Текст книги "Варяги и Русь"

Автор книги: Александр Лавров (Красницкий)

Соавторы: Франц Добров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 51 страниц)

   – На щит его! Да будет он вождём нашим!

   – Слышишь, Владимир? – сказал Бела, положив свою руку на плечо славянского князя. – Тебя варяжские дружины избирают своим вождём. Я сделал всё. Исполнишь ли ты свои обещания?

   – Исполню, – ответил тот, – лишь бы мне отмстить за кровь брата и сесть в Киеве.

   – Помни, я даю, я и возьму!

В мгновение Владимир был поднят с земли десятками рук, и, поднятый на щит, он оказался над избравшими его варягами, и над жрецами, и над толпами народа. Опять смешались в один нестройный хаос звуков звон мечей о щиты, громкие крики, и лишь по знаку Белы водворилась тишина.

   – Народ рюгенский и вы, варяги и норманны, – воскликнул Бела, – взгляните, вот вождь Святовита!

   – Да здравствует вождь! – как один человек отвечала толпа.

С торжествующими криками понесли Владимира варяги на щите с выси храма и, пронося его между толпами народа, громко восклицали:

   – Кто против избранного вождя, пусть выйдет!

Никто не вышел.

Слово Белы было для рюгенцев священно.

   – Воины, – воскликнул Владимир, когда варяги, всё ещё держа его на щите, стали так, что он очутился в тесном кольце из своих воинов, – клянусь, что поведу вас к великим победам! Клянусь делить с вами все труды, лишения и опасности походов и битв и свою долю добычи ратной, теперь же отдаю вам всю целиком!

Варяги закричали от восторга.

   – Да здравствует наш конунг! Да здравствует, – гремели они, – веди нас на врагов! Победим, победим!

   – Коня! Пусть Бела выведет коня Святовита! – кричали другие.

   – Бросайте копья, посмотрим, что ждёт нового вождя: успех или поражение.

В храме Святовита содержался жрецами белый, без малейшей отметины, конь. Около него всегда наготове висело седло, но его никогда не седлали. По уверениям жрецов, на этом коне разъезжал в бурные ночи по воздуху Святовит, поражая своих врагов и намечая пути, по которому должны были идти отправлявшиеся в набеги дружины. Этот же конь являлся предвозвестником воинских успехов или неуспехов во время таких набегов. Пред отправлением в поход дружинники делали помост из копий, укладывая их в ряд древко с древком. Потом заставляли коня Святовита ступать по ним и замечали, какою ногою он прежде вступит на копья: если правой, воинов ждёт успех, если же левой – неудача. И теперь народ рюгенский требовал, чтобы жрецы вывели коня и путём гадания предсказали бы, что ждёт дружины в этом походе в страны, где никогда не были ещё воины Святовита.

Дружинники Святовита поспешно бросали по скату холма свои копья. Жрецы укладывали их плотнее одно к другому. Бела и Нонне удалились в храм.

Вдруг из глубины храма донеслось громкое конское ржание. Воины и народ, стоявшие вокруг холма, затихли. Ржание раздавалось всё ближе и ближе. Опять распахнулась завеса, и в дверях Святовитова храма показался белый конь.

Это было красивое, выхоленное, гладкое животное. Голова коня украшена была пуком перьев, спину покрывала конская белая попона. Конь выступал мелкими шажками. Он поводил налитыми кровью глазами и фыркал. Под уздцы его вёл сам Бела, два молодых жреца держали длинные поводья.

   – Конь Святовита! – пронеслось в толпе.

На пороге храма конь, ослеплённый ярким светом, остановился и громко заржал.

   – Счастливое предзнаменование. Удача, удача будет! – заволновался народ.

   – Правду сказал отец Бела. Правду...

   – Ещё бы. Сам Святовит вещает свою волю его устами.

   – Тише, тише! Конь Святовита у копий.

Бела осторожно сводил коня. Все замерли в напряжённом ожидании.

Владимир с тревогой следил за конём. Многое теперь зависело в его судьбе от этих мгновений. Какой ногой ступит на копья Святовитов конь? Если левой – не будет в дружинах воодушевления и неохотно пойдут они за своим только что избранным вождём.

Вдруг вздох облегчения вырвался из груди славянского князя. Конь был близко от копий, и Владимир мог рассчитать по его шагам, что он должен вступить на копья правой ногой. Бела поднял голову и взглянул с улыбкой на славянского князя.

