Текст книги "Варяги и Русь"
Автор книги: Александр Лавров (Красницкий)
Соавторы: Франц Добров
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 51 страниц)
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ.
КРАСНОЕ СОЛНЫШКО
Глава перваяГустой туман поднимался над таинственным Рюгеном, островом, где царил страшный Святовит. Кроткие венды, жившие на Рюгене, были порабощены жрецами Святовита, требовавшими от населения и кровавых жертв, и воинов в ряды своих дружин, всегда готовых по первому их знаку кинуться на непокорных. Со временем в Святовите рюгенцы стали видеть грозного защитника от внешних врагов.
Храм Святовита находился в Арконе, на северном мысе Рюгена. Здесь, окружённый высоким валом, стоял городок жрецов. Вал закрывал собой остроконечные крыши домов, где жили служители Святовита. Только храм, стоявший на горе, одиноко поднимался над островом и издалека был виден с моря.
Редко, очень редко кому-либо удавалось побывать в жреческом городке. Служители Святовита ревниво берегли свои тайны. Для них чужой глаз был опасен. Поэтому только в самых исключительных случаях посторонние попадали в таинственное убежище грозного бога – храм, ворота которого открывались лишь тогда, когда выносилось из храма огромное знамя, что служило знаком того, что «божество» разгневано и требует войны и истребления своих врагов.
Вслед за знаменем выходили тогда воины Святовита. Их было только триста, но это были закалённые в боях витязи, для которых «не было в мире дел лучше войны». К ним присоединялись молодёжь и наёмные воины жрецов, викинги с соседних островов; спускались на воду остроносые драхи, и уходила на грабежи к соседям буйная дружина, давая клятву возвратиться не иначе, как с добычею, назначенной в жертву Святовиту.
Случалось так, что долгое время не показывалось пред рюгенским народом знамя Святовита. Не с кем было воевать его воинам. На берегах Норвегии царствовал храбрый Олоф Тригвасон, пришедший туда из Дании. Борьба с ним была не под силу рюгенским жрецам.
На площадке окружавшего жреческий городок вала, у разложенного костра, сидели несколько суровых воинов, поставленных для наблюдения за морем. Дул сильный, пронизывающий ветер. Туман волновался, как воздушное море. Невидимое за ним море глухо рокотало, словно начинавшее свирепеть чудовище. Костер горел тускло; дым его стлался по низу, как будто тяжело ему было подниматься к этой белесоватой, давившей сверху гуще. Лица воинов были угрюмы. Изредка кто-нибудь из них приподнимался и начинал подкладывать в костёр сучья; тогда вспыхивало пламя, и суровые лица на мгновение как будто оживлялись... Вдруг со стороны моря донёсся какой-то страшный шум. Не то крики людей, не то звуки рогов слышались в нём.
– Что там такое, Сфенкал? – сказал старший, – пойди посмотри.
Сфенкал поднялся и с сожалением взглянул на своё место у костра.
– Иди, Сфенкал, иди! – крикнул старший, – а вы, – обратился он к остальным, – будьте наготове.
Посланный воин, ворча, пошёл по валу и скоро скрылся в туманной мгле.
– Уж не те ли там, на море, кого так ожидают в Арконе? – высказал своё предположение один из воинов.
– Кто знает? Может быть, и те! – отозвался старший.
– Тогда чего же мы здесь?
– А что же мы сделаем в таком тумане?
Раздавшийся снизу, от подошвы вала, звук рогов заставил воинов вскочить на ноги.
– Вот теперь нас зовут, и мы пойдём, – наставительно произнёс начальник, – скорее разбирайте оружие, не забудьте потушить костёр.
Он говорил всё это отрывистым голосом; воины быстро раскидали дымившиеся головни.
– Ну, идём! Не то опоздаем! – сказал он.
– Если только уже не опоздали! – сказал насмешливо один молодой воин.
– Это почему, Икмор? – вскинул на него глаза старший.
– Взгляни, – указал молодой человек в ту сторону, где виднелся храм Святовита.
Рога, не умолкая, трубили у подножия вала. Им вторил шум, поднявшийся на улицах Арконы. Видны были толпы людей в белых жреческих и тёмных воинских одеяниях. Слышались крики, люди двигались по направлению к арконским воротам. Городок, недавно ещё безмолвный, вдруг весь оживился.
Старый воин махнул рукой.
