Текст книги "Варяги и Русь"

Автор книги: Александр Лавров (Красницкий)

Соавторы: Франц Добров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 51 страниц)

IX

Село Предиславино считалось потешным дворцом киевских князей, который был обнесён высоким тыном. К главному зданию, в котором князья задавали пиры, примыкали постройки с теремами, вышками и переходами из постройки в постройку; все они были предназначены для красавиц, в которых они сидели запертыми, словно птицы в клетках. Много в них было русских девушек, но немало и чужестранок, захваченных в плен. К наружной стороне тына примыкала пристройка, находившаяся у самых ворот, в которой помещалась стража, охранявшая красавиц. Сам дворец великокняжеский был построен на каменных сводах, под которыми находились погреба с заморскими винами. Здание это было обширное, оно оканчивалось четырёхугольной вышкой с остроконечной кровлей. В день убиения несчастного Ярополка Вышата доставил сюда Рогнеду и отдал под присмотр старухи Буслаевны. Сюда же ранним утром после пира дружинники Вышаты привезли Марию.

Позади дворца, среди тенистых деревьев, находился ряд построек, изб, амбаров и клетей; в них жила дворцовая прислуга, помещались бани. Между этими постройками была одна выше и красивее других с тяжёлым навесом, поддерживаемым резными столбами. То было жилище ключника Вышаты, с широкими светлыми горницами, посреди которых стояли большие дубовые столы, а вокруг них – скамьи, покрытые звериными шкурами. На стенах висели кольчуги, дощатые брони, нагрудники с металлическими бляхами, остроконечные шлемы, щиты, мечи, колчаны со стрелами. Всё это составляло украшение стен его жилища, находившегося под особой стражей, так как в нём были, кроме того, кубки, братины, рога, отделанные серебром, чары и разная столовая посуда, составлявшая запас на случай пиров, которые часто происходили в этом дворце.

Ещё накануне приезда Владимира Вышата распорядился насчёт встречи и приёма князя в Предиславине. Боярышни и сенные девушки, приобретённые Вышатой, как и взятые в плен полочанки, волей-неволей наряжались и с трепетом ждали приезда Владимира. Только одна Мария не тужила за свою участь: ей только жаль было своего Займищенского терема, где остались иноки и несколько христиан и христианок, за которых она боялась ввиду лютости Божерока и приверженности князя к язычеству. Когда ранним утром приехали за нею в Займище и объявили ей приказ князя отправляться в Предиславино, она помолилась на образа и, вынув один из киота, прихватила его с собой.

Приехав в Предиславино, она поставила его в своей опочивальне и, помолившись на него, предоставила себя в распоряжение сенных девушек, которые ждали её с пожалованными князем ризами. Она оделась, перезнакомилась с девушками и боярынями и спокойно начала ожидать приезда Владимира.

Вышата с самого утра суетился и бегал, делая различные распоряжения для встречи князя. Было уже за полдень, когда послышались охотничьи рожки, извещавшие о приближении Владимира. Вышата выстроил на дворе всех женщин, которых было до трёхсот. Рогнеда, Мария, Мальфрида, Вышата и Буслаевна, его жена, стояли на крыльце с хлебом-солью.

Наконец ворота потешного двора раскрылись, и кавалькада всадников, во главе которых ехал Владимир на белом коне, въехала во двор.

С князем приехали все его дружинники, среди которых были и Извой, и отрок по имени Руслав. Он был оруженосцем князя и его любимцем. Об этом отроке рассказывали шёпотом такую историю: когда одна из жён Святослава, Миловзора, почувствовала приближение сделаться матерью, нечистая сила, похитив младенца, отнесла его в леса киевские, где и поручила ведьмам воспитать его на славу Перуну и на погибель христиан.

Ребёнок рос среди дубрав, не видя своей матери. Ни дождь, ни холод, ни зимние морозы, ни вьюги не страшны были для малютки. Его колыбелька качалась на дубовых сучьях, кормили его ветер да солнце, и он рос не по дням, а по часам.

Однажды по лесу проходил один из лесных сторожей, который жил в глуши за Чёртовым бережищем, не опасаясь соседства нечистой силы. Каждый месяц дедушка Якун приходил в княжескую житницу за получением своего пайка. Знавшие его спрашивали:

   – Ну, что, дедушка Якун, деется на Чёртовом бережище?