Тотчас раздалось ржание коня, но его заглушил громкий радостный крик толпы: Святовитов конь ступил на копья правой ногой!

Никто теперь в огромной толпе этих простодушных людей не сомневался в успехе набега и в том, что этот пришелец избран в вожди волей Святовита. Кричали в неистовом восторге и воины, и жрецы, лишь один Бела был бесстрастно спокоен.

   – Народ рюгенский, норманны и варяги, – воскликнул он, – видите вы, прав я был, возвестя вам волю грозного Святовита!

   – Прав, прав! – зашумела толпа. – Да здравствует Владимир, конунг славянский! Да покорит он нашему Святовиту новые страны!

Глава втораяI

Спустя несколько недель после происшедших на Рюгене событий в широкий пролив, соединявший Варяжское море с Нево, вошла большая флотилия остроносых драхов.

Ветра не было, и драхи шли на вёслах. Тихо плескались об их крутые борта волны, широкий след оставался за кормой. Впереди флотилии шли лёгкие разведочные суда, показывавшие остальным путь среди бесчисленных отмелей выступавших из воды островов, покрытых, как шапками, густым сосновым лесом.

Судя по виду драхов, они только что выдержали долгое морское путешествие. Паруса были грязны, кое-где видны были поломки. На палубах драхов видны были воины. Одни сидели у весел, другие отдыхали на внутренних скамьях, третьи с азартом бросали кости.

В середине флотилии шёл драх более красивый, чем остальные...

Этот драх принадлежал вождю направлявшихся к Нево варяжских дружин – славянскому князю Владимиру, шедшему с рюгенскими дружинами в южную Славянщину, чтобы отомстить одному брату гибель другого и самому занять место первого, став князем Руси на всём, огромном пространстве от берегов Варяжского моря до устья великой славянской реки – Днепра.

Когда варяжская флотилия вошла в пролив, Владимир был на корме своего драха. Около него, как всегда, важный, степенный, сосредоточенный, стоял его неизменный спутник и друг Добрыня Малкович.

Оба они смотрели на темневшийся справа от них далёкий берег.

   – Там новгородская земля, – сказал, указывая на него племяннику, Добрыня.

   – Да, дядя. Вижу и печалюсь.

   – Чему?

   – Тяжко идти на родину мне... Не с добром иду. Меч и огонь несу я.

Добрыня сделал нетерпеливое движение.

   – Постой, – остановил его племянник, – я знаю, что ты сейчас скажешь. Ты будешь уверять, что иду я мстителем, знаю я это, да ведь Ярополк-то брат мой?

   – И Олег был его и твоим братом.

   – Так ведь Олега погубил не столько Ярополк, сколько Свенельд-воевода.

   – А зачем Ярополк слушался негодника?

   – Как же не слушаться? Если бы ты вот...

   – Я? Я бы сумел повернуть всё так, что никто ни в чём не был бы виноват!

   – Пусть будет по-твоему. Но ещё тяжко мне, что я сам-то несвободным являюсь в родную землю.

   – Чего же свободнее? Вон сколько воинов у нас! У кого такая дружина, тот несвободным не может быть!

   – А обещание-то моё?

   – Это старому Беле, что ли?

   – Ему! Оно меня и по рукам, и по ногам сковывает. Ведь подумать только: если я сокрушу Ярополка и сяду в Киеве, так всё-таки должен буду во всём Беле быть подчинённым. Всё равно, как бы на службе я у него был... Разве я свободен?

   – Дай только добыть Киев, а там мы и от Белы отделаемся. Всё ведь я тебе говорил, чего там на Рюгене сказать было нельзя, ибо везде там были уши, и каждое слово, какое скажешь, сейчас Беле переносилось. Что же ты думаешь, простаки мы? Пусть только нам помогут рюгенские дружины изничтожить врага, а там мы найдём и на них управу. Теперь-то перестань думать об этом. Важнее всего для нас, какие вести придут к нам из Новгорода. Что-то долго не возвращаются гонцы!

Владимир тяжело вздохнул.

   – Да, пока всё в руках новгородцев! – проговорил он. – Неужели же нам придётся пролить их кровь?

   – Будут упрямиться, так и накажем их, – усмехнулся Добрыня. – Тоже эти новгородцы – зелье известное.

