Текст книги "Исправляя ошибки (СИ)"

Автор книги: Раэлана

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 62 страниц)

Лея едва сдерживала дрожь.

– Зачем ты говоришь мне это? – прохладно осведомилась она.

Кайло слегка нагнулся к ней.

– Я убивал и мучил многих ваших соратников, ваших друзей. Вы не способны забыть об этих преступлениях, как бы вам того не хотелось, а значит, вы никогда не простите сына, несмотря на ваши обманчиво-теплые взгляды и проникновенные речи. Я навсегда останусь для вас убийцей.

На долю секунды гнев затопил сознание генерала Органы настолько, что ей сделалось странно, как это она удерживается, чтобы не отвесить юному наглецу еще одну пощечину. Впрочем, как знать, что взбесило ее больше – самоуверенные слова пленника, или же горькая справедливость этих слов?

– В таком случае, и вам, Рен, стоит помнить, что я тоже вижу вас насквозь. И знаю, что вы охотнее всего бросаетесь теми догмами, в которые сами едва ли верите. Скажите, когда вы показали мне, как убили Бена, кого вы уверяли в реальности ваших бредовых иллюзий – меня или себя самого? Любого, кто имеет реальную склонность к Темной стороне Силы; любого, кто способен обращать разрушительные эмоции в могущество, убийство родного человека (совершенное, к тому же, исподтишка, в момент отцовских объятий) сделало бы сильнее, но не вас. Вы стоите на грани сумасшествия только из-за глупой причуды стать тем, кем вы не являетесь. Не потому ли ваше сознание так отчаянно вцепилось в образ девочки Рей, что она, эта девочка, сумела сохранить в душе то лучшее, что вы уже растратили? Еще больше мучаясь от одиночества, чем вы в свое время, она тем не менее не поддалась соблазну, не уступила свое сердце Тьме, и это покоробило вашу гордость.

– Осторожнее, генерал… – гневно процедил Кайло. И добавил с насмешкой: – А что касается этой девчонки, я бы дорого отдал, чтобы поглядеть, как она сохранит в себе так называемые Свет и Добро, когда предстанет перед троном Верховного лидера.

– Точно так же, как сохранили вы. Вопреки потугам Сноука и собственным суждениям.

Лея уже находилась за той гранью, куда не долетают никакие угрозы, а тем более издевательства.

– Самое великое наследие моего отца – это предостережение для потомков. Пример жизни и смерти, которые не должны повториться. И вы пренебрегли им. Вы пошли запретным путем, чем опорочили память того, кому поклоняйтесь.

– Вы лишь повторяете ложь Скайуокера…

– Всю глубину и весь ужас раскаяния, которое испытал Вейдер, я познала вовсе не со слов брата, – выдохнула Органа. И тут же испугалась своих слов; своего непредвиденного признания. Прежде она не говорила об этом даже брату.

Ощутив внезапно сильную вспышку волнения в ее душе, Кайло мигом вскочил на ноги.

Лея запрокинула голову выше, чтобы видеть его лицо, тяжело вздохнула, собираясь с мыслями, и продолжила, внезапно решив, что так, быть может, будет даже лучше. Если предположить, что случайности не случайны, то можно смело полагать, что робость и отвращение, окружившие истину, которую ей теперь поневоле приходилось поведать, не напрасно воздвигли стену молчания. Возможно, что этой истине, этой злополучной тайне, было предписано дождаться подходящего часа, чтобы выйти на свет. И вот, час наступил.

