Текст книги "Варяги и Русь"

Автор книги: Александр Лавров (Красницкий)

Соавторы: Франц Добров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 51 страниц)

XXIII

Было уже за полдень; Вышата запер Торопа в тёмную горницу. В одном углу на полу лежала охапка сена, Тороп лёг на неё и начал обдумывать, как бы ему выбраться отсюда. Он встал, ощупал стенки, потолок и дверь. Стены и потолок были крепки, словно из камня, приходилось ждать, пока кто-нибудь не вспомнит о нём и не позовёт к князю.

Между тем Вышата хоть и приказал приготовить Оксану и Светозору к вечеру в терем, однако же потом передумал, вспомнив, что сам князь спрашивал о них... Он побоялся, что Владимир по настоянию его любимцев в самом деле возвратит их отцу. «Завтра князь уедет на ляхов и забудет всё... тогда дело будет вернее», – подумал он и вернулся в светёлку Буслаевны отменить своё распоряжение.

Около трёх часов пополудни Владимир вернулся с охоты и потребовал показать ему всех предиславинских девиц.

Вышата смекнул, в чём дело, и, послав собирать их на двор, зашёл шепнуть Буслаевне, чтоб она скрыла Оксану и Светозору, при этом он приказал ей, что если князь спросит её, как надзирающую за девушками, чтобы молвила бы: не видала таких.

Владимир, а вместе с ним Извой и Руслав осмотрели всех девушек, да не нашли тех, кого им надо было. Владимир ещё раз сказал Вышате, чтобы он, если Оксана и Светозора у него, возвратил их добром отцу. Вышата клялся Перуном, что не видал их.

Всю ночь Владимир провёл в пиру и только под утро отправился в терем Рогнеды и Марии. От последней он вышел в весёлом настроении, так как она много беседовала с ним и беседа эта произвела на него благоприятное впечатление.

   – Ты едешь теперь, – говорила она, – покорять ляхов, но помни, что если Господь не захочет возвеличить тебя, то и вся рать твоя бессильна будет победить их.

   – Неужели ты и другие, тебе подобные, думаете, что ваш Бог так всемогущ, что в его воле покорять и побеждать.

   – Да, князь, – отвечала Мария. – Он действительно всемогущ и чтоб доказать тебе его всемогущество, достаточно вспомнить о том, что ты не победил бы Ярополка и киевляне не разбежались бы при виде одного Извоя, если бы Он не захотел того.

   – Может быть, ты права, – заметил в раздумьи Владимир. – Ну, чей бы Бог ни помог мне победить, а я буду рад этой победе.

   – Пошли, Господи, тебе победу, – сказала она, – я буду молиться за тебя и на дорогу благословлю тебя... – Мария, поцеловав Владимира, осенила его крестным знамением. – Да будет над тобою благословение Всевышнего, – сказала она, – и да руководит он всеми твоими помыслами.

   – И ты думаешь, что твоё благословение послужит мне путеводной звездой к победе?

   – Я уверена в том, князь...

   – Твоими бы устами да мёд пить, – сказал он, целуя её.

   – Возьми это на дорогу, – сказала она, подавая ему какую-то маленькую вещицу, – и береги её. Она тебе даст желанную победу.

   – Что это, ладонка?

   – Да, ладонка. Только не развёртывай и не смотри на неё, а храни, как хранишь другие.

Это был крестик, завёрнутый в красную материю. Она боялась показать его и одеть на шею князя, но зная, что он любил и носил ладонки, она дала ему и свою.

Владимир положил её вместе с прочими в карман и вышел от неё сияющий.

Было уже около полудня, когда Владимир вернулся в Киев, где его ждала рать.

Руслав и Извой едва успели попрощаться со своими невестами и успокоить старика Epoxy, как пришлось выступать. У крутого берега Днепра стояли ладьи и ждали сигнала отчаливать. Воевода киевский Светорад, объехав ратников, скомандовал в поход; войска двинулись. За ними двинулись и оладьи. В одной из них были Владимир, Извой, Руслав, воеводы и старейшины. Божерок остался в Киеве. Не было ещё Вышаты да Торопа...

