Текст книги "Варяги и Русь"

Автор книги: Александр Лавров (Красницкий)

Соавторы: Франц Добров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 51 страниц)

   – Ты знаешь его, княжич! – с некоторым удивлением спросил Прастен. – Вот я и не думал этого.

   – Как же не знать-то! Он часто бывал у бабки.

   – У княгини Ольги?

   – Да. Она всегда очень хвалила его. Андрей, – говорила она, – истинный христианин...

   – Что же, поедем, – предложил Владимир, заметив, что уже потянулись подводы с дарами, которые вёз Прастен старцу.

Все тронули коней, лес уже был недалеко.

   – Ты это Андрею везёшь? – кивнул, обращаясь к Прастену, на подводы Владимир.

   – Да, хочу за сына поблагодарить!

   – Не возьмёт он!

   – Как не возьмёт?

   – Так, не нужно ему ничего! Знаю я этого старика! Он день и ночь молится своему Богу и, кроме молитвы, ни о чём другом не думает.

   – Как же это я про него не слыхал? – задумчиво произнёс Прастен.

   – Слышал, только внимания особого не обращал. Мало ли христиан живёт в Киеве!

Прастен о чём-то задумался, потом быстро спросил:

   – Он здешний? Киевский? Тогда бы я знал его.

   – Не знаю, – ответил Владимир, – я помню его стариком.

Разговор прервался, они подъехали к лесной опушке.

V

Словно чувство какого-то смутного страха овладело путниками, когда они очутились пред зелёной стеной леса.

Тихо шелестя своими листьями и размахивая под налётом ветерка ветвями, качая зеленеющими макушками, словно шептались между собою деревья. Как будто спрашивали они друг друга, кто эти люди, явившиеся сюда нарушить их безмятежный покой.

   – Ну, что же? – первым оправился Прастен. – Чего это мы здесь стали! Зыбата, показывай дорогу!

   – Погоди, Зыбата, – сказал Владимир, – ты, пожалуй, провозишься долго, дай-ка поищу я. Думается, что найду тропку скорее тебя!

   – Ты уже бывал здесь, княжич?

   – И не один раз!

   – А бабку свою ты не водил сюда? – спросил Прастен.

   – Случалось и это! Я ведь говорил, что бабка очень уважала этого старика христианина.

Княжич скоро нашёл тропку, которая вела к избе Андрея.

   – Вот здесь, – торжествующе проговорил он, – нашёл!

   – Мне бы так быстро не найти, – отвечал Зыбата, – плутать бы стал.

   – То-то! Где же тебе! А я тут бывалый.

Всадники, вытянувшись гуськом, без затруднений могли продолжать путь по тропинке.

Не то было с подводами. Неуклюжим телегам, в каждую из которых было впряжено по две пары волов, проникнуть в чащу было невозможно. Впрочем, подводы тянулись ещё далеко; их чуть-чуть было видно с того места, где стояли путники.

   – Как же нам быть, княжич, – кивнул головою на свои возы Прастен, – ведь им тут, вижу я, не пройти.

Владимир задумался на мгновение.

   – Вот что только знай, – сказал он, – Андрей не возьмёт даров.

   – Уж упрошу как-нибудь. Не хочу в долгу за сына оставаться.

   – Твоё дело. Тогда можно так. Отсюда до избы Андрея совсем недалеко.

   – Чего ближе, – отозвался Зыбата, – рукой подать.

   – Именно так. У тебя много людей-то при возах?

   – Шестеро. Я их тоже старику подарю всех.

   – Рабы?

   – Да, трое печенегов, косог один да двое с Дуная.

   – Так пусть они подводы оставят здесь, а груз пусть перенесут, благо недалеко, на руках.

   – Верно, княжич, верно! Спасибо тебе! Так я и сделаю, как ты присоветовал.

   – Известить их, батюшка, надобно.

   – Подтянутся... А тебя, Улеб, попрошу я подождать.

   – Хорошо, Прастен, дорога-то прямая?

   – Прямо идите все, – сказал Владимир, – так и упрётесь.

Улеб остался поджидать возы; остальные тронули коней и скоро скрылись в кустарниках.

Княжич Владимир был весел. Очень уже радовало юношу, что отец и ему удел дал. Ничем не хуже оказался он пред братьями, и даже его удел куда лучше, чем у них. Новгород в то время был богатейшим из городов Руси. Правда, новгородцы известны были своим буйным нравом, но Владимир уверен был, что его дядя Добрыня Малкович легко справится с буянами.

Владимир с восторгом говорил о Новгороде...

