Текст книги "Варяги и Русь"

Автор книги: Александр Лавров (Красницкий)

Соавторы: Франц Добров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 51 страниц)

XXV

Через три дня, неподалёку от Почайны шла небольшая группа людей. Впереди был старец Феодор, неся маленький образок в руках. За ним, опустив седую голову, шёл Симеон, Извой, Стемид и Руслав несли гроб. Вскоре все подошли к крутому берегу Днепра, к холмику, на котором любила сидеть Зоя. Под липой уже вырыта была могила, с жёлтым песком вокруг неё. Здесь все остановились, витязи опустили свою ношу на песок; Феодор прочитал молитву, и вскоре гроб опустили в землю. Спустя несколько минут народ потихоньку пошёл по той же дорожке назад, в жилище Симеона, справлять тризну.

В Киеве шли приготовления к торжественному возблагодарению Перуна за одержанную победу. Владимир, сидя со своими дружинниками, беседовал о будущем завоевании радимичей и болгар. Он был весел и много говорил о победе над ятвягами и вятичами, а главное, о том, что Олаф схвачен и теперь больше некому смущать киевлян. Через открытое окно он заметил Божерока во главе нескольких человек, направлявшегося к княжескому крыльцу. В другое время князь не принял бы его, как это уже было несколько раз, но ещё не было решено, кого принести в жертву божичу, и на этом собрании должен был решиться этот вопрос.

Как только верховный жрец вошёл в светлицу, он остановил свой взгляд на Извое и сказал:

– Князь, я пришёл к тебе с челобитьем на твоего дружинника Извоя... Вчера утром, проходя мимо капища Перуна, когда я совершал жертву, он жестоко оскорбил божича, не поклонившись ему. Люди, присутствовавшие на жертвоприношении, возмутились его поступком и хотели убить его, но я остановил их, предоставляя самому божичу потребовать мести, и он требует её... Люди, видевшие кощунство Извоя, здесь, и ты, государь, спроси их, пусть молвят правду...

Владимир взглянул на Извоя, который был бледен, но тем не менее спокоен.

   – Всеслав! – крикнул Владимир, – приведи мне людей, пришедших с владыкой.

Спустя минуту вошло несколько человек. Владимир спросил их:

   – Что молвил мой дружинник Извой, проходя утром во время жертвоприношения мимо капища Перуна?

   – Молвил, что божич Перун не божич, а бессловесный и бездушный истукан, что у него нет ни ума, ни зрения, ни слуха...

   – Ещё что? – бледнея, спросил Владимир.

   – Владыка заставлял его поклониться, но он сказал, что ему не подобает кланяться идолам...

   – Довольно, – сказал Владимир.

Извоя возмутила эта ложь, но он продолжал молчать.

   – Я требую наказать богохульника, – проговорил верховный жрец. – Перун вопиет и требует мести, да и народ возмущён его поступком... За такое поругание божича, которому ты обязан столом киевским и всеми победами, мало принести его самого в жертву... Надо, чтоб вину эту искупили многие, иначе божич разгневается на нас и пошлёт в наказание мор, огонь и разные несчастья.

Владимир угрюмо молчал; он был мрачен, как ночь, брови нахмурены, глаза блестели. Старейшины и воеводы молчали, бросая косые взгляды на Извоя. Наконец Владимир вздохнул и, взглянув на Извоя, дрогнувшим голосом сказал:

   – Скажи что-нибудь в своё оправдание. Вишь, какой великий поклёп возводят на тебя владыка и его свидетели.

   – Что ж мне сказать, князь?.. Что бы ни сказал – я один, а их много; им веры больше... Но если ты приказываешь сказать, то, пожалуй, я скажу не в обиду божичу и всем здесь предстоящим, и не в оправдание себя...

   – Приказываю, – промолвил Владимир.