Ключник, вернувшись по выступлении рати, выпустил его.

   – Ну, Торопушка, – сказал он. – Теперь моя воля, и я из тебя не только верёвок навью, но и лучины наколю, коли ты не успокоишься, а уж Божерок и подавно снимет с тебя не одну шкуру... Смотри, не гневи нас...

Тороп вернулся в Киев, но там никого не было. Несмотря на то, что войска вышли раньше на целые сутки, он догнал их на следующий день.

Когда ратники, шедшие сухим путём, заметили приближающегося всадника, они думали, что из Киева несётся гонец, и остановились, но, узнав Торопа, расхохотались: он был весь в пыли и еле переводил дыхание.

   – Что попритчилось тебе, Торопушка? – спросил у него воевода киевский. – Аль тебе тесно сделалось в Киеве?

   – Да, воевода, очень тесно... От Вышаты да Божерока в степи будет тесно... А где князь? – спросил он Светорада.

   – А, соскучился по нём!

   – Соскучился, да и дело поведать надо...

   – Ну, дружок, далеконько тебе придётся гнаться за ним... Нет, ты уж лучше отдохни да иди с нами: к одному концу все придём.

Через несколько дней войска Владимира дошли до Перемышля, в котором были хорваты и Олаф; однако после первого же боя они были выбиты из города, и Олаф с позором бежал. После Перемышля были взяты и другие города, и хорваты покорились; на них была наложена дань от каждого плуга.

Радуясь такой лёгкой победе, Владимир вспомнил слова Марии и подумал: «А ведь правду сказала она, что если Бог не захочет, то я не буду победителем... Жаль только, что Олаф опять ускакал...»

Победив хорватов, Владимир не хотел возвращаться в Киев и пошёл на вятичей, которых победил также легко, и поздней осенью прибыл в Вышгород, в котором у него было триста жён. Туда он пошёл с тою же целью, с какою в последний раз был в Предиславине, но и здесь не увидел тех, кого хотел найти.

   – Не везёт нам, Извоюшка, – сказал Владимир, – и здесь их нет.

   – Да пошто им здесь быть, государь, – отвечал Извой, – коли они в Предиславине.

   – Сам видел, что нет.

   – Мы-то видели, что их там нет, потому что Вышата не показал их, а они сидят и теперь в светлице у Буслаевны.

   – Кто тебе сказал?

   – Спроси у Торопа: он сам видел их да за это попал под замок.

   – Тороп! – позвал Владимир.

   – Правду молвит Извой, – отвечал Тороп, – потому я и отстал от дружины, что сидел под замком.

Владимир ничего не сказал, но решил, что если Вышата прячет их, то, видно, уж они больно хороши...

Однако не долго пришлось отдохнуть Владимиру в Вышгороде: покорённые им вятичи восстали, подстрекаемые Олафом. Бежав из Перемышля, он пришёл к ним и сказал, что Владимир не князь, что в его дружине есть настоящий князь, который должен сидеть на киевском столе и править Русью.

Когда Владимир выступил против вятичей во второй раз, пришлось потратить немало времени чтобы их победить.

Рати дрались без устали несколько часов подряд.

Владимир стоял со своей свитой на холме и смотрел на своих ратников, которые то отступали, то снова бросались в бой. Но вот его рати начали отступать, и Владимир посмотрел на Извоя и Руслава, прося их совета.

– Руслав, – сказал Извой, – не дадим им посмеяться над нами... Вперёд!..

И не успел князь сказать им и слова, два витязя ринулись в бой. Киевляне с новой силой бросились вперёд и разбили вятичей.