   – Пойдём, Прастен, со мною! – звал он старого воина.

   – Нет, княжич, я уже с отцом твоим останусь.

   – Пойдём, говорю тебе, там Добрыня тебя первым поставит.

   – Спасибо на ласковом слове, а всё-таки с князем останусь.

   – Вон и бабка говорила, что с отцом головы не сносить.

   – Пусть так. Всё-таки с князем Святославом жил, с ним и умру.

   – Экий ты, Прастен, несговорчивый!

   – Уж, княжич, какой есть! Стар – не меняться!

   – Зыбату тогда отпусти.

   – А это его дело. Хочет с тобой идти, пусть идёт, держать не буду, он уже в разуме.

   – Зыбата! Зыбата! – позвал Владимир.

Но юноша уже не слышал голоса Владимира. По его соображениям, совсем недалеко была изба Андрея, и он припустил вперёд своего коня.

Им овладело нетерпение. К этому старику, о существовании которого так ещё недавно Зыбата не имел никакого понятия, у него в сердце было больше привязанности, чем к отцу. Почему это было так, Зыбата не знал. Не обращая внимания, что при быстром беге коня ветви деревьев сильно похлёстывали его, он мчался по тропе, пока не очутился на полянке. Избушка, старенькая, ветхая, стояла на прежнем месте. Кругом неё раскидывался лужок, поросший густой травой и роскошными полевыми цветами. Зелёной живой стеной стояли вокруг высокие деревья. Над лугом, пригретом лучами солнца, носились стрекозы, жужжа в тишине ясного летнего дня.

Выскакав на поляну, Зыбата на мгновение остановился. Сперва этот отрадный мир и покой успокоительно подействовали на него, потом, когда первые мгновения душевного умиления прошли, он стал отыскивать глазами Андрея.

Старца нигде не было видно.

   – Андрей, – закричал Зыбата, подъезжая к избушке и соскакивая с коня, – откликнись.

Внутри избушки послышалось движение, и на пороге её появился старец.

Доброй, кроткой улыбкой светилось лицо его. Он глядел на спасённого им юношу, и глаза его туманились от невольных слёз. Видимо, Андрей до глубины души был обрадован появлением сына Прастена.

   – Ты, Зыбата, – проговорил он, – не позабыл старика.

   – Отец, – пылко вскричал юноша, – разве могу я забыть тебя?

Он соскочил с коня и припал к ногам Андрея, целуя его высохшие морщинистые руки.

Как раз в это время на поляну выехали Владимир и Прастен.

Оба они на мгновение приостановились, потом Владимир Святославович, словно поддаваясь внезапному сердечному порыву, двинул вперёд коня и, очутившись около Зыбаты и Андрея, соскочил с него и кинулся к старцу.

   – Андрей, отец мой, – говорил он, – как я давно уже тебя не видал. Узнаешь ли ты меня, Андрей?

   – Да, княжич, да! Любый ты мой, как не узнать.

   – Обними же меня, поцелуй, как целовал ты меня в детстве...

Старец и юный князь обнялись.

   – Что бабка твоя, – спрашивал Андрей, – мудрая Елена?

   – Умерла она, Андрей.

Старец отшатнулся.

   – Умерла? Княгиня Елена умерла! – воскликнул он.

   – Да, умерла и похоронена на Щековице.

Андрей перекрестился.

   – Упокой Господи душу новопреставленной рабы твоей Елены, – проговорил он, – к лику праведных сопричти.

   – По вашему христианскому обряду её погребли, – продолжал Владимир.

   – И тризны, сын мой, не было?

   – Нет, ваш жрец и моление совершал.

   – А твой отец? Позволил он?

   – Бабка так завещала. Разве мог он ослушаться. Он был при погребении, а вместе с ним и весь Киев.

Пока Владимир рассказывал Андрею о кончине Ольги, Зыбата оставил их и подбежал к отцу.

Прастен остался на том месте, где он оказался, выехав на поляну.

Когда он увидал сына у ног старика христианина, им вдруг овладело ревнивое чувство. Он ли не любил Зыбату? Правда, он никогда не показывал ему своей любви, но делал лишь потому это, что всякое проявление, даже родительской нежности, казалось смешным и считалось признаком слабости. Сколько раз в недавнем походе, когда Зыбата с юношеской неосмотрительной отвагой зарывался слишком вперёд в гущу врагов, Прастен с опасностью для жизни отводил от его головы уже занесённую над ней вражескую секиру. И Зыбата не замечал никогда этого, а если и замечал, то не находил нужным помнить. Тут же какой-то совершенно чужой старик, который только и сделал, что продержал юношу несколько дней у себя, так привлёк к себе его сердце, что Зыбата, гордый по характеру, никогда, никому, даже самому князю не кланявшийся, вдруг лежит у его ног, обнимает его колена, плачет от радости, что видит его... Уж не очаровал ли этот старый христианин его сына? Ведь эти поклонники неведомого Бога все чародеи. Они умеют отводить глаза и приколдовывать к себе людские сердца. Горе этому старику, если он очаровал Зыбату! «Я отдам ему всё, дам и ещё больше, – думал Прастен, – но пусть только он не чарует Зыбаты!»