Если новгородское вече откажется принять возвращающегося князя, тогда решено было взять Новгород силой и разорить его. А этого не хотелось и Добрыне Малковичу. Со всего Приильменья, из-за Нево, сходились в него купцы. Гибель Новгорода была бы полным разорением края; и вряд ли встретили бы добром приильменские племена тех, кто разорил их столицу. Пришельцам лучше всего было действовать добром, пока они не утвердились в крае. Не так уж и многочисленна была сопровождавшая их варяжская дружина, чтобы, потратив её под Новгородом, идти с остатками на далёкий Киев.

Быстрее и быстрее шли драхи, всё шире и шире становился пролив. Приближалось бурное Нево, волны становились всё выше, ветер всё шквалистее. Шли целыми днями, останавливались на ночь для отдыха у островов.

В одно утро, когда дружины Владимира приготовились после ночлега на судах, поставленных на якорь, тронуться в путь, вдруг с передового драха раздался громкий крик:

   – Ладьи, ладьи!

Вмиг все всполошились. Освальд громкими звуками рога отдал драхам приказание построиться в боевой порядок. Быстро подняты были якоря, заплескали по воде весла, и лёгкие судёнышки, управляемые опытными рулевыми, встали поперёк реки полукругом. Над палубами драхов поднялся целый лес копий, засверкала в лучах солнца холодная сталь мечей. Борта словно выросли от поднявшихся над ними щитов.

Княжеский драх поместился в самом центре построившейся в боевой порядок флотилии, справа от него выгнулись полукругом драхи е норманнами, слева были варяги. Начальство в бою, как старшему летами, принадлежало ярлу Освальду, и его драх выдвинулся далеко вперёд, но постоянно менял своё место.

Владимир и Добрыня надели панцири, скрыли головы под ярко блиставшими шлемами и стояли на палубе, с нетерпением ожидая появления возвещённых сторожевыми драхами ладей. Они не думали до сих пор о битвах, даже не рассчитывали встретить кого-либо в этих водах, но понимали, что все эти приготовления нелишни, ибо никто не мог сказать наверное, друзья или враги идут навстречу.

Вдали уже белели паруса шедших с Нево судов. Добрыня из-под ладони зорко всматривался вперёд.

   – Раскосые паруса, – проговорил наконец Малкович, опуская руку, – это новгородские ладьи.

   – Я и сам так думал, – отозвался Владимир, – кому же здесь быть, кроме новгородцев?

   – Они, они. А вот с чем они идут к нам, того не знаю.

   – Подождём. Подойдут поближе – узнаем!

Добрыня Малкович приготовился к встрече.

Теперь, когда могла быть близко опасность, ни скуки, ни томления не было заметно на его лице. Владимир стал пред ним. Его красивое лицо повеселело, глаза так и искрились нервным возбуждением.

   – Ой, дядя, чуется мне, что бой будет!

   – Кажись, без сечи не обойдётся, – отвечал Добрыня. – Ишь ведь, людей без счету; если бы с добром шли, куда их столько... Да ничего. Здесь покажем, там всё миром обойдётся.

   – Вот сейчас мы узнаем, зачем идут к нам новгородцы. Аскольд навстречу им лёгкие драхи выслал. Ишь понеслись, что лебеди белые.

Шедших навстречу ладей становилось всё больше. Они красиво шли по спокойной воде, расставив на обе стороны свои косые паруса. Никакого порядка кормовые не соблюдали. Шли как кому по душе пришлось. Два драха неслись к ним навстречу, остальная флотилия пришельцев, ловко маневрируя, сумела сохранить всё свои места и ожидала подхода встречных в прежнем боевом порядке.

Случилось, однако, совсем не то, чего ожидала дружина Владимира. Высланные вперёд драхи, которым приказано было, в случае враждебных действий, поскорее уходить назад к главным силам, вошли в самую середину новгородской флотилии, и ничто не показывало, чтобы там произошёл бой. По мере того, как сокращалось расстояние, с норманнских и варяжских судов ясно было видно, что драхи мирно идут борт о борт с новгородскими ладьями.

   – А что, это ведь добрый знак, – воскликнул Добрыня, – пожалуй, обойдётся и без драки!

Владимир ничего не ответил.

Он не спускал глаз с приближавшихся судов. Теперь они были на таком расстоянии, что до слуха князя и Добрыни ясно доносились крики, как будто бы там говорили все разом, причём никто из говорящих не слушал другого, а только старался его перекричать.

