Текст книги "Исправляя ошибки (СИ)"

Автор книги: Раэлана

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 62 страниц)

Руки медиков в резиновых перчатках за волосы оттягивают его голову, заставляя максимально открыть шею, на которую тут же опускается что-то тяжелое, удушливое, склизкое.

Взрослые черви-таозины могут достигать двадцати метров. Их личинки – до одного метра. Та, что сейчас копошится, рвано визжа, на теле пленника, похоже, совсем еще юная – не больше локтя в длину, и шириной с развернутую человеческую ладонь. Лишенная мощной брони своих старших собратьев; брони, которая способна отражать даже удары сейберов, эта тварь кажется влажной и на редкость отвратительной – словно оголенные человеческие внутренности. Ее короткие ноги с острыми когтями оставляют множество мелких порезов на коже, а зубы тотчас находят бугорок вены и впиваются в это место, запечатлев один из тех кошмарных, болезненных поцелуев, след от которых впоследствии заметил мастер Люк.

Среди прочих свойств этих существ имеется еще одно – то, что заставило Диггона отдать предпочтение данному типу природных ядов из множества аналогичных веществ: таозины чувствительны к Силе и способны подавлять возможности одаренных. Пусть не в той же мере, что исаламири, но майор рассчитывает, что для Рена, порядком ослабевшего как телом, так и духом, и этого окажется достаточно.

В качестве средства для допроса молодняк таозинов имеет лишь один незначительный недостаток – вне живого организма их яд слишком быстро утрачивает свои основные свойства, что практически полностью исключает его хранение и транспортировку. Именно этот недостаток создает необходимость работать с живыми личинками, чего большинство помощников Диггона, честно говоря, предпочло бы избежать.

– Сколько нужно времени? – буднично спрашивает майор у кого-то из врачей, и Кайло очевидно, что он имеет в виду: сколько потребуется времени, чтобы яд начал действовать. Иначе говоря, сколько допрашиваемому еще придется лежать с этой ужасной переростком-пиявкой на шее.

– Около получаса, – отвечает над головой пленника глава медицинской бригады, деловито стаскивая перчатки и оголяя красные, мясистые руки.

Минуты проходят в тишине, прерываемой разве что свистящими звуками, которые издает личинка таозина, липкую мерзость которой Кайло всеми силами старается не замечать. Ему остается забыться, насколько возможно, абстрагироваться от происходящего. Пока силы еще позволяют. Именно так он поступал на допросах десятки раз до этого; и сейчас тяжелая, зубастая тварь у него на шее не заставит его сдаться.

Он хорошо знаком с этой техникой допроса. Палачи Первого Ордена тоже владели подобного рода методами, хотя сам Кайло редко прибегал к ним; его услуги требовались в том случае, если нужно было получить от пленников информацию как можно скорее. Для этого пытка ядами не годится, зато она хороша для другого – для медленного и методичного подчинения.

Видно, игра между Терексом и его подчиненными с одной стороны, и Разведывательным бюро Новой Республики – с другой совсем не ограничивается военными нуждами. Время, проведенное в компании Диггона, заставляет Кайло убедиться в том, что, спустив курок и уничтожив Тид, Терекс в какой-то мере развязал руки майору разведки, который теперь может не торопиться и наседать на пленника без суеты, со всей обстоятельной жестокостью испытывая его волю. Возможно, здесь и в самом деле замешано личностное противостояние, стремление во что бы то ни стало реабилитировать себя и само бюро после того, как разведка Республики оплошала, не сумев раздобыть информацию ни о станции «Старкиллер», ни о готовящемся выстреле по системе Хосниан, ни о главной базе Первого Ордена. А может, все мотивы майора ограничиваются лишь желанием помочь политической карьере старого приятеля, для которой настали не лучшие времена.