   – Ничего, – отвечал он. – Нечистая сила живёт себе смирнёхонько.

И вот однажды, проходя берегом со своими медведями, ходившими за ним, как собаки, Якун услышал какие-то звуки. Он остановился, медведи заворчали. Кто-то плакал. Якун подошёл ко впадине, защищённой навесом густых дубовых ветвей, на одной из которых висела колыбелька, и в ней лежал спелёнатый ребёнок. Жаль стало Якуну малютки: он подошёл к колыбели. Увидев Якуна, ребёнок протянул к нему руки; Якун хотел его взять, но в это время одна из ветвей согнулась и так хлестнула Якуна по рукам, что он отскочил.

   – Пропадай ты пропадом и не уродись на тебе жёлудя! – крикнул Якун.

Ребёнок засмеялся и снова потянулся к нему. Якун отстранил ветку и опять протянул руки к ребёнку, но в это время другая ветка ещё сильнее ударила его.

   – Провались ты, вражий сын! – выругался Якун и отошёл от колыбели, а затем, постояв, побрёл домой. – Вишь, ты, окаянный, как ударил: руки вспухли, – проворчал он, придя в свою лачугу в лесу, на холме, окружённом болотом.

На другой день он снова пошёл на Чёртово бережище. Пройдя немного, он сел отдохнуть, как вдруг к нему подбегает мальчик лет пяти, в красной сорочке и в сафьяновых сапожках.

   – Помоги мне, дедушка, бабочку поймать! – крикнул ребёнок. Якун поймал бабочку и отдал малютке.

   – Спасибо, дедушка, – поблагодарил ребёнок. – Как тебя зовут?

   – Дедушка Якун.

   – А моего дедушку зовут Омутом.

Якун удивился, зная, что на Чёртовом бережище действительно есть омут.

   – А бабушку как зовут? – спросил он.

   – Не знаю.

   – А где она?

   – Постой, я сейчас приведу её. Ау! – крикнул мальчик.

   – Ау! – отозвалось где-то далеко.

   – Дома нет, – сказал ребёнок.

   – Да где твой дом?

   – Вот здесь, под дубом.

   – Бедный! – пожалел Якун. – А в дождь да в снег и морозы где ты живёшь?

   – Тут же, под дубом.

   – Бедный, – повторил дедушка. – Чай, у тебя ножки отморожены и застыл ты весь.

   – Нет, дедушка, мне тепло: я и зимой играю на этой лужайке и не боюсь ни «хмары», ни ливня, ни дождя.

   – А где ж твой дедушка и какой он собой?

   – О, он не такой, как ты: у него длинная борода и огненные глаза, и он ездит верхом на покойниках; все его боятся, а он боится только одного кочета, с которым я люблю играть, да он не позволяет.

   – Чем же ты питаешься, милый?

   – Бабушка кормит ветром...

В это время ветер засвистел.

   – Вот моя пища. – И мальчик разинул рот. – Но я не люблю этой пищи... Дай хлебца, что у тебя за пазухой...

Якун пошарил за пазухой. Действительно, у него оказался хлеб, который он прихватил с собой. Он отломил кусок и дал мальчишке.

   – Ах, какой вкусный; не хочу больше ветра, хочу к тебе.

   – Пойдём, пойдём; я поведу тебя в Киев.

Но в это время вихрь засвистел и мальчик исчез.

   – Сгинь ты грозницею! – прошептал Якун и поторопился уйти с этого места, проклиная нечистую силу.

На третий день Якун пошёл в противоположную сторону, но какая-то сила влекла его по Чёртовому бережищу, которого он начал бояться, и даже его медведи неохотно шли за ним.

   – Дедушка Якун! – вдруг раздалось вдали. – Принёс хлеба? Я хлебца хочу... Ты совсем забыл меня... Вишь, насколько я вырос, пока ты шёл.

Якун взглянул и вдруг увидел перед собою отрока в красивом кафтанчике и опушённой мехом шапочке, из-под которой рассыпались по плечам золотистые кудри.

   – Да ведь я тебя видел только вчера, а ты вдруг вырос, поди, пяди на четыре.

   – Вчерась! Да что ты, дедушка!.. Ты уж кои веки не был у меня. – А принёс хлебца?

Якун подал ему.

