей. Двое мужчин средних лет в баре, очевидно, наблюдали за ними и улыбались с видимым удовольствием. Пез, который теперь придвинул свой стул еще ближе к ее стулу, обнял ее, поглаживая большим пальцем ее лопатку.

– Нет проблем, – сказал он. – Скоро стемнеет.

– Выпей свою пинту, – сказала Робин, – и расскажи мне о своей работе. Мариам сказала, что ты действительно хорош.

– Да, – сказал Пез. Просто не могу найти ничего стабильного. Отчасти потому, что я постоянно езжу домой, чтобы присматривать за отцом. Он продержался гораздо дольше, чем они думали, когда ему поставили диагноз. Хотя у меня есть пара вещей в планах – может быть. Зависит от обстоятельств.

– Покажи мне что-нибудь из своих работ, – сказала Робин. – Спорим, ты есть в Instagram?

– Да, есть, – сказал Пез.

Ему пришлось убрать руку, чтобы достать свой мобильный и открыть Instagram.

– Вот смотри.

Он придвинул телефон к ней.

– Вау, – сказала Робин.

На этот раз она не притворялась восторженной: все фотографии были очень красивыми. Пока она медленно прокручивала линейные рисунки, фэнтези, аниме, короткие мультипликационные ролики в разных стилях, Пез снова наклонился ближе, положив руку на спинку ее стула, и рассказал ей о каждой из них.

– Это был заказ на комикс… Это было для рекламы, но клиенту не понравилось. Но мне все равно заплатили… Это было для разработчика инди-игр, который разорился. Я все еще пытаюсь выяснить, смогу ли я вернуть свои работы….

– Ты делал все это в Норт Гроув?

– Большую часть, да. У Нильса есть все новейшие технологии.

– Красиво, – сказала Робин, остановившись на знакомом лице. Сердцевидное лицо Кеа Нивен смотрело с карикатурного портрета черноволосой женщины в длинных, тонких зеленых одеждах, с обнаженной грудью. Позади нее в ночном небе висел огромный серп луны.

– Сумасшедшая, – сказал Пез с очередным фырканьем. – Она встречалась с парнем в коллективе. Мне нужна была модель для сексуальной ведьмы, и я попросил ее позировать. Она согласилась только для того, чтобы заставить своего парня ревновать. Он не захотел прийти и посмотреть. Он спал с другой девушкой, пока она была внизу со мной в студии.

– Оу, – сказала Робин.

– Да, – сказал Пез, ухмыляясь. – После того, как он ее бросил, она пришла в Норт Гроув, чтобы “вернуть кое-какие вещи”, и когда она пришла в его комнату, дверь была заперта, и она услышала, как они трахаются, поэтому она в истерике вбежала в мою. Через двадцать минут она набросилась на меня – но я не люблю сумасшедших.