Так или иначе, Рен не питает иллюзий, он знает: если допросчику доведется одержать верх, тогда пленника, уже не представляющего ценности, все равно оставят умирать в муках. Лежать, содрогаясь от судорог, в луже крови и собственной рвоты, пока сердце под воздействием яда, наконец, не остановится. В лучшем случае его просто пристрелят. Нет никакого смысла оставлять в живых того, кто однажды уже был убит у всех на глазах; живое свидетельство своего обмана. Диггон говорил правду; Кайло уже мертв, и Бен Соло – тоже.

По окончании установленного времени личинку убирают. Пленника развязывают и возвращают в камеру. Холодный скрип тяжелой железной двери и лязг засова – все, что он слышит прежде, чем окончательно погрузиться в пучину томительного молчания и боли, неуклонно расцветающей в его венах.

– Удачи вам, магистр, – бросает напоследок Диггон с улыбкой, которая выдает его любопытство – до сих пор его подопечный демонстрировал чудеса стойкости и силы духа; интересно, как долго тот сумеет протянуть на сей раз? Насколько майору позволяет судить его опыт, пытка ядами всегда имеет эффект – больший или меньший, незамедлительный или немного отложенный, но все же имеет.

Первые пару дней Кайло почти ничего не чувствует. Только небольшой жар, расходящийся по венам и легкую слабость. По-настоящему он начинает ощущать пытку лишь к концу вторых суток, когда жар, постепенно нарастая, становится невыносимым.

Еще через день ему вдруг чудится, словно камера становится меньше. Как будто стены потихоньку наезжают на узника в стремлении раздавить его. Тогда же он впервые смутно улавливает приглушенное звучание неких призрачных голосов.

Кайло старается сохранить самообладание, напоминая себе, что это просто бред, вызванный отравой таозина. Силясь не замечать слабости и растущего страха, юноша отыскивает самый дальний и темный угол, и прячется там – в последнем возможном для него укрытии. Его то и дело тошнит. Виски ноют.

– Кричите, Бен, – говорит ему Диггон, когда является проверить, как идут дела. – Вам вовсе не обязательно себя сдерживать.

То ли ехидный совет, то ли смягченный ультиматум. Допросчик знает, что пленник способен многое вынести, и дает понять, что тот получит лекарство не раньше, чем его боль превысит порог терпимости.

Кайло приближается к этому состоянию лишь в конце недели. Боль начинает казаться нестерпимой даже ему, давно привыкшему к страданиям плоти. Накатывая постепенно в своей безжалостной монотонности, та медленно, но верно сводит его с ума. Воистину, боль – это дикий зверь, опасный и непредсказуемый. Способный вероломно, исподтишка растерзать того, кто полагает, что сумел его приручить.

Когда Бен уже не может удержать крика – он кричит во сне, а вернее, в бреду, похожем на сон; ведь известно, что расслабленное сознание способно делать так, кто любые ощущения и впечатления становятся острее, – так вот, когда это, наконец, происходит, медики первый раз дают пленнику противоядие, а Диггон, не скрывая удовлетворения, касается его отросших волос, сбившихся в грязные клоки, и трепет их, словно шесть на загривке у домашнего любимца. Этот простой жест вызывает у юноши волну омерзения, и на какие-то мгновения кольцо цепи, которой он прикован к стене, само собой начинает дико дрожать, готовое вылететь из пазов. Но майор, уже знающий, что к чему, смотрит на эту угрожающую аномалию со скепсисом и долей иронии. Волна Силы, идущая от узника, быстро утихает, сходя до жалких и смешных трепыханий. В таком состоянии Кайло действительно ни на что не способен.

«Ненавижу… ненавижу…» – твердит он сквозь зубы, непонятно кого имя в виду – Диггона или себя самого. Он до слез презирает себя за эту промашку, зная, что крохотные и кажущиеся незначительными с виду уступки куда унизительнее и, пожалуй, опаснее, чем сломаться в одночасье – как он сам единым махом сломил волю Дэмерона. Даже сломленный, этот ничтожный дурак сохранил себя; ему же самому, Кайло – выходит, еще более ничтожном дураку, – уготована иная участь: неспешно ступать навстречу безумию и рабской покорности. Тот, кто сделал один шаг на этом пути, сделает и второй, Кайло видел это множество раз, он точно знает. Знает и Диггон.