– Это произошло давно, вскоре после битвы при Джакку, – начала она. – Я тогда была беременна вами. Мне оставалось чуть больше месяца до родов, когда во время медитации (Люк учил меня этому, как и многому другому) мне было видение. Отец говорил со мной с другого конца бытия, из-за завесы смерти, где жизнь человека и великая Сила – это одно и то же. Такими словами он объяснил свое незримое присутствие рядом. Отец… Вейдер просил у меня прощения за свои преступления. Он знал, что мне известна правда о нем, и о Люке, и о том, что это он убил нашу мать. Я видела, чувствовала, насколько тяжела его мука, как сильно Вейдер терзается чувством вины. Но не смогла дать ему то, чего он хотел. Не могла принести ему покой, несмотря на искреннюю жалость. Ведь перед моими глазами стояло множество убитых на Кашиике, на Альдераане, на Хоте… Мейс Винду, Кин Драллинг, Джокаста Ню, Денария Ки, Пассель Ардженте, Нут Ганрей, Рун Хаако, По Нудо, Уот Тамбор, Падме Амидала Наберри… – Лея произносила каждое слово так, словно оно было острым клинком, способным поразить противника. Хотя сравнение слов со смертоносным оружием и довольно избито, но лучшего придумать нельзя. – Бол Чатак, Коффи Арана, Роан Шрайн, Кендал Оззель, Оби-Ван, или Бен Кеноби… и это не считая детей, уничтоженных при зачистке Храма джедаев; не считая геноцида на Кашиике, когда клинок вашего деда унес тысячи невинных жизней вуки; не считая резни на Кесселе и гибели Альдераана. Не прячьте глаза, Рен. Вам ли не знать, что каждое из этих имен – камень, привязанный к ногам, который тянет на дно, мешая спасению. Поверьте, список жертв Вейдера значительно превосходит ваш. И я знала о них. Не о всех – всех не охватил бы никто – но о многих. Я не сумела простить, и не могла солгать, что прощаю. Мне не хватило великодушия даже для милосердного обмана. Я поступила жестоко. И по сей день плачу за это.

На этой ноте своей отчасти обвинительной речи, отчасти же, и даже в большей степени – покаяния Лея вдруг окинула сына с головы до ног каким-то новым взглядом. Взглядом мученичества и возвышения. Так глядит человек, которому открылась самая высокая справедливость.

«Ты стал моей расплатой и моим искуплением».

Где-то на середине повествования Бен торопливо спрятал глаза, чтобы скрыть смятение, в которое поверг его рассказ матери. Он верил ему, хотя и не хотел верить – возбуждение в Силе, сопровождавшее слова Леи, и ее собственный трепет не могли его обмануть. Эти слова сызнова всколыхнули в его душе вихрь изнурительных противоречий, который генерал, конечно, должна была почувствовать, и юноша знал, что она наверняка почувствует. А значит, его движение было всего лишь очередным порывом одинаково неловким и бесполезным.

– Благодарю, что рассказали мне все, – произнес он дрожащим от волнения голосом. И тут же ядовито прибавил: – И спасибо, что на сей раз вы сообщаете мне подробности нашей семейной истории в личной беседе. А не отделались, как раньше, письмом в голонете.

Этот упрек генерал встретила достойным молчанием, хотя ее душой владел стыд. Она и вправду поступила недостойно – отрицать это бесполезно, но и признание своей вины ничего уже не изменит.

Лея вновь обратилась к сыну:

– Если ты освободишься, то куда отправишься?

Она, как и он, умела говорить, одновременно умоляя и повелевая.

– К своему учителю.

– К Сноуку?

– Ваш вопрос отвратительно глуп, генерал. Верховный лидер Сноук – мой учитель.

– Ты пойдешь к нему, даже если это будет означать верную смерть?

Лицо юноши снова исказилось ухмылкой.

– Вы готовы предложить альтернативу? Может быть, отправиться к кому-нибудь из ваших палачей (только не говорите, что у Сопротивления, или у Республики таковых нет)? Если Верховный лидер сочтет, что я не справился, что я больше ни на что не гожусь… – его голос вновь отчаянно дрогнул, – тогда мне в самом деле останется только принять смерть, и я сделаю это с достоинством.

«С остатками достоинства, которое еще можно попытаться собрать».

В порыве страха Лея накрыла своей ладонью кисть его руки.

– Я не позволю этому случиться. – «Кем бы ты ни был – моим сыном, или его убийцей, или обоими одновременно». – Пока я жива сама, я не позволю тебе умереть, или сойти с ума.

