Текст книги "Варяги и Русь"
Автор книги: Александр Лавров (Красницкий)
Соавторы: Франц Добров
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 51 страниц)
Вдруг он вскочил и кинулся к окну.
Из становища киевлян вдруг поднялась огненная туча...
Тысяча огней, то разгораясь под дуновением ветра, то исчезая, то сливаясь в одно, неслась на Искоростень...
Это была последняя месть киевской княгини Ольги древлянам за мужа.
Всех принесённых ей в дань птиц Ольга раздала своим ратным людям... Едва только наступила ночь, к птицам привязаны были тряпки с серой и огнём. Лишь только уснули измученные древляне, тряпки были зажжены и птицы выпущены на волю.
Голуби понеслись в голубятни, воробьи – под свои стрехи, неся с собой огонь...
Прежде чем успели проснуться искоростенцы, весь их город пылал.
Перепуганные искоростенцы кинулись из города...
Киевляне одних убивали, других хватали в плен, а пожар всё разгорался и разгорался.
Напрасно Мал созывал своих дружинников.
Скоро от Искоростеня остались только угли.
Ольга любовалась пожаром с холма.
– Ну, что, воеводы? – торжествующе спрашивала она у Свенельда и Асмута.
– Скажем тебе, княгиня наша, – отвечали те, – что по мудрости нет тебе равных... Мудр был Олег, но ты, женщина, превосходишь его, и мы кланяемся тебе.
– Отомстила ли я за Игоря?
– И нам бы не суметь так... Мы храбры на ратном поле, но и у нас не хватило бы мудрости расправиться с врагами так, как ты...
Пламя, разгораясь всё более и более, ярко-красным столбом поднялось к небу, потом вдруг упало. Более в Искоростене гореть было нечему.
Ольга села на коня и отправилась осматривать пожарище. Везде, куда ни падал её взор, были груды обгорелых трупов. Ольга равнодушно смотрела на всё.
Вдруг она увидела своих дружинников, ведших к ней ужасного вида человека. Одежда его висела клочьями, волосы обгорели, он весь почернел от копоти.
– Кто это? – спросила Ольга.
– Князь Мал! – ответили дружинники.
Что-то дрогнуло в сердце княгини при взгляде на этого несчастного, но она овладела собой, равнодушно отвела глаза и сказала:
– Убить его!
– Ольга! Ольга, постой! – умоляюще сказал Мал.
Княгиня удержала дружинника.
– Что тебе, князь Мал, или ты такой трус, что боишься умереть, и будешь молить меня о пощаде? – презрительно глядя на несчастного, сказала она.
– Нет, нет... Я умру всё равно... Я люблю тебя... Слышишь, и теперь люблю; но мне жить нельзя, и пощады я не прошу, – прерывающимся голосом говорил князь, – скажи мне только, почему ты не убила меня сразу... Когда я был у тебя перед первыми послами...
– Ты хочешь знать это, Мал? Хорошо, я скажу тебе. Что мне было в твоей смерти, разве можно одной твоей смертью заплатить мне за все? Вот я и отомстила тебе. Я ведь берегла тебя всё это время, я не допускала, чтобы ты умер до последнего мгновения.
– Зачем? Зачем? – стонал Мал.
– Разве легко тебе было узнать, что ты явился причиной гибели всего древлянского народа? Не на твою ли голову сыпались проклятия? Из-за меня весь народ твой возненавидел тебя, считая виновником своих бед. Я сожгла Искоростень... Теперь же ты видишь, всё погибло для древлян: и старейшины их погибли, и лучшие мужи, и рать, и город, и всему, всему ты виновен... Радуйся!..
Мал страшным последним усилием вырвался из рук державших его дружинников. Он кинулся к Ольге, конь её шарахнулся в сторону.
Опомнившийся дружинник ударил его мечом.
Мал рухнул на землю.
– Лучше бы ты мне не говорила этого, Ольга! – простонал он, – легче мне умирать бы было...
– А это моя последняя месть тебе! – сказала Ольга.