Лекарство начинает действовать почти мгновенно – видно, сам по себе его организм все еще силен, – и тогда пленник впервые за эту неделю забывается настоящим мертвецким сном, лишенным сновидений. Он лежит прямо на полу посреди камеры, раскинув в стороны руки и ноги, не замечая ничего вокруг. Его сон крепок; Кайло не шелохнется до самого утра. А наутро все начинается заново; продолжительных передышек никто не ему не обещал.

Вскоре пленник напрочь теряет счет дням, проведенным в замке. Реальность то и дело ускользает от него под натиском навязчивых галлюцинаций, и юноше остается считать время промежутками от одного впрыскивания антидота до другого. Паузы кажутся ему насмешливо быстротечными, а боль – отвратительно тупой, ноющей. Кайло твердит себе, что вытерпит, надеясь обмануть собственное тело, и во время кратких вспышек сознания беззвучно молится, прося своего прославленного деда дать внуку сил, укрепить его дух для того, чтоб если не выйти победителем, то хотя бы умереть достойно.

Иногда в его мыслях по-прежнему проскальзывают образы матери и Рей. Хорошо, что здесь, в окружении Тьмы, вселенский поток не способен пробиться наружу. Ни к чему им знать, что с ним происходит. Ни к чему переживать ту же боль.

Ему видятся призраки. Бесформенные тени, кружащие рядом в каком-то бесноватом танце; неумолимые мстительные духи, питающиеся его страданием и самой его жизнью. От их обжигающего слух визга хочется оглохнуть. От тоски и ужаса, что они несут, хочется умереть. Бен не ведает, кто они, однако уверен, что они желают ему гибели – трудно сказать, откуда взялась эта уверенность, но она быстро укоренилась в душе пленника. Его страх растет. Он задыхается в удушающей Тьме этого замка, среди нескончаемых страданий – своих и чужих, уже не отличая толком одних от других, – будто рыбка, угодившая в смрадное болото.

Расчеты не обманули; однажды Диггон походя, как бы между прочим предлагает пленнику получить «внеочередной» антидот, если тот извинится за какое-то оскорбление, которое тот выкрикнул в очередном припадке боли, и которое сейчас уже не помнит. Бен рычит сквозь зубы, чтобы тот убирался прочь, а потом, бессильно лежа на полу, трясется от горького смеха, зная, что оказался прав в своих предположениях. Из него впрямь хотят вылепить раба, сломленное и отвратительное существо, которое не заслуживает называться разумным; живущее лишь для того, чтобы подчиняться. Что ж, поглядим, как у них это выйдет!

С той поры Диггон ежедневно является со своим предложением, незлобным и даже ласковым голосом напоминая, что с каждым днем, с каждым новым потоком ругательств со стороны магистра Рен цена временного освобождения будет увеличиваться. Кайло делает вид, что угрозы на него не действуют. Диггону ведь не нужна его смерть, верно? Верховный канцлер рассчитывает на положительный результат, а значит, рано или поздно тюремщики обязаны будут сделать заключенному спасительную инъекцию. Вот только этого никак не происходит.

Проходит время, Кайло становится хуже, и мысли о «поздно» пугают и злят его все больше. В бешенстве он бьется затылком о стены, колотит в дверь, разбивая кулаки и монотонно повторяя:

– Почему? Почему? Почему?..

Нет, эти слова обращены вовсе не к Диггону и его подручным – цели майора как раз более-менее понятны пленнику, – а к тому, кто остается глух даже теперь, когда его потомок, его верный последователь нуждается в поддержке больше, чем когда-либо. Какая ужасная ирония! Кайло находится в самом центре Тьмы, в бывших владениях Дарта Вейдера, где каждый угол пропитан памятью о нем, и сосредоточение его энергии неимоверно высоко, и все же не может до него достучаться.

