Текст книги "Варяги и Русь"

Автор книги: Александр Лавров (Красницкий)

Соавторы: Франц Добров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 51 страниц)

Наконец челнок ткнулся носом в береговую отмель. Зыбата спрыгнул прямо в воду и ринулся вверх по тропинке, ведшей к вершине горы.

Однако на полпути он остановился. Сыновнее чувство вновь начало бороться в его сердце с любопытством и после недолгой борьбы взяло верх. «Обниму родных и побегу в Детинец, – решил он, – коли так шумят, так не скоро ещё разойдутся!»

Жилище Прастена, отца Зыбаты, стояло недалеко от пути с берега в Детинец. Нужно было несколько свернуть в сторону, чтобы попасть в него. Зыбата побежал по горе, но вдруг его остановил, поймав за руку, молодой дружинник.

   – Зыбата?! – удивился он.

   – Улеб!

   – Откуда? Ты жив! Мы все думали, что ты погиб в лесу...

   – Жив, жив! – отвечал приятелю Зыбата.

   – Что же с тобой приключилось?

   – После...

   – Заблудился?

   – Да... Потом меня схватила огневица...

   – И ты как же? Один был?

   – Нет, там в лесу старик христианин...

   – Знаю, слышал... Он был когда-то храбрым воином... С Игорем ходил на Царьград...

Зыбате было не до рассказа приятеля.

   – Что там? – махнул он рукой в сторону Детинца.

   – Да ты ещё ничего не знаешь? Княгиня умерла.

   – Какая?

   – Княгиня Ольга; её уже похоронили на Щековице у христиан... Князь Святослав уходит на Дунай завоёвывать болгарское царство.

   – А чего же там шумят? Кто?

   – Новгородцы!

   – Им-то что надобно.

   – Требуют себе князя... Прослышали, что Святослав уходит и хотят, чтобы он поставил им своего сына. Да ты куда? Пойдём. Вот будет радость-то! Княжич Владимир как о тебе беспокоился, всё спрашивал, не возвратился ли ты, а потом и ждать тебя перестал.

   – Я побегу сперва к матери, потом приду.

   – К матери? Иди! Она все глаза выплакала по тебе. Иди, иди! Обрадуй её.

   – А Прастен?

   – Отец-то твой? Он там, – указал Улеб на Детинец, – он идёт вместе с Святославом на Дунай. Не сидеть же ему здесь.

   – И я пойду с князем Святославом, – встряхнул головой Зыбата, – буду воевать с болгарами.

   – Ладно! Вместе, стало быть, пойдём! Спеши же к Предславе, я подожду тебя здесь, а там пойдём в Детинец. Вот друзья-то обрадуются!

Улеб уселся на придорожный камень. Зыбата кинулся со всех ног по чуть заметной тропке. Теперь ему всё чаще и чаще стали попадаться окружённые зелёной стеной из деревьев и кустарников хоромы, в которых жили наиболее зажиточные из славянских дружинников князя Святослава.

Везде, где только не появлялся юноша, вслед ему раздавался крик:

   – Зыбата вернулся! Жив Зыбата! Вот радость! Где это он пропадал?

Юношу все любили за его добрый нрав и скромность, правдивость и за старание услужить всем, кому только могла быть полезна его услуга.

Ещё издали увидал Зыбата свою мать, вышедшую на шум из хором.

   – Матушка, родимая! – закричал он, кидаясь к ней с распростёртыми объятиями.

   – Зыбата, сыночек мой, – плача от радости, сквозь слёзы восклицала она. – Ты ли это? Жив, ненаглядный мой.

Сын и мать плакали, но скоро Зыбата вырвался из объятий матери и, отойдя немного в сторону, принял серьёзный и важный вид.

   – Потом, родимая, вернусь, всё расскажу.

   – Вернёшься? Куда же ты?

   – А туда, в Детинец, к дружине.

На лице матери отразилась невыразимая печаль.

   – Ох, горе мне, горюшко, – воскликнула она, – опять уйдёшь ты... Подожди малость, расскажи мне.

   – Нельзя, нельзя! Наговоримся, успеем...

   – И туда поспеешь, остался бы!

   – Не могу, матушка, Улеб меня ждёт.

Но прежде чем уйти, Зыбата кинулся ещё раз в объятия матери и, едва вырвавшись из них, опрометью кинулся на дорогу, где ждал его Улеб.