   – Ну, вот тебе за это! – сказал отрок и, подбежав к холму, начал рыть песок, откуда вырыл целую кадь золота. – Бери, дедушка: это тебе за хлеб.

Якун удивился.

   – Да ты не колдун ли? – воскликнул он. – Вишь, сколько долота припас, словно тебе нечистая сила наносила.

В это время ветер засвистел, и только Якун хотел нагнуться, чтоб набрать себе золотых рубанцев, как вихрь схватил его шапку и покатил.

   – Сгинь, пропади, отрынь, нечистый! – кричал он, погнавшись за шапкой и оставив золото.

На следующий день он пошёл в другую сторону. Медвежата весело бежали за ним, но вдруг остановились и заворчали.

   – Дедушка Якун! – крикнул кто-то позади звонким голосом. – Не туда пошёл.

Якун оглянулся: перед ним стоял юноша лет семнадцати.

   – Что долго не видал тебя, дедушка? А я всё ждал тебя... Много раз тёмная ночка сменяла ясный день, а тебя всё нет как нет... Знал бы, где ты живёшь, и сам прибег... Мне скучно здесь, в очах становится темно, а сердце так и жжёт огнём, мочи нет выдержать.

И юноша вытер слёзы. Дедушка Якун посочувствовал ему:

   – Дитятко моё, свет над тобою! – сказал он, взяв его за руку, – то, видно, сердце молодецкое просит простора. Хотя я видел тебя вчера ещё несмышлёночком, но сегодня ты словно витязь заморский... Возмужал и вырос на целую голову... Ну, вот сердце и рвётся на волюшку.

   – Ну, так я дам ему волю, выну из нутра, и пусть его тешится.

   – Вынешь – умрёшь, дитятко. Рано умирать... Полюбись красным девушкам...

   – Это тем, что прилетают сюда хороводы водить да мотают нитки у бабушки!.. Нет, нет, не хочу их целовать в синие уста да тусклые очи... Они чешут на голове зелёную осоку, крутят хвостами и словно сороки трещат.

   – Что ты, что ты, дитятко!.. То, видно, ведьмы днепровские!.. У красных девиц румяные уста, очи – словно солнце в ясный день, лицо – точно наливное яблочко, а русая коса – что волна на реке... Они полюбят – жизнь отдадут.

   – Где же живут такие красавицы? – спросил юноша.

   – Изволь, покажу!.. Да не одну, а много, и в селе Займище, и в Предиславине...

   – Пойдём скорее, пока нет моей бабушки.

В эту минуту вихрь засвистел и чуть не унёс отрока.

   – Чур, её, чур! – крикнул Якун и быстро, вынув из-за пазухи ладанку на шнурочке, повесил её на шею юноши. – Ну, теперь не бойся её... Эта ладанка, что шапка-невидимка, защитит тебя от твоих бабушки и дедушки.

В то же время вихрь ещё сильнее засвистел и, приподняв обоих, понёс их к селу Предиславину.

   – Чур, чур, чур, тебя, ведьма окаянная! – закричал старик и махнул наотмашь по воздуху. После этого всё сразу стихло и юноша явился перед ним в другом нарядном платье. «Вишь ты, какой красавец, – пробурчал старик, – словно князь Святославич...»

   – Уж не ведьма ли Яруха вскормила да вспоила тебя, сударик?.. – прибавил он громко.

   – Не знаю, – отвечал юноша. – А какая она из себя, эта ведьма!

   – Вот и я пытаю... Молвят, что она живёт у Днепра под осиною и творит чудеса над владычным родом...

   – Какие чудеса? – спросил юноша. – Как она их творит?

   – Да вот послушай, – сказал Якун, озираясь вокруг. – Было однажды, при Ольге-княгине, в праздник Купалы, вещий владыка пошёл на воду – мыть божича; жрецы несли мыло, да холсты узорчатые, да елей на умащение. Людям киевским в сей день поставили столы на берегу на пир великий. Вещий моет божича мыльнею в Днепре, но, чудо, глядит, а на волнах лежит девица красная и спит. Владыка уронил божича в воду и не ведает, что творит. Берёт он девицу на руки, а сам трусит, кабы народ не узрел её снежную грудь. «Подайте, – говорит, – покров поволочитый»; ему подали, и кутает он её, а сам дрожит, что твоя осина; и несёт её владыка во храм, а жрецы идут за ним да песню поют величальную божичу:

 
Грядите во славу-д-мыльницы божьи,
Черпайте-д-златом волны морские,
Свету свет велий боже наш!
 