– Клянусь рогом Святовита, это прибыли ожидаемые гости! – воскликнул он.
– В такой туман? – сказал Икмор.
– А что же? – возразил тот, – в фиордах мало ли искусных мореходов? А эти гости идут именно оттуда.
Их небольшой отряд спешно пошёл по дороге, проложенной на гребне вала. Икмор, воспользовавшись, что старший так разговорился, шагал с ним рядом.
– Скажи, – расспрашивал он, – не слышал ли ты, зачем явилось сюда это посольство. Ведь Олоф Тригвасон не прежний с тех пор, как попал в Норвегию. Что ему здесь нужно?
– Не знаю, – отвечал тот, – зачем послал к нам Тригвасон своих, ничего не слышно; но не будь я Эрик, по прозвищу «Чёрный Дракон», если только очень скоро не будет вынесено из храма знамя Святовита.
– Вот как! Ты уверен в этом?
– Так же, как и в том, что я сын моей матери.
– Но куда же пошлёт нас Святовит?
– А про то знает старый Бела, его верховный жрец.
Тут Эрик сообразил, что он сказал слишком многое, и вдруг рассердился.
– Да чего ты ко мне пристал? – закричал он, – или ты думаешь, что я обязан тебе сообщать, что говорят об этих пришельцах около Святовитова храма? Помолчи лучше, а не то я пожалуюсь на тебя Беле.
Икмор лукаво улыбнулся и замедлил шаг, отставая от своего сердитого начальника.
«И того довольно сказал, – думал он, – стало быть, скоро кончится эта тоска, и мы пойдём за море... А куда, я это узнаю...»
Он поспешил передать товарищам то, что ему удалось выпытать у старого Эрика. Среди воинов послышался одобрительный шумок. Эти воины были не из числа тех трёхсот, которые составляли дружину Святовита. На Рюгене они были просто наёмниками, взятыми для караульной службы. Таких наёмников обыкновенно набирали на полуострове Рослаген, населённом выходцами из Скандинавии, стран Варяжского побережья и Северной Славянщины. Ничто не привязывало к Рюгену этих людей, которых норманны называли «варягами», иногда прибавляя к этому и название их полуострова. Эти люди всегда были верны в исполнении договоров, и никогда не случалось, чтобы кто-либо из них уходил прежде, чем окончится уговорённый срок их службы, или не выполнял принятых на себя обязанностей. Поэтому ими всегда дорожили, и викинги-скандинавы никогда не отказывались принимать в свои дружины этих людей.
Сообщение Икмора обрадовало их. Скоро должен был кончиться их срок службы при дружине Святовита, и им пришлось бы возвращаться на Рослаген, не побывав в боях.
Всё население Арконы высыпало на побережье. Маленькая арконская гавань была оживлена. Драхи, стоявшие у берега, отводились: видно было, что для почётных гостей готовилось место. Звуки рогов не смолкали. Из ворот вышел небольшой отряд дружинников Святовита. Эти воины, закованные в железо, с тяжёлыми мечами и щитами, сидели на могучих белых конях, прикрытых от вражеских стрел кожаными глухими попонами. Их встретили криками восторга, тогда как варягов никто не замечал. Однако внимание толпы скоро было отвлечено другим. Трубные звуки с моря раздавались всё громче и громче, и трубы на берегу вторили им. Вдруг завесу тумана разрезал нос драха. Его чёрные, суженные кверху борта, острый, загнутый нос, высоко приподнятая корма с площадкой для рулевого чётко вырисовывались на фоне белесоватой дымки. С десяток весел медленно поднималось и опускалось, всплёскивая воду. На носу стоял воин, дувший в рог. На корме около рулевого стоял другой, в панцирной рубахе с медным нагрудником и в низком крылатом шлеме. Около него стояли ещё двое людей, один исполинского роста, тучный, с густой, спускавшейся на грудь бородой, другой статный, стройный, с кудрями, выбивавшимися на плечи из-под шлема. За этим драхом выскользнул из тумана другой, третий, и скоро в маленькой гавани появилась целая флотилия драхов. Когда первый, самый нарядный из них, подошёл к пристани, приветственные крики, трубные звуки рога, шум волн – всё слилось вместе. На борт драха вскинута была сходня, и три витязя, стоявшие на его корме, медленно сошли на землю.