– Если я останусь здесь, то сойду с ума наверняка, – тихо сказал он.

Лея решительно поднялась на ноги. Идея, как все устроить, пришла к ней мгновенно. Сырая, не обдуманная толком и, должно быть, самая нелепая из всех возможных – однако интуиция подсказывала генералу, что это единственный выход, даже если он будет лишь временным.

Она достала из сумки на поясе свою ключ-карту и провела ею между скованных рук Бена, по самому краю правого браслета. Сработал магнитный замок – и наручники с жалобным звоном упали на пол.

Пленник, машинально потирая запястья, вопросительно уставился на Лею. Она смотрела прямо ему в глаза с холодностью и болью.

– Ты выйдешь отсюда. Сегодня, немедленно. Все, как ты хотел.

Лея поднесла к губам комлинк и велела охране дезактивировать замок на дверях.

– Твои руки свободны, дверь открыта – ступай. Без моего приказа никто тебя не задержит.

Но Кайло медлил, изумленно хлопая глазами. Он не мог взять в толк, что задумала генерал Органа, что это за хитрость? В том, что тут имеется скрытый подвох, он не сомневался ни секунды.

– Никто, кроме меня самой, – Лея добавила это, когда ее сын уже готов был довериться внезапной удаче и сделать шаг к свободе.

Странная улыбка – знак безрассудной решимости, готовности к любому повороту – сверкнула на ее губах, и тотчас пропала, уступив обычной нежной твердости и жертвенности, которые Бен уже привык видеть на ее постаревшем лице, и которое видеть ему было тяжелее всего.

– Ты обещал убить меня, как только освободишься, ты еще помнишь об этом? Теперь ты свободен – так убей. Сделай то, что должен, ублажи своего Верховного лидера и потешь собственное тщеславие, как уже сделал это однажды. Кайло Рен совершит еще одно жертвенное убийство, не задумываясь, без стыда, без сомнений, не правда ли? А я перед смертью удостоверюсь, что мой сын действительно погиб. Что его дух бродит неприкаянным где-то на развалинах явинской академии вместе с душами других убитых юных джедаев, а передо мной стоит лишь его тело, не более того. Убив меня, вы, быть может, восстановите порядок в своей душе, Рен, все вновь встанет на свои места. Вы хотите этого? Если в самом деле хотите – так действуйте! С отцом у вас вышло, так отчего бы не убить еще и мать? Пока я жива, я не позволю своему ребенку ринуться в объятия смерти из одной только гордости.

От неожиданности этого заявления Бен, вместо того, чтобы двинуться вперед, отпрянул на шаг назад.

– Что за прихоть, генерал? – спросил он, дрожа. – Уж в своем ли вы уме?

– Более чем. Поверьте, если сравнивать нас с вами, то я сейчас владею собой куда как лучше.

– Ваши головорезы все равно не дадут мне уйти далеко.

– Полагаю, вы еще в состоянии удерживать контроль над чужим рассудком. Хотя, вероятно, непродолжительное время и ценой больших усилий, нежели прежде. В конце концов, это лишь физическая особенность, не вы ли сами так говорили? – Она отчаянно усмехнулась. – Вокруг нет больше никого со способностями к Силе, так что воспрепятствовать вам, если я умру, будет некому. – Пауза. – Одно только условие, Рен, – в эту секунду генерал приобрела совершенно непоколебимый вид. – Если ваша рука все же дрогнет, если вам не достанет духу убить родную мать, вы обещаете мне, что прекратите упрямиться и дадите Бену шанс воскреснуть.

Кайло на мгновение опустил голову, а когда вновь поднял ее, мать увидела, что его глаза полыхают истинно агонией. Его сознание продолжало нестись на всех парах к безумию. Значит, она поступает верно. Жестокость того выбора, который она предлагала ему, была, казалось, столь же необходима, как необходимо порой бывает срочное хирургическое вмешательство.

– Даже если вы одержите верх, это ничего не изменит между нами. Воскреснув, ваш сын – сын, которого вы предали – не бросится сходу вам в объятия, вы осознаете это?