А вещий меж тем несёт свою ношу, и пот градом с чела выступает, и не велит владыка никому во храм входить, кроме причета, да велит всем прочь идти. И положил владыка девицу на золотую подушку, да как распахнул ризу...

   – Ну, что ж, что распахнул? – спросил юноша, заинтересовавшись рассказом.

   – А она, прекрасная, распрекрасная, словно голь гола, проснулась: очи – ровно звёзды, лицо – словно жар горит, грудь колышется точно волны, а русая коса – ниже пят рассыпалась, и сама такая «ласная», что твой пух лебединый!.. Вещий распалился – так и бьёт его грозница; и накинулся он на неё, как коршун на голубку, а она хвать его за седую гриву да на выю верхом: вези, говорит, в широкий Днепр, и начала она хлестать его длинною косою по спине. Заносился владыка вокруг стояла святого, а бежать вон не смеет: стыдно народа, стоящего у храма и ждущего, пока владыка впустит целовать божича... А меж тем с Днепра прилетела тьмущая стая сорок, с хвостами в три пяди – это, вишь, вещий украл их сестру молодшую и осели они храм да трескочут. «Знать, не добро творит вещий», – молвил народ, да и начал в храм ломиться. В та поры у била отрок сидел и видел, как мечется вещий вокруг стояла, а пот с него ручьём валит. «Быть беде, – думает отрок, – заездит красавица владыку», и прыг к ней да за хвост, а хвост-то и остался у него в руках. Вскрикнула девица и покатилась по полу, а отрок за нею... Схватил он её поперёк тела белого, да скорей в волоковое окно, да в терем с нею и был таков. Отворили жрецы храм, а владыка лежит на полу бездыханный, меж тем девица красная в терему живёт и ждёт не дождётся своего желанного отрока. А в та поры княжил Святослав Игоревич. Увидев красну девицу, влюбился в неё, и заныло его сердечко, огнём разожгло... И слюбился князь с нею, да потом поспорил, как звать будущего сына. Родился сын, которого колдунья с Лысой горы схватила, да в лес... Не ты ли будешь её сыном?..

   – Не знаю, дедушка, не знаю... Э, да не этот ли терем, дедушка Якун!– крикнул юноша, увидев Предиславино.

   – Он и есть... Ну, смотри, сударик, чтобы красная девица не обуздала твоё сердце молодецкое.

И они подошли к воротам, но те были заперты.

   – Полезай, детина, на дубок да прыгни за ворота, и там ты увидишь красну девицу, но, смотри, не тронь: завещано от князя пагубой.

Но юноша не слушал Якуна и, схватившись за сук дубовый, очутился на дворе, где гуляли красные девицы. Увидев добра молодца, они разбежались по теремам, а сторожившие их дружинники доставили отрока к князю.

   – Ну, коли умел попасть на потешный двор, то умей и служить мне, – сказал князь, радуясь удали отрока. – Кто ты?

   – Не знаю, – отвечал отрок, вскинув на князя свои соколиные глаза.

   – Как звать?

   – Не знаю.

   – Ну, будь по-твоему, а звать тебя станем Руславом.

Таким образом, Руслав поступил к князю на службу в качестве оруженосца: всё ему казалось ново и любопытно. Глаза его разбегались по красным девушкам, встречавшим князя у главного терема; но он трусил и оглядывался, нет ли где дедушки Якуна.

Встреченный сонмом красавиц и Вышатою, Владимир вошёл во дворец и направился прежде всего на половину терема Рогнеды, отличавшегося от прочих светлиц своей величиной и богатством. Один взгляд на бледное лицо дочери Рогвольда привёл в трепет князя и, пробыв недолго в её светлице, он отправился в терем Марии, которая хоть и приняла его ласково, но была далека беззаветно отдаться ему, прежде чем он не потребовал того; теперь-то он вспомнил, когда и где видел её, и сердце его радостно затрепетало.

   – Так это ты та касаточка, которую я видел в Новгороде в волоковом окне в храме Волоса!

Мария потупилась и зарделась, как маков цвет.

   – Милая, дорогая моя ласточка, светик мой золотой, – заговорил Владимир, прижимая её к своей груди. – Ты моя дорогая, ты моя желанная.