Из толпы жрецов Святовита, стоявших у пристани, отделился седой старик в белом жреческом одеянии и, обращаясь к прибывшим, заговорил:
– Привет тебе, храбрый Освальд, сын Руара. – С этими словами старик слегка поклонился и продолжал. – Привет и вам, пришельцы из далёких славянских стран, тебе, Владимир, сын Святослава, внук Игоря и правнук великого Рюрика, и тебе, сын Малка. Великий отец и судия Бела, любимый служитель Святовита, – продолжал свою речь старик, – приказал мне передать вам, что он рад видеть вас благополучно переплывшими море. Идите за мной, вы будете гостями Святовита, отдохнёте с дороги, которая была нелегка.
– Привет и тебе, мудрый Нонне, сын Локка! – воскликнул Освальд. – Передай твоему отцу и господину, мудрейшему Беле, что конунг мой великий Олоф Тригвасон, о котором поют громко саги в наших фиордах, вдохновлённые светлым Бальдером скальды, приказал передать ему поклон.
– Мы будем говорить об этом, храбрый ярл, потом, – прервал его Нонне, – великий отец Бела выслушает сам, что приказал тебе твой могущественный конунг, а теперь пойдёмте, вас ждёт отдых под приготовленным для вас кровом.
Он жестом пригласил прибывших следовать за собой. Дружинники Святовита повернули коней, открывая шествие.
С подошедших драхов, провожавших драх посланца конунга Олофа и славянских гостей, сошло много воинов. Среди них были норманны в панцирях и крылатых шлемах и варяго-россы, одетые так же как и их рюгенские товарищи. Старый ярл сейчас же нашёл приятелей среди прибывших; его воины смешались с толпой. Слышен был шумный разговор, взрывы смеха.
Так дошли до ворот Арконы. За них вступили только конные дружинники Святовита, Нонне с гостями и жрецы. Для прибывших воинов было отведено помещение в предместье, где жили и рюгенские варяги. Там посредине зала стоял стол, уставленный к приходу гостей воловьими и бараньими окороками, огромными кубками с вином...
Эрик с тремя прибывшими варягами: Ингелотом, Руаром и Оскаром, уселись на самом дальнем конце стола.
Скоро зашумел весёлый пир. Все на этом пиру были равны: не было ни старших, ни младших, ни кичливых норманнов, ни простоватых варяго-россов. Были только обрадовавшиеся встрече добрые друзья, спешившие наговориться.
– Клянусь гремящим Тором, – восклицал Ингелот, оглядываясь вокруг, – мой старый Эрик живёт, как будто он совсем забыл, как звучит шум сечи, как несётся в лицо врагам вопль берсекеров. Я боюсь, Эрик, не затупился ли твой меч?
– Не говори так, сын своей матери, – прервал его, хмуря брови, Эрик, – ты знаешь, мы нанялись и должны служить до срока.
– А кто заставлял вас?
– На Рослагене .не хватало хлеба!
– Вот отговорка! Будто мало хлеба у врагов!
– В то время было его мало... Никто не брал варягов в свои дружины...
– Ты прав, – громко воскликнул Оскар, ударив кулаком по столу, – с некоторого времени всё в фиордах идёт по-другому.
– Что ты хочешь сказать этим, друг? – спросил Эрик. – Неужели и конунг Олоф Тригвасон мог забыть свою прежнюю доблесть?
– Одно тебе скажу, мой Эрик: конунг Олоф не прежний. Он удаляется от битв и пиров. Кругом него такая скука, как в темнице. Нет более прежних победных походов, мир и тишина спорят между собою около когда-то славного Олофа. Он стал слушать жрецов иных богов и отвернулся от Одина.
– Я ничего не понимаю! – воскликнул Эрик. – Скажите мне, друзья, как это могло случиться?
– Это случилось после того, как Олоф ходил к берегам Италии. Там он услыхал про иного Бога и захотел слушать его жрецов.
– Какого Бога? Уж не Бога ли христиан?
– Вот именно... Он привёз с собой на север жрецов христианских и стал проводить время в беседах с ними.
Старик Эрик покачал своею седой головою.
– Не раз слыхал я про этого нового Бога, – сказал он, – от него и в самом деле могут погибнуть и Один, и Святовит, и славянский Перун. Говорят, он всесилен.