– Ольга... я... умираю, – простонал Мал, – умираю от твоей руки... и нет у меня для тебя проклятий... умираю и люблю тебя... Прощаю...
Он зарыл ногами землю, кровь хлынула из горла.
«Он простил, потому что любил меня, – невольно подумала Ольга, – не та ли это любовь, о которой говорят христиане?..»
Глава втораяВелико было бремя, поднятое на себя Ольгой.
Уставала душа Ольги под бременем постоянных забот о делах правления.
Всё сильнее говорила в княгине жажда личного счастья. Явилось было чувство к Игорю, первое сильное, властное, но и для него не оказалось такой почвы, на которой оно могло бы укрепиться. С той самой минуты, как на её глазах умер древлянский князь, не забывались его предсмертные слова: «Умираю, прощаю...»
«Что же это за любовь такая, которая даже месть забывает?» – часто думала Ольга и чем чаще задумывалась она над этим, тем чаще вспоминала о христианах.
Ольга чувствовала, что в христианском храме её мятущаяся душа только и может обрести желанный покой.
Ольга бесконечно рада была, что подросший, возмужавший Святослав теперь избавил её от необходимости ходить с дружинами по непокорным племенам, «примучивая» их.
При князьях, предшественниках Святослава, не было тронуто одно только славянское племя на востоке от Днепра: вятичи.
С них-то и начал Святослав свои походы.
Узнав, что это племя платило дань хозарам, Святослав напал на них, одолел их кагана, взял его главный город, Белую Вежу; потом победил ясов и касогов, жителей Прикавказья.
К 968 году относят поход руссов на волжских болгар, разграбление главного болгарского города, который был складом товаров, провозимых из окрестных стран; потом Русь, вниз по Волге, спустилась до Казерана, разграбила и этот город, равно как Итиль и Семендер.
Ольга послала за иереем церкви святого Илии, старцем Василием.
Ольга была уверена, что старец придёт к ней.
Ведь эти христиане никому не отказывают, кто ищет их помощи; ко всем они идут со словом тёплым, сердечной лаской, успокоением – неужели ей будет отказано в этом?
Но старец Василий не пришёл.
Посланный Ольги, возвратясь, объявил, что христианский жрец болен и так слаб, что не может ни идти, ни быть перенесённым с места на место.
– Если ты пожелаешь, княгиня, он будет ждать тебя! – сказал посланный.
Гордость вспыхнула было в Ольге...
«Чтобы мне, княгине, самой идти! – думала она. – Нет, не быть этому».
Она старалась отогнать от себя овладевавшую ею мысль о посещении старца Василия, но ей это не удавалось. Сердце от невыносимой тоски рвалось на части, призраки из прошлого вставали один за другим.
Вот умирающий Мал с обращённым к ней пред смертью полным любви и восторга взглядом.
Как живое, видит пред собой Ольга измождённое, старческое лицо Велемира.
Он кивает ей своей головой, ласково, приветливо кивает...
«Иди, дочка, иди к Василию, – как будто слышит Ольга голос Велемира, – он тебя успокоит, он тебя научит, иди, скорее иди, если добра себе желаешь...»
Как простая смердка, одна, пошла Ольга к Аскольдовой могиле, где стоял храм святого Илии.
Шёпот прошёл, когда Ольга появилась:
– Княгиня!
– Она! Она!
– К отцу Василию...
– И он-то её ждёт, непременно, говорит, будет она...
– Предчувствовал!
Ольга как будто и дорогу знает, куда идти ей.
Никто не указывал ей, сама прошла в небольшую пристройку храма, где была келья священнослужителя.
Вошла. Видит, просто всё вокруг. Просто и чисто. Тишина, веет миром сердечным. Образ в переднем углу, пред ним лампада возжена. Под образом на высоком аналое книга развёрнута. Крест на ней. Люди умилённые кругом. Взоры их чисты и ясны. Кротость в этих взорах, как будто мир в их сердцах нерушимый. Огляделась Ольга. Как-то легче на сердце стало.
– Где же Василий? – спрашивает.
– А вот батюшка! – отвечают.