IV

Когда Зыбата вместе с Улебом прибежали на площадь киевского Детинца, там стоял невообразимый крик. Говорили все разом. Никто не слушал другого, не обращая внимания на то, слушал ли его кто-нибудь или нет.

   – Да как же это так, – орал длиннобородый детина, – нешто мы не такие же, как и все? Отчего нам князя не дают?

   – Нам посадники надоели, не хотим их! – вторил детине его сосед.

   – Князя нам подавай, такого, чтобы всем князьям князь был и чтобы вашему Киеву нос утёр, – надрывался третий.

   – Князя, князя! Князя! – ревели все.

   – Это кто же? – спросил Зыбата у Улеба.

   – Из Новгорода, – ответил тот, – посланцы.

   – Чего ж они так галдят?

   – Верно у них уж обычай такой!

   – Гляди-ка, как наши-то на них смотрят!

   – Ещё бы не смотреть, диво да и все!

В самом деле спокойные, флегматичные обитатели Днепра, не привыкшие к такому способу выражения своих чувств и обсуждению важнейших вопросов, смотрели на гостей из Новгорода с заметным удивлением.

На крыльце княжеских хором стоял, облокотившись на перила, Святослав. Он равнодушно прислушивался к этим крикам. Позади него стоял брат его второй жены Милуши – Добрыня, положив свою правую руку на рукоятку меча, а левую на плечо своего улыбавшегося племянника Владимира, что-то шептавшего своим братьям Ярополку и Олегу. По другую сторону Святослава стояли воеводы Сфенкал и Икмор, а за ними Зыбата разглядел и своего отца Прастена.

Все они не говорили ни слова. Да и бесполезно было бы говорить. Новгородские послы, по всей вероятности, не стали бы их слушать – так они были увлечены в это мгновение своим делом.

   – Князя нам, князя! – ревели они.

   – Новгородцы думают, – насмешливо заметил Улеб, – что они явились на своё вече!

   – А разве у них всегда так? – спросил Зыбата.

   – Мой дядя бывал на Ильмене, так рассказывал, что о каждом пустяшном деле они так орут на вече, что после хрипят и говорить не могу.

   – Чего же они теперь-то хотят?

   – А видишь ли, наш князь Святослав, как похоронил княгиню Ольгу, сейчас же собрался на Дунай завоёвывать болгарское царство.

   – Знаю это, – заметил Зыбата.

   – Ну, так вот, он, князь-то наш, оставляет в Киеве вместо себя своего большака княжича Ярополка, а древлянам даёт второго своего княжича Олега. Новгородцы прослышали это и разобиделись.

   – За что же?

   – Да как же! У других князь, а у них нет!

   – А Владимир-то?

   – Его Святослав с собой на Дунай хотел взять!

   – Так новгородцы чего же хотят?

   – Да чтобы Владимир был у них князем, вот чего им угодно, а когда явились, так о Владимире и не знали ничего, есть ли он на свете или нет!

   – Так как же они этого требуют?

   – Слух тут пошёл, что воевода Добрыня их надоумил. Вишь, не хочет он, чтобы племянник с отцом на болгар шёл. Да и то сказать, обидно... Ярополку да Олегу уделы, а Владимиру ничего.

   – Слушай-ка, слушай, – перебил Улеба Зыбата, – чего он?

Новгородские послы приумолкли. Один из них взобрался на ступени княжеского крыльца, кое-как остановил шум и гам и, когда наступило некоторое молчание, торопливо заговорил:

   – Почтенное вече, пришли мы сюда от господина Новгорода Великого, чтобы взыскать обиду, на него наложенную. Совсем ведь изобижен господин Великий Новгород, у древлянишек негодных свой князь будет, а у нас кто?

   – Верно, справедливо! – загалдели голоса.

   – Изобижен господин Великий Новгород куда как люто!

   – Князя нам, князя! Не хотим хуже древлян быть!

   – Чем мы Киева самого хуже! Эка невидаль Киев!

   – Мы дела князя Святослава приняли и к себе пустили, и теперь Киев выше Великого Новгорода становится!

   – Князя нам, князя! Знать ничего не хотим! Князя!