   – Я твоя раба, – возразила она, – но в тот же час была я женой твоего брата Ярополка, и коль ты не брезгаешь мною, то вся жизнь моя в твоей власти. Я полюбила тебя, князь, тогда, когда ты ещё не был князем новгородским, и люблю теперь, великого князя киевского... Но я христианка и поэтому, прости, государь, что осмелюсь напомнить тебе завет твоей бабушки, княгини Ольги...

   – Довольно, не сегодня... После, после, дорогая моя, желанная, горлинка! – шептал он, осыпая её поцелуями.

X

В то время, когда Владимир находился в светлице Марии, Рогнеда заливалась горькими слезами. Она не могла даже слышать имени князя, но должна была покоряться судьбе, тем более что она готовилась стать матерью. Владимир не настаивал на поддержании отношений и после неудачной попытки в этот день приблизить её к себе оставил её без всякого внимания. Приехав в Предиславино, он тешился без меры. Будучи бражником, любя пиры и забавы, Владимир пировал со своими дружинниками в Предиславине, ездил на охоту и предавался разгулу. Дружина Владимира не отставала от него: всюду царили веселье и бражничество.

В один из дней пребывания Владимира в Предиславине в избу, предназначенную для стражи, вошёл княжеский отрок Ру слав. Накануне этого дня Руслав уехал повидаться с дедушкой Якуном, но не застал его дома. Со дня поступления его к князю один из воинов смотрел на него, словно припоминая что-то. Воина этого звали Веремид. Почувствовав к нему расположение, юноша сделал его поверенным своих мыслей.

Когда он вошёл в сторожевую избу, все с радостью встретили его.

   – Ну, боярин, – сказал Веремид, широкоплечий и рослый детина с весёлым лицом. – Я заждался тебя: думал, что лютые звери али русалки подхватили в лесу.

   – От зверей у меня есть лук и стрелы, – весело отвечал юноша, – а от русалок я залепил себе уши воском.

   – Это разумно, – сказал Веремид. – Ну, что ж, нашёл своего пестуна?

   – Нет, не застал дома, и его отсутствие беспокоит меня.

   – Почему?..

   – Да я прождал целую ночь, а его всё не было.

   – За него нечего бояться, не первый раз он уходит в лес...

   – Но я скучаю по нём.

   – Полно, по нём ли скучает твоё сердце, боярин!.. Чай, красна девушка приглянулась на Почайновском холме. Смотри, быть бычку на верёвочке...

   – Слова Веремида смутили юношу; ему вспомнилось, как он однажды рассказывал Веремиду, что видел девицу на холме Аскольдовом, близ Почайны, и думал, что то была днепровская русалка.

   – Вздор молвишь, Веремид, – отвечал он, – ты вот лучше скажи, почему вы все называете меня боярином и никто не скажет мне, кто был мой отец? Я уж спрашивал у Якуна, а он всё смеётся да говорит, что у меня был только дедушка Омут да бабушка-ведьма.

   – Я давно знаю Якуна, – отвечал Веремид, – и хоть он скрытен, но всё делает к добру.

   – Может быть, может быть; но зачем вы меня зовёте боярином?

   – Так уж, видно, на роду твоём написано. А кроме того, ведь ты теперь княжеский отрок...

В это время в сторожевую вошёл Извой и поздоровался с Руславом и остальными. Он был задумчив.

   – Что, соколик, печалишься? – спросил у него Веремид.

   – Веселиться нечему, – отвечал он. – Вот уж третью неделю, как тешится князь…

   – Ну, и что ж, что тешится?.. Его княжеское дело тешиться... О чём же тужить?

   – Негоже так тешиться... князю Владимиру. Я знаю, что потом он будет раскаиваться да скучать. Всему своя мера. Киевские люди тяготятся его отсутствием.

   – Не твоё дело, Извой; на то его княжеская воля. А вот тебе, соколик, не мешало бы проветриться на Витичевом кургане: чай, тебя там ждут не дождутся, все глазыньки проплакали, ожидаючи.

Извой взглянул на Веремида.

   – Почём ты знаешь, что там ждут меня? – спросил он.

   – Э, парень! – расхохотался Веремид, – знать, правду сказала колдунья Яруха.

   – Что она сказала?

   – Что болит твоё сердечко по Светланушке; приворожила она молодца.

Извой побледнел.

   – Неправда, откуда ей знать?