Видит она: лежит на простом ложе Василий, смотрит на неё. Лицо светлое-пресветлое, улыбается, и думать нельзя, что человек собирается умирать.
– Здравствуй, дочь моя, – говорит Василий, – здравствуй, ждал я тебя, знал, что придёшь...
– Откуда знал? – удивилась княгиня.
– Ты мне сама сказала...
– Как, когда?
– Жизнью всей сказала... Знал я, что придёт и твоя пора... И твоё сердце возжаждет света истины... Знал, что не умру, пока не придёшь ты ко мне за этим светом... Вот ты пришла. «Ныне отпущаеши, Владыко, раба твоего...» Ну что ж, дочь моя, садись вот тут, побеседуем!
Ольга покорно села.
– Ну, зачем пришла?
– Не знаю... душа рвётся...
– Страшное это дело, когда человеку самому с собой приходится бороться... Нет её ужаснее... Рад, дочь моя, рад, вот и тебя Бог посетил.
– Бог! Скажи мне о нём! – пылко воскликнула Ольга.
Она даже и не замечала, что вокруг неё стоят люди. Ей было всё равно, кто они: бояре ли, смерды, холопы ли. Она чувствовала себя здесь равною им. Их присутствие даже облегчало её душевные страдания. Жадно прислушиваясь к словам этого старика, Ольга чувствовала, как всё легче и легче становится у неё на сердце, как утихает бушевавшая до того буря.
А голос его тихо, ровно, покойно звучал среди всеобщей тишины.
Он говорил о сотворении мира, об Иисусе, учившем прощать врагам, любить ближних, платить добром за зло. Говорил о крестной смерти Спасителя за грехи мира...
– Но скажи мне одно, – спросила она, когда уставший старец смолк.
– Что, дочь моя?
– Зачем это все?
– Что именно?
– Любовь к врагу, прощение?
– Ради другой жизни после смерти...
– Что же это за жизнь?
– Ты хочешь знать, я сейчас скажу тебе. Быть может, ты припомнишь, что случается тебе в зимнее время сидеть в покое твоём с боярынями твоими. Огонь пылает, в покое тепло, а на дворе и дождь, и снег, и ветер; и вот иногда в это время быстро пронесётся через покой маленькая птичка. Влетит в одну дверь, вылетит в другую. Мгновение этого перелёта ей приятно, она не чувствует более ни дождя, ни бури. Но это мгновение кратко. Вот птичка уже вылетела из покоя, и опять прежнее ненастье бьёт несчастную. Также и жизнь людская на земле и её мгновенное течение, если сравнить его с продолжительностью времени, которое предшествует и последует. Это время и мрачно, и беспокойно для того, кто не просвещён светом истины. Одно только христианское учение может указать нам, что следует после нашей кратковременной земной жизни.
– Что же оно указывает?
– Что нет смерти... Умирает тело, оболочка, из земли созданная, в землю и возвращается, а дух, душа наша не умирает никогда... Нет смерти...
– Значит, живы и Игорь, и Олег, и Мал?
– И они живы, и все те, кто стали твоими жертвами.
– И я встречусь с ними?
– Встретишься в той жизни.
Ольга закрыла лицо руками.
– Но ведь страшно это, ужасно... Ведь они мне там все мстить будут, что же мне делать, чтобы избежать их мести?
– Раскайся... Загладь добрыми делами то зло, которое причинила ты на земле... Крестись, и вот свет истины просветит тебя, ты поймёшь всё и не будешь бояться встречи за гробом, а те, кто там, может быть, и простят тебя.
– Я подумаю об этом, старик! – порывисто сказала она.
– Подумай...
– Если я приду ещё, не отвергнешь ты меня?
– Господь милостив во всём, Он никого не отвергает, и всех зовёт к Себе... Я вряд ли тебя увижу больше, но обратись к другому служителю Бога нашего, и он наставит тебя на истинный путь!
Слова старца хотя и уменьшили её душевную бурю, но навели её на новые страхи.
Теперь Ольга думала о жизни загробной и возможности встретиться там со своими жертвами, и ужас всё более и более проникал в её душу.
