Текст книги "Варяги и Русь"

Автор книги: Александр Лавров (Красницкий)

Соавторы: Франц Добров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 51 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ВАРЯГИ

I

Приильменских славян постигла беда: точно волны морские по песчаной отмели разлились дружины скандинавские по земле славянской. Запылали ярким полымем селения. Где проходили скандинавы, там уже и следа жизни не оставалось – всё стирали они с лица земли... Много было среди скандинавских дружин славянских варягов, шедших теперь с огнём и мечем на родину свою. Знали они её леса и дубравы и по таким дебрям, где, казалось, не было проходу ни конному, ни пешему, теперь проходили целые отряды. Напрасно прятались в леса жители выжженных селений, напрасно закапывали они в землю все свои богатства – всё находили скандинавы. Гневу богов приписывали славяне успехи чужеземцев, не подозревая, что главная причина этих успехов заключалась в тех славянских выходцах, прекрасно знавших Приильменье, которые шли вместе со скандинавами, да ещё в розни, что царила на Ильмене, не только между отдельными племенами, но даже и родами.

Ни один старшина с берегов Ильменя не хотел покориться другому, каждый хотел быть старшим; не было и тени согласия, и последствием этого были постоянные поражения. Норманнские дружины были хорошо организованы, да и вооружение у скандинавов было гораздо лучше славянского.

Было и ещё одно обстоятельство, которое способствовало успеху набега варягов: вёл их не кто иной, как Избор.

На берегах Ильменя никто и не вспоминал о нём... Да и кто бы мог подумать, что во главе варяжских дружин стоит изгнанник, отвергнутый родиной...

Избор не терял в Скандинавии даром времени. В Упсале он радушно был принят королём Биорком и скоро сумел показать себя таким храбрецом, что его имя с уважением стало произноситься в фиордах. Мало того, выходцы из славянщины, поселившиеся на полуострове Рослангене и называвшиеся варяго-россами, признали его своим вождём. Избор стал по положению своему равным всем конунгам Скандинавии, а когда престарелый Биорк выдал за него дочь свою Эфанду, многие думали, что он будет наследником конунга.

Но не того жаждал Избор.

Он не забыл своей клятвы и лишь только упрочил своё положение, поднял норманнов и варягов в поход на Приильменье.

Быстро достигли победоносные варяжские дружины Ильменя. Пал под их натиском Новгород. Овладев им, рассыпались варяги по берегам великого озера, грабя прибрежные селения и выжигая их.

Вадим, ставший после смерти отца старейшиной, храбро защищался, но не смог долго держаться под натиском северных дружин.

День быстро близился к вечеру. Красные облака стояли на небе. Густой дым столбом поднимался над тем местом, где ещё так недавно было цветущее селение наследника Володислава... С горстью последних защитников бьётся против варягов Вадим. Отчаянная храбрость его вызывает удивление врагов. Спасения нет и быть не может – нечего и дорожить собою. Но силы оставляют Вадима... Смутно, словно сквозь дымку тумана, видит Вадим, как взмахнул тяжёлой палицей над его головой гигант варяг... Тупая боль разлилась от головы по всему телу... Вадим зашатался и с глухим стоном рухнул на груду мёртвых тел.

И в этот последний свой миг он услышал победный клич врагов и как один из них говорит:

   – Здесь, конунг, лежит последний из сопротивлявшихся нам славян... Вот он!

Вадим приоткрывает, на мгновение глаза и видит, что варяг наклоняется, чтобы взглянуть на него, и узнает Избора...

   – Мал, ты был прав! – чуть слышно шепчет Вадим.

Избор тоже узнал Вадима... Грустный, печальный возвратился он в свой шатёр...

   – Вот и исполнил я клятву! – произносит он. – Ужасна месть отвергнувшей меня родине, но отчего так тяжело на сердце?..

Имя его прославляется скальдами. У него новое отечество, у него в Скандинавии семья. С ним вместе в походе брат его жены Олоф, конунг Урманский, один из храбрейших викингов Скандинавии, здесь его братья Сигур и Триар, которых послал к нему Гостомысл, как только они подросли.