Напрасно новгородец, пытавшийся говорить, махал руками, старался перекричать своих товарищей, шум не смолкал. Другой новгородец, тоже пожелавший высказаться, столкнул его со ступенек и сам занял его место.

   – Господа вече, послушайте меня, – закричал он, – я сейчас такое вам слово молвлю, что ахнете!

Его услышали. Вечевики на мгновение смолкли.

   – Вот что я вам скажу, господа вече, князь Святослав, хоть он и князь, а не дело задумал. Трое у него сыновей, отчего он не даёт нам своего третьего? Зачем обделяет? Пусть и у нас князь Рюрикова рода будет. Так ли я говорю?

   – Так! – опять загалдели вечевики.

   – Молод ещё Владимир, – громко крикнул один из Святославовых воевод, – не управиться ему с вами.

   – И не нужно! У нас только бы был князь, а управляться мы сами-то стараться будем!

   – Князь Святослав, дай нам Владимира твоего во князья, добром дай!

   – А то изберём сами себе князя и на Киев плюнем!

   – Владимира! Владимира Святославича! – заревели голоса. – Или он, или сами себе изберём!

Святослав обернулся и строго посмотрел на Добрыню.

   – Твоё это дело? – спросил он.

Добрыня, не моргнув, выдержал этот взгляд и коротко ответил, кивнув головой:

   – Моё!

   – Зачем?!

   – Так пожелала мудрая твоя мать.

Святослав нахмурился.

   – Почему она этого желала?

Добрыня опять нисколько не смутился.

   – Потому, – уверенно ответил он, – что она видела...

   – Что? – гневно перебил князь.

   – А то, что сложишь ты голову там, на Дунае, и не хотела, чтобы вместе с тобою пропадал и любимый её внук.

На суровом лице Святослава отразилось что-то вроде душевного волнения. С Добрыни он перевёл свой взор на Владимира.

   – А ты хочешь к новгородцам? – спросил он.

   – Чего его спрашивать, – буркнул Добрыня, – несмыслёнок ещё, вестимо, ему с тобою хочется.

   – Со мной или в Новгород? – повторил Святослав.

Владимир, видимо, колебался.

   – Бабка приказывала мне у тебя, батюшка, удела просить, – нерешительно произнёс он, – чтобы против братьев было не обидно, а как ты решишь – твоя воля.

Святослав глубоко вздохнул. Видимо, не такого ответа он желал от сына.

Вечевики между тем горланили по-прежнему. Вдруг, покрывая весь этот шум, загремел мощный голос Святослава.

   – Люди новгородские, – начал он, – не то я готовил для меньшого своего сына. Думал я, по мне он пойдёт... Думал я, вот пойду на Дунай-реку, покорю всю страну вплоть до Византии и посажу на царство меньшого своего. Да нет, вижу теперь, что вам, люди новгородские, он больно по сердцу пришёлся. Просите вы его, а как мне, князю вашему великому, на вашу слёзную просьбу не снизойти? Берите же Владимира моего князем себе, коли так он вам люб, только одного его в Новгород я не пущу. Знаю я вас! В придачу к Владимиру и Добрыню берите. Будут у вас племяш да дядя...

Святослав смолк и строгим взглядом окинул новгородских послов.

Те молчали.

   – Что ж? Довольны вы моей милостью? – крикнул князь.

   – До-о-вольны! – вяло и нерешительно ответили двое-трое из новгородцев.

Знали новгородские послы, что не всё так сделалось, как им хотелось. Они думали взять себе одного только Владимира, но никак не Добрыню. Ведомо им было, что Добрыня Малкович шутить не любит: был он крут нравом, на руку тяжёл и на всякую расправу скор. Бывал он в Новгороде, посылала его туда княгиня Ольга, так он один со всем вечем управлялся. На что там горланы бывали, а и те его не на шутку побаивались.

А виновник всего стоял да, только бороду окладистую поглаживал. Глаза его так и светились удовольствием и радостью, которых он даже и скрывать не думал. Свой у него план был. Ярополк да Олег были ему совсем чужие, а Владимир – сын любимой сестры. Только бы на Руси остаться да удел получить, от Новгорода и до киевского старшого княжеского стола недалеко...

Добрыня был уверен, что князь Святослав так или иначе, а на Русь обратно не вернётся. Если бы и не сложил он своей буйной головы на равнинах земли болгарской, если бы всё исполнилось, как он задумал, то он так бы и остался там, уже не князем, а царём.