На другое утро в Киеве стало известно, что старец Василий тихо отошёл в вечность.
Но и тут он позаботился об Ольге.
Он послал ей Евангелие, переведённое на славянский язык, и человека, который мог бы прочесть ей святую книгу.
Пока на Днепре, в Киеве, происходили эти события, Византия переживала трудное время. Над великолепной столицей Восточно-Римской империи нависла новая угроза – могучий, неукротимый Святослав, уже начавший своё наступление к границам Византии...
В великолепном покое императорского дворца собрались на совещание трое людей: император Константин Порфирогенет и его супруга Елена, их собеседником был престарелый патриарх Феофилакт.
– Ты должен помнить, Константин, – пылко говорила императрица, – что за Понтом давно уже зреет великая опасность для Византии.
– Ты говоришь о славянах, Елена?
– Да, о них.
– О, это ужасные люди!.. Они ужаснее болгар, и лишь Господь один хранит от них наш город... Однажды спасла от них покровом своим беззащитный наш город Владычица Небесная, Матерь Господа... Это было чудо, Елена, я недавно перечитывал сказания о нём...
– Нельзя постоянно надеяться на чудо! – недовольно заметила императрица.
– Новый Рим видел щит славянского вождя на своих воротах.
– И не стал от этого менее великолепен...
Константин немного помолчал и прибавил:
– Потом на нашей памяти славяне приходили к Византии и были отражены... Твой отец и твои братья, если бы были живы, могли бы рассказать тебе, Елена, как это случилось... Верь, небо хранит нас и Византию от этих варваров.
Молчавший дотоле патриарх вздохнул и тихо проговорил:
– Да, Господь был милостив к нашему городу, но это не значит, что мы сами не должны позаботится о своей собственной безопасности...
– И ты против меня, Феофилакт! – воскликнул Константин.
– О, нет, император! – покачал головой патриарх. – Я только думал, что постоянно ждать небесной помощи это значит только искушать Господа. Человеку дана свободная воля и разум, и небесная помощь придёт к нему лишь тогда, когда у него не останется никаких сил для ограждения себя от опасности.
– Но что же мы должны предпринять? – воскликнул Порфирогенет. – Послать на славян наши войска? Но они заняты болгарами с одной стороны и арабами с другой... Вспомните, нам постоянно грозит опасность от болгар. Наш славный Никифор Фока оберегает наши границы от арабов... Если мы пошлём войска на славян, то нам не с чем будет обороняться от других варваров.
– Посылать войска за Понт не нужно! – многозначительно произнесла императрица.
– Тогда о чём же мы говорим?
– Нужно, чтобы славяне обратились в друзей наших, и тогда они сами будут оберегать Византию от варваров.
– Ты так говоришь, Елена, но разве это возможно?
– Возможно, Константин.
– Не вижу этого...
– Ты слишком занят своими учёными трудами.
– Да, я теперь пишу для нашего сына Романа книгу: «Об управлении империей»...
Елена посмотрела на своего супруга так, как будто хотела сказать: «Ты пишешь об управлении империей, а сам не умеешь ею управлять».
– Твоя книга, Константин, – сказала она, – будет интересна, и ты приобретёшь себе её славу, но...
Елена остановилась, потом вдруг, словно повинуясь внезапно овладевшему ею порыву, выпрямилась во весь свой рост, её лицо запылало.
– Но Константин, не такой я славы хочу для тебя... Не славы учёного... Ты должен исполнить другое...
– Что, Елена? – тревожно спросил император.
– Ты должен стать просветителем могучего народа за Понтом...
– Не славян ли?
– Да, Константин, славян... Они погибают теперь во тьме язычества, тебе они должны быть обязаны, если от языческой тьмы перейдут к великому свету Христа... Не всё же отдавать старому Риму, в особенности после той распри, которая началась при Фотие. Славяне, как и болгары, должны стать единоверными Византии, и мы тогда всегда найдём в них не врагов, а верных союзников.
– Елена права, Константин, – тихо заметил Феофилакт, – но она не хочет тебя огорчать и недосказывает до конца всего...