Он видит свою родную страну в море огня, родная кровь – кровь его братьев – льётся рекой... Он привёл сюда толпы свирепых чужеземцев, он пролил потоки родной крови... всё это он, он...

Угрызения совести жестоко мучили Избора...

А кругом гремели победные кличи норманнов, торжествовавших свою победу над Приильменьем...

Вдруг под сень шатра с весёлым смехом вбежал Олоф Урманский.

   – Поздравляю, поздравляю тебя, наш славный вождь! – громко воскликнул он. – Теперь, когда наши храбрецы сломили отчаянное сопротивление последних славянских дружин, славу твою скальды разнесут по всему миру...

Тревожные думы не мучили Олофа. Ведь он чужеземец в этой несчастной стране. Её беды ему совершенно чужды. Победа доставила ему только славу... Чего же более желать удалому викингу!..

   – Перестань грустить, вождь, – говорил он, обнимая Избора, – я сообщу тебе весть, которая наполнит радостью твоё сердце...

   – Весть? Какую? – спросил Избор, грустно улыбаясь.

   – Ты не раз говорил в фиордах, что хочешь переменить своё имя. Так вот теперь и это твоё желание исполнилось!

   – Нет, Олоф, не говори так, не терзай моего сердца... Если я и приобрёл новое имя, то это имя полно позора, это имя предателя...

Олоф с изумлением смотрел на своего друга.

   – Не могу понять, почему ты считаешь себя предателем... – пробормотал он.

   – Разве не я привёл вас на ту землю, которая была моей родиной?

   – Ах, вот что! Ну, забудь об этом... Кто знает, может быть, для блага этой страны привели нас сюда светлые Ассы... Храбр твой народ, но дик он... Но хватит об этом. Хочешь знать, как зовут тебя побеждённые, как произносится среди них твоё имя? Рюрик!

   – Что? – воскликнул Избор, – Рюрик... Не может быть!

   – Да, да, – подтвердил Олоф. – «Ваш вождь хищным соколом налетел на Ильмень», – говорят пленные. Вот тебе и новое имя! Доволен ли ты, вождь?

   – Рюрик... сокол... ведунья... – словно в забытье шептал Избор. – Неужели исполняется предсказание? Я стал соколом...

   – Ты непременно должен принять это имя! – сказал Олоф, – помни, что ты добыл его на полях битв, что сами побеждённые так называют тебя...

   – Так и будет! – пылко воскликнул предводитель варягов, – всё кончено! Велика и всесильна воля богов!.. Нет более на белом свете Избора! Я Рюрик! Так и зови меня, Олоф, так пусть отныне зовут меня всё мои храбрые товарищи.

Преобразившийся, с пылающим лицом вышел он, сопровождаемый Олофом, из шатра...

   – Да здравствует наш храбрый Рюрик! – пронёсся вокруг восторженный крик.

Не за одной добычей пришли варяги на Ильмень. Они смотрели на приильменские земли как на начало своего великого пути «из варяг в греки» и полагали, что если начало этого пути будет в их руках, то и выход в Понт Эвксинский, Чёрное или Русское море будет также свободен для них, а стало быть, Византия со всеми её сказочными богатствами также будет для них всегда доступна.

Таким образом, пришельцы старались укрепиться на Волхове и на Ильмене.

Но и между варягами, в особенности между варягами славянского происхождения, царила рознь, такая же, как и между славянами. Всё Приильменье было во власти варяжских дружин, но варяги не заботились об упрочении власти, а спешили пойти скорее на далёкую Византию. Но многих тянуло и домой, в дорогое сердцу шхеры и фиорды Скандинавии...

Только Рюрик если и не был против этого, то всё-таки думал иначе.

   – Нельзя нам выпустить из рук то, что мы приобрели мечом, – говорил он, посоветовавшись с другими начальниками, дружин. – Подумайте сами: из Нево по Волхову идут наши ладьи в далёкую Византию, а если мы оставим эту страну, не удержав её в руках своих, то окрепнут роды славянские и не будут пропускать наших дружин за Ильмень...