– Чего ты от меня хочешь? – вопрошает Кайло. – Зачем мучаешь меня? За что наказываешь? Я всегда был предан тебе! Я любил тебя!.. Почему? – почти рыдает он. – Почему ты так поступаешь со мной? Это сводит меня с ума…

Но великий дух, который все эти годы заочно служил магистру ордена Рен путеводным светочем, продолжает безмолвствовать. Его жестокое молчание становится невыносимым, ведь священный образ Избранного, желание завершить его начинания – это все, ради чего темному рыцарю, преданному Сноуком, отвергнутому самой Силой, еще стоит продолжать ужасную борьбу.

Никто не приходит. Диггон намеренно делает вид, что не слышит криков, пока, наконец, спустя несколько часов, юноша не падает ничком у входа в камеру, и из его ноздрей не появляется бурая кровь.

Беспамятство длится недолго. Не проходит и десяти минут, как медики, дрожа от волнения, приводят Кайло в чувства. Кто-то из них сообщает Диггону, что на его памяти еще никто не выдерживал подобной пытки настолько долго, и что сердце у заключенного может не выдержать нагрузки. Эти слова, эта неожиданная похвала, придают Бену сил для нового уверенного отказа, когда майор в очередной раз является к нему со своим неизменным предложением: «Просто извинитесь – и я позволю вам передохнуть».

Отныне у него появляется еще одна надежда – на то, что слова медиков оправдаются в ближайшем будущем. Возможно, судьба смилостивится – и смерть принесет конец его муке?

Увы, его силы, казавшиеся поначалу такими неисчерпаемыми, продолжают таять. Пленник не может спать; не может есть – в большинстве случаев желудок тут же отвергает пищу и заставляет мучиться тошнотой, согнувшись над полом. С каждым днем руки и ноги все больше трясутся от слабости, так что в какой-то из дней Кайло уже не может подняться и пройти даже пары шагов, не держась за стены. Его тело давно исхудало настолько, что трудно представить, как в нем, в этом теле, еще ухитряется держаться душа. Если прежде, оказываясь на столе, пленник неистово дергался, а иногда и пытался применять телекинез, чтобы сбросить с себя личинку, так что врачам часто приходилось дополнительно колоть ему успокоительное, то теперь он лежит неподвижно, упершись в стену пустым, отсутствующим взглядом.

Понемногу из него уходит все человеческое – и отвага, и вера, и разум, оставляя только усталое безучастие к происходящему; только самое примитивное желание избавиться от страданий.

К нему возвращаются детские кошмары.

Однажды он видит сон: Кайло Рен преследует своего прежнего учителя здесь, на Мустафаре, в цехах горнопромышленного комплекса, где некогда произошла легендарная дуэль между Дартом Вейдером и Беном Кеноби. Охваченный ненавистью и гневом, Кайло преодолевает механические барьеры и рабочие платформы, стремясь настигнуть Скайуокера, но тот слишком прытко лавирует, неизменно уходя, уворачиваясь. Отказываясь сражаться. Магистр Рен негодует: он столько лет искал этого презренного, ничтожного старика; он заставит его принять вызов во что бы то ни стало!

Так продолжается, пока они оба не оказываются на противоположных берегах лавовой реки. Только тогда мастер Люк, наконец, поднимает полные печали глаза, чтобы вновь взглянуть на своего падавана, падшего во Тьму – и, не говоря ни слова, разворачивается, чтобы уйти.

– Вернись! – кричит темный рыцарь, задыхаясь от бешенства. – Посмотри на меня! Отзовись! Дерись со мной!..

Но Скайуокер словно не слышит его.

– Трус! – ревет Кайло и в запале прыгает на противоположный берег реки, повинуясь всепоглощающему стремлению настигнуть врага.

Но слишком поздно понимает, что просчитался и сам открылся для удара, который следует тотчас – в область чуть ниже колен, лишая его сразу обеих ног. То, что некогда произошло с его дедом, теперь случилось и с ним самим. Кажется, это Люк Скайуокер когда-то любил говаривать, что течение Силы иногда способно возвращать события к берегам, уже, казалось бы, оставленным позади.