– Недосказывает?
– Да... Византии грозит опасность со стороны запонтийских варваров.
– Славяне опять поднимаются на Византию?
– Пока ещё нет, но пройдёт немного времени, и они несомненно явятся сюда...
– Ты думаешь, святейший?
– Уверен....
– Поведай же мне, святейший, в чём эта опасность?
– Да, да, Феофилакт, – воскликнула Елена, – говори, говори скорее все!
Патриарх не успел начать своего сообщения, как в покое появились новые лица.
Это был сын Порфирогенета и наследник престола Роман и его супруга Берта-Евдокия. Берта была дочь короля Прованса – Гула и стала женой Романа не по влечению сердца, а потому, что её отцу льстил родственный союз с монархом огромной Восточно-Римской империи. Она вышла замуж за наследника византийского престола, когда тот ещё был отроком. У неё была неизлечимая болезнь; Берта знала об этом, знала также и о том, что придворные только и ждут её смерти, чтобы женить Романа на красавице Анастасии.
Однако Роман, зная, что его супруге жить недолго, относился к ней с уважением, и на совещаниях Берта всегда занимала с ним рядом место.
– Вы опоздали, Роман! – с неудовольствием воскликнул Константин. – Ты видишь, мы вынуждены были начать наше совещание без тебя.
– Прости, отец! – воскликнул наследник.
Мать с тревогой смотрела на него. Он казался возбуждённым, глаза его горели, на щеках, обыкновенно бледных, разливался румянец.
Елена, хорошо знавшая, какую жизнь ведёт её сын, обеспокоилась. Константин ничего не заметил и ждал, что ответит ему Роман.
– Прости, отец, – продолжал тот, – я спешил к тебе, но вот она, – он указал на жену, – она меня задержала...
Это была неправда, но Роман был уверен, что жена не станет уличать его во лжи.
Берта-Евдокия покорно опустила голову, как будто готовая принять на себя всё, только бы избавить от упрёка своего мужа.
– Но, быть может, – продолжал Роман, – возможно ознакомить меня с тем, о чём вы говорили без меня.
– Пусть это сделает Феофилакт! – сказал Константин. – Дело, которое собрало здесь нас, очень важное...
Славянский князь Святослав буквально не давал покоя Византии. Он разбивал то и дело византийских полководцев, вместо того чтобы дружить с ними и отвлекать на себя болгар.
Одну за другой занимал он области, которые чаще всего беспощадно предавал огню и мечу, и византийцы не могли откупиться от него никакой данью.
Этот северный завоеватель был не похож на своих предшественников.
Патриарх подробно осветил положения дела.
– Неужели же у этого северного варвара, – возбуждённо воскликнул наследник византийского престола, – нет семьи, которая привязывала бы его к дому? Ведь нельзя же бродить, как он, целую жизнь и только делать, что проливать кровь!
– У него есть жёны, – пояснил Константин, – эти северные варвары допускают многожёнство. Есть и дети, но семья не сдерживает его.
– Стало быть, он никого не любит? – воскликнул Роман.
– Нет, любит! – серьёзно произнёс Феофилакт.
– Кого?
– Не человека, не людей только...
– Что же?
– Войну?
– И только?
– Феофилакт прав, – вздохнул Константин, – это видно по всему...
Перед глазами Романа пронёсся образ красавицы Анастасии.
Он вздохнул и сказал:
– Если бы нашлась женщина, которую этот варвар полюбил, неужели он ради неё не привязался бы к покою мирной жизни?
Константин грустно покачал головой.
– Если бы ты, Роман, – сказал он, – пришёл раньше, то тебе было бы известно, что славянский вождь никого и ничего, кроме войны и набегов, не любит.
Феофилакт молчал.
– Что же ты, святейший? – обратился к нему император. – Мы ждём твоего мудрого совета, а ты молчишь...
Патриарх взглянул на Константина и сказал:
– Я знаю средство обуздать Святослава!
– Ты знаешь, святейший, и молчишь? – с упрёком произнёс Порфирогенет.