   – На то она и колдунья... Да и я смыслю кое-что в этом. Ведь ты знаешь что я умею угадывать счастье или горе по полёту птицы, по крови и по воде. Всему этому меня научила Яруха, когда я ходил к ней проведывать о своей судьбе.

Но Извой уже не слушал Веремида и, выйдя на двор, сел на коня и помчался к той, которая ждала его. Уже три недели он не мог отлучиться из Предиславина.

В тот же вечер два всадника отъехали от ворот Предиславина и направились по знакомой им тропинке к высокому холму за Киевом, называемому Чёртовым бережищем. Взойдя на его вершину, они вошли на небольшой дворик, на котором находилась бревенчатая избушка с небольшими окнами, а подле неё расхаживали два медведя. Здесь жил Якун.

Едва только Веремид й Руслав взошли на двор, как медведи подошли к Руславу и начали ласкаться. Якун был дома, и Веремид, сказав ему несколько слов, уехал, а Руслав остался. Проговорив с ним целую ночь, он всё-таки ничего не узнал и вернулся грустный домой.

Проезжая мимо Почайны, юноша заметил какую-то молодую девушку, которая, увидев его, скрылась в лесу. Он хотел бежать за ней, но было уже поздно, так как красавица исчезла. Он намеревался уже уехать, как вдруг заметил что-то на земле; он слез с коня и поднял: то был узорчатый пояс, который он невольно поднёс к губам и поцеловал, а затем спрятал его за пазуху. Затем он потихоньку поехал по берегу Почайны. Вдруг вдали показался какой-то человек, громко певший песню:

 
Бесприютный был детинушка,
Родной матушки не видывал
И о батюшке не слыхивал,
На чужих руках был выношен.
Злою долею был выхолен.
Расступись ты, мать сыра земля,
И прикрой собой сиротинушку.
Или дай ему ты княжий стол,
Чтоб княжил он, как Владимир-князь.
 

   – Здорово, господин честной! – сказал Руславу прохожий, снимая шапку, опушённую барсучьим мехом. – Куда твой путь лежит?

   – Здорово, – отвечал юноша. – Ну, и голосина же у тебя... Куда идёшь, молодец?

   – Иду к бабушке Ярухе, что за Чёртовым бережищем живёт, в ступе ездит, пестом погоняет да помелом след заметает.

   – Для чего понадобилась тебе эта ведьма?

   – Эх, родимый, кому она не понадобится!.. Она всё знает: и получить, и красну девицу приворожить, и на огне погадать, да и травки любовной дать. А ты, чай, знаешь её?

   – Нет, не знаю, да слыхивал: дедушка Якун сказывал.

   – Дедушка Якун, что в Чёртовом бережище?..

   – Точно.

   – Да ты, честной господин, кто будешь?..

   – Не знаю, родимый...

   – Не знаешь?.. Аль у тебя нет ни отца, ни матери?

   – Знать, нет! – отвечал юноша.

   – Эк, поторопились они оставить такого красавца одного... Чай, тебе не больше двадцати годков?

   – Не знаю.

   – Да неужели у тебя и впрямь никого родных нет?.. .А дедушка Якун кто будет?..

   – Дедушка – дедушка и есть, а кто он – не знаю; поди сам спроси у него, – нетерпеливо ответил Руслав. – Прощай.

   – Постой, постой, молодец!.. Я тоже вернусь: пойдём вместе.

   – Не надо мне товарища: я и сам знаю дорогу. – И он тронул коня.

   – Погоди, молодец, дай словечко вымолвить!.. Ты говоришь, что ты сирота, а по виду не похож на него... Чай, все видели Руслава, отрока княжеского.

   – Так ты знаешь меня? – удивился юноша.

   – Знаю ли? Да не только знаю тебя, но и ту, которую ты сейчас видел и готов за неё отдать свою душу Омуту.

   – И её знаешь!.. Кто она, скажи, родимый! – взмолился Руслав.

   – Много будешь знать – скоро состаришься... – И с этими словами прохожий спустился в овраг и исчез, а юноша во весь карьер помчался в Предиславино.

Доехав до ворот, он слез со своего коня и отдал его одному из сторожей, а сам вошёл в горницу, где сидели за столом многие из дружины княжеской; между ними Извой и Веремид.