В это время к нему подбежал Зыбата.

   – Батюшка, – крикнул он, – вот Андрей.

Он остановился в некотором замешательстве, увидав серьёзно-мрачное нахмуренное лицо отца.

   – Что с тобою, Прастен? – с тревогой спросил он.

   – Ничего! – холодно ответил воин.

   – Отчего ты не подойдёшь к Андрею?

   – Я жду, когда Улеб приведёт моих рабов.

   – Полно, отец, Андрею не нужно твоих богатств. Пойдём.

   – Нет! Как я сказал, так и будет!

Зыбата не стал настаивать. Он знал, что это бесполезно и что отец не изменит своему слову.

Ему очень хотелось пойти к старику и Владимиру, но в тоже время он не решался оставить и Прастена, чувствуя, что он может жестоко этим обидеть отца.

Прастен между тем гордо отвернулся, делая вид, что он внимательно смотрит вглубь тропки, по которой должны были его рабы принести дары.

Ждать пришлось недолго. Улеб ухитрился провести по тропке обе подводы, так что ни разгружать их, ни нести на руках груза не пришлось.

Прастен приказал рабам остановиться у избы отшельника и сам двинулся вслед за ними. Между тем Владимир окончил свой рассказ о пожалованном ему отцом уделе и, указывая на воина, сказал:

   – Это Прастен, отец Зыбаты!

   – Знаю его! – улыбнулся Андрей.

   – Он пришёл благодарить тебя за сына, и ты, Андрей, обидишь его, если откажешься от его даров.

   – Нет, не откажусь я...

Владимир с изумлением посмотрел на старика.

   – Я сказал это потому лишь, Андрей, – промолвил он, – что ранее ты отказывался от всяких даров.

   – Да, но то были не дары Прастена!

Лицо Андрея вдруг приняло суровое выражение.

   – Прости меня, княжич, – вдруг вымолвил он, – я оставлю тебя одного.

   – Как? Куда же ты? – удивился Владимир.

   – Злой дух одолевает меня. Сердце моё мятётся, а душа моя горит, словно огонь ада жжёт меня. Боюсь гибели, ада кромешного страшусь и ищу защиты я надёжной и верной. К Богу моему, создателю, помощнику и покровителю необходимо прибегнуть. Молитвою уврачевать страдания мои, дабы я многогрешный был достоин Спасителя моего. Прости, князь, удалюсь я. Скажи спутникам своим, чтобы не мешали мне в молитве, сам выйду, коли Бог пустит!

Он в пояс поклонился Владимиру и скрылся в избушке.

Тем временем к избушке подъехали возы, а вместе с ними Прастен с Зыбатой и Улебом.

   – Где же этот старик, – спросил, хмурясь, Прастен, – отчего он ушёл?

   – Андрей молится своему Богу! – ответил Владимир.

   – Разве он не видел, что мы пришли к нему?

   – Видел... Настало время его молитвы, и он ушёл.

   – Стало быть, нам ждать?

   – Подождём!

Прастен нахмурился ещё более. Он уже был обижен поступком христианина, но сдерживался и только, обернувшись к невольникам, крикнул им:

   – Разгружайте!

Неудовольствие Прастена передалось и его спутникам.

Владимир Святославович, как более привычный к христианам, менее других был смущён поступком Андрея. Пылкий Улеб негодовал. Зыбате было неловко, потому что он понимал, что отец его явился сюда исключительно ради него, и Зыбата боялся, как бы оскорблённый Прастен не забылся и не обидел бы старца. «Как там отец хочет, – размышлял Зыбата, поглядывая на искажённое злостью лицо Прастена, – гневайся он, как ему только угодно, а Андрея ему я в обиду не дам. Княжич Владимир тоже за меня будет, в случае чего вдвоём справимся...»

Прастен продолжал сдерживать свой гнев, хотя и его лицо, и глаза, горевшие злобой, выдавали его чувства. Он распоряжался разгрузкой возов, словно нарочно медля с этим делом, чтобы дать себе время успокоиться.