– Уж не знаю, – проговорил Руар, – а скажу одно, что где бы ни появился жрец этого Бога, всюду люди меняются и забывают о битвах, о кровавой мести и только лишь и толкуют о том, что врагам нужно прощать, что нужно любить всех, как самого себя. Да разве это возможно? Я уже не говорю о том, что после бесед с христианскими жрецами народ становится холоден к своим древним богам...
– Вот потому-то здешний главный жрец Святовита, этот старик Бела, так ненавидит христиан, – заметил Эрик.
– Ненавидит? – воскликнул Ингелот.
– Да, для него нет большей радости, как уничтожить христианина.
– Ну, теперь я многое понимаю! Ведь Освальд, сын Ру ара, наш вождь, хотя и именует себя посланником конунга Олофа Тригвасона, но на самом деле он никогда им не был!
– Как так? – воскликнул удивлённый Эрик.
– Клянусь тебе Ассами, что так. Ты слушай, видел ты этого молодого русса, что был вместе с Освальдом?
– Да. Я слышал, Нонне назвал его сыном Святослава, русского князя.
– Так, так! Он именно сын этого славного воина и сам князь северных руссов.
– Зачем же он между вами?
– А затем, что он бежал со своей родины. Старший брат его, по имени Ярополк, остался княжить в Киеве; среднему отец отдал большую и богатую область, а этому, теперешнему гостю Арконы, назначил быть князем в древнем Гольмгарде. Когда отец был убит, киевский Ярополк захотел быть князем всех руссов. Он убил среднего брата и добирался вот до этого Владимира, но тот успел бежать в фиорды к конунгу Олофу. Олоф сам не раз бывал в Гольмгарде, он принял молодого князя. Владимир не раз ходил в походы за море и показал себя храбрецом. Только у него вовсе не было мысли оставаться на всю жизнь на службе у конунга. Владимир рассчитывал, что конунг Олоф поможет ему прогнать из Киева Ярополка.
– А тот что же? Неужели отказался? – воскликнул Эрик, и глаза его блеснули зловещим огнём.
– В том и дело, мой друг, что около конунга Олофа в это время был христианский жрец, и Олоф, этот славный герой, склонил своё сердце на его убеждения. Христианский жрец стал ему говорить, что Ярополк любит христиан и что поэтому нельзя идти на него войной.
– И конунг Олоф послушал жреца?
– Олоф отказался дать Владимиру свои дружины для покорения Киева. Тогда-то ярл Освальд, который также не терпит христиан, сам объявил поход, но, увы, воинов собралось немного.
Именитые ярлы не хотели идти против воли конунга. Но конунг запретил и варягам идти с ярлом и русским князем. Тут-то Освальд и схитрил. Он объявил, что варяжские дружины нужны ему не для похода против руссов, а будто бы собираются им только для арконских жрецов. Для похода нас мало, и Освальд решил попытать счастья здесь, в Арконе. Может быть, Бела вынесет знамя Святовита и даст в помощь Владимиру свои варяжские дружины. Понял, мой старый Эрик, какое задумано дело?
– Что же? – задумчиво произнёс Эрик. – Я не прочь пойти на Днепр: от Киева близка и Византия. Да и Киев город богатый... Там можно много найти ценной добычи...
– А пойдут ли за тобой твои?
– Мы все служим Святовиту, – пожал плечами старый варяг, – пошлёт нас Бела, и мы пойдём. А там скоро кончится срок нашей службы, и мы все будем свободны.
– Так мы, стало быть, будем товарищами?
– Разве у вас всё решено?
– Всё! Даст Бела помощь или не даст, а я и все, кто со мной, пойдём за Освальдом и Владимиром!
– Тогда что же говорить! Сами Ассы покровительствуют нам и нашей дружбе... Только пока не сообщай никому, что я тебе поведал... Молчать придётся недолго... Освальд здесь не засидится... Будем пить за былые встречи на полях битв...
Старый Нонне привёл в обширный дворцовый покой Владимира, Добрыню и Освальда и здесь оставил их одних.
– Клянусь Перуном, – воскликнул Владимир, – здесь нас встречают куда приветливее, чем у конунга Олофа.
– Я это предсказывал тебе, – заметил Освальд.
– Только бы поскорее кончились все эти переговоры... Я тоскую по родной стороне.
– Скоро, племянник, скоро! – вступился Добрыня. – Отсюда мы пойдём в Новгород.