Новгородские послы переминались с ноги на ногу у княжьего крыльца. Святослав глядел на них и усмехался, понимая, что они думали.

   – Вот что, княже, – заговорил самый старший из новгородцев, – ты нам прости на слове, не посетуй на то, что скажу я тебе... Челом бью!

   – Что? Говори смело! – сказал, усмехнувшись, князь.

   – Да вот что, княже. – И новгородец в нерешительности, не зная, как ему высказать свою мысль, почесал затылок. – Ты, конечно, по-своему судишь, а мы, людишки-то, по-своему, по-глупому. Не осуди же на дерзком слове.

   – Да говори же! – вырвалось у князя, которому, очевидно, надоели все эти присловья.

   – По-нашему бы так, били мы тебе челом по меньшом твоём Владимире, так ты и дай нам его, не бойся, мы уже его убережём! Всем будет доволен!..

   – А Добрыню? – спросил Святослав.

   – А Добрыню Малковича ты с собой возьми, пусть воюет на здоровье!..

Дружный хохот всех, кто стоял и на крыльце, и перед крыльцом, прервал речь новгородца. Хохотал и Икмор, и Сфенкал, хохотал и сам Добрыня.

Этот смех смутил новгородца.

   – Что же, – растерянно разводил он руками, – я ведь ничего, я только, чтобы всё по-хорошему.

Один Святослав оставался серьёзен.

   – Вот, что я скажу вам, люди новгородские, – внушительно произнёс он, – просили вы – я исполнил по вашей просьбе. Сына своего Владимира без Добрыни я не отпущу, а коли вы их теперь не примите, когда я слово своё сказал, так пойду я на Новгород, как на лютого врага, войною. Выжгу его, с землёй сравняю, будто и не бывало никогда его на белом свете.

Он круто повернулся и, даже не удостоив взглядом растерявшихся послов, пошёл во внутренние покои. За ним последовали все его приближённые и сыновья.

Зыбата в это время успел протолкаться к самому крыльцу и, видя, что отец уходит вместе с другими, крикнул:

   – Батюшка!

Прастен обернулся на оклик и, увидав юношу, застыл на месте.

   – Зыбата! Сын! Ты! – восклицал он, не веря своим глазам.

   – Я, батюшка, я, родимый, видишь, вернулся...

Юноша взбежал на крыльцо и кинулся к отцу.

Как ни суров был старый Святославов воевода, но он почувствовал, что всё его сердце так и всколыхнулось от радости при виде сына, которого он уже считал погибшим...

   – Где же ты пропадал? – спросил он.

   – В лесу на той стороне заблудился.

   – И выбрался?

   – Видишь... Скорее бы выбрался, да недуг злой меня с ног свалил, всё это время, почитай, валялся.

   – Кто же тебя выпользовал?

   – А там, батюшка, старик один, христианин. Так вот он.

   – Прастен, – позвал появившийся в дверях дружинник, – тебя князь к себе кличет...

Отцу не хотелось уходить от сына, но тем не менее он поспешил на зов.

   – Иди, Зыбата, домой, – сказал он, – вот матери радости будет.

– Я уже был там, оттуда и сюда прибежал!

   – Иди, как освобожусь, приду!

Прастен поспешил к князю. «О каком старике христианине говорил сын? – думал он. – Нужно его расспросить толком...»

На другой день, когда Зыбата ещё спал крепким сном, отец разбудил его.

   – Вставай-ка, поговорим, – сказал он.

   – Прости, батюшка, – весело встряхнул головой Зыбата, проснувшись, – я сейчас, вот сбегаю на Днепр, искупаюсь.

   – Пойду и я с тобой...

   – О каком старике христианине, – спросил Прастен, – ты говорил мне вчера?

   – О том, который приютил меня в лесу... Ах, отец, – вдруг вырвался вздох из груди Зыбаты, – если бы ты знать только мог...

   – Что знать? – спросил Прастен.

Зыбата со всеми подробностями передал всё, что с ним приключилось.

   – Старик-то знает тебя! – закончил он свой рассказ.

   – Знает? – удивился Прастен.

   – Когда я уходил, он назвал твоё имя, а я никогда не говорил ему, как тебя зовут.

В ответ на это Прастен молча покачивал своей начинающей седеть головой.