   – Всё сказанное свидетелями – ложь; я прошёл только мимо, не преклонясь перед жертвенником, понеже нахожу действительно, что боги ваши не суть боги, но древо бездушно... Пусть молвит сам владыка, пусть молвят все, чем ваши боги проявили свою божественность, что совершили они, стоя истуканами на одном месте? Они дела рук человеческих из древа дубового, чурбаны, которые можно поколоть на дрова и сжечь в печи. Однако никогда не поносил их, и с тобою же, княже, присутствовал на жертвоприношениях, а заметил ли кто, слышал ли, чтоб я когда-нибудь обмолвился о них хоть единым словом; не желая оскорблять вашей веры, я всегда молчал из глубокого уважения к тебе, князь. Вспомни, княже, что все истуканы были выброшены, когда, блаженной памяти, твоя бабка Ольга приняла крещение... Все хорошо знают и помнят, как их потом сожгли и ни один из божичей не вымолвил ни слова... Я знаю, государь, что ты сам сознаешь всё это и недаром не можешь присутствовать на жертвоприношениях, от которых твой светлый лик всегда делается печальным, и ты с омерзением смотришь, как трепещет жертва на огне.

   – Довольно! – крикнул Божерок. – Я вырву твой язык, богохульник... Прикажи, князь, перестать извергать хулу нашим богам... Да поразят его громы и отвратят боги от нас кару, которую мы заслуживаем, слушая его... Именем Перуна, требую немедленно наказать его.

Лицо князя передёрнулось, он побагровел.

   – Какую кару ты придумал для него? – спросил он дрожащим голосом. – Что ожидает за это моего побратима, которому я обязан столом новгородским.

   – Смерть, и самая ужасная смерть... выдернуть у него язык из гортани и сжечь на костре малого жертвенника, ибо он не достоин лежать на большом, потому что, чтобы искупить его вину перед Перуном, нужна другая более достойная жертва...

   – Несомненно, – сказал Владимир, – что во всём этом есть частица вины Извоя; что он не поклонился божичу – виноват; что он говорит о наших богах – виноват; но чтоб обвинить его в богохульстве, мало доказательства, и я скажу даже, что он – невинен, понеже он христианин и не обязан кланяться чужим богам; богохульником может считаться лишь кланяющийся нашим и извергающий им хулу... Как вы поведаете, други мои, старейшины и воеводы, – прибавил он, обращаясь к присутствовавшим.

   – Княже! – поднялся один из старейшин, по имени Богомир, старец весьма почтенный, побывавший во многих боях во время княжения Игоря и Святослава. – Дозволь мне, старику, вымолвить словечко, не в защиту того или другого, а по правде...

   – Молви, старина! – крикнули все. – Ты старее всех нас, и почитай, знаешь больше нашего.

   – Знанием своим не хвалюсь, а буду молвить, что думаю. Коли Перун наш Бог и Извой язычник, то велика вина его, и ты должен наказать его, понеже этим он оскорбил и тебя, князь; но если Извой христианин и утверждает, что наши боги бессловесные истуканы и что в этом убедиться легко, так как все они были выброшены твоей бабкой Ольгой и молчали, то не пожалеешь ли, князь, человека, который предан тебе душой и телом, служит тебе верою и правдой, хоть он христианин? Ведь если он прав, то ради дубового обрубка дерева жаль лишиться храбрейшего воина, которому мы обязаны многими победами... А если бы он не уважал тебя, князь и не желал прославления нашей Руси, то и не служил бы ей, а пошёл в Царьград, как и другие... Хоть наш верховный жрец почтенный человек и всеми уважаемый, но не увлекается ли он в своём рвении к служению...

Божерок хотел было что-то возразить, но Владимир приказал ему помолчать.

   – Поэтому, государь, – продолжал Богомир, – учини суд справедливый и беспристрастный, дабы не лишиться зря человека, который уверенно говорит о безразумии и бессловесности Перуна... Пусть сам божич молвит о своём оскорблении и заявит свою волю для казни виновника, нарушителя благочестия и порицателя его святости, и тогда я первый вонжу в него старческою рукой свой меч.

Слова Богомира произвели большое впечатление на всех, даже на Божерока, но он настаивал на немедленном наказании Извоя; однако он не нашёл ни в ком поддержки.