– Вполне, – кивнула Органа.

– Хотите поиграть в игру? Создать иллюзию семейного благополучия там, где его нет и быть не может.

– Да, этого я и хочу.

– И вы позволите мне выйти отсюда?

– Из заточения – да, позволю. Хотя буду настаивать, чтобы вы по-прежнему находились подле меня и никуда не отлучались без сопровождения. Ну так что, Рен? Не слишком ли долго вы торгуетесь для безжалостного убийцы, который привык брать все, что ему нужно?

Она потянула вниз молнию на вороте своего военного кителя, обнажив шею. Оружия у него при себе нет – стало быть, лучшим способом будет задушить ее. Неважно, при помощи Силы, или голыми руками.

Кайло молчал, глядя на мать исподлобья напряженным и страшным взглядом.

Лея смежила веки и постаралась расслабить тело. В голове у нее мелькнула единственная мысль: «Прощай, малыш…»

Каким бы ни был выбор его сердца, свое слово она сдержит до конца.

Вмиг перед ее глазами встало еще детское лицо сына. Россыпь бледных, едва заметных веснушек на лбу и переносице. Смешная, задорная и отчего-то всегда немного грустная улыбка, которая вместе с его выдающимся ростом (к восьми годам Бен превосходил всех одноклассников на целую голову) визуально делали мальчишку старше, чем на самом деле.

Вот, Бену три года. Он озорно хохочет, протягивая ручонки к огромному вуки, товарищу его отца, на плечах у которого, если оседлать их, можно, наверное, разглядеть целый город. А Лея стоит поодаль, тайно поглядывая, как бы Чубакка ненароком не сделал ребенку больно.

А вот, Бену шесть, и он впервые идет в школу. Горделиво вышагивает под руку с отцом, который ради этого случая не потрудился даже сменить куртку. К тому времени их сын уже умеет собирать и разбирать такие сложные компоненты звездолетов, как репульсорный двигатель, или генератор дефлеторных щитов, и знает – пока, правда, только в теории – как управлять «Тысячелетним соколом». Что и говорить, по натуре Бен уродился истинным Скайуокером. Он полюбил летать и стал интересоваться техникой еще до того, как научился говорить.

В тот же год Бен впервые увидел старое голографическое изображение – не то киборга, не то солдата, закованного в тяжелый металлический доспех, самого удивительного и устрашающего из всех, что мальчику доводилось лицезреть когда-либо.

И наконец, Бену восемь. И он, вцепившись в материнскую руку, глядит на Лею в немой мольбе. Он искренне не понимает, что мог совершить такого, что побудило мать отказаться от него, отослать прочь. Его губы подрагивают от обиды, и Лея, будучи не в силах видеть на лице сына ужасный укор, торопливо отворачивается. А Бен, не замечая ее испуга, продолжает жарко обещать сам себе, что впредь будет вести себя лучше: что не станет пытаться прочесть, о чем думают его одноклассники, не разобьет больше колбы в медицинском кабинете при помощи телекинеза… Лея слышит отголоски его мыслей, от которых хочется обхватить руками голову и плакать. Но плакать ей не дано – и не дано будет еще долгое время, до того самого момента, пока она не осознает в полной мере, что потеряла.

Бен уже знает, что если позволит заставить себя улететь, больше они не увидятся. Призрачные ментальные нити, которые доселе существовали между матерью и сыном, рвутся медленно, мучительно, неохотно, словно живые сосуды, оставляя на сердце ребенка глубокие, саднящие раны…

«Прощай, малыш. И прости за все».

Вскоре Лея и вправду ощутила холодок незримого прикосновения на своей шее. Тиски Силы, управляемые рукой Кайло, пока только слегка гладили кожу, не успев сомкнуться.