   – Всё, что ты говорил мне, сын мой, – начал он, – не очень для меня удивительно. Я знаю христиан, и между ними у меня есть добрые друзья. Христиане далеко не плохие люди, но что бы они ни говорили нам про своего Бога, как он ни хорош, он нам чужой, да и к тому же он нам совсем непонятен. Как можно верить в то, что мы не видим?

   – Но как можно и отвергать то, что мы не знаем? – горячо возразил Зыбата. – Если мы чего-нибудь не знаем, то и нельзя сказать, что этого нет.

   – Вот и я хотел то же самое сказать, что и ты говоришь сейчас, сын мой, – наставительно сказал Прастен. – Пусть невидимый Бог христиан есть, но пусть христиане и веруют в него, а мы будем чтить Перуна. Ему поклонялись наши отцы и деды, мы привыкли к нему и не нам отвергать его. Если Бог христиан действительно столь могуществен, так он сам победит и изничтожит нашего Перуна и тогда мы все, видя его победу, поклонимся ему и принесём ему жертвы, а пока теперь останемся при наших прежних богах, ибо нехорошо оставлять то, что всегда было с нами, и менять на то, что нам совершенно неведомо.

Прастен помолчал, взглянул на задумчиво смотревшего на Днепр Зыбату и продолжал:

   – Вот и князь наш Святослав Игоревич даже и не думает менять своей веры, а уж он ли не знает всего, что касается христианского Бога. Он не раз беседовал о нём с византийскими мудрецами и никогда не находил нужным следовать их увещеваниям.

   – Но мудрая княгиня Ольга, – сказал Зыбата, – была христианка.

   – Пусть так. Это было её дело. Никто, ни сын её, ни воеводы, ни народ не мешал ей веровать в этого Бога, да и князь с воеводами никому не мешает поклоняться ему. Мало ли христиан среди дружинников князя? Все они храбры и верны, и преданы князю Святославу, но, не скрою от тебя, что Бог христиан это Бог женщин, стариков и рабов.

   – Почему так?

   – Бог христиан требует прощения врагам, какой-то особенной любви к ним, требует, чтобы обиженные не мстили за обиды. А подумай-ка ты сам – разве это возможно! Как не отомстить врагу? Он перестанет тогда бояться тебя и уважать. Враг, не получивший отмщения, будет думать, что ты слаб, и гордостью исполнится сердце его, и придёт он, и будет хозяином в доме твоём и господином твоим.

   – Андрей мне говорил другое, – сказал Зыбата.

   – Что же он говорил тебе, сын?

   – То, что самая тяжёлая месть, когда добром отплачивают за причинённое зло.

   – Все христиане так говорят. Но мало ли, что и ещё они говорят! Разве можно верить всем их словам?

   – Можно, отец!

Прастен строго взглянул на сына.

   – Всё это одни только христианские бредни, – проговорил он.

   – Нет, отец, нет, – горячо, пылко заговорил Зыбата, – ты бы не стал так думать, если бы послушал этого старого христианина Андрея. Он говорит...

   – Погоди, ты вот опять вспомнил об этом старике.

   – И всегда буду вспоминать о нём, отец!

Прастен поморщился.

   – Ну как хочешь, – перебил он сына, – я хочу увидать его. Ты говоришь, что он выпользовал тебя от недуга.

   – Он спас меня от смерти. Без его помощи я погиб бы в лесу и ты никогда не увидел бы меня.

   – Я и хочу поблагодарить его за тебя.

   – Ты, отец!

   – Да, чему ты удивился?

   – Как же ты это сделаешь? Андрей не выйдет из лесу.

   – Я пойду к нему сам, а ты проводишь меня; найдёшь ты дорогу?

   – Найду, отец, найду! Я заметил её, когда возвращался из лесу.

   – Тогдща мы сегодня же пойдём к твоему старику. Я сейчас побываю у князя, отпрошусь у него, и мы пойдём.

Отец и сын замолчали. Каждый из них отдался своим мыслям. Юноша думал о том, что он скоро увидит доброго старика, которого он успел полюбить всей душой, но ещё более его радовало то, что он приведёт к нему своего отца.

Прастен тоже погрузился в воспоминания. Припомнились старому воину его молодые годы – далёкие годы.

Сколько прошло времени, сколько воды утекло в Днепре, сколько пережито было!