Дары Прастена были великолепны. Медвежьи и лисьи меха, воловьи продублённые шкуры, всякая тканая одежда привезена была в огромном количестве. Словно не об одном, а о целом десятке человек заботился отец Зыбаты. Мешки с пшеницей, кувшины с вином занимали целый воз.

Щедро расплачивался Святославов воевода за добро, оказанное его сыну!

Владимир, присевший на обрубок дерева, заменявший собою около хижины Андрея скамью, рассеянно смотрел, как разгружали воза. Почему-то обратил на себя его внимание один из печенегов, пленников Прастена.

Это был почти уже старик, но самое его обхождение с остальными его товарищами показывало, что до неволи он был между своими значительным лицом; заметна была привычка приказывать и вместе с нею уверенность, что каждое приказание будет беспрекословно исполнено.

   – Слушай, Прастен, – спросил Владимир, – откуда у тебя этот печенег?

   – Который, княжич?

   – Вон тот, старик!

Прастен засмеялся.

   – А, ты заметил этого старого пса! Он был старейшиной племени. Я взял его в бою. Он мой, как воинская добыча. Хочешь посмеяться, княжич?

И, не дожидаясь ответа Владимира, Прастен крикнул:

   – Эй ты, старый печенежский пёс!

Невольники вздрогнули от этого оклика и перестали работать. Услышав голос своего властелина, рабы испуганно смотрели на Прастена, только один старый печенег стоял, выпрямившись и скрестив на груди руки.

   – Тебе я говорю или нет, – воскликнул Прастен, – подойди сюда и принеси кнут, которым погоняют волов.

Старый печенег, не торопясь, взял кнут, подошёл к Прастену.

   – Дай сюда! – крикнул Зыбатин отец. – Когда нужно говорить с такими собаками, кнут должен быть всегда в руках. Если вы видите кнут, становитесь понятливее. Ну! Что я тебе сказал!

Старик пленник бросил кнут к ногам Прастена и замер перед ним в своей презрительной позе.

Вся его фигура, лицо выражали презрение к своему властелину.

   – Батюшка, – склонился к отцу Зыбата, – ради меня оставь его, не бей!

   – Прочь, мальчишка! – не своим голосом заревел Прастен. – С каких пор это повелось, что сыновья учат отцов?

   – Я, батюшка, не учу тебя, а только прошу...

   – Молчать! А ты, негодная собака, – обратился, засверкав глазами, Прастен к печенегу, – всё ещё думаешь о своих степях! Тебе всё ещё снится свобода... Забудь, проклятый, о ней. Я господин твоей жизни и, когда захочу, убью тебя!

   – Ну так что же, – гордо тряхнул головой, печенег, – убивай! Или ты думаешь, что я боюсь смерти? Тебя не боюсь, а смерти и подавно.

   – Ого, как заговорил негодник, – весь дрожа от гнева, закричал Прастен, – слышишь, княжич, как теперь рассуждают презренные рабы! Но я тебя научу повиноваться, ты будешь делать то, что угодно мне.

   – Я никогда не отказывался исполнять твою волю, – твёрдо произнёс старик. – Боги ввергли меня в несчастье, они не дали мне смерти, не даровали мне и такого наслаждения, как убить тебя. И вот я твой раб и ты волен надо мною.

   – И я тебе докажу, что я господин твой!

   – Приказывай.

   – Пляши! Сейчас пляши, как скоморох, перед нами.

Это приказание Прастена поразило всех. Не такая была минута, чтобы потешаться.

   – Ты был вождём в своём племени, – заговорил Прастен, – твоему слову повиновались сотни твоих воинов, но вот теперь я посмотрю, как повинуешься ты! Пляши!

   – Оставь его, Прастен, – вступился Владимир.

   – Молчи, княжич, – сверкнул тот глазами, – и ты ещё молод, чтобы приказывать мне. Твой отец не делает этого...

   – Я прошу только...

   – А я не могу исполнить твоей просьбы... Пляши, пёс!

Старый печенег с мгновение помолчал, потом решительно произнёс:

   – Не буду!

   – Не будешь, – заревел Прастен, – не будешь?

   – Не буду... Убей меня, а не буду...

   – Тебя убить! Нет, ты не умрёшь... Я тебя научу покорности... вот тебе!

Кнут со свистом взвился и опустился на старика; багровый рубец появился на его лице.

Печенег не дрогнул, не попятился даже, ни стона, ни крика не вырвалось из его груди. Гордый и непоколебимый стоял он пред своим господином.

   – Пляши! – опять закричал Прастен.

