Текст книги "Варяги и Русь"

Автор книги: Александр Лавров (Красницкий)

Соавторы: Франц Добров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 51 страниц)

   – Ну, говори, где тебя так славно угостили?..

   – Погоди, – сказал он, повернувшись в ту сторону, где стояли сёстры.

   – Небось, они не выдадут красавца... Говори скорее... Уж солнце за полдень, и мне некогда калякать с тобою.

   – Ну, и черт с тобой, провались, окаянная, – сказал Якун.

   – Если я провалюсь, то не видать тебе своего глаза как и своих ушей.

Якун помолчал минуту, поправляя повязку на своей голове.

   – Ну, спасибо, колдунья, что облегчила боль... Ужо приходи ко мне, и я за это затравлю тебя медведями.

   – У, гадина! – взвизгнула Яруха. – Давно бы тебя следовало извести, да уж подожду...

Девушки прислушивались к их перебранке. Вдруг послышался треск сучьев и показался седой старик, увидев которого, Якун крикнул:

   – Вот он, вот твой Олаф... Да будет он проклят вместе с тобою! – И исчез в лесу.

Яруха стояла поражённая словами Якуна и смотрела на старика, которого считала давно умершим.

   – Неужели это ты, Миловзора, моя ненаглядная внучка? – спросил Олаф старуху.

– Да ты ли это, дедушка Олаф! – воскликнула она.

   – Тише!.. Не ровен час – услышат... Ох ты, моя ластонька, ох, ненаглядная...

   – Да, дедушка, была ненаглядной и пригожей, да, вишь, горе и старость согнули меня в дугу, – проговорила она, – и сам ты побелел... А я, признаться, считала тебя давно умершим. Погибель им, проклятым.

   – Да, погибель... – прохрипел он, сжимая палку в руках... – и я пришёл отомстить им за твоё поругание, за твои слёзы и кручину... Пора настала...

   – Кому же ты хочешь мстить?.. Ведь все те, кто были причиной моим слезам, давно побиты... Только один Якун остался в живых.

   – Но Якун уж искупил свою вину... Он воспитывал твоего ребёнка и на него не за что теперь пенять, а проучил я его за то, что он плохо воспитывал его, да допустил якшанье с христианами... Теперь надо подумать, как быть, и я рад, что отыскал тебя...

   – Нет, я всё-таки никогда не прощу Якуну: если бы не он, я не лишилась бы ни тебя, ни своих родных.

   – За твоих родных я уже давно отомстил ему, и я его простил, и за это он сослужил мне добрую службу, жаль только, что не довёл её до конца. Зачем он отпустил Руслава на службу к князю, этому недостойному рабыничу... – Глаза Олафа сверкнули диким огнём.

   – Ты слыхала, что твой сын Руслав хочет принять христианство и жениться на дочери моего слуги Симеона, Зое?

   – Как не знать... Колдунья всё знает.

   – Однако ж не знала, жив ли я или нет.

   – О тебе я не спрашивала.

   – Кого?

   – Того, кто постоянно шепчет мне мудреные слова, которые могу понять только я одна.

   – Чушь говоришь, внучка... Морочь того, кто боится таких, как ты, а я не трус. Скажи лучше, как пособить тому, чтобы отнять Руслава от этой христианки да посадить на княжий стол.

   – Ну, об этом я ни думать, ни спрашивать, ни говорить не стану... Завтра утром сам узнаешь и, может быть, и увидишь, коли полюбопытствуешь.

   – Что ты хочешь делать, Миловзора?

   – Теперь я не Миловзора... Меня все зовут Ярухой... Я так и околею Ярухой.

   – Ну, хорошо, Яруха, – вздохнув, произнёс Олаф, – что ты хочешь сделать?

– Ещё не знаю, но завтра поутру буду знать, а теперь прощай, дедушка Олаф... Мне некогда... Не суждено было вместе нам век скоротать, а теперь чувства застыли... Завтра увидимся... Завтра для меня великий день.

XVII

Руслав и Извой, вернувшись в Киев и войдя в помещение, занимаемое княжескими отроками и гриднями, увидели Веремида, с нетерпением ожидавшего их возвращения.