   – Правда, правда, – послышались голоса.

   – Пусть некоторые из нас с дружинами останутся в землях приильменских, одни в Новгороде, другие по Ильменю, а третьи пусть сбирают дань с племён окрестных. Обложим мы племена и роды славянские данью тяжёлой, чтобы знали, что есть над ними власть и не осмеливались бы выйти у нас из повиновения...

Так и было решено.

Впрочем, Рюрик поступил так по совету новгородского посадника Гостомысла.

«Пусть узнают, каково ярмо иноплеменника, – думал посадник, – прижмут их варяги, поймут тогда, что сила в крепкой власти, которая всё в порядке держала бы, от врагов защищала и суд правый творила».

   – Я знаю своих удальцов, – предупредил Гостомысла Рюрик, – не утерпят они, будут двойную да тройную дань собирать, затяготят они роды славянские...

Гостомысл в ответ хитро улыбался.

   – К их же пользе это будет, – говорил он.

Лишь только главные силы скандинавов ушли с Ильменя, оставшиеся вожди дружин почувствовали себя полными хозяевами покорённой страны.

   – Гостомысл! Ты раскаиваешься теперь в том, что просил меня наложить дань на славян? – спрашивал Рюрик.

   – Нет, раскаиваться не в чем... Каждая беда хорошая наука для будущего. Пусть усилится ещё более ярмо рабства над ними и тогда... тогда я, может быть, умру, достигнув для своего народа того, о чём мечтал всю жизнь...

Тяжело и постыдно было для не знавших над собой ничьего господства славян иго чужеземцев...

Гнёт варягов становился всё тяжелее и тяжелее... Изнывали под ним славяне... Всё больше и больше выбирали с них дани пришельцы, били смертным боем непокорных, не разбирая при этом ни правых, ни виноватых.

И вот зашумела, заволновалась, наконец, вся страна приильменская. Поднялась, как один человек, зазвенели мечи, огласили её стоны раненых и умирающих, осветило зарево пожаров...

Горе врагам...

Как ни отчаянно храбры были пришельцы, но мало их было, не по силам им было противиться пробудившемуся народу славянскому...

Гонят пришельцев славяне из всех мест и местечек, где осели они, жгут их крепостцы, в полон никого не берут – всем чужеземцам одно наказание – лютая смерть...

Недолго продолжался неравный бой. Варяги толпами побежали за Нево.

А оттуда им помощи никакой не могли дать.

Рюрик, возвратившись к своей Эфанде, недолго оставался под родной кровлей...

Не любили засиживаться дома скандинавские мужи. Сладки чары любви, отрадна прелесть домашнего очага, но едва прозвучал по фиордам призывный рог, со всех сторон стали собираться люди...

Конунг Старвард созывал дружины для набега на страну пиктов, где царствовал Этельред, его давнишний противник.

Как ни хотелось Рюрику побыть с молодой женой, не мог он отказаться от участия в набеге.

Поднял он свои варяго-росские дружины, покинул Эфанду и во главе своих воинов явился к Старварду...

Ни слезинки не проронила Эфанда, провожая супруга в поход, но если бы кто мог заглянуть в её сердце, то увидел бы, что оно разрывалось на части от горя... Скандинавские женщины умели владеть собою, и Эфанда ничем не выдала своей печали.

Только когда скрылись на горизонте белые паруса отплывших драхов, тяжело вздохнула она и на её голубых, как весеннее небо, глазах, заблестели слезинки...

II

Освободился народ славянский от чужеземного ига, но горький опыт не научил его ничему, и лишь только на Ильмене не осталось ни одного варяга, всё там пошло по-старому.

Снова начались раздоры... Даже Новгорода перестали бояться роды славянские.

– Что нам Новгород! – толковали на Ильмене, – засел на истоке и важничает...

   – Не таких видали! На что уж грозны варяги, и тех не испугались, а то – Новгород!

   – Эх, сложил Вадим буйную голову... Будь он с нами, показали бы мы себя Новгороду!..