И опять последовал прежний решительный ответ:

   – Не буду!

Бич засвистал в воздухе. Удары, один другого сильнее, посыпались на несчастного. Пятеро остальных невольников в ужасе сбились в кучу и, дрожа от страха, смотрели на избиение своего товарища. Ярость Прастена всё распалялась. Ударом кулака он свалил несчастного с ног и продолжал наносить удары. Владимир отвернулся и глядел в сторону. Зыбата весь дрожал от негодования. Даже Улеб нахмурился и отошёл.

   – Знал бы, не пошёл с этим зверем, – пробормотал он.

Прастен всё взмахивал и взмахивал бичом.

   – Забью, насмерть забью, – ревел он.

Вдруг он почувствовал, что кто-то, как железными клещами, схватил его руку и заставил опустить кнут.

Избитый печенег, удивлённый, что истязание вдруг прекратилось, приподнялся на руках и с расширенными от изумления и ужаса глазами глядел на то, что происходило перед ним.

   – Вот, Прастен, мы наконец и свиделись с тобой! – улыбаясь, произнёс Андрей и отпустил руку Зыбатина отца.

Лицо Прастена вдруг мертвенно побледнело, глаза ввалились, он затрепетал от внезапной дрожи.

Владимир, Зыбата, Улеб с величайшим изумлением смотрели на происходившее. Они понять не могли, что случилось с неукротимым Прастеном, отчего он так вдруг изменился.

   – Что с тобою, батюшка? – кинулся к Прастену Зыбата.

   – Сгинь, сгинь, рассыпься, – задыхаясь, пробормотал Прастен, – откуда ты, зачем ты явился? Ты за мной пришёл. Бери меня, пощади Зыбату!

   – Я уже взял его, Прастен! – раздался в ответ голос Андрея.

Юноша повернулся к нему:

Вид старика поразил его. Андрей, незадолго до того величественный и гордый, теперь весь поник, но просветлевшее его лицо так и сияло дивным внутренним светом.

Улыбка добрая, ласковая играла на его губах, взор светился не гордостью, а любовью.

Зыбата кинулся к нему.

   – Отец мой, ты был так добр ко мне. Ты ласкал меня, как родитель ласкает своё детище, – торопливо заговорил он, припадая к старцу, – скажи мне, что с отцом? Отчего он так дрожит...

   – Дитя моё! Велик Бог христианский! Неведомыми путями ведёт он каждого из нас на путь смирения. Унимается гордыня человеческая, и смиряется дух.

Не то рёв, не то вопль, скорее походящий на звериный, чем на голос человека, прервал старца.

Все взглянули в ту сторону, откуда раздались эти звуки.

Извиваясь всем телом, как змея, полз к Андрею избитый Прастеном печенег. Его окровавленное посиневшее от побоев лицо было ужасно. В его широко раскрытых глазах ясно отражались и ужас, и удивление, и скрытый восторг. Он полз, припадая к земле, пока не очутился у ног Андрея.

   – Ты... ты... – лепетал он, – ты заступился за меня!

Андрей склонился к нему.

   – Встань, брат мой, встань, друг мой, – произнёс он, – и позволь мне тебя, обиженного, гонимого, прижать к груди своей...

Он стал поднимать старого печенега.

   – Ты... ты... – хрипел он, – узнал меня?

   – Да, брат мой! – твёрдо сказал Андрей.

Печенег захлёбывался слезами. Андрей наконец поднял его.

   – Ты... ты... – ревел печенег, и в этом его рёве слышался отзвук мучительной душевной боли.

Вместо ответа старец христианин поднял его и обнял.

Все свидетели этой сцены, происходившей на лесной поляне, почувствовали и смущение, и недоумение.

   – Старик, кто ты! – кинулся к Андрею Зыбата.

Он схватил Андрея за руки и, ожидая ответа, пытливо вглядывался в его глаза, страстно желая найти в них разрешение мучительного вопроса.

   – Кто ты? – повторил он. – Скажи мне?

   – Пусть тебе скажет твой отец, Зыбата! – сказал старец...

Но Прастен стоял как окаменелый. Потом он вдруг бросился к ним и с силой оторвал его от Андрея.

   – Прочь, несчастный,– закричал он, – прочь! Беги, спасайся.

   – Батюшка, что ты? – забормотал юноша. – От кого бежать?

   – От него! Он погубит тебя!

   – Да кто же он, этот старик, батюшка!

Этот вопрос как будто привёл в себя Прастена.

   – Кто? – закричал он. – Разве я не говорил тебе про него? Ведь ещё утром я говорил тебе о нём.