– Ах, поскорее бы! – сказал Владимир, и в голосе его ясно слышно было тоскливое чувство. – Поскорее бы! Меня измучила эта разлука с родиной, а как вспомню я, что брат Олег до сих пор остаётся неотмщённым, так стыдно становится жить на свете.
Добрыня долгим испытующим взором посмотрел на племянника.
После смерти Святослава ближайший воевода Ярополка, его опекун Свенельд, мстя за своего сына Люта, убитого Олегом древлянским, побудил своего князя пойти на брата войной. В одной схватке Олег был убит. Когда весть об этом дошла до Новгорода, то Добрыня испугался за участь своего любимого племянника. Он был уверен, что Свенельд стремится для Ярополка к единовластию и после Олега должен наступить черёд и Владимира. Новгородцы казались ему ненадёжными. Они отказались дать дружины для мести за Олега. Страшась, как бы Новгород не выдал Владимира киевскому князю, Добрыня заставил племянника уйти за море, к конунгу Олофу. Надежды его на скандинавского владыку не оправдались, и теперь будущее молодого сына Святослава находилось во власти арконского жреца. Однако Добрыня Малкович и виду не подавал, что душа его была полна тревоги. Сколько раз при Святославе он вёл переговоры и с венграми, и с ляхами, и с хитрыми византийцами, и научился прятать свои мысли и чувства.
Покой, где находились трое гостей арконского жреца, был украшен звериными шкурами. Свет проходил через крохотные оконца. Кругом была мёртвая тишина. Ни звука, ни движения не чувствовалось за этими угрюмыми стенами.
– Что же, так и будем сидеть в этих стенах? – с нетерпением воскликнул Владимир.
Освальд беззвучно засмеялся.
– Юность нетерпелива, она не понимает старости, – сказал он, – а здесь кругом нас только старики... Медлительность свойственна их возрасту.
– О, ярл! – воскликнул Владимир. – Ты не старик, а тоже не желаешь понять, как мне хочется поскорее вернуться... Но ты воин, я дивлюсь, как не сочувствуешь ты мне, жаждущему яростного отмщения за кровь несчастного моего брата.
– Всё придёт в своё время, племянник! – перебил Владимира Добрыня, боявшийся, что молодой князь скажет что-либо лишнее.
– Придёт, придёт, – сказал тот, – а каково томиться муками ожидания...
– Всякое ожидание учит мудрости.
– Знаю, знаю! Но что поделаешь, когда тоска лютой змеёй грызёт сердце... Ярополк, Рогвольд!.. Они теперь беззаботно наслаждаются счастьем...
– И гордая Рогвольдовна готовится разуть сына королевны Предславы! – вдруг раздался тихий, похожий на шипение змеи, голос, заставивший гостей вскочить со своих мест.
В покое появился сгорбленный старик в белом, спускавшемся до пят одеянии. В правой руке у него был длинный жезл, заканчивавшийся золотым изображением конской головы. Левая рука скрывалась в складках одежды. Глаза смотрели выразительно и, несмотря на преклонный возраст старика, всё ещё сохранили свой блеск.
– Великий отец Бела, – воскликнул, увидав старца, Освальд, – вдохновенный любимец грозного Святовита!
С этими словами ярл низко поклонился старику. Поклонился и Добрыня, но поклонился степенно, даже важно, с полным сохранением своего достоинства. Зато Владимир, услыхав имя грозного Святовитова жреца, вдруг бросился к нему и торопливо заговорил взволнованным голосом:
– Так вот каков ты, великий отец, чья воля держит в своих руках всё побережье Варяжского моря! Привет тебе, великий! Будь здоров долгие годы, и да прославит грозный Святовит тебя своею помощью!
Владимир схватил руку старца и положил её себе на голову.
На лице Белы промелькнула тень удовольствия. Поступок молодого славянского князя пришёлся ему по душе. Он не сразу отнял свою сухую руку с головы Владимира и несколько раз ласково провёл ею по его русым кудрям.
– Привет мой и тебе, красное солнышко! – произнёс он. – Великий Святовит благословляет твой приход ко мне. Я уже вопрошал его, и он мне сказал, что ты благословенный гость в его чертогах. И вот я, смиренный исполнитель воли всемогущего божества, сам явился среди вас, дабы возвестить вам милость Святовита.
Бела протянул руку Владимиру и с его помощью дошёл до широкого, устланного мягкими звериными шкурами ложа.