Когда более благоразумные спрашивали крикунов, чем им так досадил Новгород, те с важностью отвечали:

   – Не по старине живёт! Больно богатеет... Это он на Ильмень и варягов-то приманил!

С удивлением смотрели на приильменцев наезжавшие по торговым делам в Новгород кривичи и люди из веси и мери. Они, стряхнув с себя чужеземное иго, не ссорились между собой и жили тихо и покойно.

   – Из-за чего у вас на Ильмене такие пошли раздоры? – спрашивали они у новгородских мужей.

   – Побыли с варягами, – отвечали те, – посмотрели на них да от них озорству и научились... Что теперь и делать – не знаем...

   – Страшные дела на Ильмене творятся... Стыдно молвить: при варягах куда лучше да и спокойнее жилось...

   – Да, если так пойдёт, – слышалось другое мнение, – снова придут к нам варяги или какие-нибудь другие чужеземцы; верьте слову, голыми руками нас перехватают...

Никого, кроме своих, на беспредельных пространствах земли славянской не было, не с кем было силой помериться, и вот, за недостатком чужих, роды бились друг с другом.

Наконец, мало показалось им Приильменья. Стали нападать на соседних кривичей, весь, мерю да чудь. Те, как могли, отражали эти нападения... Кровь лилась рекой.

Но так не могло долго продолжаться...

После долгих советов между собой отправились в Новгород старейшины от кривичей, веси, мери. К ним присоединились и дреговичи.

Не суда, не управы отправились искать они; знали всё, что и Новгород бессилен. Если не ратной силы, так совета ждали они от новгородцев.

Издавна так уже повелось. Так и теперь, в последний раз, решили поступить соседние племена.

Узнав, за каким делом пришли в Новгород послы кривичей, веси и мери, явились туда и старейшины приильменских родов.

Почти все они были почтенные старцы, явно видевшие, к каким печальным последствиям ведут постоянные раздоры родичей. Но что они могли поделать с буйной, вышедшей из Повиновения молодёжью?..

Новгород, несмотря на своё бессилие, в их глазах пользовался прежним влиянием, да, кроме того, в нём жил ещё тот, кого уважали все без исключения приильменские и соседние с ними славяне – старец Гостомысл.

Недовольны были новгородцы своим посадником и давно уже зрело среди них недовольство. Им казалось, что умный посадник слишком много забрал себе воли, когда ещё не был так дряхл, соединил власть в одних своих руках. Не в их обычаях было лишиться каких бы то ни было своих прав. Мужи новгородские отлично сознавали значение Новгорода в северном славянском союзе, знали, что Новгород всегда служил центром торговым для всех окрестных племён, знали, наконец, что далеко-далеко за морями всё представление о славянстве заключалось в одном только Новгороде...

А тут вдруг один человек, поставленный ими, как им казалось, замышлял захватить власть, присвоить себе одному славу, которая составляла их гордость.

– Нет! не бывать этому! Пусть лучше Гостомысл погибнет, чем вся вольность новгородская! – кричали на вечах.

Пока были варяги, за Гостомысла держались крепко, но как только прогнали пришельцев, Гостомысла ссадили с посадничества якобы «за ветхостью»...

Но он не потерял прежнего уважения и прежней любви. Он был единственным человеком, от кого собравшиеся на вече представители племён могли ждать мудрого совета.

Вечевой колокол в Новгороде громко и мерно звонил, созывая всех новгородцев на площадь в Детинце.

Уже в то время Новгород отличался от других городов и селений славянских. В нём были улицы, и он был разделён на пять «концов».

Управлялся Новгород посадником, выбиравшимся на вечевом собрании из наиболее почётных и уважаемых граждан.

После посадника самыми важными людьми в городе были управлявшие «концами» «старосты городового конца», из которых каждый имел своих помощников – под старост, или «уличных старост», наблюдавших за порядком.

К каждому из новгородских концов была приписана ещё пятина – часть окрестной земли. Пятина управлялась своими старостами, но они были подчинены старостам городовых концов, отдававшими отчёт в своих действиях только посаднику да вечу.