Поверженный, Кайло кубарем скатывается по пологому берегу туда, где тепловое излучение слишком высоко, и черные его одежды, а затем и волосы, и кожа, разом вспыхивают.

– Вернись! – он плачет, съедаемый заживо безжалостным пламенем вместе со всей своей нерастраченной яростью, со всем своим показным величием.

«Вернись! Помоги или убей, но не уходи! Не отворачивайся от меня!»

Бесполезно. Кайло видит, что джедай, не глядя на него, удаляется прочь. Все дальше и дальше.

А вскоре все мысли несчастного и сам его рассудок растворяются в агонии. Одежда сгорает первой, оставляя его нагим, жалким, корчащимся и вопящим от боли. Его кожа превращается в уголь. Его легкие начисто выжжены горячим воздухом, и горло конвульсивно сжимается. Наступает удушье.

Когда пламя стихает, несчастный лежит в тишине, не ведая, жив он или мертв. Пока его слуха не касается воинственный призыв: «Вейдер жив! Вейдер жив!»

Рядом появляется длинная и худая фигура Верховного лидера. И тени, бесконечные тени, накрывающие его, Кайло – беспомощного калеку, не способного за себя постоять. Не имеющего сил, чтобы даже отвернуться.

– Вейдер жив! – восклицает Сноук, и повторяет это заклинание снова и снова, пока тени накрывают Кайло вихрем, опутывая его в кокон и заковывая в броню, которая будет отныне его пленом и его спасением. Темницей, из которой нет иного выхода, кроме как слияние с Силой; ибо его тело отныне неотделимо от этого доспеха. Он ничего не видит и не слышит; отныне он – не хозяин себе самому. Его жизнь подчинена нескончаемой боли, чтобы заглушить которую он готов пытать и убивать, но зачем все это? К чему величие, завоеванное ценой мученичества?

С криком Кайло приходит в себя и тут же, позабыв обо всем, касается своих коленей, ступней, проверяет сохранность кистей рук – одна за другой. Повинуясь безотчетному, удушливому страху, он рыдает, не помня себя, когда раз за разом убеждается, что его тело, хоть оно изранено, и в крови у него до сих пор держится яд – незримое орудие пытки, тем не менее, это тело: его руки и ноги все еще целы. Его легкие могут дышать самостоятельно. Его горло не сковано вокодером. О Сила… вот она, истинная свобода – не зависеть ни от многочисленных электронных протезов, ни от дыхательного аппарата! Вот оно, величайшее богатство – здоровье, сила, собственное тело, принадлежащее только ему и никому другому! Вот она, власть – быть самому себе хозяином! Вот оно, единственное счастье!.. Как он прежде не видел этого? Как мог не понимать этого?

Не отвлекаясь от своего судорожного занятия, Бен старается восстановить дыхание и горько хохочет, так что видя неестественную обстоятельность его то и дело повторяющихся действий и слыша этот приглушенный, жалобный смех, любой решил бы, что пленник совершенно спятил.

И вновь на его устах тот же вопрос: «Почему?»

Почему он должен страдать? Зачем нужен такой варварский урок?

Но ответом по-прежнему служит лишь тишина.

Он держится еще несколько дней. Подходит к концу пятая неделя его заточения, когда Кайло немеющими губами и странно чужим, осипшим голосом произносит требуемое Диггоном извинение, а в душе клянется, что настанет день – и он собственноручно прикончит этого человека. Майор, кажется, угадывает его мысли и усмехается.

На сей раз у пленника в распоряжении чуть больше суток, чтобы прийти в себя. Это время свободы от боли честно куплено ценой унижения, его нельзя растрачивать впустую. Однако Кайло, не способный больше ни на что, просто лежит, позволяя мускулам расслабиться, и беззвучно рыдает, проклиная себя – на сей раз, только себя одного.

Вместе с противоядием ему дают сильное обезболивающее, от которого Кайло немного пьянеет. У него отчаянно кружится голова, и в ушах стоит шум. Перед глазами плывут огромные черные пятна.