Проходили мгновения. Генерал чувствовала себя заключенной в капкан, который все никак не защелкнется. Сила не отпускала ее, но не торопилась и убивать. Бен медлил, или боясь повторить свою роковую выходку, или намеренно оттягивая решающий момент, наслаждаясь сосредоточением в себе смертельной угрозы и полноценной власти над матерью – своей давней обидчицей. Лея пыталась прислушаться к его чувствам, но так и не сумела разобрать, чего в нем больше – торжества, или смущения на грани паники. Чудовище беспомощно рычало в сознании юноши, не способное заставить Бена завершить начатое. Но и он никак не мог принудить это самое чудовище умолкнуть.

А потом напряжение резко сменилось пустотой и тишиной. Невидимая удавка куда-то исчезла. В этот момент, хотя Лея не знала об этом, в мозгу темного рыцаря прозвучал голос, которому тот уже много лет был открыт всей душой: «Не сейчас, Кайло! Еще не время. Убив ее, только погубишь сам себя…»

Приоткрыв глаза, генерал Органа увидела сына прижавшимся спиной к стене. Ноги не держали его.

– Спасение, которое вы обещаете мне, генерал, на поверку хуже всякой пытки, – пробормотал Кайло одними губами, кажется, позабыв набрать воздуха в легкие.

Лея, переведя дух, вызвала Калонию по комлинку.

– Майор, – бесстрастно проговорила она, – у меня к вам необычная просьба. Нужна мужская одежда. – «Не выходить же Бену отсюда в больничной пижаме. А надевать военную форму Сопротивления он вряд ли согласится». – На складе должны остаться какие-то старые вещи. Расспросите здешних сотрудников. Попробуйте подобрать что-нибудь поприличней.

Комментарий к XV

Хотелось бы внести небольшие пояснения. Никакого намека на слэш тут нету – не ищите! :Ь

И да, в конце с Кайло разговаривал Сноук собственной нелицеприятной персоной. У него в этой истории свои мотивы.

========== XVI (I) ==========

Аванпост Ниима – кажется, так местные жители называли то убогое поселение, которое находилось на Джакку, к западу от Гоазоанской пустоши. Всего в дне пешего пути от этого места потерпел крушение звездный разрушитель типа «Имперский» – «Инфликтор», чьим капитаном была прославленная Сиена Ри, одна из самых стойких и преданных бойцов имперского флота; о подобных ей генерал Соло в свое время говаривал с невольным уважением: «Жаль, что они сражаются не на нашей стороне».

Как сообщали самые надежные источники из тех, которые только можно отыскать в голонете, аванпост был прибежищем криминальных элементов – воров, грабителей, мелких контрабандистов вперемежку с бездомными, мусорщиками, которые промышляют тем, что грабят останки старых звездных судов, разбросанных по всей округе, и сбывают еще годные их части местным торговцам за гроши.

Однажды утром – за десять лет до описываемых событий – в окрестностях поселения приземлился корабль, подобного которому никто из местных жителей не смог бы даже представить. Кажется, это был шаттл, однако слишком большой для челнока и слишком малый для полноценной яхты. На внешнюю обшивку звездолета было нанесено хромированное покрытие с зеркальным эффектом, которое стоило баснословных средств – по здешним меркам почти немыслимых. Ходили слухи, что таковым пользовалась высшая аристократия на Набу – монархи и их приближенные. Немного застроенный нос корабля придавал судну сходство с клинком, что полностью отвечало названию, выгравированному в левой части кормы – «Нефритовая сабля»*.

Стоит ли говорить, что не прошло и десяти минут, как подавляющее большинство горемычных обитателей аванпоста сбежалось, чтобы поглядеть на это чудо роскоши и современных технологий?

Когда посадочный трап коснулся поверхности планеты, и из недр восхитительного корабля вышли пассажиры – двое мужчин и небольшой, похожий на бочонок астромеханический дроид старой конструкции типа R2, – то им пришлось пробираться сквозь небольшую толпу, чтобы добраться до главных ворот.

Приезжие осматривались кругом, пока люди вокруг – не менее пытливо – разглядывали их.