   – Батюшка, – воскликнул Зыбата, – это Стемид?

   – Он... мститель...

Зыбата оглянулся и с ужасом смотрел на старца.

Тот, оставив печенега, шёл к Прастену. Юноша инстинктивно сделал движение вперёд и заслонил собой отца.

   – Я рад, что ты узнал меня! – сказал Андрей.

   – Отойди! Что ты хочешь? – глухо закричал тот.

   – Что я хочу, Прастен? – заговорил Андрей. – Ты разве не знаешь этого? Иль ты забыл? Между нами кровь...

   – Ты хочешь мести? Возьми меня... Убей...

   – Нет! Ты не христианин, ты не знаешь, что нам Господь Бог сказал: «Мне отмщение и Аз воздам». И Он, милостивый, уже отомстил и мстит за меня самой страшной, самой ужасной местью, какая только возможна. Я отомщён уже, Прастен!

Отец и сын с удивлением смотрели на Андрея.

   – Да, Прастен, мой Бог отомстил за меня! – продолжал тот. – Ты отнял у меня единственного сына. Твой сын, единственный сын твой, умирающий, пришёл ко мне, и я вернул его к жизни. Я возвратил его тебе здоровым и невредимым. Но сделал это, Прастен, не я, а Господь Бог мой, который повелел прощать нам ненавидевших нас. Ты взял, Прастен, моего сына, я сохранил и возвратил тебе твоего, мы квиты.

   – Андрей! – сказал Владимир. – Правду говорила моя покойная бабка, что ты лучший из людей!

Старец не обратил внимания на эти слова и сказал:

   – Отойди, Зыбата, теперь у меня есть дело к отцу твоему.

Но Прастен и сам оттолкнул сына и, вытянувшись во весь свой огромный рост, произнёс гордо:

   – Вот, я перед тобой, Стемид; я знаю, ты хочешь моей крови, убей меня, это твоё право... Ты мстишь...

   – Да, Прастен, я мщу, но мщу так, как повелел мне Бог мой, – заговорил Андрей, – месть моя ужасна. Никакие муки не могут сравниться с ней...

Владимир, Зыбата, Улеб затаили дыхание.

Зыбата торопливо в немногих словах передал Святославову сыну, что произошло между Прастеном и Стемидом.

Андрей продолжал:

   – Да, Прастен! Много-много времени прошло с тех пор, когда ты меня видел в последний раз. Я-то тебя видел часто. Ведь давно уже я живу в этом лесу, ох как давно... Не стариком седым я пришёл сюда, и здесь вот и сгорбился, и поседел как лунь... Часто и близко я видел тебя, Прастен. Скажи мне, Прастен, ты ведь чувствовал, что я близко.

Прастен вдруг выпрямился. Его ужас и удивление прошли.

   – Зачем ты говоришь всё это, Стемид? – с усмешкой заговорил он, – зачем ты мне грозишь своей местью? Ты забыл, что и я ещё крепко держу в руках меч и сумею постоять за себя...

   – Верно, Прастен, верно, – добродушно сказал Андрей, – ишь ведь ты какой молодец! На тебя и года не действуют. Крепок ты, как дуб...

   – Ты смеёшься надо мной!

   – Да нет же, Прастен, нет, я только говорю правду...

   – Так и я тебе скажу. Ты сам говоришь, что ты не раз видал меня, что бывал от меня совсем близко.

   – Да, Прастен, совсем близко...

   – И ты не отомстил мне...

   – За что?

Вопрос этот был так неожидан, что и Прастен, и трое юношей с удивлением поглядели на старца.

   – Как за что? За кровь твоего сына...

   – Да ведь я уже отомстил тебе!

Прастен пожал плечами.

   – Разве ты не слыхал, что я говорил? Ты взял моего сына, я с Божией помощью вернул тебе твоего.

   – Я и пришёл поблагодарить тебя за Зыбату.

   – Я знал это...

   – Мне не было известно, кто ты, но не привык я у кого бы то ни было оставаться в долгу...

   – У тебя гордый нрав, Прастен...

   – Какой бы ни был, он мой! Выслушай меня и не перебивай.

   – Я слушаю тебя, Прастен.

   – Прежде я хочу закончить с моей благодарностью к тебе.

   – За сына?

   – Да, за него...

   – Говори, я слушаю тебя.