В таком состоянии он не сразу замечает касание сильных, уверенных и теплых рук. Кто-то незнакомый, и в то же время кажущийся близким держит его, приговаривая слова успокоения, а сам Кайло, опасаясь поверить тому, что происходит, убеждает сам себя, что это всего лишь очередной морок, обман воспаленного сознания.

– Кто ты? – спрашивает он, почти не слыша собственного голоса.

Но ответ доходит до него на удивление четко:

– Я – такой же узник, как и ты.

– Не знал, что они тут держат еще кого-то, – слабо бормочет Кайло, утыкаясь лбом в стену и захлопывая веки.

Постепенно до него доходит, что здесь просто не может быть никого. А впрочем… так ли важно, где реальность, а где бредовые фантазии? Главное, что он впервые за много дней не чувствует себя в одиночестве, брошенным всеми, обреченным. Он так невероятно рад, что даже моральная боль от поражения, пришедшая на смену физической боли, внезапно ослабевает, и слабость, съедавшая его с нарастающим упорством все последние дни, теперь кажется почти незаметной.

Кайло медленно сползает по стене вниз и окончательно забывается то ли сном, то ли беспамятством. Его измученное тело старается не упустить даже малейшей возможности отдохнуть.

Он не слышит, как над самым его ухом проносится легкий шепот: «Спи. Этой ночью ни боль, ни чужие воспоминания тебе не помешают». Кто-то или что-то как будто накрывает его невидимым одеялом, согревая и позволяя окончательно расслабиться.

Когда пленник обретает способность мыслить, Диггон снова приходит к нему для разговора, рассыпаясь в убеждениях не упрямиться больше. «Давайте начистоту. Долго вы все равно не протянете, – настаивает разведчик. – Вы уже близки к тому, чтобы сдаться, так почему бы не прекратить все разом и немедленно? К чему вам лишние страдания?»

Но Кайло, проглотив обиду, лишь смотрит в пол и с отрешенным видом качает головой. Снова кричать, оскорблять палача, геройствовать попусту ему не позволяет память о своем позорном надломе. Да и сил спорить уже нет.

Он закрывает лицо руками со страшно обострившимися костяшками пальцев, и снова молится – горячо и долго.

… Его ведут на ставшую уже обыденной процедуру. К этому сроку Кайло успел запомнить последовательность действий буквально назубок: конвой притащит его в ту самую «операционную», где будет дожидаться толпа врачей и Диггон – как всегда, воплощение твердости и спокойствия. Майор в очередной раз осведомится, не надумал ли пленник сотрудничать. Хотя они оба знают заранее, каким будет ответ, разведчик вынужден раз от разу повторять свой вопрос, как обязательный ритуал. Послушав, что скажет Рен, Диггон показательно насупится и горестно ответствует: «Очень жаль, очень жаль…» Ведь магистр сугубо с личностной точки зрения нравится ему, и все, что здесь творится, вызывает у него, Диггона, только отвращение. Однако долг есть долг.

Кайло выслушает увещевания молча и без эмоций, другого не остается. А затем его вновь ожидают стол, плотные ремни, яркий свет над головой – ничего из этого не меняется. И в качестве кульминации – новый поцелуй ядовитого червя, который каждый раз крадет у него частицу жизни.

Кайло настолько хорошо знает, что будет дальше, что практически не интересуется происходящим. Он не смотрит вокруг, его понурый и мутный взгляд устремлен строго себе под ноги. От слабости его штормит. Колени ноют, ноги почти не слушаются. А мысли о новом общении с личинкой таозина заставляют желудок едва не выворачиваться.

Поэтому заключенный не сразу замечает необычную форму сопровождающих его солдат. Но когда он все же обращает на нее внимание, то оживляется и удивляется настолько, насколько еще способен. Вид белоснежной брони и шлемов с традиционным мандалорским Т-образным забралом вызывает у него странные ассоциации. Кто это такие? Солдаты Республики, а тем более разведки не могли так вырядиться. Зачем это им? Ведь так они скорее напоминают штурмовиков. На ум приходят было наемники, пытавшиеся недавно ликвидировать генерала Органу, однако пленник тотчас отбрасывает эту мысль – нет, не то, не то… Эти доспехи… они похожи на доспехи воинов Мандалора не более чем броня и шлем брата Мейлила. Кажется, раньше ему, Кайло, случалось видеть эту блестящую белую сталь с широкими синими наплечниками и синей полосой, пересекающей шлем от переносицы к основанию черепа. Но когда и у кого – этого юноша припомнить не может.