   – Так как же быть нам, старейшины? – спросил князь.

   – Если владыка настаивает на наказании, – отозвался воевода киевский, – то учини, государь, так, как советует мудрейший из нас старейшина Богомир, а пока прикажи заточить Извоя в особую горенку до завтра, пока мы всё пообмыслим, прав ли он или виноват... Сегодня уж поздно судить да рядить.

   – Да будет по-вашему, – мрачно ответил князь и встал из-за стола. Верховный жрец был недоволен тем, что суд отложен до следующего дня. Кроме того, он заметил, что влияние его начинает падать, так как почти все старались оправдать Извоя.

Князь ушёл в свои палаты, но не повелел запирать на замок Извоя, а взял его с собой.

   – Я буду твоим сторожем, а моя опочивальня – твоим заточением, – сказал он. – Ведь молвил тебе: будь осторожен, а ты, словно назло, при всех сказал то, что говоришь мне наедине. Божерок силён и может возмутить против меня весь Киев.

   – Государь, – отвечал Извой, – если только злоба народа коснётся тебя, то я сам положу за тебя свою голову.

   – Да охранят тебя боги от этого, – сказал Владимир.

Весь этот вечер князь и Извой пробыли вместе, пили мёд и вино и беседовали, какая вера лучше и какие имеет преимущества перед языческой... Владимир рассказал ему свой сон, который он видел в прошлую ночь.

   – Вот, государь, – сказал Извой, выслушав его, – даже во сне ты видишь всё то, что некогда говорила тебе твоя бабка Ольга, что говорю я и другие...

   – Да, потому всё вижу, что все вы уж много жужжите мне в уши о своей вере.

   – А ведь сны часто сбываются.

   – Почём знать, быть может, сбудутся и эти. А где же Руслав? – вдруг спросил Владимир. – Что его не видно: не болен ли?..

   – Да, князь, действительно болен...

Извой рассказал о том, что случилось с Зоей.

   – Бедный! – воскликнул князь. – Завтра поутру привезти его в терем и утешить... Ах, мой дружок, ах, мой желанный... – охал Владимир. – Всему виною Олаф проклятый...

Божерок, вернувшись домой, не находил себе места от злости. Наконец, придя к заключению, что Владимир не легко расстанется со своим избранником и предпримет все средства для его оправдания, он решил начать не с Извоя, а с Феодора.

Утром, совершив жертвоприношение, верховный жрец отправился на суд, как обвинитель Извоя. Было ещё рано, и он застал Владимира одного.

Войдя в светлицу, Божерок, не кланяясь, прошёл к окну, у которого стоял Владимир. Бросив на него недовольный взгляд, князь сказал:

   – Что ж, ты доволен, что обвинил ни в чём неповинного человека?.. Разве ты не нашёл кого другого, для умилостивления божича?

   – Каюсь, князь, – отвечал жрец, – что причинил тебе этим много неприятного... Я видел это вчера и знаю, что тебе тяжело расстаться со своим любимцем и побратимом, но что делать?.. Перун требует человеческой жертвы... Поэтому я целую ночь молился и просил изменить свой гнев на милость или перенести его на другое лицо...

   – И что же? – спросил князь.

   – Отец наш милостив... Вняв моему молению, он снизошёл на милость и сказал, что прощает тебя и твоего слугу Извоя...

   – Он сам тебе сказал это?

   – Нет; сегодня утром, придя в капище, я предал смерти своего любимого пса и гадал на его внутренностях, а потом бросал у ног Перуна палочки для волхвования, и он потребовал от меня вместо Извоя другую, не менее великую жертву, но ничего не стоящую для тебя.

   – Говори, какую, и если она не касается моей дружины и людей, то я заранее обещаю исполнить твоё желание... У меня много лошадей, быков и овец, и если он требует всех их, то принеси их в жертву, только освободи меня от человеческих...