Заметив юношу, Веремид встал из-за стола и спросил:

   – Ну, что не весел?.. Али опять по дороге тебя околдовала какая-нибудь русалочка? Испей ковшичек-другой медку, и кручинушку твою как рукою снимет.

   – Нет, Веремидушка, кручинушку мою не снять ковшичком бражки и не залить её двумя. Не знаю, почём затосковалось моё сердце молодецкое, – с грустью сказал Руслав.

   – Да кой омут опутал тебя?.. – заботливо сказал Веремид. – Поди засни: чай, устал с дороженьки.

Руслав хотел было уйти, но в это время поднялся Извой и, подойдя к нему, весело хлопнул по плечу.

   – Я знаю, – сказал он, – в чём твоя кручина, но этому горю не трудно помочь... Пойдём со мной, побеседуем на досуге.

Молодые люди вышли на двор и легли под раскидистым дубом.

   – Слыхал я стороною, – начал Извой, – что смиренные люди часто кручинятся попусту. Ведаю, что ты без роду и племени, как и я, и тяжело сердцу молодецкому перенести эту кручинушку. Но есть существо, которое было разлучено силой со своею матерью и во сто крат более страдало, пока наконец Господь Вседержитель не утешил его. Слыхал ли ты когда-нибудь о Боге?

   – Как не слыхать?.. Разве Перун не всемогущий бог?..

   – О, не говори этого... Но об этом после. Скажи мне, не чувствовал ли ты когда-нибудь потребности излить свою кручину перед кем-нибудь, не шёл ли ты в храм твоего бога Перуна и не молился ли ты ему, чтоб он облегчил твоё сердце?

   – Случалось, но я не выходил из храма веселее.

   – Вот видишь!.. А я тебе укажу того, которому ты если поклонишься, то Он снимет с твоего сердца тяжёлый камень, наградит тебя счастьем и пошлёт спокойствие твоей души.

Руслав подумал о молодой девушке и потрогал то место за пазухой, где у него лежал найденный пояс.

   – Разве ты знаешь её? – удивился Руслав.

   – О ком ты говоришь? – спросил Извой.

   – О ней, о той девушке, которую я встретил на Почайновском берегу... неподалёку от Аскольдова холма?

Извой догадался, что он видел дочь благочестивого Симеона.

   – Нет, я говорю не о ней, но если хочешь, то потом скажу и о ней. Прежде выслушай меня. Я говорю о небесном Существе, Которое называют Богом, ниспосылающим нам солнце, луну, звёзды, дождь, о Боге едином, Который облегчает наши страдания и награждает счастьем. Ему единому подобает поклоняться, а не истуканам... Если ты хочешь обладать той девушкой, которую ты видел на Почайне, то тебе нужно уверовать в Бога.

   – Я верую ему.

   – Разве ты христианин?

   – Нет, я знаю только Перуна.

   – Ну, Перун не имеет власти отдать её тебе.

   – А кто же имеет эту власть?

   – Тот, кому молятся христиане, и тот, кому она принадлежит... Послезавтра князь вернётся в Киев, и тогда, пожалуй, я покажу тебе эту девушку. Но, чур, никому ни слова.

С этими словами Извой ушёл. Руслав был взволнован, не понимая, о чём говорил ему Извой.

В это время к нему подошёл Веремид и, видя его ещё более грустным, с участием спросил:

   – Ну, что размыкал свою кручинушку беседой с этим молодцем?

Руслав покачал головой и передал ему свой разговор с Извоем. Выслушав его, Веремид задумался и потом сказал:

   – Слыхал и я много о христианском Боге, но не испытывал Его всемогущества, а вот что касается колдуньи Ярухи – она всесильна: поезжай к ней и спроси любовного зелья, она приколдует к тебе любую девушку и укажет, где она живёт... Я знаю эту ведьму...

Он рассказал, как к ней добраться, и Руслав послушался его. До вечера он ходил как ошпаренный, а лишь только солнце начало заходить за тучи, он вскочил на своего коня и помчался знакомой ему тропинкой к Чёртову бережищу, к жилищу Ярухи.