   – Наконец-то вы явились... – сказал он. – Видно, любо вам очень с вашими красавицами, а тут вот дела такие затеваются, что и не приведи вас боги дождаться их.

   – Какие такие дела? – спросили оба витязя.

   – Во-первых, вы знаете, что завтра Купала, в честь которого готовится жертвоприношение и жертвой будет человек – девушка.

Витязи побледнели.

   – Какая? – спросили они.

   – Не знаю, на какую падёт жребий, но ведаю лишь то, что вчера по вечеру, когда я стоял на страже у княжеской опочивальни, к князю явился Божерок и требовал впустить его... но я, зная, что князь не любит, чтобы кто-то входил в его опочивальню, не впускал его. Он начал сердиться и кричать, и этим криком вызвал князя... Он был гневен, но всё-таки велел впустить его... Долго они спорили там, да видно Божерок сильнее князя: он вышел от него торжествующим, и когда он ушёл, князь отдал приказ быть всем отрокам, дружинникам, боярам и гридням на торжестве принесения жертвы Перуну и Купале... Князь спрашивал тебя, Извой, и тебя, Руслав, да я сказал, что только завтра ваша очередь стать на стражу и что вы уехали на охоту.

Молодые витязи переглянулись, Извой спросил:

   – Ну, а ещё что?..

   – То, что я хочу ещё сказать, касается только Руслава, – сказал Веремид.

   – Говори, – разрешил Руслав. – С сегодняшнего дня мы братья и между нами нет тайн.

Веремид посмотрел на них, поняв, в чём заключалось это братство.

   – Ох, смотрите, – молвил он, – чтобы князь не проведал о ваших проказах, в особенности ты, Извой, должен опасаться гнева княжеского: ты смущаешь отроков княжеских и совращаешь их с пути... Смотри, не накликал бы этим на себя беды...

   – Нет, Веремидушка, нет, ты ошибаешься: князь не таков, чтоб казнить за хорошие дела... Но что ты хотел сказать?

   – Ну, об этом нам не место здесь говорить; выйдем на лужок...

Они вышли и сели близ сторожевой избы.

   – Узнал ли ты наконец, – спросил Веремид Руслава, – кто был твой отец и почему тебя величают боярином?

Руслав покраснел и вздохнул, вспомнив свой разговор со стариком.

   – Узнать-то узнал, да лучше бы не узнавал... Что пользы в том... А ты знаешь тоже?

   – Я знал и раньше, да не смел говорить.

   – Ну, а теперь? – спросил Извой.

   – Теперь могу, потому что мне разрешено...

   – Разве ты видел его?

   – Кого?

   – О ком ты говоришь, того седого старика, которого мы встретили по дороге близ Почайны.

   – А вы разве видели его?

   – Мы видели какого-то Олафа.

   – Ну, вот, он и есть... Значит, вам всё известно?

   – Кое-что знаем... Он намеревается посадить Руслава князем на киевский стол и собирает рать.

   – Это бы ништо, а вот то скверно, что он шушукается с Вышатой и княжескими дружинниками. Он говорил мне о том, что замышляет. Ведь он думает, что я по-прежнему стою за него.

   – Да разве ты когда-нибудь стоял за этого разбойника? – удивился Руслав.

   – Да, я был, как и Якун, одним из его дружинников, но оставил его и поступил на княжескую службу.

   – Что ты намерен делать? – спросил Извой.

   – Пока ничего... А вы?

   – Предупредить бы князя.

   – Уж знает и вчера повечеру отдал приказ, чтоб изловить его... за это он жалует сто гривен.

   – Ты молвишь – знает?.. Значит, знает и о том, что Руслав княжич!..

   – Кажись, что узнал. Да почитай все люди киевские знают о том.

   – Плохо дело, Руслав. Как быть?..

   – Я сам пойду к нашему милостивцу и скажу ему, что это всё поклёп; одна ложь... Я знать не хочу, кто я... Да будут прокляты все те, которые называли меня боярином...