– Сядь, сын мой, около меня, – по-прежнему ласково проговорил он, – твои кудри так мягки, что моя старая рука отдыхает, касаясь их. Садитесь и вы, могучие витязи, – кивнул старик Добрыне и Освальду, – я хочу говорить с вами, и помните, что моими устами будет передавать вам свою волю сам великий и могущественный Святовит.
Глаза Добрыни как-то странно блеснули при этих словах. На мгновение в них отразилась насмешка. Как будто они хотели сказать: «Знаем мы, как ваши боги говорят вашими устами! У нас в Киеве жрецы Перуна тоже вот так же нам говорят! Стоял за шкурами да подслушивал, вот и появился, словно из-под земли! Да, впрочем, говори, только бы для племянника польза была».
Бела между тем продолжал ласково смотреть на Владимира.
Освальд воскликнул:
– Да поразит меня свирепый Локке, если я когда-либо слышал, что великий Бела так принимал кого-либо из своих гостей!
Бела поднял на него свои глаза и чуть заметно улыбнулся.
– Я слабый исполнитель воли божества, – произнёс он.
– Так, стало быть, твой Святовит благосклонен ко мне? – воскликнул Владимир.
– Я уже сказал, – ответил Бела, – что твой приезд приятен Святовиту...
– Тогда он поможет мне вернуть стол моего отца и отомстить за брата!
Бела покачал головой.
– Увы! Я не могу ещё сказать тебе, сын мой, этого. Я вопрошал Святовита лишь о твоём прибытии на Рюген.
– Тогда спроси его скорее... Спроси, отец, я принесу, какие ты назначишь, жертвы твоему богу... Ах, отец, как тяжело знать, что кровь остаётся неотмщённою!
– И обида тоже! – тихо сказал Бела.
– Ты о Рогволдовне? – вспыхнул Владимир, и глаза его загорелись диким огнём. – И сюда уже дошли вести о моей обиде? «Сына рабыни разуть не хочу!» О-о-о! Змея лютая! Она ужалила меня в сердце, и боль не прошла ещё... «Сына рабыни!» Моя мудрая бабка называла мою мать дочерью, мой отец не имел после неё других супруг... Рабыня! Слышишь, дядя? Рабыня! Ты тоже раб?.. И кто говорит это? Дочь чужака, пришедшего неведомо откуда. Ведь землю кривичей из милости Ярополк-братоубийца дал Рогвольду во владение, а я князь природный... Сын рабыни! Да все они мне кровью, жизнью своей поплатятся за это!
Владимир вскочил на ноги и, тяжело дыша, стоял перед Белой.
– Ты, войдя сюда, – продолжал Владимир, обращаясь к Беле, – сказал: братоубийца Ярополк берёт за себя супругой Рогволдовну. Так я скажу, что этого не будет!
– Кто же помешает им? – спросил Бела.
– Я!
– Ты? Уж не один ли ты пойдёшь на полоцкого и киевского князей?
– Подниму Новгород, если ты мне не поможешь.
– Да, если только удастся... Знаю я этот народ приильменский! – возразил Бела. – Ох, как я его знаю! Они у себя шумят, кричат на вече, а на войну идут неохотно.
– Теперь за мной пойдут. В Новгороде уже изведали, каковы Ярополковы посадники. Слыхали мы с Добрыней, как плачутся, меня вспоминаючи... Рады будут, когда вернусь. Слышишь ты, кривичи с Рогволдом верх над Новгородом берут. Полоцк выше Новгорода забирается... Ко мне уже гонцы были, вот и иду я теперь в свою область, сперва до Полоцка доберусь, с Рогволдом посчитаюсь, а потом и Киев посмотреть пойду. Мне, если хочешь знать, так и твоей помощи не нужно.
Тень неудовольствия набежала на лицо Белы.
– Зачем же ты явился просить о ней? – холодно спросил он.
– А так... Дашь дружины, убытка не будет, пригодятся, а не дашь – всё равно!
Гневный порыв уже прошёл. Владимир успокоился и теперь говорил, поглядывая на дядю, как бы ища в его глазах одобрения своим словам. Добрыня при последних словах племянника встрепенулся и, устремив взгляд на Белу, сказал:
– Правду, отец Бела, говорит племяш-то мой, на Руси за нас и Новгород, и Киев, и вся Древлянщина. Слово скажи, появись среди них – поднимутся и пойдут. А если пришли мы просить у тебя дружины, так нужна она нам как охрана в пути да на первый какой-нибудь случай, ибо как князю без войска быть? Вот тебе мой сказ, а на остальном твоя воля.