– Да, я ждал, что скажете вы...
– Но что же это за средство? – прервал его Роман. – Я не слыхал предшествующей беседы, но догадываюсь о нём.
– Назови его?
– Смерть?
– Нет!
– Что же?
– Любовь!
Роман разочарованно махнул рукой.
– Мы только что толковали об этом, – сказал он, – разве ты не слыхал, святейший? Даже из того, что тобой было сказано, видно, что этот варвар никого не любит...
– Нет, он любит!
– Кого?
– Мать!
Константин и Роман переглянулись. Елена торжествующе засмеялась.
– Как же вы, в самом деле, не подумали об этом? – воскликнула она.
– Нет, это не принесёт пользы Византии! – с грустью сказал Константин.
– Почему ты так думаешь? – коротко спросил Феофилакт.
– Мать Святослава, Ольга, – язычница. Она отличается свирепостью, пожалуй, большею, чем её сын...
– Ты говоришь, она язычница? – опять спросил патриарх.
– Да, это и тебе ведомо, святейший.
– И я знаю! Но кто может помешать стать ей христианкой?
– Ты думаешь, святейший, это возможно?
– Для Господа нет невозможного. Я же, недостойный раб Господа, верую, что Господь не оставит Византии...
– Но ведь мало веровать, нужно знать!
– Я и знаю... Я получил известие, что киевская княгиня Ольга весьма склонна к принятию христианства.
– Святейший! – воскликнул император. – Ты спасаешь Византию от многих бедствий!
– Я тут ни при чём! – скромно ответил тот. – Всё в руце Божией. Так вот, благочестивые друзья мои, видите вы сами, когда казалось, что всё потеряно, Господь указывает нам средство. Но этого мало. Он, Всемогущий, слагает обстоятельства так, что мы и теперь уже можем быть уверены в успехе, если только сами к общему великому делу приложим свои ум и труд.
– Аминь! – воскликнула Елена. – Да будет так, как говорит великий патриарх!
На мгновение все смолкли, потом Елена с прежней, свойственной ей пылкостью, продолжала:
– Скажи им, святейший, скажи им, что выиграет Византия от того, что Ольга будет крещена?
– Всё! – произнёс патриарх.
– Скажи подробно, – настаивала императрица, – ты знаешь, ты говорил мне.
– Ольга любима и уважаема народами славянскими, сын слушает её, потому что Ольга единственная, к кому он чувствует сердечную привязанность. Она имеет над ним влияние, и если она примет крещение, то сын последует её примеру. А среди славян ведётся так, что за князем последует и народ.
– В последнем, святейший, – прервал его речь император, – мне кажется, ты ошибаешься...
– В чём моя ошибка?
– Вспомни Аскольда и Дира, едва не разгромивших Византию при Михаиле и Фотии.
– Я помню их.
– Да! Кто забудет великое чудо Владычицы Небесной, оградившей Новый Рим покровом своим... Я ещё недавно перечитывал сказания об этом.
– Ты уже говорил нам об этом, но что хочешь сказать ты своим указанием на славянских, или, вернее, варяжских вождей?
– Они крестились...
– Да.
– Но киевский, даже только киевский, – я не говорю о всём славянском, – народ не последовал их примеру.
Патриарх сделал едва заметное нетерпеливое движение.
– Ты забываешь, Константин, что то было совсем другое время! – сказал он.
– Не так много ещё прошло с тех пор, чтобы говорить о переменах! – возразил император.
– Ты прав в первом: времени действительно не так много прошло... Но во времена Аскольда и Дира в земле киевской не было ни одного христианина, а теперь киевская община уже значится в составе константинопольской митрополии, и скоро я должен буду назначить в Киев епископа...
– Я этого не знал, – сознался император.
– Ты знал, но не обратил на это внимания... Нет, времена меняются, и меняются быстро. Один день никогда не похож на другой, и каждый новый день приносит с собой новое... Невидимыми путями Всемогущий подготовил огромную страну к восприятию семян Христова учения. Теперь христиане есть всюду среди славян. Правда, их немного ещё, но они есть и в Киеве на Днепре, и в Новгороде на Ильмене. И эти наши единоверцы не пришельцы в стране славянской, а туземцы... Они живут среди своих, и через них распространяется свет Христовой истины.