   – Тише, тише, – перебил его Веремид. – Не бойся: мы все за тебя... Лучше поговорим о том, как изловить Олафа.

   – Я не стану набрасывать петлю на отца, – возразил Извой.

   – Разве он сказал тебе, что он твой отец?

   – Не он сказал: он молвил об Олафе, да мы-то узнали от другого, что это он сам Олаф, а Олаф, по его словам, мой отец.

   – Да, он твой отец, это я знал... ну, а ты, Руслав, как думаешь?

   – Коли он правду молвил, что Олаф мой дедушка, я тоже не подниму на него руку.

   – Ну, а я хоть и не за него, но и против него не пойду... Якуна бы поспрошать... Он хоша и стар, да в нём ума ещё много.

Все задумались. Вдруг, лёгок на помине, появился Якун с обмотанной головой.

   – А, дедушка Якун! – весело воскликнул Веремид, – какой нечистый так отделал тебя?.. Аль со старой колдуньей лобызался, и она оцарапала тебя?..

Якун мрачно посмотрел на витязей и что-то проворчал про себя.

   – Знать, у дедушки Омута был в гостях, – пошутил Веремид, обращаясь к Извою, – боится обмолвиться.

   – У дедушки не у дедушки, да уж дедушка угостил на старости лет, и я пришёл поведать тебя, Веремид, чтоб ослобониться от него... Не те времена настали – изменой жить...

   – Ну, какая ещё беда стряслась? – спросил Веремид.

   – Чай, всё та же, что и прежде; молвит: быть ему князем, да и только... В Чёртовом бережище в овраге собралось много воинов доспешных и не добро задумали они...

Все переглянулись.

   – Поведать бы милостивому князю-солнышку...

   – Это ты про Олафа, дедушка Якун? – спросил Руслав.

   – Уж коли молвлю, то про него. Не в эти годы мне побои отведывать... А всё из-за тебя, Руславушка, – прибавил он, с любовью посмотрев одним глазом на витязя. – Вишь, якшаться ты начал с христианами...

   – Да как мне не якшаться с ними, коль я теперь и сам христианин, – сказал Руслав.

   – Ты христианин! – воскликнули Якун и Веремид. – Ты, отрок княжеский, христианин! Что ж это, все отроки христиане... Молвят, Всеслав тоже христианин.

Извой улыбнулся.

   – Что ж, чем больше христиан подле князя, тем он в большей безопасности, потому христиане не выдадут его и защитят князя. Мы сейчас пойдём к князю и скажем, что жизнь наша в его руках.

   – Это сделал бы и я, – сказал Якун, – да меня не допустят к его светлому обличью... Ты, Руслав, берегись... Велика сила Олафа, и горе ждёт тебя, коль ты оплошаешь... Я воспитал тебя и теперь не уйду отсюда, пока ты в опасности.

   – Успокойся, Якун, – сказал Извой, – и хоть князь погневается на нас, но он справедлив и добр и зря не предаст смерти преданных ему людей. А что касается Олафа, то пусть князь повелит, что сделать с ним, и его дружина постоит за него.

   – Так-то оно так, да, видишь, замысел здесь коварный... Войной не пойти ему, хоть у него тьма доспешников, а изменой да кознями он возьмёт, и коль тогда Руслав не покорится его воле, он силою заставит, лишит жизни и сам пойдёт на стол киевский, коль другого не будет...

   – Никогда сего не будет, – сказал Веремид. – Коли Извой да Руслав христиане и коли их боги повелевают стоять за правду, то и Веремид, хоть и язычник, грудью будет стоять за князя... Пусть Олаф поборется с нами... А ты, Якун, что молвишь на это?

   – Я более не слуга Олафа и да будет, что повелевает моя душа... Хоть я хворый, – прибавил он, поправляя повязку, – и стар, да пригожусь ещё на что-нибудь. Пустите в светлицу промочить болячку.

Его ввели в сторожевой дом, перевязали рану и поднесли ковш хмельного мёду, который Якун осушил залпом до дна, и вскоре почувствовал себя совсем бодрым.

Уже было за полдень, когда Извою и Руславу настала очередь стать на стражу; первому у княжеского терема, а второму у опочивальни.