Прастен тоща был простым дружинником. В то время пришельцы-варяги были главными людьми при князьях, и только с Ольги пошло, что славяне начали не только выдвигаться, но и занимать положение при княжеском дворе. Прастен же был честолюбив. Он решил, что добьётся того, что княгиня Ольга призовёт его и поставит во главе самостоятельного отряда. Был он и деятелен, и сметлив, и умён, но, чтобы выдвинуться, ему постоянно кто-нибудь да мешал. И ожесточилось сердце Прастена, и озлобился он. Он стал ненавидеть людей, а более всех ненавидел варяга Стемида.

Этот варяг отличался благородством характера, правдивостью, но для Прастена он был особенно ненавистен тем, что он более всех мешал ему выбиться из положения рядового дружинника. Не любил Стемид Прастена, не любил более всего за то, что тот хотел выдвинуться не личной храбростью, не заслугами, а именно другим путём. И часто Стемид укорял этим Прастена, возбуждая ещё большую его ненависть.

Когда древляне убили Игоря, Стемид был с несчастным князем. Он успел спастись и явился в Киев. Здесь он, рассказывая об ужасной смерти князя, нисколько не скрывал того, что во всём случившемся более, чем кто-либо, виноват сам Игорь. Он говорил, что корыстолюбие заставило его пойти собирать раз уже полученную дань. Словом, Стемид во всём винил князя Игоря и оправдывал древлян. Прастен задумал воспользоваться этим, чтобы погубить ненавистного ему человека. Он явился к воеводе Свенельду, воспитателю Святослава, и наговорил ему о Стемиде много такого, что тот, пожалуй, никогда и в мыслях не держал. Прастен обвинил Стемида в том, что тот завёл Игоря к древлянам и помогал им в убийстве князя. Свенельд потребовал Стемида, и тот не только оправдался, но ещё уличил Прастена во лжи. Это ещё более озлобило дружинника, и Прастен поклялся в ужасной мести своему врагу. Скоро представился и случай. Ольга, Святослав, Свенельд, Асмуд ушли из Киева с дружинами в древлянскую землю. А дружина, где были вместе Стемид и Прастен, осталась на Днепре, чтобы оберегать Киев от нападений печенегов. Прастен воспользовался отсутствием воевод и, подговорив десятка два дружинников из числа своих товарищей, ночью ворвался в дом Стемида. Варяг был связан, и на глазах несчастного отца торжествующий Прастен убил его малолетнего сына. Было бы всё кончено и для Стемида, но товарищи Прастена не допустили этого. Они не решились пролить кровь варяга, но понимая, что, если после совершенного злодейства Стемид останется между ними, не сдобровать и им всем. Как раз случилось так, что около Киева появились печенеги, и негодяи продали им своего пленника. Потом, когда вернулись княгиня и воеводы, всё случившееся было свалено на печенегов, и так как такие происшествия вовсе не были редки в то время, то особенного внимания на исчезновение Стемида не было обращено. Прастен занял его место в дружине...

Святослав приблизил Прастена к себе и даже отличал от любимцев своих Сфенкала и Икмора, но не мог всё ещё успокоиться Прастен. Постоянно он жил под страхом мести Стемида. О смерти его ничего не было известно. Прастен постоянно думал, что вот-вот враг его вернётся, отомстит жестоко и за себя, и за погубленного сына...

Как бы желая стряхнуть тяжёлые воспоминания, Прастен покачал головой и поднялся.

   – Пойдём! – сказал он сыну, и Зыбата не узнал хорошо ему знакомого голоса отца.

   – Батюшка, родимый, что с тобой! – воскликнул Зыбата, кидаясь к отцу и с тревогою вглядываясь в его лицо.

   – Не знаю, поймёшь ли ты меня после всего того, что наговорил тебе этот старик христианин?

   – Пойму, отец, говори.

   – Так слушай, месть – священное дело!

   – Так ли?

   – Для меня так, и иначе и быть не может.

   – Пусть будет по-твоему, отец.

–. У меня есть заклятый враг...

Зыбата пылко воскликнул:

   – Прикажи мне рассчитаться с ним!

Прастен горько усмехнулся.

   – Эх, когда бы так, я и сам бы давно уже это сделал...

   – Что же тогда!

   – А то, что я жду его мести...