При посаднике, старосте конца и старосте пятины были советы из наиболее уважаемых мужей. Все дела в этих советах решались после всестороннего рассмотрения большинством голосов. Пятинный совет, обсудив дело, представлял его на решение «малому вечу», или сходке, после этого дело переходило к старосте городового конца, а если оно касалось общих выгод, то через посадника шло на «большое вече», право участия в котором имели все свободные новгородцы.

Мир, война, казнь свободного гражданина, его изгнание, новые налоги, обязанности службы – всё это решалось вечем.

Высшим сословием в народе были «мужи степенные», занимавшие обыкновенно важные должности. Посадник избирался вечем из числа мужей. Кто хотя раз был посадником Новгорода, тот уже на всю свою жизнь получал титул старшего посадника, тогда как находившийся в должности посадник назывался степенным.

На всех славянских вечах устраивалось посредине площади возвышение. На первой ступени помещались старосты, на следующей, выше старосты, совет посадника, состоявший из степенных бояр, и, наконец, на самой высшей ступени, или степени, сидел сам посадник, управляя порядком собрания.

Степенные бояре, уже удалившиеся от дел правления, назывались старшими боярами.

Богатые земледельцы, купцы и вообще все те, что теперь носят название зажиточных, в те времена назывались «житыми людьми», а народ разделялся на мужей и людей, или «людинов».

Мужами назывались люди свободные, имевшие свою недвижимую собственность, участки земли. Людины были тоже свободные, но недвижимой собственности у них не было, и они, платя подать или оброк, а иногда, выполняя при мужах ту или другую работу, жили на землях последних.

По древним законам, славянин не мог быть рабом славянина. Однако славянские племена редко жили между собой дружно. Между ними происходили постоянные распри. Племя нападало на племя, победители уводили с собой побеждённых, заставляя их обрабатывать землю, выполнять тяжёлые работы. Но всё-таки эти пленные не были рабами. По истечении какого-то времени им давали свободу, во время же плена они пользовались правом с односемейными своего хозяина. Эти пленники получали название «чёрных» людей, которых впоследствии стали называть смердами.

Смерды были вполне свободное сословие. Они имели право переходить от одного хозяина к другому, однако права участия в общественных делах не имели, точно так же, как не имели права занимать какие-либо общественные должности.

Наконец, было ещё одно свободное сословие – огнищане. К нему относились все свободные граждане, жившие в своих хижинах на чужой земле.

Под звуки вечевого колокола сошлись старейшины и весь народ новгородский на площадь.

Раздался обычный перед началом каждого веча крик глашатая:

– Слушайте вы, мужи новгородские, и вы, людины, сюда собравшиеся! Слушайте – и распри свои забудьте... Посадник со степенными боярами идут сюда дела решать вместе с вами...

Действительно, среди толпы со стороны хором, стоявших за стенам Детинца, произошло движение. Толпа разом сдвинулась, расступаясь перед рослыми воинами, открывавшими шествие посадника на вече.

Дружина, сопровождавшая важнейших людей союза, была невелика. Не более шести-семи пар хорошо вооружённых воинов шло впереди, молодцевато опираясь на высокие копья.

За дружинниками шли старосты всех концов Новгорода. Они были разодеты по-праздничному. На каждом из них поверх лёгкой тканой рубашки накинуты были богатые парчовые кафтаны, привезённые из далёкой Византии. Концевые старосты имели важный вид и свысока оглядывали расступавшуюся перед ними толпу.

Далее в толпе старшин и степенных бояр шёл сменивший Гостомысла посадник, казавшийся растерянным.

Все поглядывали в молчании на шествие, словно ожидая увидать ещё кого-то...

Но не вышел на тоскливый звон вечевого колокола тот, кого давно уже привык видеть Новгород. Совсем одряхлел Гостомысл, тлеет ещё искра жизни в его разрушившемся теле, но силы уже оставили его...

Теперь его не было видно на вечевом помосте, и вече без него было не вече.