В Киеве стал известным замысел Олафа, и между киевлянами нашлось много сочувствующих ему. Все говорили между собой об этом и ждали с трепетом перемен.

Владимир совещался с воеводами по поводу предложения пойти на ляхов, ятвягов и радимичей.

   – По вашему разумению, – говорил князь, – надо погодить, а по моему – лучше теперь, чем после; пока у нас есть много наёмников, легче победить... К тому же, – прибавил он, – чай, слышали, что Олаф хочет посадить на стол княжий этого щенка, Руслава.

   – Смерть ему! – воскликнул один из воевод.

   – Нет, пошто смерть... Надо поспрошать и по справедливости решить дело... Коль я неправильно завладел столом киевским, пусть оправдается... Я тоже не прямой сын Святослава, а если он сын, нам следует поровну княжить.

   – Правильно аль нет, про то знаем мы, и сами призвали тебя княжить... Но то была наша добрая воля, а не разбойника Олафа-Блуда, – сказал один старейшина.

   – Нужно позвать Руслава ко мне... спросить, какого он роду-племени... Пусть молвит пред вами, воеводами и старейшинами, кто он, и хоть жаль юного отрока, а коль он сам стремится к княжению и потребует ласкою и честью своей части, то тому быть надо.

   – Воля твоя, государь, – отвечали старейшины. – Мало ль приищется безродных, и все они захотят княжить нами, да толку в том мало... Поспрошай и положи на него свою волю.

Молчавший до этого Вышата вдруг поднялся со своего места.

   – Дозволь и мне, государь, слово молвить.

   – Молви, молви, коль оно хорошее, – отвечал князь.

   – Хорошее али дурное – судить не мне, а то, что Руслав – княжич и замышляет против тебя недоброе, об этом я доподлинно знаю... Иначе он не стал бы ходить к нечестивым христианам и дружбу с ними водить... Ты, государь, прости на слове, негоже делаешь, окружая себя этими скаредниками... Скоро все твои отроки станут христианами и тогда не быть добру... Они давно затевают недоброе против князей, а как явился к тебе на службу этот безродный сын, Извой, то ещё хуже мнят о тебе... Ложь написана на их обличьях... А у Извоя да Руслава и того более. Они совращают с пути народ, делают смуту и посевают раздор...

   – Всю ты сказал правду? Всю ты излил свою злобу на них? – сказал Владимир и стукнул кулаком по столу. – Клеветник!.. Я знаю, кто больше предан мне: христиане или язычники... Всеслав!.. позвать сюда Руслава и Извоя... Ты клал поклёп на них за глаза, скажи им то же пред всеми.

   – По моему разумению, коль христиане преданы своему государю и исполняют его наказы, они всё едино люди... – сказал воевода Доман. – У нас много есть наёмных и варягов, и печенегов, и касогов, и ятвягов, и кривичей; все они веруют в своих богов, и все служат верой и правдой, так пошто не быть и христианам добрыми слугами?

   – Правду молвишь, воевода, – сказал Владимир.

Спустя несколько минут вошёл Всеслав, а за ним Руслав и Извой. Они низко поклонились князю, воеводам и старейшинам и ожидали приказа.

   – Добро пожаловать, Извоюшка, побратим дорогой, – сказал с просветлевшим лицом Владимир. – Садись и поведай, много ль добыл зайцев да лисиц на охоте... Ну, а ты, любезный отрок Руслав, молви нам, кто был твой отец?..

Извой, выходя вперёд Руслава, сказал:

   – Дозволь, государь, мне, безродному, слово вымолвить за него.

   – Чай, у него есть свой язык, – влез Вышата, бросив злобный взгляд на Извоя.

   – Не на распрю я пришёл сюда и знаю, зачем князь спрашивает его о том, что знают уже киевские люди, – сказал Извой, – и коль прошу дозволить молвить слово, то лишь потому, что государь, наш милостивец, справедлив и не послушает ничьих наветов, хоть бы они были Вышатовы.

   – Правду молвил, молодец, – отозвался князь. – Говори, Извоюшка.