Долго он ехал по непроходимым дебрям, но конь его перепрыгивал корчи и валежник, лежавший на пути. Несмотря на то, что пошёл дождь и трещал перун-трещица, что ветви хлестали ему в глаза, окатывая его водою, он терпеливо подвигался вперёд, пока наконец добрался до небольшой прогалины, на которой стояла под дубами ветхая лачужка, а в ней виднелся через оконца огонёк. Подъезжая, он услышал лай собак; где-то вдали прокричал филин; от этого крика мурашки пробежали по телу. Он постучался. Вскоре послышался голос ведьмы:

   – Кой леший шатается по тёмной ночи?

   – Не леший, бабушка, не леший, человек бо есть.

   – Кто ты?..

   – Пусти, родимая, – отвечал Руслав, – совсем измок.

Колдунья отворила дверь.

   – А, Руславушка! – воскликнула она.

   – Разве ты знаешь меня? – спросил юноша.

   – Я всех знаю, всех ведаю!.. На то меня и зовут Ярухой... А ты мой питомец, да старый леший Якун отнял тебя у меня. Ну, да Омут с ним, я ему отомщу за себя... Не бывать бы добру молодцу на княжьем дворе. Я знала, что ты придёшь, и зельица любовного поутречку припасти постаралась, чтоб как родному угодить... Ну, входи.

Руслав вошёл в мрачную лачугу, касаясь о притолоку головой, он едва мог, при тусклом свете огня, различить ведьму; седые полурастрёпанные волосы, выбивавшиеся из-под чёрной шапочки, спускались по плечам, на ней одета была длинная белая рубашка, перепоясанная верёвкой. В руках она держала свою клюку. По чёрным стенам висели пучки трав, высохшие лягушки и змеи, на полке виднелись сороки и сова, а на припечке сидел громадный чёрный мохнатый кот. По середине избы устроен был очаг, словно жертвенник, вокруг которого стояли деревянные истуканы лешего, быка и свиньи.

   – Здравствуй, молодец!.. Сядь да отдохни... Чай, устал, ехавши по лесу: знать, уж больно надо.

   – Да, насилу дотащился в эту трущобу... Весь кафтан и полукафтанье изорвал, да и руки перецарапал, а конь ног под собой не чует... Далеконько ты забралась.

   – Нельзя ближе: надо жить там, где живут бесовские силы и лесные духи... Тут привольно и тихо, и хоть не красна моя изба, но я не сменяю её на Предиславинские терема. Тут я всё слышу и знаю: тут каждая травка, каждая былиночка, каждый кусточек говорят со мною о горестях и счастии людей; тут каждая птичка приносит мне на хвосте вести заморские, а травка зелёная шепчет, добро или зло принесёт она человеку, коли пройдёт через мои руки. Тут я сильна и могущественна; сильнее богатырей, которые слушаются моего сказа, и ты, молодец, должен послушаться меня: я знаю, зачем ты приехал: зазнобила твоё сердечко русая коса на Почайновском берегу...

Руслав побледнел под её пристальным взглядом.

   – Твоя правда, – сказал он, – видно, от тебя ничего не скрыто, а значит, не скрыто и то, кто я?..

   – Кто ты? – воскликнула старуха и зловеще захохотала. – Поспрошай у дядюшки Якуна.

   – Уж спрашивал не раз, да вишь, молвит, не время.

   – Успеешь, молодец, успеешь узнать, коль Яруха будет жива; а она ещё долго будет жить на пагубу... – Она не досказала.

   – На чью пагубу? – спросил Руслав.

   – Ужо узнаешь: не затем приехал сюда, чтоб мутить своё сердце. Ну, поведай, что надо?

   – Сама знаешь.

   – И то знаю, а только спрашиваю... Полюбилась тебе красная девица, да сумей взять её; не возьмёшь – горе твоему сердцу, заколдует пуще меня, и я не отколдую. Но, чу!.. молчи!..

В это время раздался гром и блеснула молния...

   – Теперь самое время узнавать истину, – сказала колдунья.

Яруха, подойдя к очагу, начала волхвование: «Юность – услада в любви! Минует она, и лютая зима настанет для сердца, но Ладо и Лель не допустят сокрыться в земле младому сердцу без любви: веселись и люби»... – говорила она.

   – Кого любить?.. Я не знаю её.

   – А узнаешь ли, если я покажу?

   – Всё отдам тебе, что у меня с собой, покажи мне эту девицу.

   – Сын мой! – гордо воскликнула ведьма. – Я не ищу ни даров, ни богатства. И я была когда-то красавицей, и ко мне сватались князья...

   – Но что ты сказала: я твой сын?