Добрыня смолк и погладил бороду. Он видел, что его слова произвели впечатление на жреца Святовита. Бела в самом деле недоумённо посмотрел на Освальда, как бы желая узнать, каково его мнение, но норманнский витязь сидел опустив голову и не промолвил ни слова. Он как будто был сконфужен чем-то.
Старик ожидал, что пришельцы придут к нему и будут униженно просить помощи. В ответ им он решил поставить свои условия. Теперь же старик пожалел, что отнёсся слишком ласково к Владимиру.
– Не будет от тебя нам помощи, – продолжал между тем Добрыня, знаком показав племяннику, что тот не должен прерывать его, – так мы и в другом месте отыщем её. Мало ли храбрых королей и князей окрест нашей Славянщины есть? Король Мечислав у ляхов, король венгров с верховьев Истра – всё это друзья и побратимы покойному нашему князю Святославу были, так авось не откажут в помощи и его сыну. А если с ними не сговоримся, так к половцам пойдём. Их ханы до ратного дела охочи, тьму людей дадут. Таков мой сказ тебе, отец Бела. А ежели мы к тебе первому пришли, так потому лишь, что владения твои первыми нам по пути попались да слышали мы вот от нашего друга Аскольда, – переиначил на славянский лад Добрыня имя норманна, – что и ты, отец, не прочь от ратного дела, ибо позасиделись дружины твои да и казна Святовита тощать стала... Вспомнили и пришли, ведь от речи убытку не будет, а выйдет у нас дело с тобой или нет, про то не станем пока до поры до времени загадывать...
Уверенность и твёрдость Добрыни произвели своё впечатление. Бела не то чтобы смутился, но у него были свои планы в отношении этих русских витязей, и вдруг неожиданный отпор в виде указания на то, что в его помощи эти люди не так нуждаются, как он, Бела, того ожидал! Однако Бела сейчас же нашёлся, как выйти из затруднительного положения.
– Ох, сын Малка, – произнёс он, – совсем не по времени твои эти речи!
– Лучше всё сразу сказать, – ответил Добрыня.
– Да на это и другую пору найдём... Экие вы! Прямо с пути – и за дело.
– Ты, отец, сам заговорил! – перебил его Владимир.
– О чём? О Рогволдовне? Так это так, к слову пришлось. Я обрадован был, что грозный Святовит благосклонен к вашему прибытию, и поспешил сам прийти к вам, дабы пригласить вас с дороги разделить с нами, служителями Святовита, скромную нашу трапезу. А вы сейчас и за дела! Забудьте о них и помните, что вы гости Святовита. Путь ваш был долог, море бурно, и думаю я, что, забыв о всех делах, должно прежде всего дать покой и усладу истомлённому телу. А ты, мой сын, – закончил он, обращаясь к Владимиру, – пылок, как юноша! Вижу я, что сердце твоё страдает от Рогволдовой обиды, но это ли тяжкое горе? Эх, дитя, дитя! Такие ли змеи жалят человеческие сердца! Будешь жить, узнаешь сам, что и горшие страсти мутят людей, и только тот, кто, подобно мне, весь живёт в божестве, может не страдать от них: Нонне! Нонне! – захлопал в ладоши Бела.
Невидимые руки распахнули шкуры, висевшие на одной из стен, и среди них показался старый жрец, встречавший гостей на морском берегу.
– Всё ли готово для наших гостей? – спросил Бела.
– Ты повелел, могущественный! последовал ответ.
– Так проведи их в зал трапез. Тебе я поручаю их; я же пойду к Святовиту, ибо настало время моления моего пред ним. Идите, дорогие гости, утоляйте ваш голод, запейте франкским вином вашу жажду, потом возглягте на ложе, и да пошлёт вам Святовит добрые сны!..
Он слегка поклонился своим гостям; Нонне пригласил их следовать за собой. Освальд низко поклонился старому жрецу, Владимир же подошёл к Беле и, положив свою руку на его плечо, произнёс ласковым голосом, в котором не оставалось и следа недовольства:
– Отец, мне кажется, что ты полюбил меня. Не кори меня моей молодостью, попроси своего Святовита, чтобы он помог мне сесть на киевский стол, и ты найдёшь во мне навсегда преданного друга.