Прастен горделивым взглядом обвёл сперва юношей, потом своих невольников и затем, глядя куда-то вдаль через голову Андрея, заговорил:

   – Сын мой Зыбата всегда был дорог и любезен моему сердцу, потому что он единственный у меня. Если бы он погиб в бою, я не скорбел бы. Смерть в бою почётна для воина, но жалкая смерть от недуга всегда наполняет сердце томительной скорбью. Больше всего я боялся такой смерти и для себя, и для Зыбаты. Не хочу скрывать я ни от кого, ни от тебя, княжич, ни от вас, Зыбата и Улеб, ни от моего старинного заклятого врага, что мучился и терзался я, когда вдруг пропал сын мой.

   – Так, так, Прастен, – закивал головой Андрей.

Прастен даже взглядом не удостоил его.

   – Каждое мгновение, во всё то время, пока пропадал Зыбата, – продолжал он, – чудился мне он, Слышался крик его, будто он призывал меня на помощь, погибая. И обещал я тогда великие дары тому, кто хотя бы весть принесёт о сыне моём. Не было вести этой, и отчаялся я, думал, что более не увижу я своего сына;

– А вот Бог-то и привёл ему возвратиться к тебе, Прастен! – прежним добродушным тоном заметил Андрей.

Отец Зыбаты опять сделал вид, что не обращает на него ни малейшего внимания.

   – Теперь, когда сын мой вернулся ко мне, – говорил он, – должен я исполнить обещание своё и отблагодарить того, кто оказал ему помощь. Так ли я говорю?

   – Так, Прастен! – воскликнул Владимир.

   – Вот, принёс я сюда дары мои, не зная, кто оказал помощь Зыбате, то и теперь, когда узнал я, что сделал это заклятый враг, всё-таки должен я исполнить своё обещание. Будь свидетелем, княжич, что всё привезённое и приведённое мною сюда я добровольно отдаю этому человеку.

Он гордо указал на Андрея.

   – Прими дары, батюшка! – с поклоном подошёл Зыбата.

   – Не отказывайся, Андрей! – сказал Владимир.

   – Да я и не отказываюсь! Возьму, Прастен, возьму, спасибо тебе на твоём добре – поклонился Святославову воеводе старец.

На лице Прастена ясно отразилось удивление.

   – Это всё твоё, – сказал он, указывая на возы.

   – А они? – указал Андрей на невольников.

   – Они тоже твои.

   – Все?

   – Да, все...

   – Ну, спасибо тебе великое, Прастен, кланяюсь тебе на твоей ласке... Ты слышал, княжич, он сказал, что и всё добро это моё и люди мои?

   – Да, да, Андрей! Прастен всё это дарит тебе.

   – И я волен распоряжаться со всем этим добром и людьми, как мне угодно?

   – Можешь, можешь...

   – Так, так! Ещё раз спасибо тебе, Прастен... Так и распоряжусь... по-своему распоряжусь... Подойдите сюда, – поманил он рукой невольников.

Те подошли, с недоумением глядя на своего нового господина.

   – Подойди и ты, – промолвил Андрей, обращаясь к старому печенегу, стоявшему поодаль.

Тот робко приблизился.

   – Вы все слышали, что говорил воевода Прастен, – начал Андрей, – он отдал мне вас всех, и я теперь господин ваш.

   – Так, господин, так! – хором ответили рабы.

   – Если я господин ваш, так и волен сделать над вами всё, что ни захочу.

   – Так, господин...

   – Вот я и делаю. При сыне нашего милостивого князя Святослава, при воеводе его Прастене, при Зыбате и при Улебе говорю я вам, что не рабы вы более, что свободны вы отныне, как были свободны до тех пор, пока не попали в неволю. Идите, куда хотите. Говорю вам, вы свободны.

Все – и освобождённые Андреем невольники, и трое юношей, и Прастен – молчали, поражённые таким поступком старца.

   – Идите же, идите, друзья мои, братья мои во Христе, – говорил Андрей, – возьмите из того, что подарил мне Прастен, всё, что нужно вам и сколько хотите, и будьте счастливы!

   – Отец, – схватил Прастена за руку Зыбата, – смотри, вот как поступают христиане.

Прастен презрительно усмехнулся и пожал плечами.

   – Они большие хитрецы все, – пробормотал он, – а этот хитрее других, вот и всё...

   – Нет, отец, ты ошибаешься!

   – Молчи, я знаю их лучше тебя...

   – Я говорю, ты ошибаешься... Их Бог приказывает им так поступать...

   – Молчи... Слушай... Княжич Владимир хочет говорить.

   – Вы слышали, что сказал вам старец христианин? – громким голосом говорил княжич. – Вы свободны! Я везде и перед всеми готов свидетельствовать это моим княжьим словом о вашей свободе! Возьмите, что он дарит, и живите, как живут все свободные люди. Если вам некуда уходить и вы не хотите возвращаться на родину, придите ко мне в Киев, я попрошу за вас своего отца, и он примет вас. Вот вам моё слово.