   – Новгородцы, – радостно воскликнул Добрыня, – идут, голубчики сами встречают своего князя. Ишь как горланят, словно у себя на вече... Горлопаны этакие!

Старый витязь был настроен радостно. Обыкновенно спокойный и важный, он теперь забыл свою степенность и, сложив трубою руки у губ, кричал что было силы в его лёгких:

   – Эй, вечевики! Где запропастились? Отчего князя своего у пределов Руси не встретили, вот он вас!

Ему с ладей ответили что-то. Слов разобрать нельзя было, но в самых звуках не было ничего враждебного.

Однако Освальд держал по-прежнему в боевом порядке свои дружины. На норманна этот шум, эти крики действовали как указание на предстоящий бой, и он уже посылал к князю спросить, не кинуться ли дружинам на подходивших новгородцев, не дожидаясь, пока они нападут сами. Владимир запретил своему вождю начинать бой. Между тем случилось нечто совершенно неожиданное. Ладьи, шедшие, казалось, в полнейшем беспорядке, вдруг ловко скользнули в промежутки между драхами, и, прежде чем Освальд мог сообразить, что произошло, каждый драх уже оказался между двумя новгородскими ладьями, а судно с князем и Добрыней было отрезано от остальной флотилии.

Куда ни взглядывал Владимир, всюду он видел перед собой бородатые раскрасневшиеся лица: выражение их было радостное, никакой враждебности заметно не было. Выкрикивали приветствия, и в то же время кричавшие успевали перебраниваться между собой. Гомон в первые мгновения совсем оглушил молодого князя.

   – Здравствуй, князь наш пресветлый Владимир Святославович!– кричали с одной стороны.

   – Не оставь ты нас, сирот, своей княжеской милостью!– вторили с другой.

   – Пожалуй к нам, в Господин Великий Новгород, владей нами по-прежнему!

   – Горюшка-то сколько без тебя хлебнули мы, слёз горючих сколько пролили.

   – Всех-то нас, сирот, без тебя изобидели...

   – А пуще всех Рогволдишка!

Владимир гордо и властно смотрел на весь этот люд, выражавший криками свою к нему любовь. Добрыня, очутившись между своих, не стерпел. Всю его степенность как рукой сняло, и недавний ещё тонкий, проницательный дипломат не замедлил вступить в грубую, но добродушную перебранку, на которую ему также отвечали такою же добродушной бранью.

Крики и перебранка не стихли даже тогда, когда на борт княжеского драха перешло с новгородских ладей трое почтенных стариков в длинных до пят кафтанах и высоких шапках. Их сопровождали двое воинов.

Владимир сразу узнал гостей. Это были степенные новгородские бояре, бывшие в совете новгородского посадника.

Прибытие их доказывало миролюбие новгородцев, ибо они не могли быть посланы ни для чего иного, как для чествования.

   – Здравствуй, свет ты наш ясный, солнце красное, князь Владимир Святославович, – проговорил один из них, склоняясь перед князем, – осчастливил ты нас, вернулся к нам. Прими же привет от Господина Великого Новгорода и помилуй, ежели кто провинился чем пред тобою.

   – Здравствуй, солнышко наше красное, князь Владимир Святославович, – заговорил другой боярин, кланяясь, – поведай нам, неразумным, с добром или покором идёшь ты к нам? Коли с добром – милости просим. Приказало нам вече кланяться тебе низко и просить тебя в Новгород Великий, а коли худо мыслишь ты, так и не прогневайся. Не пустим мы тебя. Везде заставы поставлены, и будет между нами бой не на живот, а на смерть.

Третий старик молчал.

   – Иду я к вам, люди новгородские, – раздался звучный голос князя, – зла против вас не имея. Хочу добрым к вам быть, и если примете меня управлять вами, хочу судить вас по старине, по милости и правде. Вины, какие были на вас, я прощаю вам. Так вече скажите. А если не примете вы меня, князя своего, то будет между нами бой. Прикажу дружине моей разорить всю землю вашу и всякое именьишко возьму за себя, дабы и другим неповадно было идти против меня, князя своего.

Тогда заговорил третий старик:

   – Здравствуй, князь Владимир Святославович, привет тебе и многие лета. Посланы мы к тебе с добром. Велело нам вече наше сказать тебе: коли идёшь княжить у нас по старине, так будь князем, владей нами, суди нас и милуй. А зла у веча на тебя нет. Коли и ты зла не имеешь, пожалуй скорей в Великий Новгород. Княжьей честью встретит тебя народ наш, и будет солнце на небе да ты князь в Великом Новгороде.