Прежде речью мудрой, советом разумным помогал посадник своим согражданам, а теперь кто их из беды вызволит, кто доброе слово им скажет?..

При всеобщем смущении началось вече.

   – Мужи новгородские и людины, – начал старейшина одного из сильнейших соседних племён – кривичей, – от лица всех родов наших держу я речь к вам: нельзя жить так, как живём мы!.. Посмотрите, что творится на Ильмене!.. Восстал род на род, не стало правды!..

   – Верно! раздались крики, – пропала правда с Ильменя!

   – Совсем житья не стало... При варягах куда лучше жилось... Все управу знали у кого искать...

   – Так вот, вы и рассудите, как быть нам? – продолжал кривич, – пока вы там у себя на Ильмене спорили да ссорились, да кровью родною землю свою поливали, ничего не говорили мы, а вот теперь и нам от вас терпеть приходится... Не дают нам покойной жизни ваши буяны... Приходят с мечом и огнём в нашу землю, терпения не стало совсем...

   – И мы также, и мы! – подхватили старейшины веси, мери и дреговичей. – К вам управы пришли искать... Уймите вы своих на Ильмене.

Мужи новгородские смущённо молчали, не зная, что отвечать на эти вполне справедливые укоры.

   – Почтенные старейшины, что и сказать вам, не ведаем мы, – потупив глаза, заговорил заменивший Гостомысла посадник из степенных бояр... – Стыдно нам, ой как стыдно, а что поделать с нашей вольницей – не знаем. Слабы мы после варяжского нашествия, сами видите; когда гнали мы варягов, полегли наши силы ратные на поле бранном, вот теперь никто и знать не хочет господина великого Новгорода.

   – Большое спасибо вам за слово это, за признание честное! – сказал старейшина кривичей. – Не потаили вы от нас правды, хотя и горька она, вот и мы теперь вам тоже скажем, что решено у нас на нашем вече... Тоже правдиво скажем. Хотите ли выслушать нас?

   – Говори! говори! слушаем!.. – раздалось со всех сторон.

   – Решили мы сами от вашей вольницы обороняться, решили разорить гнезда разбойничьи на Ильмене и прямо говорю: идём на вас войною.

   – Мы к кривичам пристанем! – выступил посланец мери. – Скажи своим: и меря вместе с кривичами на Ильмень идёт!

Выступил старшина дреговичей.

   – Правду сказал посланец кривичей, – заговорил он, – и нам, дреговичам, не остаётся ничего другого делать, как взяться за меч и всем вместе идти на вас войною! Знайте же это...

   – Война так война! Бой так бой! – закричали более молодые и горячие из собравшихся на вече. – Ишь чем пугать вздумали. Не таких видали... Варягов – и тех прогнали! А варяги не чета вам! Суньтесь только – всех повырежем...

   – Не без нас вы и с варягами справились! – возразил кривич, – а вот что я скажу вам, если отвернётся от нас ратное счастье, порешили мы обратиться за помощью к ханам козарским...

Как громом поразила эта весть новгородцев...

   – Опять польётся кровь славянская! – с горем воскликнули бояре. – Прогневали, видно, Перуна мы, ослепляет он нас! Брат на брата смертным боем идёт и чужаков на брата ведёт... Страшное дело!

Вдруг в толпе произошло какое-то движение, раздался ропот, многие обнажили головы.

   – Что случилось, кто там? – послышалось с вечевого помоста.

   – Гостомысл! Гостомысл! – пробежало по вечу.

Действительно, Гостомысл захотел присутствовать на этом последнем в его жизни вече... Дряхлый старец не мог уже идти сам. Ноги давно уже не держали его ветхого тела, он приказал принести его на носилках...

Длинные седые волосы его развевались, руки беспомощно повисли, лицо приняло землистый оттенок, только глаза по-прежнему сияли юношеским блеском.

Окружавшая вечевой помост толпа с почтением расступилась, пропуская носилки.

Носилки с Гостомыслом поставили на площадку вечевого помоста у самого колокола.

Сразу затихло всё кругом.