Олаф, видя, что битва проиграна, спрятался под убитой лошадью, когда поле брани очистилось, прополз в лес и там пролежал до вечера. Вятичи признали себя побеждёнными и сдались.

После этого Владимир поехал в Белгород и пробыл там до весны следующего года; там замыслил он новый поход на ятвягов, и едва только пообсохла земля и трава покрыла землю роскошным ковром, он двинулся в поход. Покорив ятвягов, он обложил их данью.

Эти победы очень соблазняли князя, и он хотел совершить ещё один поход на радимичей, но старейшины уговорили его дать отдохнуть войску и вернуться в Киев.

Владимир согласился возвратиться в Киев, где его встретили с большим торжеством и почётом.

XXIV

В честь победы над тремя племенами Владимир велел ставить столы и готовить пир, созывая на него весь киевский народ с жёнами и детьми. В честь той же победы Божерок, как жрец и верный служитель Перуна, задумал почтить её принесением жертвы и начал готовиться к ней... Долго он думал, как ему поступить. Много было христиан в Киеве, которых он хотел уничтожить, но больше всех он ненавидел Извоя, Феодора и Симеона.

Однажды вечером, на третий день по возвращении князя в Киев, он сидел у себя на крылечке и думал, кого избрать в жертву, как вдруг на дворике появился седой старик: он еле держался на ногах.

   – Что тебе, старче почтенный? – спросил Божерок.

   – Войдём в светлицу, и там поведаю тебе.

Жрец встал и пошёл в светлицу; за ним вошёл старик и, плотно притворив дверь, спросил:

   – Одни ли мы?

   – Да, одни. Молви, что надо.

Старик вдруг выпрямился и разгладил свою седую бороду.

   – Олаф! – воскликнул Божерок. – Ты в Киеве? Давно ли?..

   – Недавно. Все наши планы разлетаются в пух и прах... Всюду неудача... Видно, стар уж я стал...

   – Да, печально, что Руслав отказывается от почестей, какие ожидают его...

   – Хорошо, попробую ещё раз поговорить с ним, на всякий случай, да не знаю как... пришёл поэтому поговорить...

   – Молви, – отвечал жрец.

   – Слыхал я стороной, что ты в опале у князя, видно, потому, что он окружён христианами, и почём знать, не стаоанами, и почём знать, не станет ли и сам христианином.

   – Ни за что не допущу и собственноручно убью его, если он задумает стать им... Довольно того, что боги терпят издевательства его приближённых...

   – Да, ты прав... Много они терпят несправедливостей... уж если ты, первосвященник, не можешь повлиять на Руслава, кровь от крови и плоть от плоти моей, то да будет воля твоя над ним и я умываю руки... Найди подобающий случай поговорить с ним, и если это не поможет, то в твоей власти казнить или миловать и да княжить над Русью Малушино дитя...

   – Надо искоренить христиан и отбить Руслава у них; нужно предать смерти Извоя, Феодора и других, а если это не повлияет на него и христиане найдут заступничество у князя, то уничтожать и Владимира, и тогда, кроме Руслава, некому будет княжить над Русью... Тогда киевляне поневоле изберут его своим князем...

   – Да будут трижды прокляты те, кто совратил его с пути истинного, все слуги мои: Феодор, Симеон, Якун и другие... Один ты останешься верен мне и себе, и я благословляю день и час, когда впервые ты протянул мне руку помощи... Оба мы хлопотали к лучшему, но теперь князь силён и, пожалуй, поздно думать о восстановлении нашего рода... Да сгинут они все с лица земли!..

   – Коли так, я буду действовать и начну с Извоя...

ненавистного мне, как и все другие христиане; Руслав ещё молод, может опомниться и согласится на всё, если увидит, что нет никому пощады... На днях я постараюсь уличить его при всём честном народе и потребую от князя искупления его вины смертию, а дальше посмотрим, что скажут остальные...

   – Но каким образом ты уличишь его?