Старший, насколько можно было судить по его внешнему виду, был уже не молод, но и не стар. Его голову покрывал широкий темно-коричневый капюшон, из-под тени которого глядели выразительные серые с добрым и лукавым прищуром глаза. Правая рука носила черную лайковую перчатку, скрывавшую, судя по всему, металлический протез. Незнакомец был невысок, но хорошо сложен и крепок. Его уверенная осанка и спокойная речь с легкой ноткой повеления дополняли образ.

С первого взгляда любой бы угадал, что перед ним искусный воин. И хорошо еще, если обычный разжившийся барышами наемник, или бывший имперский штурмовик. Однако жители аванпоста знали, что в эти дебри может занести и кого-нибудь похуже.

Младший ощутимо превосходил ростом своего спутника. Совсем еще молодой, с худощавым, вытянутым лицом и копной темных кудрей, которые казались почти смоляно-черными на фоне призрачно-бледной кожи лица и шеи. Эта бледность, так разительно контрастирующая с кремовым цветом кожи выгоревших на солнце, покрытых неровным загаром лиц пустынных грабителей, придавала образу юноши особую утонченность аристократизма.

Он был одет в короткую темно-синюю тунику и кожаный жилет. На его поясе, помимо карманного ножа и комлинка, висела вещь, назначения которой местные, по большей части, не могли знать, но если бы знали, то испытали бы крайнее смущение, и даже страх – это был сейбер, древнее оружие джедаев. Теперь если кто-то и носил такое, то предпочитал скрывать его от посторонних взглядов. Однако этот юный нахал, похоже, чихать на все хотел.

Молодой джедай – ведь наличие светового меча позволяло считать его за такового, не правда ли? – критически оглядел местный сброд, для лучшего обзора слегка привстав на цыпочки (что при его росте было, в общем-то, лишним). Его глаза видели осунувшиеся чахоточные лица, посеревшие от пыли и песка, среди которых эти люди поневоле копошились изо дня в день, отравляя себе легкие и сокращая свое существование, что, впрочем, могло быть даже к лучшему, ведь кому придется по вкусу такая жизнь? Это были нищие. Это были браконьеры. «Бродяги песков», «расхитители могил», или просто «навозные мухи» – так отзывались о них люди с других планет. Но чаще всего прочие миры предпочитали вовсе не вспоминать о тех, кто оказались на задворках бытия. Благополучие не желает знать о существовании бедности и убогости, оно почти всегда брезгливо отворачивается. Так происходит потому, что бедность рождает свои особые законы – поистине беспощадные законы – необходимые в суровых условиях, однако абсолютно неприемлемые для тех, кто глядит на чужое несчастье сверху вниз.

Именно такое чувство – между надменностью и брезгливостью – промелькнуло в глазах юноши, хотя скорее всего, эти чувства возникли против его собственной на то воли, продиктованные лишь законом жизни, разделяющим разумных существ на счастливых и несчастливых – законом, наверное, единственным, который существовал на равных правах во времена Республики и во времена Империи, и оставался незыблемым до сих пор.

Глядя на собравшихся людей и видя в них любопытство на грани алчности, молодой человек представлял вовсе не себе подобных, не несчастных, которые нуждаются в помощи. Его воображение рисовало могильных червей, которые копаются во внутренностях погибших звездолетов, нашедших в пустыне Джакку последнее пристанище, и как бы поглощают их, обворовывают, разоряют только для того, чтобы насытиться.

Они трудятся даже не за деньги. Большинство торговцев на Джакку не принимали кредитов Банковского клана, который вот уже двадцать лет как сотрудничал с властями Новой Республики, оттого приезжим бывало трудно сторговаться с ними. Не было тут и собственной валюты. Единственной надежной мерой ценности в этих местах считались так называемые «пайки» – порционные пластиковые пакеты с сублимированным хлебом, которым в Центральных мирах была грош цена. Мало кто в цивилизованных системах стал бы есть такую дрянь, разве что пилоты во время долгих перелетов брали с собой сублимированную еду, потому что она могла храниться долго и не требовала особых условий.