   – Государь, – начал Извой, – мы сами шли к тебе сказать, что слыхали от людей да и от самого Олафа, да не смели войти...

   – С вами говорил Олаф! – воскликнул князь.

   – Да, государь; мы не знали, что это Олаф, и лишь благодаря старцу Феодору узнали не только о нём, да и то, что нам не следовало.

   – Молви нам, что вы узнали, – сказал князь.

Извой рассказал всё, что он узнал от Олафа, Якуна, Веремида и других.

   – Итак, государь, – продолжал он после некоторого молчания, – повели чинить суд и расправу с этим человеком, а мы хоть и не поднимем на него наших мечей, но защитим тебя от всех его козней и наветов.

   – Слышал, Вышата?.. – спросил Владимир.

Руслав подошёл к князю, встал перед ним на колени и, вынув свой меч, положил у его ног.

   – Этим мечом, – сказал он, – прикажи отрубить мою голову на площади за один мой помысел изменить тебе... Но только не требуй от меня обагрить этот меч в крови родной... Рука моя не подымется на него, а если замысел его осуществится, то да будет надо мной его проклятие, а я не отступлю от тебя ни на один шаг.

   – Молодец, Руславушка, – сказал Владимир. – Любы мне твои речи и если ты действительно братец мне, то и будь им, а я тебе жалую за это мою любовь и дружбу... А тебе, мой любезный и названый брат, не знаю, чем и дарить... Но коли не побрезгуешь, возьми село Перевесище и владей им на пользу свою да будь мне братом желанным и служи верою и правдой.

   – Поверь, государь, – отвечал Извой, – вернее раба не найдёшь в своей дружине, и, коль надо, испытай меня на деле.

   – Довольно, ты уж доказал мне свою преданность, да я позабыл тебя наградить... Ну, а теперь, други любезные, довольно дела... учиним мированьице, – сказал Владимир и велел принести вина.

   – Ослобони нас, государь, – проговорил Руслав, – мы стоим на страже и нам недосуг быть на пиру княжеском.

   – Всеслав, поди в сторожевую и скажи Фрелафу, чтоб поставил стражу к опочивальне и в терему вместо Извоя и Руслава... Скажи, чтоб отныне больше не ставить их на стражу, – распорядился князь, – они теперь мои дружинники.

Всеслав поклонился и вышел, а Извой и Руслав сели за стол.

Вскоре появились вино, мёд и яства и началось застольное пированье: Владимир пировал после каждого дела, которое он считал навсегда поконченным.

XVIII

Поздним вечером Вышата незаметно пробрался к Божероку, который ещё не спал, беседуя со своим помощником по поводу завтрашнего жертвоприношения. С ними был ещё один человек, заметив которого сквозь дверную щель, Вышата не торопился войти... Это был Олаф. Вышата решил подслушать их разговор.

   – Ну, что? – спросил Олаф.

   – Пока ничего... Князь даже не хочет говорить со мной, видно, влияние Извоя слишком велико на него... А теперь молвят, что и Руслав присоединился к христианам... Дело неладное, ну да как-нибудь справимся, надо выяснить при всех, что они христиане, и тогда сам князь не защитит их...

   – Помни, что, если Руслав будет князем или если я буду княжить вместо него, слава твоя и богатство увеличатся во сто крат... Всё возьмёшь и сделаешь, что захочешь, ни одного христианина не останется в живых... Мы всех их принесём в жертву Перуну...

   – Легко сказать, – возразил Божерок. – На стороне князя много народа!.. Извой, на зло мне, всё больше собирает христиан, окружает ими князя и с него первого следует начать... Их очень много...

   – Да, много, – вдруг сказал Вышата, входя.

Божерок и Олаф переглянулись, Олаф хотел уйти, но Вышата остановил его.

   – Постой, – сказал он, – ты знаешь, что я не ворог тебе... Чай, по одному делу пришли и не мне выдавать тебя головою... и то уж молвят, что я заодно с тобой, да пусть их молвят... Вышата сумеет постоять за себя... Да, правду молвишь, владыка, – продолжал он, обращаясь к жрецу, – все у него любимцы... старейшины требуют смерти Олафа, а Извой да Руслав теперь пожалованы любовью, почётом да ласками княжескими, и первыми пойдут на Олафа, хоть и говорят, что не поднимут руки.