С этими словами он низко поклонился Владимиру.

Пока шли переговоры, вокруг было сравнительно тихо; но как только кончил говорить последний боярин, сразу начались прежние гомон и галденье.

   – Надёжа-князь, не оставь нашей бедности, – кричали одни, – пожалуй к нам!

   – Соскучились мы по тебе, князь Владимир Святославович!

   – Что посадники – князя Великому Новгороду надобно...

   – Негоже ему хуже других быть! Пусть Киеву не уступит.

   – Зовём тебя, иди к нам, княже, и владей!

Владимир с удовольствием слушал эти крики. Он знал новгородцев и понимал, что все эти восторги вызваны лишь впечатлениями минуты. Но и то было хорошо, что новгородцы добровольно принимали его. Засиживаться же в Новгороде не думал и сам Владимир.

После двух лет, проведённых среди чужих людей, любо было сыну Святослава слушать родную речь. Он внимательно вглядывался в каждое лицо, и наконец взор его упал на воинов, стоявших позади новгородских послов. Ему показалось, что одного из них когда-то он видел. Всмотревшись попристальней, он даже вздрогнул от радости. Перед ним был Зыбата.

Теперь друг его юности стоял перед ним, смотря на него своими ясными, лучистыми глазами, и доброе, хорошее чувство овладело душой князя.

   – Вы, бояре, – обратился он к послам, – знаете: слова своего я назад не беру. Коли просите меня усердно, так я на ваши просьбы склоняюсь и пойду к вам в Новгород. А чтобы не было меж нами неприязни какой, так и нужно уговориться нам обо всём. Вот и поговорите вы с дядей Добрыней. Он в разговоре будет вместо меня перед вами, и как вы порешите, так и я утвержу.

   – С Добрыней так с Добрыней! – согласился старший посол, – здрав будь, Малкович.

   – И вы здравствуйте, – выступил Добрыня, – вот опять нам пришлось свидеться и дело делать.

   – Тяжёленек ты, Добрынюшка, – отозвался тот же боярин.

   – А уж каков есть, – усмехнулся тот, – а потому и тяжёленек я, что все-то ваши повадки да увёртки знаю...

   – Да пойдёмте, други, под палубу, там я вас сладким вином франкским угощу, вот и потолкуем. А ты, князь, – обратился он к Владимиру, – велел бы к острову какому пристать да угостил бы на радостях народ твой, чтобы твоё здоровье пили и веселились.

Владимир приказал Освальду пристать к острову, где они ночевали.

Скоро пустынный клочок земли наполнился народом. Варяги, норманны, новгородцы братались между собой. Много помогли этому бочонки с вином, выкаченные на остров пришельцами, и крепкий мёд да брага, предусмотрительно захваченные с собой новгородцами.

Послы и Добрыня затворились в подпалубной каюте. Владимир же, как только расстался с ними, сейчас же остановил молодого воина.

   – Зыбата! – сказал он, кладя ему руку на плечо, – или ты не узнал меня?

Молодой воин смотрел на князя блестевшим, радостным взором.

   – Узнал, княже, как не узнать, – говорил он, – да подойти всё боялся. Как примешь, не ведал.

   – Что ты, Зыбата! Всегда я приму тебя как друга.

С этими словами Владимир протянул молодому воину сперва руку, а потом привлёк его в свои объятия.

Они оставались на кормовой палубе одни. Все их ближние дружинники сошли на землю, только из-под палубной каюты доносилось гудение голосов переговаривавших о делах новгородских послов и Добрыни.

Князь опустился на скамью и усадил около себя Зыбату.

Радость встречи ещё более оживила красивое лицо Владимира.

   – Ну, говори же мне, рассказывай о себе, – повторял он Зыбате, – я всё хочу знать.

   – Нет, княже, – улыбнулся тот, – расскажи ты.

   – Хорошо. Ты знаешь, презренный Ярополк убил Олега, и я тогда не отомстил за его смерть.

Зыбата с грустью на лице покачал головой.

   – Нет, княже, Ярополк не убивал Олега, – сказал он.

Брови Владимира сдвинулись, по лицу скользнуло выражение мести и гнева.