– И от тебя, Константин, зависит, – воскликнула Елена, – прославить себя среди всех современников твоих, как просветителя стран и народов славянских! Я уже говорила тебе об этом и дивилась, что ты так равнодушно отнёсся к моим словам... Как! Ты, учёный, проникший в глубины истории, ты, знающий, что свершилось в дали прошедших веков, ты, ум которого просвещён всякими познаниями, не хочешь увидеть того, что вижу я, слабая женщина... Довольно отдавать народы во власть Старого Рима! Должно помнить, что Старый Рим враг Новому. Разве не был он подчинён Византии со времён великого Константина? Разве не отложился он от Византии? Старый Рим – это раб, вырвавшийся на свободу, вырвавшиеся же на свободу рабы ненавидят своего господина и злоумышляют против него... Старый Рим не брезгует вступать в союзы с варварами запада и благодаря им постоянно крепнет в своих силах. Византия же только борется с окружающими её варварами.
– И не всегда побеждает их! – сказала Берта-Евдокия.
Она была жестоко оскорблена словами свекрови о варварах запада. Ведь эти варвары были родными ей и по крови, и по духу, и её отец был вождём варварского народа.
Слова Берты-Евдокии, обыкновенно молчаливой и безответно покорной, привели в ярость Елену. Готовилась буря, но Феофилакт сумел предотвратить её.
– Ты права, – обратился он к супруге Романа, делая вид, что не замечает раздражения, овладевшего императрицей, – да, не всегда побеждает Византия своих врагов и варваров, и это потому, что она действует мечом, а не любовью... Бессильный Старый Рим тоже не питает любви к окружающим его варварским народам, но он видит выгоду от своего союза с ними. Он стремится обратить их в своих послушных слуг, даже рабов, стараясь сделать их сначала своими друзьями. И он делает это, не проливая крови, не бряцая оружием. Отчего же не последовать и Византии его примеру? Если бы удалось славян связать с Византией узами единой веры, то это была бы великая бескровная победа, дарованная Вседержителем в воздаяние перенесённых нами и народом нашим невзгод. Это было бы новым проявлением милости Господа к нам...
– Ты прав, святейший, ты, безусловно, прав! – воскликнул Константин. – Но как совершить это великое дело?
– Через Ольгу киевскую и весь народ славянский станет единоверным нам.
– Ты уверен в этом?
– Я чувствую это... Пусть даже обращение славян свершится не сразу, пусть только одна Ольга, как Аскольд и Дир, примет святое крещение. Пройдёт немного времени, и свет Христов, свет немеркнущей истины, засияет над всею варварской страною, и не будет у Византии более верных слуг, чем славянские народы.
– Тогда нужно спешить, – пробормотал Роман.
– Да, да, – воскликнула Елена, – нужно спешить, иначе Старый Рим без труда возьмёт то, что принадлежит нам по праву.
– Старый Рим не думает о славянских землях! – возразил Константин.
– Старый Рим, – поднял голову Феофилакт, – думает обо всём... Есть уже обстоятельство, которое поможет ему приковать к себе и славян узами любви, как приковал он уже к себе варваров запада!
– Что же это за обстоятельство? – спросил Константин.
– Вы слышали, я сказал, что Ольга киевская склонна принять христианство?
– Да, ты сказал нам это...
– Так я скажу ещё, что она из своего Киева послала уже послов к императору Оттону и послам приказала узнать веру, которую исповедует Оттон. Но у Византии есть возможность предупредить стремления Старого Рима. В Киеве почил иерей, настоятель киевской общины, весьма уважаемый Ольгой, и мы можем послать ему на смену нового настоятеля, который довершит дело обращения княгини-язычницы к свету истины. Разрешаешь ли ты это, император?
– Пусть будет так, как говоришь ты, святейший! – склонился пред патриархом Константин.