   – Нет, княже, он желает именно человеческой... Кровь коней, быков и овец надоела ему, и в искупление оскорбления, нанесённого ему твоим слугою, ты не дорожи одним человеком: Перун пошлёт тебе за это здоровье, счастье и победы. Прикажи кинуть жребий, и на кого падёт он, тот и должен быть принесён в жертву разгневанному богу.

   – Разве нет другого средства для удовлетворения ненасытной утробы Перуна? – воскликнул князь, сверкнув глазами. – Ему была дана отроковица, почему же он упустил её, если он действительно бог и нуждался в человеческой жертве?

   – Не богохульствуй, князь, – строго сказал жрец, – ты, кажется, отступаешь от веры своих предков и покровительствуешь христианам...

   – Да будет по-твоему, – сказал Владимир, смягчаясь. – Возьми свою жертву, но помни, что я в последний раз исполняю твоё требование в угоду Перуну... Больше не дам ни одного человека...

   – Хорошо, увидим, – проронил многозначительно жрец.

XXVI

Едва настало утро и солнце озарило землю, как народ киевский начал сходиться со всех сторон на площадь к капищу Перуна. С каждой минутой становилось всё многолюднее, поодаль стояли особняком несколько человек из княжеской дружины.

   – Кого принесут в жертву? – спросил один из них.

   – Молвят, человека, – ответил кто-то, – на кого падёт жребий... быть может, на меня или на тебя.

   – Без жребия уж намечен, – отозвался третий. – Слыхал стороною – сын Феодора.

   – Как Феодора! – воскликнул первый. – Да ведь он наш варяг... Разве мы затем остались на службе у Владимира, чтоб он предавал наших в жертву своим богам?

   – Такова воля его... Молвят, что один из его дружинников оскорбил Перуна, и вот в искупление вины верховный жрец решил принести жертву человеческую.

   – Ну, его бы и принёс, если он оскорбил.

   – Э, да он княжеский дружинник и жаль своего... Пусть, мол, умирает варяг.

В это время показались князь с воеводами и старейшинами.

   – Чтой-то князь так мрачен, словно не в угоду ему эта жертва? – спросил один дружинник.

   – Чай, нездоровится ему...

   – Нездоровится!.. Побыл бы на княжьем месте, так поневоле понездоровилось бы... Чай, он тоже человек и с сердцем... Статочное ли дело смотреть, как этот палач Божерок будет резать человека да класть на костёр...

   – Да, недоброе замыслил князь, и нам, варягам, не след бы смотреть...

   – Что поделаешь... нанялся – продался... Уйди отсюда – и восчувствуешь силу жреца... Почитай, наперечёт знает каждого.

   – А что-то ни Извоя, ни Руслава не видно в княжеской свите...

   – Ну, им-то совсем не пристало смотреть на такие дела. Молвят, они христиане, а христианам не подобает присутствовать на жертвоприношениях языческих... Да вон, кажись, они идут позади всех...

   – Смотрите, смотрите!.. И колдунья Яруха тоже здесь... Зачем она?..

   – Вон и Якун... Никогда не бывало его на жертвоприношениях, да и Ярухи тоже...

   – Потому не бывало, что они любят друг друга как собака палку.

   – Ой, недаром она появилась на площади... Знать, недоброе предвещает колдунья...

   – Типун тебе на язык...

   – Смотри, как она посматривает на него.

   – Тише! Тише! – раздалось вокруг. – Владыка идёт.

Действительно, появился верховный жрец в сопровождении других жрецов. Взойдя на ступеньки перед капищем, он поклонился народу и, окинув его строгим взглядом, сказал:

   – Люди киевские! – начал он тихо, – Давно уже наш милостивый отец Перун требовал возмездия за ваши прегрешения, но вы были глухи к этому, между тем он всё терпел... Оскорбления, неуважение его святости, богохульство, кощунство только слышал и видел он от вас, а тем паче от христиан, которые воочию всех издевались над нашей верой и переполнили чашу его терпения; поэтому он, призвав меня во храм и усыпив у своего подножия, объявил мне в сонном видении о неблагодарности киевлян и нечестии закона христианского и его последователей, и велел сказать нашему милостивому князю, что если он не накажет некоторых из них, то божич разгневается, лишит его здоровья и тех побед, которые он получил за последнее время над нашими врагами, лишит даже стола киевского... Поэтому, да ведает он и народ киевский, – говорил божич, – что в искупление вины их и моего долгого терпения я требую жертвы не бессловесных животных, а крови человеческой, а именно того человека, который больше других возмущает киевлян своими богомерзкими и нечестивыми речами и за это должен быть наказан: он требует отроческой крови сына Феодора... Что скажете на это? – спросил Божерок, окидывая всех пронзительным взглядом. – Хотите ли умилостивить божича и пожертвовать ему овцу не из нашего стада?

В народе послышался глухой ропот: все уважали Феодора. Некоторые из варягов громко заявляли своё неудовольствие, но грозный взгляд владыки остановил их, и они благоразумно удалились с площади.

   – Многие, я вижу, – продолжал жрец, – недовольны справедливым требованием отца нашего Перуна. – Но на сей раз он требует неупустительно умилостивить его гнев, иначе горе нам всем, киевляне...

Мнения разделились: одни говорили – жаль, нельзя, пусть Перун изберёт другую жертву; другие – не из нашего стада берётся овца и да исполнится воля божича.

   – Что же вы молчите, граждане киевские? – спросил жрец, видя колебание.

   – Давайте сюда варяга! – вдруг пролетело с одного конца в другой, – и да исполнится воля Перуна.

Жрец сделал знак посохом, чтобы народ расступился, и он величественной походкой пошёл чрез площадь к жилищу Феодора. Народ хлынул за ним.

Пройдя площадь и одну из улиц, шедших к Днепру, Божерок остановился у дома, находившегося в её конце, почти на самом берегу, и начал стучаться в дверь. Несмотря на сильный стук Божерока, дверь не открывалась, потому что Феодор был уже предупреждён.

   – Эй вы, нечестивые, отоприте! – крикнул Божерок.

Но в ответ было только глухое молчание.

   – Воины, – обратился Божерок к дружинникам, сопровождавшим его, – постучите-ка в дверь своими секирами.

Те начали стучать в дверь, но внутри дома всё было тихо.

   – Знать, сбежал, – крикнул кто-то, – сади двери вон...

Вдруг в верхнем оконце показались седой старик с отроком; оба они были одеты в белые рубашки, подпоясанные верёвочками. Лицо Феодора было спокойно.

   – Что вам надо от меня, люди киевские? – кротко спросил Феодор.

   – Именем Перуна, – крикнул Божерок, – и по наказу великого князя киевского мы пришли за твоим сыном, чтобы положить у ног божича и принести его в жертву: такова воля Перуна и князя.

   – Слышишь, Ваня, чего они требуют от нас, – спокойно сказал старик сыну.

   – Они хотят отнять меня у тебя!.. – воскликнул мальчик. – Не давай, тата, меня, не давай им... Я не пойду.

   – Не отдам, ни за что не отдам, – сказал он. – Лягу костьми, но не отдам... Великий князь волен в моей жизни и смерти, и я положу свою голову за него, но сына своего не отдам в жертву Перуну...

   – Он богохульствует! – крикнул Божерок, – бери его, ребята, полезай наверх.

   – Успокойтесь, дайте молвить мне словечко. Все вы заблуждаетесь, считая Перуна вашим богом; Бог один на небеси, Которого чтут христиане: Он создал вас и меня с сыном, а Перун ещё никого не создавал... Я знаю, что вы, находясь в потёмках, не верите мне; но повторяю, что нет другого Бога, кроме Бога на небеси... И напрасно вы хотите пролить христианскую кровь у капища вашего божича: он не нуждается в ней, так как бессловесен и бездушен, а все наветы вашего жреца пусты, как ветер во поле, и я не дам своего сына на заклание у ног беса, которого вы называете своим богом... Этот истукан, сделанный человеческими руками, не увидит у ног своих дитя христианина...