   – Знаю я, что собрались вы толковать о важных делах, – заговорил Гостомысл, – как степенный муж новгородский и посадник старший, пришёл и я принять участие в вече... Поведайте мне, о чём говорите...

Гостомыслу передали слова кривичей, передали также и о желании соседних племён примкнуть к ним и вместе идти войною на приильменцев и Новгород.

   – Не страшны нам они. Что кривичи? Что меря и остальные? – говорили Гостомыслу. – Они грозят нам козарскими ханами; не бывать этого... Мы истребим их до единого, не оставим даже и на племя.

Гостомысл в ответ на эти слова покачал головой.

   – Слушайте, мужи новгородские, скажу вам правдивое слово. Слушайте вы, старейшины кривичей, и мери, и веси, и дреговичей, всех вас касается это дело. Побьёте вы, мужи новгородские и старейшины ильменские, всех их, – кивнул Гостомысл в сторону старейшин соседних племён, – что же из этого? Вспомните, какую кровь вы прольёте? Свою же. И кривичи, и другие те же славяне. А разве мало в Новгороде семей, где матери, жёны у соседей взяты, разве мало дев приильменских к соседям ушло? Вспомните вы и подумайте, что вы затеяли.

Гробовая тишина стояла кругом.

   – Напитается братской кровью славянская земля, – продолжал Гостомысл, – так легче ли будет? Всякий чужеземец, как вот варяги, придёт и захватит нас, в рабов обратит.

   – Так что же делать? – раздались голоса. – Как поступить, как? Не стало меж нами правды!

   – И не будет её во век, если сами вы не образумитесь. Знаю я, восстал на Ильмене род на род. Не виню я старейшин ни в чём, каждый из них себе и своему роду добра и правды ищет, да в том-то и дело, что у каждого из нас правда своя. Один думает так, а другой – по-другому. И никогда на Ильмене кровь и раздоры не прекратятся, если только во всей земле славянской не будет одной только правды, правды, равной для всех.

   – Где же нам искать её, скажи, Гостомысл? Справедливо ты говоришь, что нужно нам одну только правду, только где она? – заговорили кругом.

   – Где? Слушайте, скажу я вам сейчас. Между кем идут раздоры у нас? Между родами. А родича если родич обидит, у кого он правды и суда ищет? У старейшины. И знаю я, что находит он свою правду! Родич на родича смертным боем не идёт, а род на род чуть что с мечом поднимается. Отчего так? Оттого всё, что не у кого родам в их несогласиях между собой правды искать. Не к кому за судом скорым и милостивым обратиться. Что с семьёю бывает без хозяина? Брат с братом враждовать начинает, если старшего не остаётся, так и у нас на Ильмене. Вот подумайте над моими словами да догадайтесь сами, что мы должны делать.

   – Старейшину над старейшинами надо поставить, чтобы суд творил и обидчиков наказывал! – закричало несколько голосов.

   – Верно, верно, Гостомысл прав! – раздалось со всех сторон.

   – Выберем сейчас же старейшину над старейшинами, пусть он судит нас! – крикнули с нижней ступени.

   – Постойте, – остановил их Гостомысл. – Дослушайте, мужи и старейшины. Выберем мы старейшину над старейшинами, и думаете вы, что прекратятся раздоры? Нет, никогда этого не будет, всё по-прежнему пойдёт. Будет ли кто слушаться выбранного вами же мужа, будет ли кто исполнять его решения? В споре всегда одна сторона недовольна, а кто её принудит выполнить, что старейшина верховный присудит? Никто... вот и будет недовольных уже две стороны. Одна за то, что её принудили, а другая за то, что принуждённого не исполнили; опять раздоры, опять несогласия... опять кровь польётся.

   – Так как же нам быть, Гостомысл? Вразуми, научи нас... Мы верим твоей мудрости, скажи, как быть?

Гостомысл приподнялся на носилках.