   – На днях предполагается совершить жертвоприношение Перуну, и когда увижу, что он не преклонит колена, как не преклонял и прежде, я обращу внимание людей и потребую жертвы человеческой...

   – Да будет на то воля твоя, – сказал Олаф.

   – Но прежде, чем совершить это, я думаю пойти сегодня в полночь к капищу, где стоят разорённые стены их храма: там, говорят, будут все христиане... Я хочу видеть их всех и знать по именам... чтоб потом легче было уличить их.

   – Ты говоришь, что сегодня христиане будут в храме? – спросил Олаф.

   – Перед тобой был у меня Вышата и говорил, что ему донесли, что сегодня там будет сборище христиан. Наверное, будут Извой и Руслав...

   – В таком случае не мешкай...

   – Идём!.. – сказал Божерок, взяв свой длинный посох.

Но едва они вышли за калитку, как заметили двигавшуюся толпу мужчин, направлявшихся к капищу.

   – Видишь, – прошептал Божерок, – кажется, это христиане, а между ними и Руслав...

   – Глаза мои слабы, – отвечал Олаф. – Я пройду околицей, чтоб не попасть кому-нибудь на глаза.

Подойдя к храму, Божерок услышал пение христиан, потом раздался знакомый ему голос Феодора, затем стройное пение клира. Вдруг послышались чьи-то шаги... Это был Вышата.

В эту минуту послышалось пение, в котором они услышали молебствие за князя, помазанника Божия и избранника народа...

   – Слышишь, они молятся за князя, – прошептал Вышата...

   – Молитвы нечестивых не приемлются богами, – зло возразил жрец.

В ту же минуту раздался чей-то крик: «Под дубом, ближе к капищу!»

   – Кажется, мы обнаружены, – прошептал Вышата. – Как бы не накинулись на нас.

   – Перуновы ищейки! – крикнул кто-то. – Бери их, вяжи!..

   – Проклятый Тороп, – прошептал Вышата, – всюду он, словно леший, таскается... Видно, и он одной веры с ними...

Вышата и жрец побежали в разные стороны, боясь быть узнанными христианами.

   – Ну, как, моя горлинка, – послышался вдруг голос со стороны холма, – скучно было без меня?

   – Ах, какая тоска, Руславушка, такая тоска, что и вымолвить нельзя... Все глазыньки повыплакала... А тут ещё Яруха молвила, что ты убит в бою с ятвягами, и не видела я после этого весёлых дней...

   – Зато теперь будем счастливы... Наш милостивец, Красное Солнышко, заметно начинает сочувствовать нам, и только, по-видимому, колеблется... знать, всё ещё боится народа да верховного жреца. Часто на войне он вспоминал свою жену Марию, бредил во сне христианами, вспоминал Извоя, меня и тебя.

   – Неужто и меня! – воскликнула девушка.

   – Да, видно, ему памятна неудавшаяся жертва... К тому же он очень много думает о том, что ему говорит Извой...

   – А что он говорит ему?..

   – При каждом удобном случае он напоминает ему о Творце вселенной...

   – Да внушит ему Господь эту мысль скорее, дорогой мой, желанный Руслав, и тогда мы будем совсем счастливы.

   – Мы и теперь счастливы, любя друг друга, в особенности я счастлив потому, что князь так любит и жалует меня...

   – Молись за него, Руслав, и да пошлёт ему Господь благоденствие и многие лета княжения на славу Руси...

   – Я молюсь за него и никогда не перестану молиться за своего благодетеля...

   – И поработителя... – вдруг раздался голос, и перед ними появился Олаф.

   – Именем твоего отца Святослава, – сказал он, – заклинаю тебя: опомнись, Руслав, и будь тем, кем ты должен быть на самом деле, а не рабом князя.

   – Что тебе надо от меня, старик? – воскликнул Руслав. – Зачем ты преследуешь меня?..