Одна только мысль, что обычная еда заменяет основной массе местных оборванцев полноценные финансовые средства, которыми те могли бы распоряжаться по своему разумению, лишала их важной доли человечности и сводила здешний образ жизни к самому примитивному. Те, кто вынуждены жить в грязи, существуют лишь элементарными потребностями, главная среди которых – это именно утоление голода, и потому они не слишком отличаются от зверей, от презренных падальщиков.

Так рассуждал, скорее всего, не сам юноша, но его натура, его воспитание, образование, широта его мысли и наконец способности, щедро взлелеянные в нем старанием учителя. Способности, открывающие самую прямую и короткую дорогу к тайнам чужих душ. Он сразу угадал, что прилететь сюда на таком корабле, как их шаттл, было верхом безрассудства. Что они своим появлением раздразнили живых мертвецов, движимых жаждой наживы. Каждый в этой толпе сейчас думал об одном и том же – что за одну только деталь обшивки, не говоря уж о таких важных элементах, как сверхсовременные ионные двигатели, или турболазерные конструкции (которые были скрытыми; однако наметанный глаз наверняка сумеет распознать специальные отсеки в самой широкой части носа корабля), любой скупщик утиля обеспечил бы целый месяц сытого существования.

Парень повернулся к старшему товарищу и критически покачал головой. Его губы растянулись в кажущейся неуместной, странно торжествующей ухмылке: «Я же говорил, магистр, что вам будет лучше оставить звездолет на орбите и спуститься на планету на своем «крестокрыле». Тогда вы привлекли бы куда меньше внимания. Ну разве я был не прав?»

Старший, видя эту усмешку, в который раз отметил, как же поразительно его ученик иногда напоминает своего отца. Кажется, тому остается лишь добавить соответствующим тоном избитую фразу: «У меня нехорошее предчувствие» – и вот, он совершенно преобразится в молодого Хана.

– Что будем делать? – осведомился младший, нагнувшись к учителю и слегка понизив тон, чтобы его слова не услышали посторонние. – Если верить данным датапада, отсюда до Туанула почти двое суток пешим ходом.

А может, и того больше, ведь компьютер обычно ведет расчеты, исходя из средней скорости передвижения человека, не учитывая время, необходимое для отдыха.

Люк Скайуокер – довольно пытаться утаить очевидное, ведь его облик нельзя не узнать – простецки пожал плечами и улыбнулся сквозь короткую седеющую бороду.

– Я попробую арендовать спидербайк у кого-нибудь из местных.

– А я? Что же делать мне?

Юноша давно уразумел, что когда магистр Скайуокер говорит «я», а не «мы», это чаще всего не является оговоркой. И он ненавидел такую игру слов.

– А ты останешься здесь и будешь стеречь корабль. Иначе как бы любопытный люд не растащил его по винтикам, пока мы с тобой где-то бродим.

На фоне обиды, которая в это время только начала вырисовываться на бледном лице ученика, шутка учителя любому показалась бы плоской и неуместной.

– То есть, вы оставляете меня один на один с голодными акулами*, чтобы я продолжал вертеть куском сырого мяса перед самыми их мордами? – спросил юноша напрямую. – Это так, учитель?

– Да, это так, – кивнул Скайуокер, не обращая внимания на скабрезно-ироничный тон собеседника. – Ведь я знаю, никто не приглядит за «Саблей» лучше тебя, Бен. К тому же, с тобой останется R2, верно, дружок?

Он поглядел вниз, на дроида, несуразно пиликавшего у его ног. Раньше для того, чтобы разобрать двоичный язык, которым изъясняются астромеханики, Люку приходилось прибегать к услугам переводчика – то есть, препротивнейшего C-3PO, который ныне находился на службе сенатора Органы в качестве ее личного секретаря. Сейчас специальная программа показывала на экране датапада слова маленького робота, переводя их на общегалактический.

Люк прочел перевод и рассмеялся.

– Конечно, R2, ты присмотришь за Беном, пока Бен следит за нашим звездолетом. Кого еще мне оставлять за главного, как не тебя? Уверен, ты не позволишь моему падавану скучать.