   – Кто же этот твой враг?

Но Прастен будто не слыхал вопроса.

   – Так и должно быть, – продолжал он, – так всегда и будет. Что может быть выше и слаще для человека, чем месть... О, какие это сладкие мгновения! Ты торжествуешь, а враг твой проклинает то время, когда он родился на свет... Ничто выше и слаще этого не может быть!

   – Отец! – воскликнул в ужасе Зыбата.

   – Нет, сын, – мрачно сказал, не глядя на Зыбату, Прастен, – месть – это справедливое священное возмездие... Если бы не было её, нельзя было бы жить, иначе тот, кто силён, неистовствовал бы над слабым; так и знай, Зыбата, и что бы тебе ни говорили христиане, не верь им. Месть необходима, ибо ею держится справедливость, и, боясь её, люди живут мирно.

Он пристально посмотрел на сына и потом, положив руки на его плечи, сказал:

   – Зыбата, слушай и пойми! Заклятый враг мой должен мне отомстить. Когда-то, ещё тогда, когда, ты не родился даже, я обидел его. Много лет прошло с тех пор, если бы я встретил врага, я убил бы его и был бы спокоен, но я не нахожу его, не знаю, где он, и постоянно жду и боюсь, что вот-вот он появится. Не за себя боюсь я, Зыбата, не за себя! Боюсь за тебя, потому что ею месть не может обрушиться на одного меня, но и тебе он будет мстить, дабы заставить меня терзаться! Он будет прав, сын, ибо я поступил с ним так же!

   – Что ты сделал ему, отец? – воскликнул юноша.

   – Я на его глазах убил его сына! – глухо ответил Прастен.

Зыбата смотрел на него с ужасом и жалостью.

   – Он был твоим врагом? – спросил он.

   – Нет.

   – Зачем же ты так сделал?

   – Я ненавидел его.

   – За что?

   – Он был справедлив ко мне, а я не мог этого вынести.

Зыбата опустил голову.

   – Месть его неизбежно должна пасть на твою голову: кровь за кровь, смерть за смерть! Я убил его сына, он убьёт моего... И будет прав!

   – Отец, скажи мне его имя! – воскликнул Зыбата.

   – Его звали Стемид.

   – Варяг?

   – Да, хотя и родился он в Киеве, но его отец пришёл с Рюриком на Ильмень.

   – Он жив?

   – Не знаю, я ничего не слышал о его смерти.

   – И ты думаешь, он не забыл?

   – Как можно забыть о мести, – сказал Прастен, – я первый стал бы презирать его, если бы было так...

   – Где же он теперь?

   – И этого я не знаю... Я отдал его печенегам. Когда при воеводе Претиче они подходили к Киеву. Но довольно говорить об этом. Я сказал тебе всё, чего я боялся, что мучило меня, я думаю, что должен предупредить тебя, дабы знал ты, что грозит тебе; пойдём домой, солнце встало совсем высоко.

Они пошли обратно. Прастен весь был под впечатлением своих воспоминаний. Зыбата понимал, что творилось в душе его родителя. «Отец сказал, что мстить надо так, – думал юноша, – чтобы враг проклинал то время, когда он пошёл против меня. И что же теперь? Врага его нет, о нём нет ни слуху ни духу, а между тем вот он сам, наверно, проклинает то время, когда убил сына Стемида. Я понимаю, что он боится за меня, и в этой боязни, пожалуй, больше мести, чем в самой лютой казни. И Андрей мне говорил об этом! Как я рад, что отец пойдёт со мной! Старик христианин успокоит его.

В молчании дошли они до того места, где тропинка, вившаяся по горе, расходилась на две. Прастен сказал сыну, чтобы тот был готов в путь к его возвращению, потом направился к Детинцу, Зыбата же повернул к своим хоромам.

После полудня Прастен вернулся из княжьего дворца. Недавнее его уныние теперь прошло. Он был весел, разговорчив и даже, что бывало с ним очень редко, шутил и с сыном и с женой.

Он рассказал Зыбате, что князь Святослав торопится со сборами в предстоящий поход.

   – Великую, небывалую ещё никогда рать собирает князь, – говорил он, – пойдут в болгарские страны не только его дружины, но и печенегов он ведёт с собой, а у Дуная венгры к нему пристанут.