   – Он, Ярополк, убил нашего брата, – с особенным выражением произнёс он, – ты мне будешь говорить о Свенельде? Так Олег вправе был убить его сына Люта, потому что Лют без позволения охотился на его землях. Свенельд что такое? Разве он князь, что осмелился поднять руку на князя? Но я бы и это забыл, если бы Ярополк отомстил за убийство Олега. Но он даже не наказал Свенельда. Так я отомщу им обоим... Я иду – горе Ярополку!

Зыбата тихо положил руку на плечо Владимира.

   – Княже, вспомни, что нет ничего сладостнее прощения! – тихим, взволнованным голосом сказал он.

Владимир взглянул на него, и вдруг словно тёмная туча набежала на его лицо.

   – Да я ведь и позабыл, – произнёс он дрогнувшим голосом, – ты ведь христианин?

   – Да, я христианин! – поспешил подтвердить Зыбата, – и отец мой Прастен – христианин, и старый печенег Темир – христианин. Все мы крестились во имя Господа Иисуса Христа, и старец Андрей – помнишь его? – был нашим крестным отцом. Но ты молчишь, Владимир, ты отвернулся и более не смотришь на меня. Что это значит? Чем я прогневил тебя? Скажи, князь, скажи.

Теперь лицо молодого князя отражало невыносимую тоску. Признание Зыбаты напомнило ему о клятве, данной арконскому жрецу, и вот он столкнулся с христианином, и в душе его не находилось достаточно силы, чтобы поступить, как он клялся, и уничтожить этого «врага Святовита».

   – Ты молчишь, княже, – продолжал Зыбата, – вспомни же нашу весёлую юность. Знаешь ли, я, как только оправился после болезни, по совету моего крестного отца Андрея оставил Киев и ушёл за тобой в Новгород. Там я хотел послужить тебе, моему другу и князю, но когда я явился туда, тебя уже не было, ты ушёл за море к варягам. Однако говорили, что ты вернёшься. Я остался тебя ждать, и вот она, желанная встреча... Что с тобой, Владимир?

   – Зыбата, Зыбата, – раздался чуть слышный шёпот молодого князя, – уходи от меня, уходи, пока не поздно... Скройся, чтобы я никогда не видел тебя более... Чтобы я даже не слышал о тебе.

   – Зачем? – изумился молодой воин.

   – Нужно, нужно. Ты христианин, а я, пойми Зыбата, я дал клятву ненавидеть всех христиан...

Зыбата сперва отодвинулся от Владимира, потом медленно поднялся на ноги.

   – Ты, княже, дал клятву ненавидеть всех христиан, – проговорил он, – за что же? Разве христиане причинили тебе какое-нибудь зло, которого ты им простить не можешь?

   – Нет, нет, они мне ничего не сделали, – торопливо говорил Владимир, – но я дал клятву и исполню её, да, исполню! Уходи же, приказываю тебе, уходи и не смей показываться мне на глаза!

   – Жаль мне тебя, Владимир, – проговорил Зыбата, и его глаза увлажнились слезами, – языческая тьма скрыла твою душу, но я верю, что рассеется она, скоро рассеется, тогда великий свет истины осияет тебя, и ты возродишься к новой жизни.

   – Уходи! – крикнул с бешенством князь, хватаясь за меч.

Зыбата не испугался, но раздавшийся в это мгновение говор голосов заставил Владимира забыть свой гнев.

Из кормовой каюты выходили Добрыня Малкович и новгородские послы. Лица их были красны и покрыты потом, все движения размашисты и суетливы. Владимир по довольному лицу своего дяди мог заключить, что переговоры закончились полным успехом.

Зыбата отошёл в сторону. Тяжело было на душе молодого воина. Не такой встречи с любимым другом детства ждал он.

«Ох, не пришло ещё время, – с тяжёлою тоскою думал молодой Воин, – но верую я, что должно наступить оно, и тогда сокрушит мой князь языческих богов в стране своей!»

Владимир, заставив себя более не думать о Зыбате, слушал дядю и послов. Успех действительно превосходил всякие ожидания. Новгородцы всегда ревниво относились к своему величию, и им казалось унизительным для Господина Великого Новгорода то обстоятельство, что у Киева был свой природный князь, тогда как у них дела правления были сосредоточены в руках выборного посадника.