   – Не старейшину надо нам, а князя, слышите, – князя, который бы правил нами, не спрашивая, чего мы хотим и что по-нашему правда, который бы силой заставлял виновников выполнять присуждённое, который бы со своей дружиной нас от врагов оборонял, в обиду не давал. Вот что нам надо.

Гостомысл замолчал. Несколько минут и вече хранило гробовое молчание.

   – Что же, мужи, прав наш посадник, – заговорили некоторые, – нужен нам всем один князь.

   – Вспомним варягов, и не князья они были, а хорошо при них жилось нам! – воскликнул старейшина кривичей. – Знали, где на злого человека управу найти.

   – Верно, справедливо! Князя, выберем князя! – заволновалось вече. – Пусть он нами правит, только кого вот?

Все с надеждой обратились к Гостомыслу.

   – Кого выбрать? – заговорил он. – Да кого же? Родовые старейшины все здесь равные... выберете одного, другой обидится, не захочет повиноваться ему, да и ещё нельзя нам своего выбрать... сейчас же он свой род на первое место поставит и другие роды угнетать начнёт. Стерпят ли они? Опять несогласия да раздоры пойдут. Так?

   – Так, так! Кто же своему не друг!

   – Вот если нельзя своего выбрать, выберите чужого.

   – Как чужого? Что ты говоришь, старик, ты из ума выжил! – послышались крики.

   – Долго вы меня слушали, дослушайте до конца, – не обращая внимания на шум, продолжал Гостомысл. – Добра вы ищете, добра себе хотите, так слушайте же, где оно! Сами вы решили, что нужен нам князь, только при его единой воле прекратятся раздоры... Сами же вы сознались, что своего князя нельзя выбрать потому, что не будет к нему от родов славянских должного почтения и уважения... Сказал я вам, что нужно избрать чужого... Так вот, есть у меня такой чужой, который в то же время и свой, для всех нас...

   – Слушайте, слушайте, что говорит Гостомысл, – послышалось кругом.

Народ столпился ещё теснее около помоста, воцарилась тишина.

   – Есть за морем, в той стране, откуда приходили не раз к нам гости норманнские, племя россов; оно состоит из выходцев с нашего родного Ильменя, и есть в этом племени три брата витязя, Рюрик, Сигур и Триар; подите к ним, умоляйте их, чтобы пришли они княжить и владеть землями славянскими, творить в них суд милостивый и правый, виновных наказывать, от врагов защищать... Согласятся они, придут к вам – благо всему народу славянскому... – Старик на мгновение остановился и затем продолжал: – Пусть и людей своих возьмут они с собой, не чужие нам россы, Ильмень им родиной был. Вот где добро для всех славянских родов, вот где и правда великая... Послушайте меня, приведите к себе братьев, мир и согласие воцарятся между вами...

Гостомысл умолк и, тяжко дыша, в изнеможении опустился на носилки.

Невообразимый шум поднялся на вече.

   – Как, призвать россов, варягов? Давно ли мы сами их прогнали? – кричали одни.

   – С варягами лучше жилось, порядок был, – отвечали другие, – что же, что тогда прогнали? Теперь сами зовём...

Вече шумело, но многим, очень многим пришёлся по сердцу совет Гостомысла.

   – Князя нужно, а призвать чужого – своим не обидно, да и какие нам варяги чужие? Сами от нас счастья искать ушли!..

Такое мнение преобладало...

Наконец, после долгого горячего спора, едва не дошедшего до рукопашной, решение было принято...

Вече согласилась с Гостомыслом... Призвание князей из-за моря, от варягов-россов, решено было окончательно...

   – Гостомысл, Гостомысл, – наклонились к нему старейшины, – слышишь ли: народ славянский последует твоему совету!

Гостомысл открыл глаза, радостная улыбка озарила его лицо.

III

А между тем тот, имя которого у всех было на Ильмене на устах, ничего не знал об этом и даже предполагал идти в новый поход на славян...

Когда конунг Старвард прошёл с огнём и мечом по стране пиктов, тут же задуман был новый поход на франков... Мало добычи было у викингов, не хотелось им с пустыми руками домой возвращаться, вот и решили они навестить богатых франков...