   – Думаешь, отец, успешен будет поход? – спросил Зыбата.

Разговор их происходил в то время, когда они переправились через Днепр и были на пути к лесу, в котором жил старец христианин.

Желая почтить человека, оказавшего помощь сыну,Прастен постарался возможно торжественнее обставить своё появление у отшельника: он оделся в лучшее своё платье, надел на себя свои воинские доспехи; сел на своего боевого коня.

Зыбата тоже был в одежде младшего дружинника.

Следом за ними тянулось несколько подвод, доверху нагруженных зерном, вином, привезённым из Византии, всякими припасами, богатыми одеждами. Словом, богато намеревался воин отблагодарить за сына доброго старика.

Зыбата поглядывал на всё это, думал о том, как отнесётся Андрей к дарам отца. Он видел убогую жизнь старца, знал, что он довольствуется для себя самым малым, и думал, что он отвергнет всё, что ни предложит ему Прастен, как совершенно ненужное и бесполезное. «Тогда отец обидится», – думал Зыбата и боялся, как бы не оскорбил Прастен в гневе Андрея.

Он то и дело поглядывал на отца, стараясь подметить что-либо на его лице, что говорило бы о сделанных утром признаниях, но Прастен был весел, как никогда.

   – Ты спрашиваешь, будет ли успешен этот поход, – сказал он в ответ, – думаю, что победа ждёт нашего князя. Такая рать! Византия совсем бессильна. Её дружина ничтожна, и Святослав завоюет всё болгарское царство, а там возьмёт и город Константина. Так он думает теперь.

   – Да на что он ему?

   – Увеличится царство его, и будет оно от Северного варяжского моря до Южного. Святослав не будет прибивать щита к воротам Царьграда, как сделал это Олег. Ему нужен сам Царьград...

   – Чего же он раньше не взял его?

   – Препятствовала княгиня Ольга. Она была защитницей греков, а князь Святослав был добрым сыном.

   – Он и при матери собирался на Царьград...

   – Собирался и не раз. Вот когда он вернулся из последнего своего похода, он прямо сказал матери, что уходит в Переяславец-Дунайский, а в Киеве на Днепре жить более не будет. Греки шлют туда золото, ткани, вино и плоды, – говорил он, – богемцы и венгры – коней и серебро, со всей Руси свозятся в Переяславец меха, воск, медь; как же не овладеть таким городом, который может превзойти Киев?

   – Что же Ольга?

   – Сперва стала отговаривать, а после прямо-таки не пустила его на Дунай.

   – Как? Князя Святослава не пустила?

   – Да…

   – И он послушался её?

   – Матери нельзя не послушаться, – наставительно сказал Прастен, – нельзя было Святославу не послушаться Ольги и потому ещё, что близки были к концу дни её. Смерть уже подошла к ней, и мудрая княгиня чувствовала её дыхание. «Похорони меня сперва, – сказала она сыну, – а потом иди, куда хочешь!» И Святослав остался.

   – А княгиня Ольга скоро умерла после этого?

   – На четвёртый день...

   – Вот, я думаю, князь тризну-то справил!

   – Нет, она запретила это. Она строго приказала, чтобы похоронил её среди христиан и по христианскому закону. Так и поступили по её желанию.

   – Да, она была христианка! – проговорил Зыбата и обернулся.

Ему как будто послышался доносившийся до его ушей откуда-то издали крик.

Юноша не ошибся. По полю вдогонку им неслись во весь опор два всадника.

   – Батюшка, смотри-ка, кто-то нас догоняет, – воскликнул юноша.

Прастен приподнялся на седле, прикрыл глаза ладонью руки от солнца и зорко посмотрел на всадников.

   – Княжич Владимир! – воскликнул он.

   – А с ним Улеб! – добавил Зыбата.

   – Придержим коней, подождём их.

   – Подождём, отец!

Прастен и Зыбата остановились.

Ещё издали Владимир закричал, что только было силы:

   – Прастен, Зыбата, подождите! Мы с вами!

Отец Зыбаты тронул лошадь навстречу княжескому сыну.

   – С тобою я виделся, Прастен, – запыхавшись от быстрой езды, говорил Владимир, когда они подъехали, – Зыбата, здравствуй! Как я рад тебя видеть! Твой отец рассказывал, что с тобою приключилось. Спасибо Андрею.