Бен тут же окатил дроида уничтожающим взглядом.

Скайуокер коротко кивнул вместо прощания и, развернувшись, зашагал в сторону того скопления каменистых и металлических сооружений, облепленных мешковатыми навесами и кусками брезента, которые тут, очевидно, считали за настоящий город и которые удивительно напоминали Люку рыночные ряды в предместье Анкорхеда на Татуине, где он любил бывать в юности вместе с друзьями. Толпа расступилась перед ним – хотя в большей мере смущенно, нежели учтиво.

Отойдя шагов на десять, магистр вдруг снова оглянулся и посмотрел на племянника.

– До моего возвращения ни шагу с корабля.

За внешней строгостью его увещевания скрывалось что-то молчаливо-мечтательное и даже ревностное. Скайуокер наставлял ученика как истинный родитель.

– Как скажете, господин, – покорно отозвался юноша, сказав «господин» вместо того, чтобы назвать Люка «учителем», скорее всего, намеренно, потому что в его душе вскипал гнев.

Когда фигура гранд-мастера исчезла между строениями, Бен вздохнул и двинулся к кораблю, небрежно кивнув при этом R2: «Ну чего встал? А ну-ка за мной!»

***

Люк возвратился несколько часов спустя и сообщил, что ему удалось, хотя и немалым трудом, сторговаться с одним парнем, которого зовут Тидо. Сделка обошлась Скайуокеру в дюжину пайков, выкупленных у местного торговца-кролута, вместе с обещанием отдать некоторые старые запчасти от «Сабли».

– Этот Тидо принадлежит к расе местных аборигенов-пустынников, – рассказывал Люк. Он пребывал в приподнятом настроении, невзирая на явную усталость, и потому болтал весьма охотно, почти не обращая внимания, слушает его ученик, или нет. Бен, впрочем, слушал, и довольно внимательно, потому что другого ему не оставалось. – Эти бедуины обитают чуть западнее, по всему простору Гоазоана и далее к северу до самого Кратерграда. Вообрази-ка, парень, они так и называются – «тидо», и каждый из них от рождения получает племенное имя, которое становится именем собственным.

– Они – вроде джав или тускенов? – осведомился Бен. Хотя не ведал ничего о жителях песков с Татуина, кроме их названия.

– Нет. Джавы, а тем более тускены держатся обособленно, с гордой самодостаточностью. У них имеются зачатки примитивной культуры. Здешнее население живет одним собирательством металла. Они даже не объединяются в кланы, ведь поодиночке им проще прокормиться.

Юноша ничего не сказал, лишь неприязненно поморщившись.

– Как бы то ни было, мой проводник, похоже, неплохо знает пустыню. Байка у него нет, да он и не нужен. Кочевники на Джакку предпочитают передвигаться верхом на массивных неразумных киборгах, которых называют «лаггабистами». Точно так же тускены используют бант в качестве ездовых животных. Вероятно, лаггабисты отличаются теми же свойствами – выносливостью и неприхотливостью – что делает их весьма ценными в условиях пустыни.

Бен молчал, напряженно глядя перед собой, на пальцы собственных рук, сцепленные в «замок», и почти никак не реагировал на лекцию учителя.

– Выходит, завтра мы с ним отправимся в путь на одном из таких чудищ, – с мягким высокомерием заключил Скайуокер. – А ты, юный падаван, останешься здесь и будешь сторожить «Саблю». Я постараюсь возвратиться дней через пять. Пока меня не будет, прогони вхолостую оба двигателя поочередно, взгляни, нет ли перебоев. И просканируй систему гипердрайва.

Юноша послушно кивал, но втихомолку скрипел зубами. Любопытно, для чего он вообще понадобился магистру в этой поездке, если тот все равно заставляет его безвылазно сидеть на борту корабля?

– Если потребуется небольшой ремонт – займись этим.

– Да, учитель.

– Включи энергетическую защиту и без надобности не покидай звездолет. На крайний случай в моей каюте лежит заряженный пистолет.