   – Благодарим, княжич, благодарим! – раздались робкие голоса.

Эти перестрадавшие в тяжёлой неволе люди всё ещё не могли поверить внезапному своему счастью. Они робко поглядывали на своего недавнего властелина, но тот угрюмо молчал.

Прастен, конечно, не сочувствовал поступку Андрея и теперь сожалел о том, что подарил ему этих рабов.

   – Идите же куда хотите! – повторил Владимир, – вы свободны.

Не успел он сказать своих слов, как раздался голос старого печенега, так жестоко избитого Прастеном.

   – Я не уйду!

Глаза всех обратились в его сторону.

   – Я не уйду, – повторил он. – Он был моим рабом, – сказал он, указывая на Андрея, – и я не был к нему добрым. Я бил его жестоко и заставлял его исполнять самые тяжёлые работы. Теперь, когда он увидал, как злой человек стал мучить меня беззащитного, он заступился за меня, пожалел меня. Этим он покорил моё сердце. Когда он словом своим отпустил меня на волю и стал я вновь свободным, распалилось сердце моё на него, – он кивнул на Прастена, – и первой мыслью моей было отомстить ему за всё, что претерпел я за то время, пока был я рабом его. Лютым гневом кипела душа моя. Пока был я в неволе, не смела рука моя подняться на господина моего и ум мой помыслить на него злое. Но вот стал я свободным и, стало быть, равным воеводе Князеву...

   – Презренный раб, – перебил его Прастен, – скоро же ты позабыл, как мой бич полосовал твою спину.

   – Я не раб уже, Прастен, я отныне свободный. Это подтвердил своим словом княжий сын, – гордо отвечал печенег, – я тебе равен во всём, а, пожалуй; по роду моему и выше тебя. Или позабыл ты, что я свободный князь своего племени? Если боги отдали меня в неволю, то Бог христиан через этого старика освободил меня. Я готов был отомстить тебе за всё, что вытерпел от тебя!

   – Вот что делают эти христиане! – вскричал Прастен, – рабы хотят мстить своим господам!

   – Этот печенег более не раб твой, Прастен! – твёрдо сказал Владимир и, обращаясь к говорившему, спросил: – Твоё имя как?

   – Все у меня на родине звали меня Темир.

   – Ты у себя был старейшиной?

   – Да, моё племя беспрекословно повиновалось мне.

   – Как ты попал в неволю?

   – Увы! Как попадают всегда. Боги хороши для нас сегодня, а завтра они готовят нам злое горе. Мне изменило ратное счастье. Мои дружины были рассеяны после боя.

   – Кто же теперь в племени вместо тебя?

   – Мой старший сын.

Владимир задумался.

   – Непременно приди ко мне в Киев, – сказал он.

   – Зачем?

   – Будет для тебя дело у отца моего...

   – Хорошо, я приду, но теперь я закончу речь свою. Я сказал, Прастен, что загорелось моё сердце лютою против тебя местью. Готов я был задушить тебя вот этими самыми руками, которые ещё утром работали на тебя. Но когда услыхал я речь этого христианина, повернулось сердце моё. Ты ли не причинил ему зла? Ты ли не заставил страдать его? Ты убил его сына, убил жену, а самого его выдал моим сородичам. Ведь мой отец Прастен, взял его у тебя. Ты погубил этого человека, и когда он стал властелином крови твоей, когда сын твой беспомощный, умирающий попал в его руки, он вместо того, чтобы предать его страшным мучениям, ходил за ним, вылечил его, забывая, что между вами пролита кровь! Когда узнал! я это, тогда-то и повернулось сердце моё. Понял я, что больше наслаждения для человеческого сердца оказать милость заклятому врагу, чем предать его страшным мукам. Спасибо тебе, старец, научил ты меня, и сделал я, как ты сделал. Прастен, прощаю тебе все обиды твои. Не хочу я мстить тебе за них. Неукротимо сердце твоё, гневом ярым распалён дух твой, но придёт время, когда и сам ты познаешь всё, что говорил он и что говорю сейчас я… Не бойся меня, Прастен, я прощаю тебя. А тебе, Андрей, вот что скажу я, – обратился он к старцу, – прошу я тебя об одной милости. Позволь мне остаться с тобой. Научи меня вере в твоего Бога, дабы я стал так же чист сердцем, как ты. Не гони меня, пусть я буду слугою твоим, позволь лишь мне быть с тобою. – И Темир припал к ногам Андрея.