Ради того, чтобы снова получить себе князя, они пошли на всякие уступки. Князь должен только не касаться их прежних вольностей и уважать вече. За это Новгород принимал на себя полное содержание князя и всей его дружины. Условия эти были очень выгодны для Владимира, вовсе не намеревавшегося засиживаться в Новгороде, и он со своей стороны поспешил подтвердить все обещания, которые дал послам Малкович.

На другой день вместе с солнечным восходом обе флотилии тронулись в путь.

После весёлого пира новгородские послы, перебравшиеся на всё время пути к князю на его драх, чувствовали себя так тяжело, что даже не проснулись и не вышли из каюты, где им были приготовлены постели.

Владимир и Добрыня, привыкшие у скандинавов к шумным и обильным пирам, занимали свои места на кормовой палубе, следя за отправлением судов. Малкович был весел, как никогда. Первый успех окрылил его надежды, и он уже был уверен, что скоро увидит племянника киевским князем.

   – Нечего нам засиживаться в Новгороде, – говорил он, – отдохнём и пойдём на Днепр. Врасплох застанем Ярополка. Он и дружин собрать не успеет, как мы появимся. Киевляне бы только нас приняли.

Он говорил и в то же время искоса погладывал на племянника. Опять тень тяжёлой тоски легла на лицо Владимира. Он слушал Добрыню рассеянно.

   – Да что ты такой? – не вытерпел наконец Малкович. – Или и не рад, что так всё выходит?

   – Нет, Добрыня, как же не радоваться-то? Рад я!

   – Так чего же грустишь-то?

   – Мучает меня клятва моя... Нехорошо я сделал, что обещал Беле вывести с Руси христиан. Покойная бабка Ольга вспоминается... Ведь она христианкой была. Потом и клятву свою я нарушил.

   – Как это?

   – Зыбата здесь...

   – Прастенов сын?

   – Да, он. Он христианин, и нет у меня зла на него, нет зла и на других христиан. Нарушаю я клятвы и не могу ненавидеть их...

   – Вон ты о чём. И охота тебе себя терзать. Ну, нет на христиан зла, так и пусть не будет его.

   – Да ведь я клялся Беле...

   – Клялся вывести христиан, когда будешь киевским князем и сокрушишь Ярополка. С тех пор и твои клятвы действовать будут, а до той поры позабудь ты о них совсем. Вот и всё.

Лицо Владимира вдруг просветлело.

   – Добрыня! Ведь правда твоя, – вскричал он, – пока я не киевский князь, от своих клятв я свободен. Правда, правда. А я-то Зыбату бедного прочь от себя отогнал. Спасибо, дядя, и тут ты меня выручил.

Владимир обнял Добрыню.

   – Ну то-то же, – говорил растроганный лаской племянника Малкович, – ты только меня в таких делах слушайся, и всё ладно будет. Вот добыть бы только Киев, а там мы и от старого Белы отделаемся... Он-то хитёр, да и мы ему не просты... Только бы Ярополка сокрушить.

После этого разговора Добрыня уже не видел грусти на лице своего племянника.

Владимир обдумал всё, что намеревался делать, укрепившись на Волхове. Месть Ярополку была для него лишь поводом к захвату киевского княжения. Были у него и другие враги, при одном вспоминании о которых вспыхивало гневом его сердце.

«Не хочу разуть сына рабыни!» – вспомнил он гордый ответ Рогнеды Рогволдовны, дочери полоцкого князя. «Так нет, я заставлю тебя разуть мои ноги», – думал он, и в его воображении рисовалась уже картина унижения гордой княжны.

Новгородские ладьи и варяжские драхи вышли наконец в бурное и шумливое Нево. Далеко-далеко раскинулась перед ними беспредельная водная пустыня. Громадные волны ходили на просторе. Суда держались берега и благодаря этому благополучно вошли в устье Волхова. Здесь им путь преградили пороги. Не доходя до них, все суда стали у берега. Далече приходилось идти «волоком».

Это была первая остановка князя на родной земле. Остановились у Ладоги-крепостцы, поставленной у порогов ещё Рюриком, шедшим этим же путём из Скандинавии в Новгород после призвания своего на княжение. Крепостца была занята новгородской дружиной. Здесь уже знали, что возвращается обратно на Русь ушедший с неё новгородский князь, и с великим почётом встречали Владимира. Невольно вспомнилось Святославову сыну, как за два года перед тем уходил он, прячась от людей, боясь за свою жизнь, уходил один, с немногими слугами. И вот теперь он возвращается с сильной дружиной, и все встречают его как любимого, давно жданного князя.