   – В последний раз молвлю тебе: ты должен быть князем и бросить эту христианку. Она и её отец тому виной, что ты отказываешься от того, что тебе по праву принадлежит.

   – Ничего мне не принадлежит, – возразил Руслав, – даже самая жизнь не моя... По первому требовании? моего благодетеля я положу её за него.

   – Лжёшь, негодяй! – воскликнул Олаф. – И если ты не дашь мне слово покориться моей воле и воле народа, я убью тебя этой старческой рукою.

   – Народа... Кто тебе сказал, что народ хочет избрать меня князем?

   – Я говорю это от его имени, и если ты не послушаешься, то берегись...

   – Слушай, старик, ты говоришь, что я твой внук, что я сын Святослава, но слова твои лживы и я не верю им.

Что-то хрустнуло невдалеке, но никто не обратил на то внимания.

   – Молвлю правду и хочу, чтобы ты был великим князем...

   – Никогда не буду им, слышишь, не буду, и тому будет порукой та, которую я люблю: она христианка, я тоже христианин и никогда не посягну на жизнь моего господина.

   – Это решительный твой ответ?

   – Решительный и неизменный!.. Отыди от меня и сгинь навсегда! – с негодованием сказал Руслав.

   – Так сгинь же ты, отродье проклятое! – крикнул взбешённый старик и, бросившись на Руслава, столкнул его с крутого берега в Днепр. Зоя вскрикнула и упала без чувств, но Олаф, считая её виновницей всего, подскочил к ней и, взяв в охапку, бросил её следом за Руславом.

Олаф стоял на обрыве и смотрел на воду.

   – Несчастный, – сказал он, – не хотел быть князем и служить народу, так будешь кормить рыб...

   – А ты умрёшь позорною смертью на площади или сгниёшь в подвале, – раздался позади него голос Якуна, и на него набросили петлю, которую ловко кинул Тороп.

Он быстро затянул её и, опутав верёвкой руки Олафа, оттащил его от берега.

   – Эге! – воскликнул Тороп, когда Олаф был связан, – теперь не уйдёшь. Сторожи его, Якун, а я сбегаю к Днепру... Авось спасу кого-нибудь...

Тороп бросился с крутого берега вниз; спустя две-три минуты раздался плеск воды далеко по течению, а затем голос Извоя:

   – Сюда, сюда, Руславушка, – услышал Тороп. – Слава Богу, ты спасён...

   – Зою, Зоюшку спаси! – с отчаянием твердил Руслав, думая, что она осталась на берегу в руках Олафа...

   – Сейчас отыщем и её...

Но увы, луна совсем исчезла и было темно. Извой всматривался в воду, не зная, что делать... Зою отнесло далеко от того места, где были Извой и Тороп.

Когда Зою наконец нашли и положили на берегу, Руслав зарыдал, как ребёнок, и начал целовать посиневшие губы... Плакал и Извой, только Тороп угрюмо молчал: в нём боролись два чувства: ему было жаль девушки, и он радовался, что Олаф попался в его руки.

Тороп поднялся на крутой берег к Яку ну, Олаф стонал, метался и ревел как зверь.

   – Напрасно ревёшь, старина, – говорил Якун. – Никто тебя не услышит... Ты меня учил, теперь и я тебя на старости проучу... Не трогал бы меня, и я не тронул бы тебя... Теперь умрёшь собачьей смертью.

   – Ну, что, боярин, каково поживаешь? – сказал, взойдя на гору, Тороп. – Чай, нездоровится тебе?

   – Именем богов, заклинаю, отпустите меня, – взмолился Олаф.

   – Ну, теперь нам твои боги не опасны: мы не верим в них, – отвечал Якун. – Беги, Тороп, зови на помощь, чтобы доставить в Клёв.

   – Зачем звать... Сейчас сбегаю на княжий луг, возьму коня и отвезу его...