Я вижу, как ангел смерти витает над нами, и с охотой приемлю его по воле всевышнего Творца... Отыдите, нечестивцы, от лица моего и да будете прокляты, коли дерзнёте протянуть ваши руки за невинною жертвой.

   – Замолчи! – крикнул Божерок, видя, что народ слушает его с большим вниманием. – Что же вы стоите? Или вы хотите, чтоб вместо него всех вас принесли в жертву божичу?..

Но народ не двигался, многие попятились назад.

   – Помните, – продолжал Феодор, держа за руку своего сына, – как вашего Перуна делали на площади, стругали ему дубовые ноги и отливали серебряную голову да золотые усы?.. Можно ли поэтому назвать его богом, когда он сделан человеческими руками и назван вами божичем... Вы сами можете уничтожить его, как и сделали, а Бога небесного никто не уничтожит, потому что Он един над всеми... Внемлите же речам моим, внемлите голосу умирающего от рук ваших старца, что все ваши боги – бесчувственные истуканы, а истинный Бог на небеси; Он дарует вам жизнь, проливает свет и теплоту, согревает вас солнцем, даёт вам день и ночь, кормит и поит вас, посылает вам здоровье, счастье, жизнь... Ваш Перун давно ли создан?.. Давно ли благочестивая Ольга побросала всех ваших истуканов, и молвили ли они что-нибудь в свою защиту?.. Все они потом были сожжены в огне: издали ли они хоть один стон?.. Внемлите же гласу истины и прозрите, что истуканы не боги, а дерево, которое каждый из вас может сжечь...

   – Доколе ты будешь богохульствовать, презренный старик! – хрипел Божерок. – Не слушайте его, киевляне. Эй, вы, секирники! – крикнул он княжеским воинам. – Именем князя повелеваю взять этих нечестивцев, и если вы не исполните волю его, то горе вам всем и проклятие Перуна будет тяготеть над вами... Он – нечестивец, волхв и кудесник и поэтому должен умереть...

Воины неохотно начали ломать двери среди всеобщего ропота народа. Они были крепки и не поддавались. Тогда кто-то поджёг избу.

Феодор стоял у окна; положив правую руку на грудь и держа левой за руку своего сына, он возвёл глаза к небу и начал молиться. А дом всё более и более обнимало пламя... Народ заволновался и зашумел, видя, с каким самоотвержением встречали свою смерть старик и его сын.

В ту же минуту, когда крыша обрушилась, раздался крик:

   – Остановитесь! Остановитесь!..

Это ехал сам князь с Извоем, Руславом и, другими, но было уж поздно...

Несмотря на крик: «Остановитесь!» – Божерок продолжал кричать:

   – Всех, всех христиан долой... Довольно смеяться и надругаться над нашей верой. К Симеону на Почайну... В село Займище... Там гнездо нечестивцев...

   – Прочь! – раздался вдруг чей-то голос. – Прочь!..

И из толпы вышел старик лет семидесяти пяти с двумя медведями, видя которых, народ попятился.

   – А, и вы все за христиан! – воскликнул Божерок и бросился на Якуна: медведи поднялись на дыбы и остановили жреца.

   – Бери его! – крикнул Якун. – Тю, его, побратима Олафа... Да сгинет его род треклятый...

И он сам накинулся на Божерока, но в эту минуту раздался страшный визг, и колдунья Яруха встала между Якуном и Божероком.

   – Ха, ха, ха!.. Настал час моей мести... Люди, берите его!.. Он тоже христианин!.. – взвизгивала она, бросаясь на Якуна. – Не прикончил тебя Олаф, так я прикончу, голубчика... Вот тебе моя месть! – крикнула она, всаживая ему нож в горло. – Ты отдал меня на поругание, ты лишил меня сына, ты был моим несчастьем, и я отплатила тебе!.. Околевай, треклятый... Ха, ха, ха!.. Где мой сын, где мой Руслав, где кровь моя... Ха, ха, ха!..

И колдунья помчалась куда-то с окровавленным ножом в руках...