Место, куда его приводят, не имеет ничего общего ни с «операционной», ни с медицинским блоком в целом. Это широкое помещение с аккуратными стенами и высоким потолком напоминает зал для аудиенций.

Впрочем, пленнику не дают времени на разглядывание обстановки. Кайло успевает лишь бегло осмотреться кругом прежде, чем резкий толчок сбивает его с ног, заставляя приземляется на колени. Юноша до боли сжимает зубы. От прежнего безразличия не остается и следа. Теперь его душу разрывают мучительная неизвестность и пустая, бесплодная злоба.

Солдаты становятся по обе стороны от него. Кайло вертит головой то влево, то вправо, продолжая жадно разглядывать их военную форму и лихорадочно вспоминать, где он прежде мог ее углядеть.

Тревожные раздумья прерывает появление высокой черной фигуры. Сердце пленника замирает в смятении. Тяжелое дыхание заглушает его собственные жалкие, прерывистые вдохи и выдохи. Кайло понимает, кто перед ним. Тот, кто, сам того не ведая, сделался для своего внука священным примером – примером, которым так и не сумели стать ни отец с матерью, ни магистр Скайуокер, ни даже Верховный лидер. Этот человек – его идол, и у них одна судьба.

Молодой человек бессознательно дергается, порываясь встать. Но пальцы солдат за спиной впиваются в плечи с обеих сторон, и его отбрасывает назад.

– Это – тот самый лазутчик, владыка. Мы наконец поймали его.

– Благодарю, сержант Лис*.

«Лис…»

Знакомое имя, мимоходом касаясь слуха пленника, служит неожиданным ключом к разгадке: сержант Лис, лейтенант Блай, коммандер Боу, коммандер Вилл – эти имена он слыхал еще в детстве, изучая историю Войн Клонов. Это бойцы 501-го легиона, прозванного «Кулаком Вейдера». Личное войско Верховного главнокомандующего имперского флота.

Лис был одним из клонов-штурмовиков, служивших темному владыке уже после становления Империи. Сперва на Корусанте, а после – и здесь, в крепости на Мустафаре. Один из немногих солдат, заслуживших право на имя вместо порядкового номера; имя, известное самому Верховному главнокомандующему. Если этот боец еще жив, выходит, сейчас максимум 13 год ДБЯ. Это значит, что строительство Святилища Вейдера, скорее всего, окончено совсем недавно; быть может, каких-то несколько месяцев назад. А сам главнокомандующий флота Империи сейчас в том же возрасте, что и Кайло.

– О Сила… – с ужасом и восторгом шепчет Кайло, опуская голову под тяжестью испытывающего взгляда из-под темных визоров.

Владыка смотрит на него не отрываясь. Могучая рука в черной перчатке неспешно поднимается вверх.

– Кто ты и для чего проник в мой замок? Почему ты звал меня?

Вейдер дает ему пару мгновений – шанс заговорить по собственной воле, однако пленник молчит. Молчит, просто не ведая, что ответить. Он старается взять себя в руки, но мысли в голове лихорадочно мечутся, слишком быстро сменяя одна другую.

В следующий миг постороннее вторжение выворачивает его разум наизнанку. Никогда прежде Кайло не испытывал на себе столь невероятной мощи, столь решительного и безоглядного натиска, идущего, скорее, от бездушной машины, чем от живого человека. Сила, сосредоточенная в руках Дарта Вейдера, сродни стали, холодная и прочная, не знающая ни промахов, ни поражений – верный и безжалостный инструмент палача.

«Кто ты? Как твое имя?» – на сей раз команда звучит в самом его мозгу.