   – Ничего, всё обойдётся... Как ощиплем завтра крылышки одной, так другое запоют, – сказал жрец. – Начнём с христианки, а потом и до них доберёмся.

   – Главное, Извоя прибрать, а с остальными легко справиться... Феодор да Симеон тоже воду мутят... – сказал Вышата.

   – А как Руслав? – спросил Олаф.

   – Молвлю – пожалован в дружинники... да и награда его ждёт. Хорош дружинник – молокосос.

   – Ну, что касается награды, то ещё далеко до неё, а мы скорее наградим его, коль посадим на стол.

   – Насильно не посадишь на стол... Надо выбить из него этот христианский бред и тогда, быть может, он станет податливее... Действуй, владыка, коль дороги тебе слава и почёт верховный...

   – Действуем, – сказал за него Вышата, – девки завтра же не будет, а что касается прочих, завтра утро владыки, а вечер будет мой... А ты, Олаф, всё-таки берегись, коль хочешь, чтоб голова осталась целой.

   – За себя постою, – мрачно ответил он.

Вдруг послышались шаги и раздался чей-то голос:

   – Здесь, ребята!.. вяжи его!..

Все всполошились. Старый Олаф стремглав бросился в боковую дверь, Вышата вынул меч, Божерок тоже вооружился жертвенным ножом, знаком своего жреческого достоинства, который он всегда носил при себе.

Однако никто не входил. Прошло несколько минут в немом молчании... Олафа и след уже простыл, а дверь всё ещё не открывалась...

   – Кто бы мог так подшутить? – сказал наконец Вышата.

   – Да хоша бы я, – раздался вдруг голос из-за окна. – Али Торопке и впрямь нельзя шутить... На то ОН и шут... Здорово, боярин, здорово, владыка Божерок... – сказал он.

   – Как ты смеешь, холоп! – крикнул Вышата. – Или ты хочешь, чтоб я с тебя жилья повытаскал!..

   – Пошто с меня жилья таскать, боярин? Я ли не слуга тебе али провинился перед тобою?

   – Ты на кого кричал: вяжи его?.. Говори сейчас, не то язык чрез затылок вытащу.

   – На певена, боярин... Повадился ходить к владыке на двор да на шестке сидеть с владыковыми курами, ну вот я и пошёл искать, да и нашёл и крикнул своим: вяжи его!..

   – Ты не лжёшь? – спросил Божерок.

   – Да для ча мне лгать!.. Я не у князя в терему и тешить мне некого, а вижу огонь, дай, думаю, зайти, спроведать владыку.

   – Лжёшь!.. ты подслушивал, что мы говорили.

   – Слышать-то слышал, что говорили, да и сам хочу кой-что сказать... что слаще мёда будет боярину Вышате...

   – Говори скорей, скоморох эдакий.

   – Завтра ввечеру Ерохины дочки пойдут на Купалу, и Светозора с ними...

   – Почём ты знаешь? – спросил Вышата.

   – А знаю потому, что хотел тебе услужить и подслушал разговор сестёр, когда они ходили по грибы... Одно нехорошо, что Яруха не советовала им ходить и молвила, что старый черт хуже зверя лютого будет ласкать её белую руку и заставит себя ласкать.

   – Кого же она называла старым чёртом и зверем лютым? – спросил Вышата.

   – Надо полагать – тебя... Акромя тебя некого, боярин. Ну а тебе, владыка, скажу: береги свою жертву, а то она... того... тю-тю! улетит, как ласточка, из-под самого носа.

   – Какую жертву? – спросил Божерок.

   – Сам знаешь, намеченную на завтра...

   – Кто тебе сказал о ней? – изумился Вышата...

   – Ну, уж этого не скажу, а завтра сам увидишь. Но не печалься, боярин, тебе же от этого польза... А что Олаф хочет – тому не бывать...

И Тороп ушёл, насвистывая.