Патриарх Феофилакт, однако, не всё сказал на императорском совещании. Даже императрице Елене, в ум и способности которой верил безусловно, не сказал он, что в одном из женских монастырей на Архипелаге доживает свой век в посте и молитвенных трудах вдова несчастного князя Аскольда, княгиня Ирина. Десятки лет промчались с той поры, как супруг Ирины, киевский князь Аскольд, пал от меча воинов Олега, явившегося из Новгорода «добывать» Киев.
Когда это произошло, Ирина не смогла вынести охватившего всё её существо горя, не смогла перенести тоски по мученически погибшему супругу и решила посвятить оставшиеся дни своей жизни молитвам за него.
В славянщине монастырей не было, и Ирина, отпущенная Олегом, удалилась в Византию, где и приняла пострижение.
Она никуда и никогда не выходила за стены своего монастыря и так была далека от жизни в мире, что даже не знала, что творится за стенами её обители. Она была несказанно удивлена, когда пришли звать её, давно всеми забытую и покинутую, к самому святейшему патриарху Феофилакту, прибывшему в их монастырь.
Когда престарелая инокиня подошла принять патриаршее благословение, Феофилакт бросил на неё долгий, испытующий взгляд.
Годы наложили свою печать на бывшую киевскую княгиню. Стан её был согбен, глубокие морщины покрывали её лицо, из-под монашеского платка выбивались непокорные седые волосы, но, несмотря на свой преклонный возраст, Ирина была ещё бодра, а в её глазах ясно отражались и ум, и энергия.
Феофилакт, очевидно, остался доволен.
– Возлюбленная сестра моя во Христе, – заговорил он, – пришёл я сюда, в вашу тихую обитель, чтобы видеть и просить тебя...
– О чём, святейший? – удивилась престарелая инокиня. – На что могу понадобиться я, старая, убогая, бессильная?
– Господь посылает силы тем, кто служит Ему...
– Я служу Богу моему, как могу, усердно...
– Я слышал об этом и теперь хочу, чтобы ты приняла на себя подвиг, который прославит тебя и вместе с тем будет угоден Небу...
Ирина смутилась.
– Согласна ли ты на подъятие подвига? – услышала она вопрос патриарха. – Отвечай, сестра!
– Не знаю, святейший, о чём говоришь ты, – тихо ответила инокиня, – и понять не могу, какой подвиг приуготовил ты для меня, а поэтому и отвечать тебе не решаюсь... Говорю, стара и слаба я стала... Мню дни свои скончать в святой обители...
– И я тебе сказал, возлюбленная сестра моя, что для трудов о Господе нет ни старых, ни слабых.
– Объясни тогда, святейший, чего ждёшь ты?
– Так слушай и отвечай мне искренно...
– Я готова, святейший...
Патриарх помолчал немного и тихо заговорил:
– Теперь в Киеве восходит лучезарное солнце правды, и ты гордиться можешь, что первый светоч веры принесён был тобою и твоим мученически убиенным супругом, князем Аскольдом...
Воспоминание о пережитом вызвало невольные слёзы на глазах Ирины.
– Не вспоминай об этом, святейший, – потупилась она, – молю тебя, не вспоминай.
– Страдаешь ты? – с участием спросил он.
– Стараюсь и забыть не могу... Кровоточит всё ещё рана... Боюсь вспоминать о прошлом...
– Напротив того, вспоминать нужно... Кто помнит прошлое, тому легче в настоящем... Так вот... Как бы хорошо было и сколь велика бы была заслуга того, кто решился бы утвердить светоч великой истины над погибающей в кромешной тьме язычества землёю. Понимаешь ли ты, что я говорю тебе?
– Смутно, святейший.
– Ты должна утвердить великий светоч.
– Я?
– Да, ты...
Патриарх строго глядел на растерявшуюся инокиню.
– Святейший, – послышался дрожащий голос Ирины, – но как можно совершить то, что ты желаешь?
– Тебе должно покинуть сей монастырь...
– Покинуть?!
– Прежде всего и отправиться в Киев.
– Но что я могу сделать там?
– Многое...