Кайло не может противостоять. Его мучительно обнаженное, отчаянно и стыдливо трепещущее сознание выбрасывает безудержной волной прямо на обозрение допросчика. Тело его вновь и вновь заходится судорогой, в виске тяжело пульсирует вена, готовая, кажется, разорваться.

Видения прошлого колыхаются в его голове, словно ветхая листва на ветру:

«Бен! – обеспокоенно говорит мать. – Не уходи далеко от дома, скоро прилетит дядя Лэндо, и мы сядем за стол».

«Падаван Бен Соло!» – строго произносит магистр Скайуокер, в очередной раз заметив, что юный ученик чем-то излишне увлекся.

«Бен!» – кричит отец ему в спину, и эхо, поднимающееся над осциллятором, торжественно подхватывает это имя и разносит кругом, воскрешая из забвения.

– Бен Соло… – Вейдер повторяет вслух имя, которое ему удалось выдавить из мыслей пленника. – Бен… Интересно… так звали одного джедая, которого я ищу много лет, чтобы спросить с него старый должок. Ты знаком с ним?

– Нет… – цедит Кайло сквозь зубы. Из-под плотно сомкнутых его век сочится влага.

Он не врет.

– Но ты о нем слышал? – стальной голос доносится до его слуха сквозь вокодер, жестоко пронзая разум.

– Да, слышал.

Хозяин замка отдает приказ своим воинам:

– Поднимите его.

Пленника вздергивают на ноги, и в следующий миг черная маска – не те обгоревшие ее остатки, что Кайло много раз держал в руках, а настоящая, сверкающая черная броня – оказывается прямо перед его лицом.

– Ты чувствителен к Силе и, похоже, неплохо обучен. Кто был твоим учителем?

И вновь Кайло не издает ни звука. Он не достаточно сосредоточен и уверен в себе, чтобы лгать, а правдивым ответам владыка все равно не поверит.

Он ощущает себя беспомощной мошкой, увязшей в паутине – в паутине нескончаемого кошмара. Да, он прикоснулся к прошлому, о котором грезил все последние годы, но каждое прикосновение заставляет его разум кровоточить.

– Юный джедай не мог не знать, что, отправляясь сюда, он идет на верную гибель.

– Я – не джедай! – с горечью рычит Бен. – Джедаи давно мертвы…

– Мы с тобой оба знаем, что это не так. Они ушли в подполье, затаились до поры. Они копят силы, готовясь нанести ответный удар. Но я не позволю им сделать этого. Я своими руками вытащу каждого из них из тьмы на свет, как ничтожную кровососущую букашку, а затем уничтожу.

Черные пальцы червями проскальзывают к горлу пленника, и на долю секунды Бена парализует страх. Он слишком хорошо представляет себе, что сейчас произойдет.

Однако затем рука Вейдера уходит выше и, зарываясь в волосы пленника, оттягивает его голову назад. И этот миг – Кайло готов поклясться – в душе темного лорда что-то вздрагивает от изумления и если не испуга, то, по крайней мере, отдаленного его подобия. Это чувство между просветлением и ожесточением, слишком хорошо знакомо и самому юноше.

Сила Вейдера начинает вибрировать сильнее и тревожнее, выдавая беспокойство ученика-ситха, который явственно видит в этом пойманном юнце что-то странное – необъяснимую общность и, быть может, даже родство. Острое хитросплетение странных чувств и подозрений обуревает темного владыку. Этот мальчик сумрачно напоминает ему супругу, дорогую Падме, скончавшуюся здесь, на платформе вблизи главного здания горнодобывающей фабрики, всего в нескольких километрах от того места, где теперь стоит Святилище Вейдера; и одновременно напоминает другого человека, похороненного в глубинах его памяти, навек запертого в искалеченном теле. Человека, которого впору считать умершим. Эти черные кудри, этот полный огня взгляд бархатных глаз… так мог бы выглядеть Джинн – их не рожденное дитя; сын, умерший вместе с Падме, которого он… нет, не он, а тот другой человек мечтал назвать в честь своего первого наставника*.