Он помчался по тропинке, и через час Якун сидел уже на коне со связанным Олафом. С этой ношей Якун отправился в Киев, медведи сопровождали его. Отправив Якуна, Тороп пошёл к Симеону, чтобы сказать ему о постигшем всех горе. Пройдя к Угорьскому берегу, он встретился с Симеоном, шедшим ему навстречу.

   – Ах, дедушка Симеон, – сказал Тороп, – никак ищешь свою Зоюшку?

   – Да, – отвечал тот, – запропала куда-то.

   – Она внизу у реки, там же Руслав и Извой... – с грустью произнёс Тороп, – Тебя ждут...

   – Меня? – удивился старик. – На что бы я понадобился им в такую пору...

Старик пошёл за Торопом, но едва он сделал несколько шагов с крутого берега, как остановился. Он побледнел. На берегу лежала Зоя, а над нею стоял Извой; рядом сидел Руслав.

Посмотрев безумными глазами на Торопа, он быстро сбежал вниз.

   – Дочушка моя, дорогая моя, что приключилося с тобой!.. – закричал старик.

   – Олаф сбросил Руслава и Зою с утёса... – тихо сказал Извой.

   – Олаф! – воскликнул Симеон. – Он опять здесь?..

   – Да, здесь, – проговорил Тороп, – но сегодня его голова будет воткнута на кол...

Старый Симеон начал молиться.

   – Господь да примет её душу во царствие небесное, – сказал он. – Знать, не судьба, Руславушка, чтоб она была твоей женой... Покорись воле Божией и да будет над нами Его святое благословение.

Было уже совсем светло, когда Зою положили на носилки и понесли. Тороп с Извоем отправились в Киев.

Якун стоял у сторожевой избы и разговаривал с Веремидом.

   – Ну, уж коли попал, то не сносить тебе головы, – сказал он Олафу. – Довольно помыкался по белу свету... Говорил – брось всё это, ан нет... вот теперь пеняй на себя...

   – Проклятие всем вам, – простонал, задыхаясь, Олаф.

В это время подошли Извой и Тороп.

   – Молви мне, Веремид, действительно ли Олаф мой отец? – спросил Извой...

   – Не знаю... Кажись, что отец, – отвечал Веремид. – Помнится мне, что он оставил своего ребёнка при князе Святославе, а ты ли это был – не знаю. Поспрошай Якуна.

   – Говори, Якун, он ли мой отец?.. – подошёл он к Якуну.

   – Он-то он, да вишь, какой злой, чтоб его пусто было.

   – Отвяжите его и отведите в сторожевую, – сказал Извой. – Я хочу говорить с ним...

Якун и Тороп развязали Олафа и ввели в сторожевую, а сами вышли и встали у окон.

   – Отец, – сказал Извой, – хочешь, чтобы твой сын спас тебя от смерти?

   – Зачем ты спрашиваешь меня об этом?

   – Спрашиваю, потому – не знаю, примешь ли мои условия: они легки.

   – Говори, что надо делать, чтоб быть живому?

   – Покайся и прими святое крещение и ты будешь спасён.

   – Кому покаяться?

   – Богу и князю и проси у них прощения за все свои прегрешения...

   – Князю!.. Да будет он проклят... – прохрипел Олаф. – Из-за него я лишился моего внука, которого любил более тебя и хотел, чтоб он был тем, чем теперь Владимир, и не стану кланяться этому рабыничу.

   – А Богу?

   – Я не знаю его... да и зачем мне каяться и кланяться... Всё равно, уже не долго жить...

   – В таком случае, не взыщи... Я хотел помочь тебе, но ты отказываешься и Бог с тобой.

Он ушёл и позвал Якуна и Торопа.

   – Как хотите, – сказал он, – так и делайте с ним, но без воли князя не налагайте на него рук.

Когда князю сказали об Олафе, он приказал одеть ему колодки и запереть в тёмный подвал...

Тороп и Якун были награждены; кроме обещанных денег за голову Олафа, они получили княжеские подарки.